Письма русского путешественника
«Письма русского путешественника» — путевые очерки Николая Михайловича Карамзина о Европе, впервые опубликованные в 1791—92 годах, полностью — в 1801.
Письма русского путешественника | |
Статья в Википедии |
Цитаты
править1789
правитьЛишь только въедешь в Ригу, увидишь, что это торговый город, — много лавок, много народа — река покрыта кораблями и судами разных наций — биржа полна. Везде слышишь немецкий язык — где-где русский, — и везде требуют не рублей, а талеров. Город не очень красив; улицы узки — но много каменного строения, и есть хорошие домы. — 31 мая |
Город невелик; есть каменные строения, но мало порядочных. Цитадель очень крепка; однако ж наши русские умели взять её в 57 году. |
Тильзит есть весьма изрядно выстроенный городок и лежит среди самых плодоноснейших долин на реке Мемеле. Он производит знатный торг хлебом и лесом, отправляя всё водою в Кёнигсберг. — 17 июня |
Кёнигсберг, столица Пруссии, есть один из больших городов в Европе, будучи в окружности около пятнадцати вёрст. Некогда был он в числе славных ганзейских городов. И ныне коммерция его довольно важна. <…> Я видел довольно хороших домов, но не видал таких огромных, как в Москве или в Петербурге, хотя вообще Кёнигсберг выстроен едва ли не лучше Москвы. — 19 июня |
Места пошли совсем не приятные, а дорога худая. Гейлигенбейль, маленький городок в семи милях от Кёнигсберга, приводит на мысль времена язычества. Тут возвышался некогда величественный дуб, безмолвный свидетель рождения и смерти многих веков, — дуб, священный для древних обитателей сей земли. Под мрачною его тенью обожали они идола Курхо, приносили ему жертвы и славили его в диких своих гимнах. <…> Немецкие рыцари в третьем-надесять веке, покорив мечом Пруссию, разрушили алтари язычества и на их развалинах воздвигнули храм христианства. Гордый дуб, почтенный старец в царстве растений, претыкание бурь и вихрей, пал под сокрушительного рукою победителей, уничтожавших все памятники идолопоклонства: жертва невинная! — Суеверное предание говорит, что долгое время не могли срубить дуба; что все топоры отскакивали от толстой коры его, как от жесткого алмаза; но что наконец сыскался один топор, который разрушил очарование, отделив дерево от корня; и что в память победительной секиры назвали сие место Heiligenbeil, то есть секира святых. Ныне эта секира святых славится каким-то отменным пивом и белым хлебом. — 21 июня |
… Мариенбург <…> достоин примечания только тем, что древний его замок был некогда столицею великих мастеров Немецкого ордена. — 21 июня |
Данциг <…>. Сей прекрасно выстроенный город, море, гавань, корабли в пристани и другие, рассеянные по волнующемуся, необозримому пространству вод, — всё сие вместе образует такую картину, <…> какой я ещё не видывал в жизни своей и на которую смотрел два часа в безмолвии, в глубокой тишине, в сладостном забвении самого себя. |
Лишь только вышли мы на улицу, я должен был зажать себе нос от дурного запаха: здешние каналы наполнены всякою нечистотою. Для чего бы их не чистить? Неужели нет у берлинцев обоняния? — Д* повёл меня через славную Липовую улицу, которая в самом деле прекрасна. В средине посажены аллеи для пеших, а по сторонам мостовая. Чище ли здесь живут, или испарения лип истребляют нечистоту в воздухе, — только в сей улице не чувствовал я никакого неприятного запаха. Домы не так высоки, как некоторые в Петербурге, но очень красивы. — Берлин, 30 июня |
… Сан-Суси. Сей увеселительный замок лежит на горе, откуда можно видеть город со всеми окрестностями <…>. Здесь жил не король, а философ Фридрих, <…> любивший удовольствия и находивший их в изящных искусствах и науках. <…> Дом низок и мал, но, взглянув на него, всякий назовёт его прекрасным. <…> Комната, где король беседовал с мёртвыми и живыми философами, убрана вся кедровым деревом. <…> Мы прошли к новому дворцу, построенному покойным королём со всею царскою пышностию. Внутренность ещё великолепнее внешности; и, дивясь богатству, дивишься и вкусу, который виден в уборе комнат. Более шести миллионов талеров стоил королю сей дворец. — 4 июля |
Нравственность здешних жителей прославлена отчасти с худой стороны. Господин Ц* называет Берлин Содомом и Гомором; однако ж Берлин ещё не провалился, и небесный гнев не обращает его в пепел. <…> |
Тут вдруг открылся мне Дрезден на большой долине, по которой течёт кроткая Эльба. Зелёные холмы на одной стороне реки, и величественный город, и обширная плодоносная долина составляют великолепный вид. <…> |
Мейсен лежит частию на горе, частию в долине. Окрестности прекрасны; только город сам по себе очень некрасив. Улицы не ровны и не прямы; дома все готические и показывают странный вкус прошедших веков. <…> Старый дворец возвышается на горе. Некогда воспитывались там герои от племени Виттекиндова (сего славного саксонского князя, который столь храбро защищал свободу своего отечества и которого Карл Великий победил не оружием, а великодушием своим). Ныне в сём дворце делают славный саксонский фарфор. — 13 июля |
Местоположение Лейпцига не так живописно, как Дрездена; он лежит среди равнин, — но как сии равнины хорошо обработаны и, так сказать, убраны полями, садами, рощицами и деревеньками, то взор находит тут довольно разнообразия и не скоро утомляется. Окрестности дрезденские прекрасны, а лейпцигские милы. <…> |
Почти на всякой улице найдёте вы несколько книжных лавок, и все лейпцигские книгопродавцы богатеют, что для меня удивительно. Правда, что здесь много учёных, имеющих нужду в книгах; но сии люди почти все или авторы, или переводчики, и, собирая библиотеки, платят они книгопродавцам не деньгами, а сочинениями или переводами. — 16 июля |
… бенедиктинский монастырь <…>. Мне надлежало идти через длинные сени или коридор, где в печальном сумраке представились глазам моим распятия и лампады угасающие. <…> Трудно описать, что чувствовал я, прохаживаясь один, в глубокой тишине, по сему тёмному коридору и смотря на лампады и на старые картины, на которых изображены были разные страшные сцены. Мне казалось, что я пришёл в мрачное жилище фанатизма. |
Местоположение Веймара изрядно. Окрестные деревеньки с полями и рощицами составляют приятный вид. Город очень невелик, и, кроме герцогского дворца, не найдёшь здесь ни одного огромного дома. — 20 июля |
В Вормсе достойна примечания старинная ратуша, в которой император Карл V со всеми имперскими князьями судил Лютера в 1521 году. И ныне ещё показывают там лавку, на которой лопнул стакан с ядом, для него приготовленным. Путешественники отрезывают по кусочку от того места, где будто бы стояла сия отрава, и почти насквозь продолбили доску. — 3 августа |
Мангейм есть прекрасный город. Улицы совершенно регулярны и перерезывают одна другую прямыми углами, что для глаз — по крайней мере при первом взоре — очень приятно. — 3 августа |
В Академии скульптуры видел я собрание статуй в между ними самые вернейшие копии славных бельведерских антиков. — 4 августа |
… путешествие питательно для духа и сердца нашего. Путешествуй, ипохондрик, чтобы исцелиться от своей ипохондрии! Путешествуй, мизантроп, чтобы полюбить человечество! Путешествуй, кто только может! — 6 августа |
Везде в Эльзасе приметно волнение. Целые деревни вооружаются, и поселяне пришивают кокарды к шляпам. Почтмейстеры, постиллионы, бабы говорят о революции. <…> |
Базель более всех городов в Швейцарии, но, кроме двух огромных домов банкира Саразеня, не заметил я здесь никаких хороших зданий, и улицы чрезмерно худо вымощены. Жителей по обширности города очень немного, и некоторые переулки заросли травою. <…> Не знаю, для чего базельцы не пользуются выгодами судоходства, производя довольно важный торг с немцами и отправляя в Германию <…> произведения своих мануфактур. |
… Цирих; с отменным удовольствием смотрел на его приятное местоположение, на ясное небо, на весёлые окрестности, на светлое, зеркальное озеро и на красные его берега… — 10 августа |
Город <…> не прельщает глаз, и, кроме публичных зданий, например ратуши и проч., не заметил я очень хороших или огромных домов, а многие улицы или переулки не будут ни в сажень шириною. |
… услышали мы шум Рейна, удвоили шаги свои, пришли на край высокого берега и увидели водопад. <…> Мы стояли очень тихо и смирно <…>. Наконец я осмелился спросить у моего товарища, что он думает о сём явлении? «Я думаю, — отвечал Б*, — что оно — слишком — слишком возвеличено путешественниками». — «Мы одно думаем, — сказал я, — река, с пеною и шумом ниспадающая с камней, конечно; стоит того, чтобы взглянуть на неё; однако ж где тот громозвучный, ужасный водопад, который вселяет трепет в сердце?» <…> Мы пришли прямо в трактир «Венца», где обыкновенно останавливаются путешественники и где — несмотря на то, что мы были пешеходцы и с головы до ног покрыты пылью, — приняли нас очень учтиво. Сей трактир почитается одним из лучших в Швейцарии и существует более двух веков. Монтань упоминает о нём, и притом с великою похвалою, в описании своего путешествия; а Монтань был в Шафгаузене в 1581 году. <…> О городе не могу вам сказать ничего примечания достойного <…>. Не буду описывать вам и славного деревянного моста, построенного не архитектором, но плотником; моста, который дрожит под ногами одного человека и по которому без всякой опасности ездят самые тяжёлые кареты и фуры. После обеда поехали мы <…> к водопаду, <…> сели в лодку. <…> Один порыв ветра мог бы погрузить нас в кипящей быстрине. Пристав к берегу, с великим трудом взлезли мы на высокий утёс, потом опять спустились ниже и вошли в галерею, построенную, так сказать, в самом водопаде. <…> представьте себе большую реку, которая, преодолевая в течении своём все препоны, полагаемые ей огромными камнями, мчится с ужасною яростно и наконец, достигнув до высочайшей гранитной преграды и не находя себе пути под сею твёрдою стеною, с неописанным шумом и рёвом свергается вниз и в падении своём превращается в белую, кипящую пену. Тончайшие брызги разновидных волн, с беспримерною скоростию летящих одна за другою, мириадами подымаются вверх и составляют млечные облака влажной, для глаз непроницаемой пыли. Доски, на которых мы стояли, тряслись беспрестанно. Я весь облит был водяными частицами, молчал, смотрел и слушал разные звуки ниспадающих волн: ревущий концерт, оглушающий душу! Феномен действительно величественный! Воображение моё одушевляло хладную стихию, давало ей чувство и голос: она вещала мне о чём-то неизглаголанном! Я наслаждался — и готов был на коленях извиняться перед Рейном в том, что вчера говорил я о падении его с таким неуважением. — Эглизау, 14 августа |
Баден, <…> городок, стеснённый со всех сторон высокими горами, находится под начальством Цирихского, Бернского и Гларисского кантонов и славен своими целебными теплицами, которые были известны римлянам под именем «Гельветских вод» (Aquae Helveticae). <…> В трактирах, которых тут очень много, сделаны разные бани, где моются больные и здоровые, платя за то безделку. Вода сносно горяча и пахнет серою. Она проведена с другой стороны Лимматы (которая течет здесь между гор с ужасною быстротой), и труба идёт под рекою. — Мне сказывали, что иногда бывает у вод до осьми сот приезжих. |
Светлый месяц взошёл над долиною. Я сижу на мягкой мураве и; смотрю, как свет его разливается по горам, осребряет гранитные скалы, возвышает густую зелень сосен блистает на вершине Юнгферы, одной из высочайших Альпийских гор, вечным льдом покрытой. Два снежные холма, девическим грудям подобные, составляют её корону. <…> |
Сильный шум прервал нить моих размышлений. «Что это значит?» — спросил я у проводника моего <…>. «Мы приближаемся к Рейхенбаху, — отвечал он, — славнейшему альпийскому водопаду». — Хотя путешествующий по швейцарским горам беспрестанно видит каскады, беспрестанно орошается их брызгами и, наконец, смотрит на них равнодушно; однако ж мне очень хотелось видеть первый из альпийских водопадов. Отдалённый шум обещал мне нечто величественное; воображение моё стремилось к причине его, <…> я подошёл к самому кипящему водоему, или той яростию воды ископанной яме, в которую Рейхенбах падает с высоты своей с ужасным шумом, рёвом, громом, срывая превеликие камни и целые дерева, им на пути встречаемые. Трудно представить себе ту ужасную быстроту, с которою волна за волною несется в неизмеримую глубину сего водоема и опять вверх подымается, будучи отвержена его вечно кипящею пучиною и распространяя вокруг себя белые облака влажного дыму! Тщетно воображение моё ищет сравнения, подобия, образа!.. Рейн и Рейхенбах, великолепные явления, величественные чудеса природы! — 30 августа |
В пять часов утра пошёл я из Гриндельвальда, мимо верхнего ледника, который показался мне ещё лучше нижнего, потому что цвет пирамид его гораздо чище и голубее. Более четырёх часов взбирался я на гору Шейдек <…>. Горные ласточки порхали надо мною и пели печальные свои песни, а вдали слышно было блеяние стад. Цветы и травы курились ароматами вокруг меня и освежали увядающие силы мои. <…> теперь возвышается передо мною грозный Веттергорн, который часто привлекает к себе громоносные облака и препоясывается их молниями. За два часа перед сим скатились с венца его две лавины, или кучи снегу, размягчённого солнцем. Сперва услышал я великий треск, <…> а потом увидел две снежные массы, валящиеся с одного уступа горы на другой и наконец упавшие на землю с глухим шумом, подобным отдалённому грому, — причём на несколько сажен вверх поднялась снежная пыль. На горе Шейдеке нашёл я пастухов, которые также потчевали меня творогом, сыром и густыми, ароматическими сливками. <…> Здесь вижу источник рек, орошающих наши долины; здесь запасная храмина натуры, храмина, из которой она во время засухи черпает воду для освежения жаждущей земли. И если бы сии снега могли вдруг растопиться, то второй потоп поглотил бы все живущее в нашем мире. — 30 августа |
Берн есть хотя старинный, однако ж красивый город. Улицы прямы, широки и хорошо вымощены, а в средине проведены глубокие каналы, в которых с шумом течёт вода, уносящая с собою всю нечистоту из города и, сверх того, весьма полезная в случае пожара. Домы почти все одинакие: из белого камня, в три этажа, и представляют глазам образ равенства в состоянии жителей, не так, как в иных больших городах Европы, где часто низкая хижина преклоняется к земле под тенью колоссальных палат. Всего более полюбились мне в Берне аркады под домами, столь удобные для пешеходцев, которые в сих покрытых галереях никакого ненастья не боятся. <…> |
… Лозанна <…> очень нехороша; лежит отчасти в яме, отчасти на косогоре, и куда ни поди, везде надобно спускаться с горы или всходить на гору. Улицы узки, нечисты и худо вымощены. Но на всяком возвышенном месте открываются живописные виды. <…> |
… женевцы обыкновенно зовут гостей на вечер пить чай. В шесть часов сходятся, пьют кофе, чай и едят бисквиты, садятся играть в карты, по большей части в вист, и проигрывают или выигрывают рубли два, три; в десятом часу все расходятся, кроме трёх или четырёх коротких хозяину приятелей, которые остаются у него ужинать. — 2 октября |
Вольтер писал для читателей всякого рода, для учёных и неучёных; все понимали его, и все пленялись им. Никто не умел столь искусно показывать смешного во всех вещах, и никакая философия не могла устоять против Вольтеровой иронии. Публика всегда была на его стороне, потому что он доставлял ей удовольствие смеяться! — Вообще в сочинениях Вольтеровых не найдём мы тех великих идей, которые Гений Натуры, так сказать, непосредственно вдыхает в избранных смертных; но сии идеи и понятны бывают только немногим людям, и потому самому круг действия их весьма ограничен. — 2 октября |
Некоторые из здешних граждан ввели меня в свои так называемые серкли, которых здесь очень много и в которых женевцы после обеда пьют кофе и курят табак. Тут не бывает женщин; говорят же более всего о парижских новостях. — 3 октября |
1790
правитьТам, где гора Юра за несколько тысячелетий перед сим расступилась на своём основании, с таким треском, от которого, может быть, Альпы, Апеннин и Пиренеи задрожали, въехали мы во Францию <…>. |
… выехали мы вчера из горной деревеньки. <…> Жерло всякой бездны обсажено острыми камнями, а во глубине или внизу нередко видна прекрасная мурава, орошаемая каскадами. — 6 марта |
За две мили открылся нам Лион. Рона, которая снова явилась подле дороги, и в обширнейшем течении, вела нас к сему первоклассному французскому городу <…>. Издали казался Лион не так велик, каков он в самом деле. Пять или шесть башен подымались из темной громады зданий. — Когда мы подъехали ближе, открылась нам набережная Ронская линия, состоящая из великолепных домов в пять и шесть этажей: вид пышный! — 9 марта |
Вышедши из города, удивлялся я ныне памятникам гордых римлян, развалинам славных их водоводов. Толстая стена с аркадами, в несколько аршин вышиною, складена из маленьких камешков, вдавленных, так сказать, в густую известь, удивительно твёрдую, так что её ничем разбить нельзя, и в сей стене проведены были трубы. — Лион, март |
… Пале-Рояль <…>. Вообразите себе великолепный квадратный замок и внизу его аркады, под которыми в бесчисленных лавках сияют все сокровища света, богатства Индии и Америки, алмазы и диаманты, серебро и золото; все произведения натуры и искусства; всё, чем когда-нибудь царская пышность украшалась; всё, изобретённое роскошью для услаждения жизни! <…> Вообразите себе множество людей, которые толпятся в сих галереях и ходят взад и вперёд только для того, чтобы смотреть друг на друга! — 27 марта |
Везде видите дым земляных угольев; везде чувствуете их запах, который для меня весьма неприятен; улицы широки и отменно чисты; везде тротуары, или камнем выстланные дорожки для пеших — и на каждом шагу — в таком маленьком городке, как Дувр, — встречается вам красавица в чёрной шляпке, с кроткою, нежною улыбкою, с посошком в белой руке. <…> |
Англичанин человеколюбив у себя; а в Америке, в Африке и в Азии едва не зверь; по крайней мере с людьми обходится там как с зверями; накопит денег, возвратится домой и кричит: «Не тронь меня; я — человек!» — Лондон, август |
Местечко Чарлтон достойно примечания по красивому своему положению, а ещё более по роговой ярманке, Horn-fair, которая ежегодно там бывает и на которой все жители украшают свой лоб рогами! Рассказывают, что король Иоанн, будучи на звериной ловле, утомился и заехал в Чарлтон отдохнуть; вошёл в крестьянскую избу, полюбил хозяйку и начал ласкать её так нежно, что хозяин рассердился, и так рассердился, что хотел убить его, но король объявил себя королём, обезоружил крестьянина и, желая наградить его за маленькую досаду, подарил ему местечко Чарлтон, с тем условием, чтобы он завёл там ярманку, на которой бы все купцы и продавцы являлись с рогатыми лбами. — август |
Берег! Отечество! Благословляю вас! Я в России и через несколько дней буду с вами, друзья мои!.. Всех останавливаю, спрашиваю, единственно для того, чтобы говорить по-русски и слышать русских людей. Вы знаете, что трудно найти город хуже Кронштата, но мне он мил! Здешний трактир можно назвать гостиницею нищих, но мне в нём весело! |
«Я в Париже!» Эта мысль производит в душе моей какое-то особливое, быстрое, неизъяснимое, приятное движение… <…> Пять дней прошли для меня как пять часов: в шуме, во многолюдстве, в спектаклях, в волшебном замке Пале-Рояль. <…> |
Через обширный бархатный луг въезжаете в поля Елисейские, недаром названные сим привлекательным именем: лесок, насажденный самими ореадами, с маленькими цветущими лужками, с хижинками, в разных местах рассеянными, из которых в одной найдёте кофейный дом, в другой — лавку. Тут по воскресеньям гуляет народ, играет музыка, пляшут весёлые мещанки. Бедные люди, изнурённые шестидневною работою, отдыхают на свежей траве, пьют вино и поют водевили. Вы не имеете времени осмотреть всех красот сего лесочка, сих умильных рощиц, как будто бы без всякого намерения разбросанных на правой и на левой стороне дороги: взор ваш стремится вперёд, туда, где на большой осьмиугольной площади возвышается статуя Лудовика XV… |
Кто был в Париже, говорят французы, и не видал Большой оперы, подобен тому, кто был в Риме и не видал папы. <…> она есть нечто весьма великолепное и наиболее по своим блестящим декорациям и прекрасным балетам. Здесь видите вы — то Поля Елисейские, где блаженствуют души праведных, где вечная весна зеленеет, где слух ваш пленяется тихими звуками лир, где всё любезно, восхитительно — то мрачный Тартар, где вздохи умирающих волнуют страшный Ахерон… — 29 |
Париж, май
править… не надобно себе воображать, что парижская приятная жизнь очень дорога для всякого; напротив того, здесь можно за небольшие деньги наслаждаться всеми удовольствиями по своему вкусу. Я говорю о позволенных, и в строгом смысле позволенных, удовольствиях. Если же кто вздумает коротко знакомиться с певицами и актрисами или в тех домах, где играют в карты, не отказываться ни от какой партии, тому надобно английское богатство. |
Лувр. Прежде был он не что иное, как грозная крепость, где жили потомки Кловисовы и где, как в государственной темнице, заключались возмутители, ослушные бароны, которые часто восставали против своих королей. Франциск I, страстный охотник воевать, пленять красавиц и строить великолепные замки, разрушив до основания готические башни, на их месте соорудил огромный дворец, украшенный лучшими художниками его века, но необитаемый до времён Карла IX. Лудовик XIV воцарился; с ним воцарились искусства, науки — и Лувр, по его мановению, увенчался великолепною своею колоннадою, лучшим произведением французской архитектуры <…>. Я всякий раз останавливаюсь против главных ворот, смотрю и думаю: «Сколько тысящелетий мелькнуло через земный шар в вечность между первым сплетением гибких ветвей, укрывших дикого Адамова сына от ненастья, и гигантскою колоннадою Лувра, дивом огромности и вкуса! Как мал человек, но как велик ум его!» <…> |
Тюльери. Имя произошло от tuile, то есть черепицы, которую некогда тут делали. <…> Вид здания не величествен, но приятен; положение очень хорошо. С одной стороны — река Сена, а перед главною фасадою — Тюльерийский сад с высокими своими террасами, цветниками, бассейнами, группами и (что всего лучше) древними густыми аллеями, сквозь которые вдали видна, на обширной площади, статуя Лудовика XV. Тут живёт ныне королевская фамилия. <…> Тюльери соединяется с Лувром посредством галереи, которая длиннее и огромнее всех галерей на свете и где должен быть королевский музеум, или собрание картин, статуй, древностей, рассеянных теперь по разным местам. |
Пале-Рояль называется сердцем, душою, мозгом, извлечением Парижа. |
Я был в Hotel-Dieu, главной парижской гошпитали, в которую принимают всякой веры, всякой нации, всякого рода больных и где бывает их иногда до 5000, под надзиранием 8 докторов и 100 лекарей. 130 монахинь августинского ордена служат несчастным и пекутся о соблюдении чистоты; 24 священника беспрестанно исповедывают умирающих или отпевают мёртвых. Я видел только две залы и не мог идти далее: мне стало дурно, и до самого вечера стон больных отзывался в моих ушах. Несмотря на хороший присмотр, из 1000 всегда умирает 250. Как можно заводить такие больницы в городе? Как можно пить воду из Сены, в которую стекает вся нечистота из Hotel-Dieu? Ужасно вообразить! |
Париж, июнь
правитьЛудовик XIV хотел сделать чудо; велел — и среди пустыни, дикой, песчаной, явились темпейские долины и дворец, которому в Европе нет подобного великолепием. <…> |
Не ожидайте от меня пышного описания: я видел Шантильи в дурное время, в дурном расположении и в страхе, чтобы не уехала без меня почтовая карета. <…> Я видел великолепные палаты, прекрасные статуи, физические кабинеты, подземельные ходы с высокими сводами, редкие оранжереи, огромные конюшни, большой парк, красивые террасы, остров Любви, приятный английский сад, хижины, украшенные, как дворец <…> и, наконец, латы Орлеанской девственницы. <…> |
… Кале. Город невелик, но чрезвычайно многолюден, — и англичане составляют по крайней мере шестую часть жителей. Домы невысокие — в два этажа, а роскошь видна только в одних трактирах. Впрочем, всё кажется мне здесь печальным и бедным. Воздух напитан сыростью и тонкою морскою солью, которая неприятным образом щекотит нервы обоняния. Ни для чего в свете не хотел бы я жить здесь долго! |
Вёрст за пять увидели мы Лондон в густом тумане. Купол церкви св. Павла гигантски превышал все другие здания. Близ него — так казалось издали — подымался сквозь дым и мглу тонкий высокий столп, монумент, сооружённый в память пожара, который некогда превратил в пепел большую часть города. Через несколько минут открылось потом и Вестминстерское аббатство, древнее готическое здание, вместе с другими церквами и башнями, вместе с зелёными густыми парками, зверинцами и рощами, окружающими Лондон. <…> |
Из городского судилища сделан подземельный ход в Невгат, ту славную темницу, которой имя прежде всего узнал я из английских романов. Здание большое и красивое снаружи. На дворе со всех сторон окружили нас заключенные, по большей части важные преступники, и требовали подаяния. Зная опытом, что и на лондонских улицах беспрестанно должно смотреть на часы и держать в руке кошелёк, я тотчас схватился за свои карманы среди изобличённых воров и разбойников, но тюремщик, поняв моё движение, сказал с видом негодования: «Государь мой! Рассыпьте вокруг себя гинеи; их здесь не тронут: таков заведённый мною порядок». <…> |
Я <…> пришёл к огромному замку, к большим воротам — и глаза мои при входе остановились на двух статуях, которые весьма живо представляют безумие печальное и свирепое… «Это Бедлам!» — скажете вы и не ошибётесь. <…> Предлинные галереи разделены железною решёткою: на одной стороне — женщины, на другой — мужчины. |
Англичанин царствует в парламенте и на бирже; в первом дает он законы самому себе, а на второй — целому торговому миру. |
Лондонская крепость, Tower, <…> была прежде дворцом английских королей, их убежищем в народных возмущениях, наконец государственною темницею; а теперь в ней монетный двор, арсенал, царская кладовая и — звери! <…> |
… Виндзорский дворец стоит на высоком месте; всход нечувствителен, а вид прекрасен. На одной стороне равнина, где извивается величественная Темза, опушённая лесочками, а на другой — большая гора, покрытая густым лесом. Перед дворцом, на террасе, гуляли принцессы, дочери королевские, в простых белых платьях, в соломенных шляпках, с тросточками, как сельские пастушки. <…> |
… Гриничская гошпиталь, где признательная Англия осыпает цветами старость своих мореходцев, орудие величества и силы её. Немногие цари живут так великолепно, как английские престарелые матрозы. Огромное здание состоит из двух замков, спереди разделенных красивою площадью и назади соединяемых колоннадами и губернаторским домом, за которым начинается большой парк. <…> |
Гринич сам по себе есть красивый городок; <…> в десять часов вечера вышли на берег и очутились в каком-то волшебном месте!.. |
… славный английский Воксал, которому напрасно хотят подражать в других землях. Вот прекрасное вечернее гульбище, достойное умного и богатого народа! <…> |
В самую ту минуту, когда ты, беспечная мать, прыгаешь в контрдансе, маленькая дочь твоя падает, может быть, из рук неосторожной кормилицы, чтобы на всю жизнь сделаться уродом, или семилетний сын, оставленный с наёмным учителем и слугами, видит какой-нибудь дурной пример, который сеет в его сердце порок и несчастие. Сидя за клавесином, среди блестящего общества, ты, красавица, хочешь нравиться и поёшь, как малиновка; но малиновка не оставляет птенцов своих! Одна попечительная мать имеет право жаловаться на судьбу, если нехороши дети её; а та, которая светские удовольствия предпочитает семейственным, не может назваться попечительною. |
О «Письмах»
правитьБыл я в Женеве, был я в Париже, | |
— аноним[2] или Николай Николев[3], 1790-е |
Чем наполнены «Письма русского путешественника»? Мы узнаём из них, по большой части, где он обедал, где ужинал, какое кушанье подавали; <…> узнаём, как г. Б*** волочился за г-жою N и как белка оцарапала ему нос; как восходило солнце над какою-нибудь швейцарскою деревушкою, из которой шла пастушка с букетом роз на груди и гнала перед собою корову… Стоило ли из этого ездить так далеко?.. Сравните в сём отношении «Письма русского путешественника» с «Письмами к вельможе» Фонвизина, — письмами, написанными прежде: какая разница! Карамзин виделся со многими знаменитыми людьми Германии, и что же он узнал из разговоров с ними? То, что все они люди добрые, наслаждающиеся спокойствием совести и ясностию духа. И как скромны, как обыкновенны его разговоры с ними! <…> Отчего же это произошло? Оттого, что он не приготовился надлежащим образом к путешествию, что не был учён основательно. Но, несмотря на это, ничтожность его «Писем русского путешественника» происходит больше от его личного характера, чем от недостатка в сведениях. Он не совсем хорошо знал нужды России в умственном отношении. | |
— Виссарион Белинский, «Литературные мечтания», декабрь 1834 |
«Письма русского путешественника» <…> легко и приятно познакомили с этою Европою русское общество. В этом отношении «Письма русского путешественника» — произведение великое, несмотря на всю поверхностность и всю мелкость их содержания: ибо великое <…> иногда и то, что достигает великой цели, каким бы то ни было путём и средством. Можно сказать с уверенностию, что именно своей лёгкости и поверхностности обязаны «Письма русского путешественника» своим великим влиянием на современную им публику: эта публика не была ещё готова для интересов более важных и более глубоких. | |
— Виссарион Белинский, «Сочинения Александра Пушкина», статья вторая, август 1843 |
Сам автор «Бедной Лизы» сентиментализмом увлекался в меру. <…> | |
— Пётр Вайль, Александр Генис, «Родная речь. Уроки изящной словесности» (гл. «Наследство „Бедной Лизы“. Карамзин»), 1991 |
Примечания
править- ↑ Карамзин, Николай Михайлович // Цитаты из русской литературы / составитель К. В. Душенко. — М.: Эксмо, 2005.
- ↑ Анонимные эпиграммы // Русская эпиграмма (XVIII-XIX вв.) / предисловие, подготовка текста и примечания В. Мануйлова. — Л.: Советский писатель, 1958.
- ↑ Русская эпиграмма / составление, предисловие и примечания В. Васильева. — М.: Художественная литература, 1990. — Серия «Классики и современники». — С. 93.