Фиалка

Фиа́лка или вио́ла (лат. Víola) — крупный род растений семейства Фиалковые (лат. Violaceae). Известно около пятисот (по некоторым данным — более семисот) видов фиалок, растущих преимущественно в Северном полушарии — в горах и в регионах с умеренным климатом, наибольшая концентрация видов наблюдается в Северной Америке, Андах и Японии. Фиалки — в большей части однолетние или многолетние травянистые растения, изредка полукустарники.

Фиалка альпийская (Чехия)

В связи с обилием видов, под названием фиалки в тексте могут иметься в виду разные растения, в зависимости от региона и конкретной местности, о которой идёт речь. Чаще других упоминаются несколько видов, часть из которых — излюбленные садовые или комнатные растения. К примеру, в цветниках очень широко распространены многочисленные сорта анютиных глазок, иногда называемые также виолой. В дикорастущем виде то же растение — трава фиалки трёхцветной широко применяется в медицине. В европейской литературе можно часто встретить душистую фиалку (лат. Viola odorata) с бесчисленными садовыми разновидностями и гибридами, среди которых есть сорта с простыми и махровыми цветками). Нередко также можно встретить и упоминание об узамбарской фиалке (сенполия), названной так по аналогии. Это тропическое комнатное растение не родственно настоящим фиалкам.

Фиалка в афоризмах и коротких цитатах

	...маляры, когда хотят воспроизвести аттическую охру, насыпают в сосуд с водой сушеных фиалок, варят их на огне до требуемой готовности, потом откидывают отвар на холстину и, отжимая его руками, сливают воду, окрашенную фиалками, в ступу, куда накладывают мелу...
	— Марк Витрувий Поллион, «Десять книг об архитектуре», (Книга VII. Глава XIV. Краски, заменяющие багрец, охру, горную зелень и индиго), I в. до н.э.

	...увидел фиалку и сорвал ее, но мне показалось, что она не так хорошо пахнет, как наши фиалки...
	— Николай Карамзин, Письма русского путешественника, 1793

	Паденіе пыли со шляпокъ на устья чувствительно особливо въ фіалкѣ (viole tricolor L.)...
	— Владимир Измайлов, «О полах растений», 1812

	Видно было, однако, что и она заботится о своей внешности: на гладко причёсанных волосах красовался венок из фиалок, обрамлявший её прекрасный, чистый лоб.
	— Ганс Христиан Андерсен, «Импровизатор», 1835

	Бледная и прекрасная, как мраморное изваяние, лежала она, вся усыпанная фиалками. Чёрные волосы были связаны в узел; на челе красовался венок из фиалок.
	— Ганс Христиан Андерсен, «Импровизатор», 1835

	...скрепя сердце мы тоже начинаем анализировать и с огорчением видим, что перед умственными взорами нашими обнажаются не фиялки и ландыши, но экскременты.
	— Михаил Салтыков-Щедрин, «Глуповское распутство», февраль 1862

	На высоте, у каменной глыбы, охваченной корнями альпийской ели, на краю тёмного, бурями поломанного леса цветет фиалка.
	— Яков Полонский, «Две фиалки», 1870-е

	Прощение — это аромат, который фиалка оставляет на сапоге, растоптавшем её.
	— Марк Твен, 1880-е

	Она купила букет фиалок в два су, чтоб ребёнок возложил этот букет на статую Страсбурга.
	— Влас Дорошевич, «Времена меняются», 1904

	Ромашка и лесная фиалка топили друг друга в душистых приливах воздуха, но можно было сказать, кто одолевает в данный момент.
	— Александр Грин, «Тайна леса», 1910

	Мне больно-больно... Мне жалко-жалко... Зачем мне больно? Чего мне жаль? Ах, я не знаю, ах, я — фиалка...
	— Игорь Северянин, «Фиалка», 1911

	Душа весталки, как у фиалки, поцветёт немного особенно свято и потом ку-ку! на всю жизнь одинокой и чистой среди рожающих баб.
	— Михаил Пришвин, «Дневники», 12 мая 1922

	«Они растут как раз у окопа, а достать их страшно трудно, потому что можно быть убитым. Так я цветы эти и раньше видел, но как называются они, не знаю, и очень обидно. Прощай. Люблю тебя. Прости за «армейский» стиль. Это письмо только тебе». В письме были две фиалки, две маленьких голубых фиалки, которые растут сейчас же после снега.
	— Борис Пильняк, «Простые рассказы», 1923

	Интимная нескромность ночных фиалок; Щетинистые брошки полевых астр; <...> Густые кусты азалий; Любопытные мордочки альпийских фиалок...
	— Георгий Оболдуев, «Буйное вундеркиндство тополей...» (Живописное обозрение), 1927

	И долго ещё узкий потребитель душисто и нежно отрыгивается весной и фиалками.
	— Илья Ильф, Евгений Петров, «Как делается весна», 1929

	...вместе с ароматом фиалок мальчик слышит какое-то новое, шёлковое, теплое, сладкое благоухание.
	— Александр Куприн, «Фиалки», 1930

	Истинная цель, истинная мысль человека подобна фиалке в горах: никто её не видит, но благоухание её слышит всякий проходящий мимо.
	— Иван Наживин, «Иудей», 1933

	От фиалок синеглазых Небом кажется земля...
	— Марина Цветаева, «Этери», 1940

	Обыкновенно ночные фиалки бывают белые, но и встречаются лиловатого цвета.
	— Владимир Солоухин, «Третья охота», 1967

	Ранняя весна. Загородная прогулка к морю. Поиски первых фиалок. Квартет разбредается в разные стороны: Вольдемар с Ганзей, Калерия со мной. Что может быть прекрасней?
	— Валентин Катаев, «Юношеский роман», 1981

	Распускались вербы, брызнули по косогорам фиалки, заискрилась мать-и-мачеха...
	— Виктор Астафьев, «Пастух и пастушка. Современная пастораль», 1989

	Варвара выбралась из-за стола и подошла к альпийской фиалке. Фиалка была равнодушной и прекрасной.
	— Татьяна Устинова, «Подруга особого назначения», 2003

	Купите фиалки фиалки Монмартра фиалки для Сартра...
	— Константин Кедров, «Фиалкиада», 2005

	...он сам не понимал, как так получилось, что в его идеальном кладбище все зрячие мертвецы лежали с глазницами, полными букетиков фиалок...
	— Александр Иличевский, «Матисс», 2007

Фиалка в научной и научно-популярной литературе

Во время цвѣту видно, какъ пыль летаетъ и прилипаетъ къ устьямъ. Паденіе пыли со шляпокъ на устья чувствительно особливо въ фіалкѣ (viole tricolor L.) для простаго глазу. Едва сей цвѣтокъ развернется, и тотчасъ показывается устье въ образѣ пустаго шара, бѣлаго и лоснистаго. Какъ скоро пять гвоздиковъ вокругъ его разсыплютъ бѣлую пыль свою, устье все запыленное темнѣемъ, кромѣ насосца, который остается чистъ и свѣтелъ.

— Владимир Измайлов, «О полах растений», 1812

Из видов слагаются роды, из родов семейства и т. д. Так, например, фиалка и анютины глазки представляют два вида линнеевского рода Viola; две ольхи ― черная и серая ― два вида рода Almis... Но какой же смысл могут иметь все эти факты, если справедливо, что между существами наиболее близкими, между видами одного рода, невозможен переход? Если фиалка и анютины глазки всегда были также различны между собой, если они неспособны изменяться, если виды не изменчивы, то, конечно, все наши соображения о переходах между семействами, между отделами растительного царства, между обоими царствами разлетаются в прах. Отсюда ясно, что вопрос о единстве происхождения органических существ (а следовательно, как мы видели, и более широкий вопрос о причине их совершенства) связан с вопросом об изменчивости или, вообще, о происхождении видов, потому понятно, что произведшее переворот во всем естествознании сочинение Дарвина носит это сухое техническое название.

— Климент Тимирязев, «Жизнь растения», 1878

Нежный розовый цвет альпийского первоцвета (Primula farinosa — употребляется местными жителями как средство, облегчающее дыхание при восхождении на горы) и других родов, как бесстебельной дрёмы (Silene acaulis), белый цвет анемона, ярко-жёлтый огненный цвет сокольника (Hieracium), медно-красный цвет Bartsia, темно-голубой — генциан, или горечавок (Gentiana), и тёмно-фиолетовый, бархатистый цвет фиалок (Viola calcarata) — вот господствующие тоны, которыми отливает поверхность и к которым при известных условиях (например на Симплоне) присоединяются белоснежные венчики померанцевых цветов Senecio incanus (крестовника), кроваво-красные живучки (Sempervivum), двуцветные астры, серый мохнатый эдельвейс (Edelweiss) и густой лазоревый цвет Eritrichium nanum.

— Словарь Брокгауза и Ефрона, «Альпийские растения», 1907

Фиалка в публицистике и документальной литературе

Пурпуровые краски делают также, окрашивая мел корнем марены и гисгином. Другие краски делаются также из цветов. Так, маляры, когда хотят воспроизвести аттическую охру, насыпают в сосуд с водой сушеных фиалок, варят их на огне до требуемой готовности, потом откидывают отвар на холстину и, отжимая его руками, сливают воду, окрашенную фиалками, в ступу, куда накладывают мелу и, растирая его, получают краску цвета аттической охры.

— Марк Витрувий Поллион, «Десять книг об архитектуре», (Книга VII. Глава XIV. Краски, заменяющие багрец, охру, горную зелень и индиго), I в. до н.э.

Жизнь наша представляла собой такой приятный и цельный ералаш, что мы не имели никакой охоты анализировать его. Но теперь, к удивлению, мы видим, что составные частицы этого ералаша расползаются врознь, что они вовсе не так прочно сплочены между собой, чтоб составлять одно неразделимое и ненарушимое целое. И вот скрепя сердце мы тоже начинаем анализировать и с огорчением видим, что перед умственными взорами нашими обнажаются не фиялки и ландыши, но экскременты.

— Михаил Салтыков-Щедрин, «Глуповское распутство», февраль 1862

На самой красивой площади во всём мире, на площади Согласия, ясным, тёплым и светлым весенним утром происходила манифестация перед траурной статуей Страсбурга. Молодая женщина, эльзаска родом, с огромным чёрным эльзасским бантом из муаровых лент на голове, водила в Маделен причащать своего сынишку. Она купила букет фиалок в два су, чтоб ребёнок возложил этот букет на статую Страсбурга. — Пропустите ребёнка! Пропустите ребёнка. Но толпа была слишком густа. — Ребёнок несёт цветы Страсбургу!

— Влас Дорошевич, «Времена меняются», 1904

	Женская красота для Толстого должна быть непременно скромной, как фиалка, и прятаться под большими полями шляпы.
	— Иннокентий Анненский, «Вторая книга отражений», 1909

	Безумная Офелия раздаёт окружающим цветы, каждый цветок ― эмблема; розмарин ― (rosemary) считался знаком верности, анютины глазки (pansies) олицетворяли задумчивость, маргаритка (daisy) ― ветреность, фиалка (violet) ― верную любовь, рута (по созвучию слова rue) ― раскаяние и печаль, водосбор (columbines) ― супружескую неверность, укроп (fennel) ― лесть.
	— Михаил Морозов, «Язык и стиль Шекспира», 1941

Прочитав этот плакат, прохожие взволнованно начинают нюхать воздух. Но фиалками еще не пахнет. Пахнет только травочкой-зубровочкой, настоечкой для водочки, которой торгуют в Охотном ряду очень взрослые граждане в оранжевых тулупах. Падает колючий, легкий, как алюминий, мартовский снег. И как бы ни горячился И. А. Лапидус, до весны еще далеко. <...> Долго стоит широкий потребитель у кооперативного окна и пускает слюни. Тогда приходит узкий потребитель в пальто с воротничком из польского бобра и, уплатив за огурец полтора рубля, съедает его. И долго еще узкий потребитель душисто и нежно отрыгивается весной и фиалками.

— Илья Ильф, Евгений Петров, «Как делается весна», 1929

Фиалка в мемуарах, письмах и дневниковой прозе

	Наконец ушел ото всех людей, сел под зеленым кусточком, увидел фиалку и сорвал ее, но мне показалось, что она не так хорошо пахнет, как наши фиалки, ― может быть, оттого, что я не мог отдать сего цветочка любезнейшей из женщин и вернейшему из друзей моих!
	— Николай Карамзин, Письма русского путешественника, 1793

В последней трети мая снег (довольно глубокий) выпадал в горах до 9 000 футов абсолютной высоты. Так в горах вообще, а в азиатских в особенности. Лишь только перевалило за вторую половину мая, ― с каждым днём начали прибывать новые виды цветущих растений. Везде по влажным склонам гор и по долинам показались жёлтые головки дикого чеснока ― Allium и низкорослый лютик; в меньшем числе ― Pedicularis <мытник> и Viola <фиалка>.

— Николай Пржевальский, «От Кульджи за Тянь-Шань и на Лоб-Нор», 1870

Тут были ирисы (Iris uniflora Pall.) самых разнообразных оттенков от бледно-голубого до тёмно-фиолетового, целый ряд орхидей (Cypripedium ventricosum Sw.) разных окрасок, жёлтый курослеп (Caltha palustris L.), тёмно-фиолетовые колокольчики (Campanula niomerata L.), душистый ландыш (Convallaria majalis L.), лесная фиалка (Viola uniflora L.), скромный цветочек земляники (Fragaria elatior Ehrh.), розовый василёк (Centaurea monanthos Georgi), яркая гвоздика (Dianthus barbatus L.) и красные, оранжевые и жёлтые лилии (Lilium dahuricum Gawl). Этот переход от густого хвойного леса к дубовому редколесью и к полянам с цветами был настолько резок, что невольно вызывал возгласы удивления. То, что мы видели на западе, в трёх-четырёх переходах от Сихотэ-Алиня, тут было у самого его подножия. Кроме того, я заметил ещё одну особенность: те растения, которые на западе были уже отцветшими, здесь ещё вовсе не начинали цвести.

— Владимир Арсеньев, «По Уссурийскому краю», 1917

	Но раз молодой человек, испытавший большое несчастье, подошел к Сене, подумал немного и бросился. Почему же он, зная, что за его спиною Париж, ― не остановился? Душа весталки, как у фиалки, поцветёт немного особенно свято и потом ку-ку! на всю жизнь одинокой и чистой среди рожающих баб.
	— Михаил Пришвин, «Дневники», 12 мая 1922

Особенным расположением у Катюши пользовались незабудки, ночные фиалки и ландыши. Незабудки, с их чистой небесной голубизной, она сплетала в венок, который клала в белое фарфоровое блюдо и заливала водой. Венок плавал и жил очень долго. Ночной фиалкой, не знаю, правильно ли, у нас называют любку двулистную, эту скромную среднерусскую орхидею, расцветающую в июне, в лесу, где сравнительно влажно. Обыкновенно ночные фиалки бывают белые, но и встречаются лиловатого цвета.

— Владимир Солоухин, «Третья охота», 1967

Фиалка в беллетристике и художественной прозе

...Они вошли и увидели сад, да какой ещё сад! И ворота его были со сводами, точно портик, и были покрыты лозами, а виноград там был разных цветов — красный, как яхонт, и чёрный, как эбен. <...> И были тут абрикосы — от камфарных до миндальных и хорасанских, и сливы, подобные цвету лица прекрасных, и вишни, уничтожающие желтизну зубов, и винные ягоды двух цветов — белые отдельно от красных, — и померанцы, цветами подобные жемчугам и кораллам, и розы, что позорят своей алостью щеки красивых, и фиалка, похожая на серу, вспыхнувшая огнями в ночь...

— «Тысяча и одна ночь», «Рассказ о двух везирях и Анис аль-Джалис» (ночи 34—38), XIV в.

Музыканты — крупные маки и пионы — дули в шелуху от горошка и совсем покраснели от натуги, а маленькие голубые колокольчики и беленькие подснежники звенели, точно на них были надеты бубенчики. Вот была забавная музыка! Затем шла целая толпа других цветов, и все они танцевали — и голубые фиалки, и красные ноготки, и маргаритки, и ландыши. Цветы так мило танцевали и целовались, что просто загляденье!

— Ганс Христиан Андерсен, «Цветы маленькой Иды», 1835

Стройные, прекрасно сложенные, девушки тоже ходили полунагие, в одних коротеньких рваных юбках; голые плечи были прикрыты тёмными плащами из грубой материи, а длинные чёрные волосы связаны на затылке в узел; глаза горели огнём. Между ними я заметил девушку лет одиннадцати; она не была похожа ни на Аннунциату, ни на Санту, но могла назваться самою богинею красоты. Глядя на неё, я вспомнил Венеру Медицейскую, которую описывала мне Аннунциата. Я не мог бы влюбиться в неё, но готов был преклониться перед её красотою. Она стояла несколько поодаль от остальных нищих; четырёхугольный кусок какой-то тёмной материи свободно висел на одном плече; другое же плечо, грудь, руки и ноги были обнажены. Видно было, однако, что и она заботится о своей внешности: на гладко причёсанных волосах красовался венок из фиалок, обрамлявший её прекрасный, чистый лоб. Лицо девушки выражало ум, стыдливость и какую-то затаённую скорбь; глаза были опущены вниз, словно она чего-то искала на земле.

— Ганс Христиан Андерсен, «Импровизатор», 1835

Перед главным алтарём горели три большие лампады. Я не ощущал ни страха, ни горя; я как будто сам уже принадлежал к этому царству мёртвых, был здесь между своими. Я приблизился к алтарю. Как здесь пахло фиалками! Луч лампады падал на открытый гроб и умершую. Это была Мария! Она как будто спала. Бледная и прекрасная, как мраморное изваяние, лежала она, вся усыпанная фиалками. Чёрные волосы были связаны в узел; на челе красовался венок из фиалок. Эти закрытые глаза, это спокойствие, застывшее на прекрасном лице, глубоко потрясли меня: передо мною лежала Лара! Такою вот видел я её и в храме, когда поцеловал её в лоб; Но тогда я целовал её живую, а теперь она была безжизненною, мраморною статуей, трупом. <...> — Я всегда любила тебя! — сказала она. — Твоё пение пробудило в моей душе тоску и желание познать прекрасный мир Божий, в котором я знала лишь душистые фиалки, да тёплое солнышко. Твой поцелуй обжёг меня, согрел моё сердце, как солнечный луч! <...> — Что у вас, именины сегодня? — спросил Поджио. Вместо ответа Подеста повёл его и остальных друзей в домовую капеллу. Там Лара подала мне руку, и я повёл её к алтарю. В тёмных волосах её красовался букет голубых фиалок. Со мною рядом стояла слепая девушка из Пестума, но теперь она была вдвое прекраснее! Она стала моей!

— Ганс Христиан Андерсен, «Импровизатор», 1835

	— Тебе хочется видеть золотые плоды? — сказало Лето. — Любуйся! — Он махнул рукою — и леса запестрели красноватыми и золотистыми листьями. Вот было великолепие! На кустах шиповника засияли огненно-красные плоды, ветви бузины покрылись крупными тёмно-красными ягодами, спелые дикие каштаны сами выпадали из тёмно-зелёных гнёзд, а в лесу вторично зацвели фиалки.
	— Ганс Христиан Андерсен, «История года», 1852

	Это было раннею весной; всюду цвели подснежники и крокусы. — Недурны! — сказал мотылёк. — Миленькие подросточки! Только… зеленоваты больно! Мотылёк, как и все юноши, искал девиц постарше. Потом он оглядел других и нашёл, что анемоны горьковаты, фиалки немножко сентиментальны, тюльпаны — щеголихи, белые лилии простоваты...
	— Ганс Христиан Андерсен, «Мотылёк», 1860

На высоте, у каменной глыбы, охваченной корнями альпийской ели, на краю темного, бурями поломанного леса цветет фиалка. За отрогами гор, на горизонте, светится утро. На синеве розовыми пятнами мелькают вечные снега заоблачных вершин; из глубоких ущелий, как голубой дым, ползут туманы… Из-за них, высокий каменный утёс сияет таким ослепительно-алым блеском, что фиалке чудится, что он пылает к ней самой возвышенной, вдохновенной любовью, и фиалка любуется красотой его и испаряется нежным благоуханием.

— Яков Полонский, «Две фиалки», 1870-е

	Солнце ещё не жжёт — а только греет, любовно-ласково греет. Лучами его пользуется и разросшаяся куриная слепота, и суховатая южная фиалка… Лягушонок повис в воде головой вверх — тоже наслаждается теплом и светом… Подойдешь — моментально налево кругом и бултых на дно!
	— Василий Немирович-Данченко, «Святые горы», 1886

Мария Фортуна, наоборот, была воловьего типа, своего рода Мадам де Парабер, склонная к полноте. Как у прекрасной любовницы Регента, у нее было белое тело, непрозрачной и глубокой белизны, одно из тех неутомимых тел, над которым Геркулес мог бы совершить свой любовный замысел, свой тринадцатый подвиг, не услышав просьбы об отдыхе. И нежные фиалки — ее глаза — плавали в тени в стиле Кремоны, а всегда полуоткрытый рот в розовой тени обнаруживал расплывчатый перламутровый блеск, как не вполне закрытая раковина. <...> — Ты никогда не едал, — говорил Барбаризи Сперелли, — константинопольских сластей, мягких, как тесто, приготовленных из бергамота, апельсинного цвета и роз, делающих дыхание душистым на всю жизнь? Рот Джулии — такой восточный пряник. — Прошу тебя, Людовико, — говорил Сперелли, — дай мне попробовать его. Покоряй мою Клару Грин и уступи мне Джулию на недельку. У Клары — тоже оригинальный привкус; сиропа из пармских фиалок между двумя бисквитами с ванилью…

— Габриеле д’Аннунцио (пер. Е. Р.), «Наслаждение» (Глава X), 1889

Тысячи различных цветов наполняли воздух оранжереи своими ароматами: пёстрые с терпким запахом гвоздики; яркие японские хризантемы; задумчивые нарциссы, опускающие перед ночью вниз свои тонкие белые лепестки; гиацинты и левкои — украшающие гробницы; серебристые колокольчики девственных ландышей; белые с одуряющим запахом панкрации; лиловые и красные шапки гортензий; скромные ароматные фиалки; восковые, нестерпимо благоуханные туберозы, ведущие свой род с острова Явы; душистый горошек; пеонии, напоминающие запахом розу...

— Александр Куприн, «Столетник», 1895

И Барсову вспомнилось ярко это блаженное время. Они пошли втроем в рощу: она, он и ее маленький брат, кадет, который относился к Барсову с тем чувством обожания, с которым относятся мальчики лет десяти — пятнадцати к сильным и самостоятельным мужчинам. Они долго собирали фиалки, бледно-голубенькие такие и ароматные. Потом им обоим, ей и ему, захотелось остаться одним. То есть они об этом не сказали ни слова, но он чувствовал. Кадету сказали, что на опушке много цветов, что он их очень удачно ищет и что они его подождут здесь. Мальчику очень не хотелось уходить. Он, должно быть, понял, что его присутствие мешает, но в то же время он был счастлив, что имел возможность доставить удовольствие предмету своего обожания… Он набрал громадный букет и все-таки пришел слишком рано и все-таки застал их целующимися, отчего все трое сконфузились. «…Да, да, фиалки, — думал Барсов, — почему фиалки? Как я пришел к фиалкам? Ах да, я начал думать про весну… А раньше? Кажется, я раньше думал об этом в церкви… Я думал о том, что мухи уже оживают, значит, наступила весна, и скоро будет лето. Но зачем, зачем я думал о мухах? Смешной вопрос и совсем не подходящий ни к месту, ни к времени».

— Александр Куприн, «Воробей», 1895

Эти воспоминания проносились в душе Леонардо, когда по крутой, знакомой с детства, тропинке он всходил на Монте-Альбано. Под уступом скалы, где меньше было ветра, присел на камень отдохнуть и оглянулся: малорослые неопадающие корявые дубы с прошлогодними сухими листьями, мелкие пахучие цветы тускло-зелёного вереска, который здешние поселяне называли «скопа» ― «метёлка», бледные дикие фиалки, и надо всем неуловимый свежий запах, не то полыни, не то весны, не то каких-то горных неведомых трав.

— Дмитрий Мережковский, «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи», 1901

	Когда, стиснутый между двумя офицерами с саблями наголо, он проходил по залу Лаокоона между двумя шеренгами солдат, — в воздухе, потрясённом барабанным грохотом, разливался неизречённый аромат. Он проходил, а в воздухе всё ещё пахло ландышами, фиалками, резедой и гвоздикой. Если б тут была корова, она съела бы Поля Дешанеля, приняв его за букет цветов!
	— Влас Дорошевич, «Первый дебют», 1905

	Была вторая половина мая. В саду распускались кисти белых акаций, вдоль лёгкой резной ограды жадно раскинулись во все стороны жёлтые кусты золотой смородины. В их знойном запахе бесследно тонули робкие вздохи фиалок, как лепет детей в шуме огромных улиц. Но в фиалках был лес, и в этом лесу, в свою очередь, тонули белые акации и золотая смородина.
	— Сергей Сергеев-Ценский, «Убийство», 1905

Полировщик, поворочавшись минут пять, лёг на спину. Душная, смолистая сырость распирала его лёгкие, ноздри, прочищенные воздухом от копоти мастерской, раздувались, как кузнечные меха. В грудь его лился густой, щедрый поток запахов зелени, ещё вздрагивающей от недавней истомы; он читал в них стократ обострённым обонянием человека с расстроенными нервами. Да, он мог сказать, когда потянуло грибами, плесенью или лиственным перегноем. Он мог безошибочно различить сладкий подарок ландышей среди лекарственных брусники и папоротника. Можжевельник, дышавший гвоздичным спиртом, не смешивался с запахом бузины. Ромашка и лесная фиалка топили друг друга в душистых приливах воздуха, но можно было сказать, кто одолевает в данный момент. И, путаясь в этом беззвучном хоре, струился неиссякаемый, головокружительный, хмельной дух хвойной смолы.

— Александр Грин, «Тайна леса», 1910

Выходили в зал из передней какие-то ангелоподобные существа в голубых, белых, розовых платьях, серебристые, искристые; обвевали газами, веерами, шелками, разливая вокруг благодатную атмосферу фиалочек, ландышей, лилий и тубероз; слегка опылённые пудрой их мраморно-белые плечики через час, через два должны были разгореться румянцем и покрыться испариной; но теперь, перед танцами, личики, плечи и худые обнаженные руки казались ещё бледней и худей, чем в обычные дни; тем значительней прелесть этих существ как-то сдержанно искрами занималась в зрачках, пока существа, сущие ангелята, образовали и шелестящие и цветные рои веющей кисеи; свивались и развивались их белые веера, производя лёгкий ветер; топотали их туфельки.

— Андрей Белый, «Петербург», 1914

	Прошел год. И еще год… Время изгладило горечь утраты. Лишь в изгибе рта оставался след одинокого горя. Она посвятила себя Вечности. А была весна. У ручья цвели голубые фиалки. Прозрачный ручей все жаловался о чем-то, катя струи. Иногда из стволистой дали неслись звуки волынки… Это была игра козлоногого фавна… Цвели фиалки. Роняли слёзы. Так проходил год за годом.
	— Андрей Белый, «Северная симфония», 1917

	Голубым оком глянет весна, заблестит в крыльях пролёток, в лакированных штиблетах и в зеркальных окнах, и в глазах весёлых и воздушных. Мягко треплет ветерком ― локоны девушек, бороды мужчин; смеётся и перебегает по Арбату в блеске луж, в криках мальчишек, предлагающих фиалки.
	— Борис Зайцев, «Улица св. Николая», 1921

Даша растворила дверь своей комнаты и остановилась в недоумении: пахло сырыми цветами, и сейчас же она увидела на туалетном столике корзину с высокой ручкой и синим бантом, подбежала и опустила в нее лицо. Это были пармские фиалки, помятые и влажные. Даша была взволнована. С утра ей хотелось чего-то неопределимого, а сейчас она поняла, что хотелось именно фиалок. Но кто их прислал? Кто думал о ней сегодня так внимательно, что угадал даже то, чего она сама не понимала? Вот только бант совсем уж здесь не к месту.

— Алексей Толстой, «Хождение по мукам» (Книга первая. Сестры), 1922

Пришёл почтальон, принёс несколько писем, и одно из них ― от Александра. Я его вскрыла не первым, поджидая маму. Вот оно: «Родная Анна. Вчера и сегодня ― прорвало ― тоскую и думаю о тебе, только о тебе. Когда живёшь покойно, без передряг, тогда не замечаешь многого хорошего, ― это я говорю о тех цветах, что посылаю тебе. Они растут как раз у окопа, а достать их страшно трудно, потому что можно быть убитым. Так я цветы эти и раньше видел, но как называются они, не знаю, и очень обидно. Прощай. Люблю тебя. Прости за «армейский» стиль. Это письмо только тебе». В письме были две фиалки, две маленьких голубых фиалки, которые растут сейчас же после снега. Я дала ― всё же дала ― прочесть это письмо маме ― его матери, ― и у мамы задрожали губы и потекли слёзы. Она заплакала, но в слезах смеялась. И мы обе, я ― молодая и мама ― старая, мы обе плакали и смеялись одновременно, тесно прижавшись друг к другу. Я раньше представляла войну фразой ― «землячек, приколи». А теперь у меня оттуда ― от Александра ― фиалки, две фиалки, которые ещё не завяли.

— Борис Пильняк, «Простые рассказы», 1923

Прямо на него, посредине аллеи, медленно движется, точно плывет в воздухе, не касаясь земли ногами, женщина. Она вся в белом и среди густой темной зелени подобна оживленному чудом мраморному изваянию, сошедшему с пьедестала. Она все ближе и ближе, точно надвигающееся сладкое и грозное чудо. Она высока, легка и стройна, и ее цветущее тело прекрасно. Ее руки со свободной грацией опущены вдоль бедер. Как царская корона, лежат вокруг ее головы тяжелые сияющие золотые косы, и кто-то невидимый осыпает сверху ее белую фигуру золотыми скользящими лепестками. Теперь она в двух шагах… Каждая черта ее молодого свежего лица чиста, благородна и проста, как гениальная мелодия. Взгляд ее широких глаз необычайно добр, ясен и радостен. И цвет их странно напоминает те цветы, которые дрожат в руке неподвижного мальчика. Но вот она со светлой улыбкой останавливается. И, точно звуки виолончели, раздается ее полный, глубокий голос: — Какие прелестные фиалки… Неужели вы здесь их набрали?.. Как много и какие милые. — Здесь… — отвечает чей-то чужой голос из груди Казакова. И не он, а кто-то другой, окруженный розовым туманом, протягивает цветы и произносит: — Прошу вас, примите их, если они вам нравятся… Я буду… Горло кадета суживается от волнения. Сердце бурно бьется. Глаза готовы наполниться слезами. И сказочная принцесса понимает его. Ее лицо озаряется нежной улыбкой и слегка краснеет. Она говорит ласково: «Благодарю», — и это простое слово звучит, как литавры в торжественном хоре ангелов. И изящным движением она прицепляет скромный фиолетовый букетик к своей груди, туда, где сквозь легкое белое кружево розовеет ее тело. Она протягивает Казакову свою милую, теплую руку, пожатие которой так плотно, мягко и дружественно. И вместе с ароматом фиалок мальчик слышит какое-то новое, шёлковое, теплое, сладкое благоухание.

— Александр Куприн, «Фиалки», 1930

	Когда дилижанс равнялся с калиткой, то в него летели скромные дары: крошечные букетики лютиков, вероники, иван-да-марьи, жёлтых одуванчиков, жёлтой акации, а иногда даже фиалок, набранных в соседнем ботаническом саду с опасностью быть пойманным и оставленным без третьего блюда.
	— Александр Куприн, «Юнкера», 1930

Есть в Средней России такой удивительный цветок, который цветет только по ночам в сырых болотистых местах и отличается прелестным кадильным ароматом, необычайно сильным при наступлении вечера. Будучи же сорванным и поставленным в воду, он к утру начинает неприятно смердеть. Он вовсе не родня скромной фиалке. Ночной фиалкой его назвали безвкусные дачницы и интеллигентные гостьи. Крестьяне разных деревень дали ему несколько разнообразных и выразительных названий, которые выпали теперь из моей головы, и я так и буду называть этот цветок ночною фиалкою. Он не употребляется у крестьян ни как целебное растение, ни как украшение на Троицын день или на свадьбу. Просто его как бы не замечают и не любят. Говорят кое-где, что пахучий цветок этот имеет какую-то связь с конокрадами, колдунами и ведьмами, но изучатели народного фольклора до этого не добрались. Странные и, пожалуй, невероятные истории рассказывал мне о ночной фиалке Максим Ильич Трапезников, саратовский и царицынский землемер, мой хороший, закадычный дружок, человек умный, трезвый и серьезный. Мы тогда шли с ним на зевекинском пароходе вверх по Волге, лакомясь камскими стерлядями и сурскими раками, и времени нам девать было некуда, а на разговор о ночной фиалке нас навела веселая девчурка лет семи-восьми, которая на небольшой пристани бойко продавала крошечные букетики этих цветов. — Вы правы, — сказал он, — кажется, никто не знает его народного названия или очень быстро его забывает. А что касается фиолетового цвета, то этого цвета русский народ совсем не знает и нигде не употребляет. Лиловый он еще понимает по сирени, да и то говорит не сиреневый, а синелевой. И стало быть, наименование цветка „ночная фиалка“ выдумано грамотеями. А вот почему оно так широко распространилось по всему лицу земли русской, этого я — воля ваша — уяснить себе никак не могу.

— Александр Куприн, «Ночная фиалка», 1933

Так и с мыслями человека. Не та мысль, не та цель велика, для выполнения которой надо зарезать миллион людей и опустошить целые страны, ― такие цели, большей частью, подобны грибам, которые растут после дождя по дорогам: стоит их чуть тронуть, как из них подымается чёрная горькая пыль. Истинная цель, истинная мысль человека подобна фиалке в горах: никто её не видит, но благоухание её слышит всякий проходящий мимо. Она цветёт только для себя, только для себя радуется солнцу и весне, но тем не менее она радость для всех… ну, если не для всех ― на что нашему божественному цезарю фиалки? ― то хотя для немногих.

— Иван Наживин, «Иудей», 1933

	— Да, я химик, — сказал Санька, едва отрываясь от затасканных иллюстраций. — Это что же? — Да вот узнаём, что из чего состоит. — Состав? — Да, да, состав. Разлагаем. <...> Вот можем запах сделать. Фиалковый или ландышевый, и никаких цветов за сто верст пусть не будет. Всё в баночках, в скляночках.
	— Борис Житков, «Виктор Вавич», 1934

	― Цветы, ― говорит он меж тем, ― цветы всякие есть. Вот есть цветок роза. Так и звание у неё ― королева цветов. Ещё фиалка, иван-да-марья тоже есть. Это наш цветок, деревенский. ― А ещё? ― Ещё?
	— Борис Горбатов, «Большая вода», 1939

Но Калерия нарисовала себе сентиментальную картину загородной прогулки за фиалками, где ее кавалером буду я. Для того чтобы не спугнуть меня и придать всему этому предприятию характер чего-то вроде пикника, она составила квартет: во-первых, конечно, она со мной в паре, а во-вторых, ее брат Вольдемар в паре с ее задушевной подругой, некой Ганзей, в которую Вольдемар был влюблен. Две парочки. Какая идиллия! Ранняя весна. Загородная прогулка к морю. Поиски первых фиалок. Квартет разбредается в разные стороны: Вольдемар с Ганзей, Калерия со мной. Что может быть прекрасней?

— Валентин Катаев, «Юношеский роман», 1981

Подбирая изодранный белый подол, зима поспешно отступала с фронта в северные края. Обнажалась земля, избитая войною, лечила самое себя солнцем, талой водой, затягивала рубцы и пробоины ворсом зелёной травы. Распускались вербы, брызнули по косогорам фиалки, заискрилась мать-и-мачеха, подснежники острой пулей раздирали кожу земли. Потянули через окопы отряды птиц, замолкая над фронтом, сбивая строй.

— Виктор Астафьев, «Пастух и пастушка. Современная пастораль», 1989

Это было самое лучшее время, когда Варвара чувствовала себя здесь полновластной хозяйкой. Еще не началось телефонное сумасшествие, еще никого не было в приемной, шеф еще ни разу не закричал на нее фальцетом «Уйдите, уйдите отсюда!..», Илария еще ни разу ее не оскорбила, еще никто не выскочил из кабинета начальства с покрасневшим гневным лицом, никто не просидел полдня на белом кожаном диване, ожидая, когда его примут, и вымещая на Варваре раздражение. Она потрогала лист альпийской фиалки и задумчиво побрызгала на него из ярко-оранжевого баллона. В баллоне была какая-то отрава, которую фиалка обожала и от которой на редкость хорошо росла. <...> Кроме того, шеф абсолютно уверен, что его секретарша тупа и запугана, а юристы ― птицы высокого полета, каста браминов, и Варвара не посмеет к ним сунуться. Варвара сунулась. Шеф к ним не приходил. Варвара выбралась из-за стола и подошла к альпийской фиалке. Фиалка была равнодушной и прекрасной. А если Петр Борисович умер до того, как шеф ушел неизвестно куда? Шеф убил его ― или не убил, а тот сам по себе умер ― и ушел, чтобы Варвара нашла труп первой?

— Татьяна Устинова, «Подруга особого назначения», 2003

Королёв понимал, что воздух — не земля, что свет в ней — это в лучшем случае вода, и даже пытался изобрести зрительное капиллярное устройство, каким бы должна была обладать грибница глаза, воспринимающая лучистую воду, и единственное, что годилось ему на это, было некое растение, пустившее корни зрительного нерва, почему-то фиалка, он сам не понимал, как так получилось, что в его идеальном кладбище все зрячие мертвецы лежали с глазницами, полными букетиков фиалок... Королёв прочитывал кладбище, как стихи.

— Александр Иличевский, «Матисс», 2007

Фиалка в поэзии

	Всё клён безбрачный, ильмов мало, Средь мирт фиалка расцвела, Где у хозяина, бывало, С плодами маслина росла.
	— Гораций (пер. Фета), «К роскоши своего века», I век до н.э.

	Где бы на земле Ни выросла фиалка, Знай — родинкой она Красавицы была.
	— Омар Хайям, XII век

	Я Теллу обездолю, чтоб цветами Покрыть твою могилу. Как ковром, Всё лето застилать её я буду Цветами жёлтыми и голубыми, Фиалками и ноготками. О, горе мне...
	— Уильям Шекспир (пер. Павла Козлова), «Перикл», 1608

	Где вечный амарант с фиалкою цвели, И многие пруды составили собою, Подобны хрусталю своею чистотою. Цветами разными поля распещрены, Что вкруг пещеры сей лежат обведены. Там виден частый лес и дерева́ густые, На коих яблоки висели золотые.
	— Адриан Дубровский, «Похождение Телемака, сына Улиссова», 1754

	«Ты жалко, бедное растенье! — Сказал Фиалке Плющ, надменный высотой. — Удел твой — жить в тени; что ждёт тебя? — Забвенье! Ты с самой низкою равняешься травой...»
	— Михаил Дмитриев, «Плющ и фиалка», 1820

	Вся небесная даль озарилась улыбкой стыдливой, На фиалках лесных заблистали росою слезинки, Зашепталась речная волна с серебристою ивой, И, качаясь на влаге, друг другу кивали кувшинки.
	— Константин Бальмонт, «Утомлённое Солнце, стыдясь своего утомленья…», 1895

	И запомнилось мне, Что в избе этой низкой Веял сладкий дурман, Оттого, что болотная дрёма За плечами моими текла, Оттого, что пронизан был воздух Зацветаньем Фиалки Ночной, Оттого, что на праздник вечерний Я не в брачной одежде пришел.
	— Александр Блок, «Ночная фиалка», 1906

	О, Лилия ликёров, — о, Crême de Violette! Я выпил грёз фиалок фиалковый фиал... Я приказал немедля подать кабриолет И сел на сером клёне в атласный интервал.
	— Игорь Северянин, «Фиолетовый транс», 1911

	Снежеет дружно, снежеет нежно, Над ручейками хрусталит хрупь. Куда ни взглянешь — повсюду снежно, И сердце хочет в лесную глубь. Мне больно-больно... Мне жалко-жалко... Зачем мне больно? Чего мне жаль? Ах, я не знаю, ах, я — фиалка, Так тихо-тихо ушла я в шаль.
	— Игорь Северянин, «Фиалка», 1911

	Белая фиалка высится, стройна, Белая ромашка в зелени видна, Здесь иван-да-марья, одуванчик там, Жёлтенькие звезды всюду по лугам...
	— Валерий Брюсов, «Цветики убогие», 1912

	Вгрызлись в букву едящие глаза, ― ах, как букву жалко! Так, должно быть, жевал вымирающий ихтиозавр случайно попавшую в челюсти фиалку.
	— Владимир Маяковский, «Гимн учёному», 1915

	В его глазах фиалкового цвета Дремал в земном небесно-зоркий дух. И так его был чуток острый слух, Что слышал он передвиженья света.>
	— Константин Бальмонт, «Эдгар По», 1917

	Тема Райдера Хаггарда Красиво небо в уборах вечерней зари, Но солнце тонет в крови, всё в крови, всё в крови. Звезды сиянье в воде непрозрачной пруда, Расцвет фиалок в равнине, где скачет орда, ― Ты облик Смерти узнал ли? узнал ли? ― О, да! Темнеет небо в уборах вечерней зари...
	— Валерий Брюсов, «Песня древнего народа», 1923

	Интимная нескромность ночных фиалок; Щетинистые брошки полевых астр; Раздутые ноздри львиных зевов; Липкие язвы дрём... <...> Густые кусты азалий; Любопытные мордочки альпийских фиалок; Бескровные щупальца хризантем; Выдохшиеся ладони персидских сиреней; Непристойная распущенность тубероз; Изнасилованная бледность лилий...
	— Георгий Оболдуев, «Буйное вундеркиндство тополей...» (Живописное обозрение), 1927

	Содро́гнись, памятник чугунный, Испепелится дата лет, Я ― пихта ярая, поэт, Ищу любви, как лось сохатый, Сорокалетние заплаты Сдираю с кровью и коню Пучок фиалок подаю: Отведай, за мое здоровье! Хозяин в чуме ― изголовье ― Лесной пожар в пурге кудрей…
	— Николай Клюев, «У пихты волосата лапа...» (из сборника «О чем шумят седые кедры»), 1932

	От фиалок синеглазых Небом кажется земля, С утра до ночи над розой Рвётся сердце соловья. Всё подруге соловьиной Поклоняется в саду. А нарцисс к своей любимой Клонит белую звезду.
	— Марина Цветаева, «Этери», 1940

	И с высот Олимпийских, недоступных для галки, там, на склонах альпийских, где желтеют фиалки, ― хоть глаза ее зорки и простор не тревожит, ― видит птичка пригорки, но понять их не может.
	— Иосиф Бродский, «Песенка», 1960

	Она фиалки к поясу приколет. Рыжей заката чёлка надо лбом. Так, час за часом, ночь моя проходит. Поэт в окне совсем не в ту влюблён.
	— Белла Ахмадулина, «Я ровно в полночь возжигаю свечи...» (из сборника «Возле ёлки»), 1999

	Сапфо фиалкокудрая Сапфо фиалкогрудая Сапфо фиалкорукая Сапфо фиалкомудрая Купите фиалки фиалки Монмартра фиалки для Сартра для Сартра фиалки... <...> На расстреле фиалок фиалка – Флоренский вросся в вечную мерзлоту Лепестками фиалок раскрылась Флоренция там где Данте стоял на ажурном мосту Я стоял рядом с ним...
	— Константин Кедров, «Фиалкиада», 2005

См. также

• Фиалка трёхцветная
• Фиалка душистая
• Пармская фиалка
• Анютины глазки
• Виола садовая
• Виола (имя)
• Фиалка альпийская
• Альпийская фиалка
• Сенполия
• Ночная фиалка
• Азалия
• Бархатцы
• Бессмертник
• Василёк
• Календула