Мать-и-мачеха

вид растений

Ма́ть-и-ма́чеха, мать-трава, подбел [комм. 1] (лат. Tussilágo)[комм. 2] — известнейшее в России раннецветущее растение из монотипного рода многолетних травянистых растений мать-и-мачеха семейства астровых (или сложноцветных).[комм. 3]

Мать-и-мачеха (Германия)

Мать-и-мачеха — один из самых выносливых, неприхотливых и ранних весенних цветов. Его мелкие жёлтые корзинки появляются ещё по снегу, на голой земле, задолго до появления листьев растения, обычное время цветения в условиях европейской части России — апрель. Издревле мать-и-мачеха известна как лекарственное растение.

Мать-и-мачеха в научно-популярной литературе и публицистике править

  •  

Листья цветущего ириса и Tussilago склонились над водою, выше виднеется темная листва вечно зеленых кустарников. Как на горах цветет у него весной азалея и под осень одевается ярким пурпуром клён, летом же над верандой свешивает свои изящные нежно-фиолетовые кисти глициния. Свойства вулканических туфов впитывать воду позволяет японцам делать из них искусственные скалы, прививать на них карликовую сосну, крошечный бамбук и другие растения и, раскидав их на поверхности пруда, создать подобие тех ландшафтов из тысячи островов, какие представляют побережье их отечества.[1]

  Дмитрий Анучин, «Япония и японцы», 1907
  •  

В Донской области деревья и кустарники зазеленелись 5-10 апреля. Одним из первых вестников пробуждающейся флоры у нас является цветение мать-и-мачехи, распускающейся до появления листьев, 6-8 апреля она уже зацвела в Орловской и Тверской губерниях, 10-11 ― в Ярославской и Костромской губерниях.[2]

  Даниил Святский, «Весеннее движение в природе», 1907

Мать-и-мачеха в беллетристике, мемуарах и художественной прозе править

  •  

Черта сердитого моря была выше на береге и далеко за мною; видна была граница, до которой докатывались бурные волны; тут они оставляли обломки, обрывки снастей и пену своей ярости. Трава не смела расти на месте, подверженном их нападению; но далее за границей расцветали в безопасности и подорожник, и цикорий, и серебристая мать-и-мачеха.[3]

  Николай Бестужев, «Трактирная лестница», 1826
  •  

Деревья, как расслабленные, тяжело дремали, опустив свои размягченные жаром листья, и колосистая рожь стояла неподвижным зелёно-бурым морем, изнемогая под невыносимым дыханием летнего бога, наблюдающего своим жарким глазом за спешною химическою работою в его необъятной лаборатории. Только одни листья прибрежных водорослей, то многоугольные, как листья «мать-и-мачеха», то длинные и остроконечные, как у некоторых видов пустынной пальмы, лениво покачивались, роскошничая на мелкой ряби тихо бежавшей речки.[4]

  Николай Лесков, «Некуда», 1864
  •  

Это мы твои братья, это мы твои сестры. И те, что здесь, белые, пышные, ждут тебя дальше, и мы ― твои, с детства знакомые… Все мы и сестры, и братья, одинаково равны перед небом, и север, и юг, и закат, и восход… Жёлтые были цветочки ― мать и мачеха… ― ещё свернуты в мягких и толсто-пушистых пелёнках сочного стебля. Ещё свернуты были, полуродившись, в низкой ложбинке у края дороги. Долго, склонившись, Алёша глядел. Первые, жёлтые птенчики, вы ещё спите теперь под мягким пушистым покровом, там… далеко… где село над холодной рекой с холодными, мокрыми рыбами… там, где отец его, братья… Тронуть рукой их ― так захотелось… Пальцам приятна свежая голая кожица; по-детски доверчиво прилегли они к пальцам. И, смутившись, отдаваясь безотчетному влечению, склонялся всё ниже Алёша, и вот наклонился совсем, и приложился губами к тонкой, холодноватой их кожице, и взял один ― тот, что поцеловал… Не поцеловал ― приложился ― как к иконе святой, как к Божьему чуду.[5]

  Иван Новиков, «Во Имя Господне», 1906
  •  

А в полях кипит не знающая устали весенняя разноголосая жизнь! Жаворонок с песнями кружится над рожью. Стрекоза, подогнув книзу вытянутое тельце, стрекочет стеклянными крылышками и покачивается на высоких кустах татарника. Ленивый жук с размаху бестолково шлёпается в песок. И никто не даёт Гараське ответа на его мысли. Он срывает большой круглый лопух мать-мачехи и прикладывает к щеке.[6]

  Александр Богданов, «Гараськина душа», 1913
  •  

— Ой ты, мать-и-мачеха! Сильный дух в тебе, помогаешь ты от тоски, от горя! Иди в корзинку!
Рвала она в тишине пахучую траву, потом отошла в сторону с дороги, распрямила согбенную спину, посмотрела в лес выцветшими голубыми глазами и запела...

  Мария Конопницкая, «История о гномах и о сиротке Марисе», 1916
  •  

― Вы не математик, Антон Сергеич, ― суетливо продолжал Алфёров. ― А я на числах, как на качелях, всю жизнь прокачался. Бывало, говорил жене: раз я математик, ты мать-и-мачеха… Горноцветов и Колин залились тонким смехом. Госпожа Дорн вздрогнула, испуганно посмотрела на обоих.
― Одним словом: цифра и цветок, ― холодно сказал Ганин.[7]

  Владимир Набоков, «Машенька», 1926
  •  

Постепенно развозит дороги, наступает распутица, бездорожье. На реках появляются во льду первые промоины с чёрной водой, а на буграх ― проталины и проплешины. По краю слежавшегося снега уже желтеет мать-и-мачеха. Потом на реках происходит первая подвижка льда...[8]

  Константин Паустовский, «Золотая роза», 1955
  •  

То ли деревня была беднее нашей, то ли вообще повыше там стояла культура по освоению дикорастущих, но жена распахнула передо мной такие горизонты, что я пожалел даже, что ничего этого мы не знали в детстве. Названия большинства растений установить не удалось. Так, например, она настойчиво рассказывала про какие-то лепёшечки, довольно безвкусные, но которые тем не менее пожирались будто бы горстями, а также про некие нюньки, вылавливаемые из воды во время весеннего половодья. Стебельки мать-и-мачехи, этого раннего подснежника, а также молодые, нежные стебельки тмина я, по её совету, попробовал, но, наверное, и тогда, в детстве, они не понравились бы мне: очень уж приторно пахучи. Трубочки одуванчиков с ободранной кожицей всё-таки неприятно горьки, а молоденькие листья липы, наоборот, пресноваты. Но что оказалось действительно вкусным и о чём действительно можно пожалеть, что не знали тогда, в детстве, ― это свербига. Горьковатая, пряная, отдающая слегка хреном, она и теперь нам так понравилась, что мы съели её по пучку.[9]

  Владимир Солоухин, «Капля росы», 1959
  •  

Мы выезжаем в деревню в последних числах марта, чтобы успеть проскочить по зимнему пути и застать всю весну, начиная с капелей, через полное таяние снегов до цветения яблонь. В первых числах апреля всё рушится, плывёт, курится паром. Поют жаворонки, расцветает мать-и-мачеха, грачи хлопотливо таскают на старые липы тяжёлые ветки, отламывая их на старых же полуразвалившихся вётлах.

  Владимир Солоухин, «Третья охота», 1967
  •  

В воздухе заметно потеплело, пахло забродившей землей, горелым навозом. Пряслинские ребята несли первую рыбу от реки — вязанку серебристых ельцов. Но удивительнее всего были первые цветы. Много их, золотистых звездочек мать-и-мачехи, загорелось за нынешний день на взгорках, на межах, на закрайках полей, и девки, и бабы помоложе на ходу срывали их, подносили к носу, а Груня Яковлева, с часу на час поджидавшая мужа-фронтовика, стала собирать из цветов букетик.
— Надо, бабы, — говорила она, улыбаясь и как бы оправдываясь. — Ведь он там Европы всякие освобождал — привык к цветам.[10]

  Фёдор Абрамов, «Две зимы и три лета», 1968
  •  

― Завянет, ― сказал брат, ― по пути.
― Нет, я её донесу, ― ответила Кира и побежала к ключу, я ― с ней, бессмертники, что были завернуты в платок, мы высыпали и, намочив платок в воде, Кира обернула им стебли иван-да-марьи.
― Я на реке стебли сразу же в воду опущу и потом в корме лодки спрячу. Дед указал нам дорогу, а Маша потом нас нагнала и передала Кире широкие листья мать-и-мачехи:
― Ты в них заверни, тогда не пропадут.[11]

  Леонид Зуров, «Иван-да-марья», 1969
  •  

Ранняя весна была ― начало мая. Воскресенье ― порт не работал и был тих и пустынен. Первая зелень трав вдоль проездов. Вспышки жёлтых одуванчиков и мать-и-мачехи. Какие-то голубые цветочки между шпал.[12]

  Виктор Конецкий, «Начало конца комедии», 1978
 
Мать-и-мачеха (цветы и плоды)
  •  

Подбирая изодранный белый подол, зима поспешно отступала с фронта в северные края. Обнажалась земля, избитая войною, лечила самое себя солнцем, талой водой, затягивала рубцы и пробоины ворсом зелёной травы. Распускались вербы, брызнули по косогорам фиалки, заискрилась мать-и-мачеха, подснежники острой пулей раздирали кожу земли. <...>
― Замечай! ― мотнул головой Ланцов на танк, вросший в землю, пушечкой уткнувшийся в кювет. Машину оплело со всех сторон сухим бурьяном, под гусеницами жили мыши, вырыл нору суслик. Ржавчина насыпалась холмиком вокруг танка, но и сквозь ржавчину просунулись острия травинок, густо, хотя и угнетённо, светились цветы мать-и-мачехи.[13]

  Виктор Астафьев, «Пастух и пастушка. Современная пастораль», 1989
  •  

― Каждый год переселялся туда с первыми весенними деньками. С первыми цветами мать-и-мачехи.
― Как странно! Я ведь толком и не знаю, как выглядит мать-и-мачеха…
― Все меньше остается её на весенних склонах. Любка, ландыш, адонис почти исчезли из наших подмосковных лесов. Калган, корень валерьяны днём с огнём не сыщешь.[14]

  Еремей Парнов, «Александрийская гемма», 1990
  •  

Солнце стояло невысоко и проглядывало сквозь ветви. Его можно было принять за луну. Оно светило бело-перламутровым, осенним, чуть прозрачным светом. Слава разглядела тропинки из разбитых кирпичей, сквозь которые прорастала трава и жёлтая, как измена, мать-и-мачеха.[15]

  Наталия Медведева, «Любовь с алкоголем», 1993
  •  

Я перемыл руки и окончательно убедился, что бабушка сегодня не в духе. Причиной тому был «вонючий старик», что в переводе с бабушкиного языка обозначало моего дедушку. Дедушка сидел в кухне на табуретке и сосредоточенно ковырял вилкой винегрет из рыночных овощей. Прогневил он бабушку тем, что рассыпал лист мать-и-мачехи. Неделю назад бабушка заварила такой с душицей в фарфоровом чайнике, потом поставила этот чайник на видное место и по сей день не могла найти. <...> ― Бабушкин взгляд упал на стол, где осталось немного просыпанной мать-и-мачехи, и настроение её снова ухудшилось.[16]

  Павел Санаев, «Похороните меня за плинтусом», 1995
  •  

Это была типичная библиотека, уходящая корнями ещё в собирательскую страсть её отца. Основу её составляли второстепенные собрания сочинений, растянутые на манер мехов гармони, которые, если ужать их до одного тома, издают бледный звук лопнувшей струны. И этим печальным звуком они лепились к художественной литературе. Стоило взять один томик в руки, как из него сыпались на пол скелетики пижмы, мать-и-мачехи, с щемящим шорохом сгинувших в перегное лета, обрывки газет, в которых, как в стоячих болотцах, клубились испарения какой-то фантастической реальности, уже вступившей в химическую реакцию с текстом самой книги.[17]

  Ирина Полянская, «Прохождение тени», 1996
  •  

Однако торопливая природа готовилась к тому, чтобы скорей настал назначенный врачами июль: уже и листья на деревьях подросли, уже на пригреве запестрели жёлтые мать-и-мачехи, круглые, на коротких стеблях, будто крепко пришитые пуговицы.[18]

  Ольга Славникова, «Стрекоза, увеличенная до размеров собаки», 1999

Мать-и-мачеха в поэзии править

 
Мать-и-мачеха (листья, середина лета)
  •  

Только дикий ветер осенний,
Прошумев, прекращал игру, —
Сердце билось еще блаженней,
И я верил, что я умру
Не один, — с моими друзьями,
С мать-и-мачехой, с лопухом,
И за дальними небесами
Догадаюсь вдруг обо всём.[19]

  Николай Гумилёв, «Детство», 1916
  •  

Не только мать-и-мачеха.
Ещё отец есть с отчимом,
Бывает сын-и-пасынок,
Ещё есть дочь безродная,
Отродье безымянное,
И сволочь подзаборная,
И падаль отворотная,
И есть ещё бастард...[20]

  Михаил Савояров, «Матерное» (из сборника «Сатиры и сатирки»), 1921

Комментарии править

  1. Мать-и-мачеха — далеко не единственное имя этого известнейшего в народе растения. Другие русские названия: двоелистник, подбел, камчужная трава, лапуха студёная, мать-трава, односторонник, царь-зелье...
  2. Нижняя сторона листьев мать-и-мачехи, покрытая многочисленными волосками, испаряет воду намного слабее голой верхней стороны листьев, поэтому нижняя сторона (мать) на ощупь значительно теплее и мягче верхней (мачехи), холодной и гладкой, словно бы отталкивающей (и несмачивающейся) — отсюда и происходит русское название растения.
  3. Монотипный род мать-и-мачеха включает в себя один вид: мать-и-мачеха обыкновенная (лат. Tussilágo fárfara).

Источники править

  1. Д.Н.Анучин, «Географические работы». — М.: Государственное издательство географической литературы, 1959 г.
  2. Д. О. Святский, «Весеннее движение в природе». — М.: «В мастерской природы», №5-6, 1924 г.
  3. Николай Бестужев, «Трактирная лестница», впервые опубликовано в альманахе «Северные цветы» за 1826 год, стр. 107-145, под псевдонимом Алексей Коростылёв.
  4. Лесков Н.С. Собрание сочинений в 12 томах, Том 4. — Москва, «Правда», 1989 г.
  5. И.А.Новиков. «Золотые кресты»: Роман. Повести и рассказы. — Мценск, 2004 г.
  6. А. А. Богданов. Избранная проза. — М., 1960 г.
  7. Набоков В.В. Собрание сочинений в 4 томах — М.: Правда, 1990 г. Том первый
  8. К.Г. Паустовский. «Золотая роза». — М.: «Детская литература», 1972. г.
  9. Солоухин В. А. Собрание сочинений: В 5 т. Том 1. — М.: Русский мир, 2006 г.
  10. Ф. А. Абрамов, «Две зимы и три лета». — Л.: Советский писатель, 1969 г.
  11. Л.Ф.Зуров. «Иван-да-марья». — М., журнал «Звезда», 2005 г. № 8-9
  12. Конецкий В. Начало конца комедии. Повести и рассказы. — М.: «Современник», 1978 г.
  13. Астафьев В.П. «Так хочется жить». Повести и рассказы. — Москва, Книжная палата, 1996 г.
  14. Е.И. Парнов, «Александрийская гемма». — М.: «Московский рабочий», 1992 г.
  15. Медведева Н., «Любовь с алкоголем». — М.: Вагриус, 2001 г.
  16. Павел Санаев, «Похороните меня за плинтусом». — М., журнал «Октябрь», 1996 г. №7.
  17. Полянская И., «Прохождение тени». — М.: Вагриус, 1999 г.
  18. Ольга Славникова, «Стрекоза, увеличенная до размеров собаки». — М.: Вагриус, 1999 г.
  19. Н. Гумилёв. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая серия. — Л.: Советский писатель, 1988 г.
  20. Михаил Савояров. «Слова», стихи из сборника «Сатиры и сатирки»: «Матерное»

См. также править