Венера Медицейская

Вене́ра Медице́йская, иногда Киприда Флорентийская или Венера Капитолийская — изваянная в натуральную величину в I веке до н. э. мраморная копия утраченного греческого оригинала, в свою очередь, сделанного как одна из свободных реплик Афродиты Книдской. Богиня любви изображена в мимолётной позе испуга при появлении из морской воды (купании). Особенность статуи в том, что у ног Венеры изображён (в качестве дополнительной опоры) — дельфин.

Венера Медицейская
(галерея Уффици)

В XVII веке Венера находилась в папском собрании и была первейшей достопримечательностью для гостей Вечного города. В 1677 году её приобрели для своего собрания Медичи; с тех пор она носит их имя и хранится во Флоренции, в галерее Уффици. При наступлении французов в 1803 году сокровище вывезли для укрытия в Неаполь; тем не менее, она была перехвачена и до 1815 года украшала собой Лувр (возвращена после поражения Наполеона).

Венера Медицейская в коротких цитатах

	Бельведерский Аполлин и Венера славна, Медицейской что слывет, в статуах как главна...
	— Василий Тредиаковский, «Феоптия. Эпистола I», 1754

	Лучшая в галерее комната называется Трибуна. <...> В сей комнате стоят двадцать четыре наилучшие картины и все лучшие статуи, из коих Венера Медицейская удивления достойна.
	— Денис Фонвизин, Письма родным, 1784

	Стоит ли с важностью очей Пред флорентинскою Кипридой, Их две… и мрамор перед ней Страдает, кажется, обидой.
	— Александр Пушкин, «Кто знает край, где небо блещет...», 1828

	Венера Медицейская мне всегда нравилась как кусок мрамора, обделанный для анатомического образчика женского тела; всегда смотрел я на эту статую, как философ смотрит на восковое изображение трупа, изучая в нем физического человека.
	— Николай Полевой, «Живописец», 1833

	В этой небольшой восьмиугольной зале находятся одни шедевры искусства; но все они меркнут пред статуей Венеры Медицейской! Никогда не видала я подобного выражения, подобной жизненности в статуе! Даже обыкновенно мёртвые мраморные глаза — здесь как живые!
	— Ганс Христиан Андерсен, «Импровизатор», 1835

	Одного ватиканского Аполлона, — вы, ведь, знаете его? — считаю я достойным стоять рядом с Венерою Медицейской. Но сила и духовное величие, которые придал художник изображению бога поэзии, в богине красоты ещё облагорожены женственностью!
	— Ганс Христиан Андерсен, «Импровизатор», 1835

	Нас остановила гораздо долее перед собой стыдливая Венера Медицейская: сколько совершенств в ее округлостях!… Стоило бы только каплю кармина развести по ней, и она казалась бы оживлённой: мрамор дышит жизнью; кажется, груди ее тихо колеблются; кажется, веет аромат ее дыхания...
	— Илья Радожицкий, «Походные записки артиллериста. Часть 2», 1835

	Коснулся Пракситель до своего созданья, Проснулся жизни дух в бесчувственном ваяньи: Стал мрамор божеством!
	— Иван Тургенев, «К Венере Медицейской», 1837

	Здесь стояла прекрасная обнажённая женщина, так хороша могла быть лишь природа, запечатлённая в мраморе великим художником; статуя ожила, дельфины прыгали у её ног, бессмертие сияло в очах. Мир называет её Венерой Медицейской.
	— Ганс Христиан Андерсен, «Бронзовый кабан (быль)», 1842

	В одном из залов в углу стоит Венера Медицейская — говорят, настоящий антик <...>. На пьедестале ее взору вашему предстает надпись, сделанная по-русски: ДАР ПАПЫ КЛИМЕНТА XI ИМПЕРАТОРУ ПЕТРУ I 1717 или 1719. Статуя Венеры, посланная папой римским государю-схизматику, да еще известным образом одетая, — дар необыкновенный, что и говорить!..
	— Маркиз Астольф де Кюстин, «Россия в 1839 году» (письмо девятнадцатое), 1843

	— Обедали? — закричал барин, подходя с пойманною рыбою на берег, весь опутанный в сеть, как в летнее время дамская ручка в сквозную перчатку, держа одну руку над глазами козырьком в защиту от солнца, другую же пониже, на манер Венеры Медицейской, выходящей из бани.
	— Николай Гоголь, «Мёртвые души» (том II), 1852

	Это шаловливое дитя, когда речь заходила о ее прелестях, без церемонии обнажала грудь, ноги и т. д., а под весёлый час даже и вся совершенно раздевалась, показывая себя присутствовавшим в виде Венеры Медицейской.
	— Пётр Каратыгин, «Временщики и фаворитки 16, 17 и 18 столетий», 1871

	е же магдебургские… моралисты у Гульбрансона отпиливают груди Венере Медицейской и ее жест стыдливости дополняют насаженной ей на руку меховой муфтой…
	— Лев Троцкий, «Лукавый бес мещанства (Троцкий)», 29 июня 1908

	Отыскать рабовладельческую Грецию в Венере Медицейской — задача весьма сложная и тонкая.
	— Лев Троцкий, «Лукавый бес мещанства (Троцкий)», 29 июня 1908

	...здесь нас удивила Медицейская Венера, одетая в юбку. Постучали об юбку, ― звенит, как жесть. После смерти Микеланджело один из пап распорядился одеть все его скульптуры.
	— Вера Мухина, «Воспоминания Веры Мухиной», 1957

	Манерную статую Венеры Медицейской в вестибюле закрыли черным покрывалом. Из-под него виднелось ее мраморное холодное колено.
	— Константин Паустовский, «Повесть о жизни. Книга скитаний», 1963

	До революции в этой нише красовалась скульптура, гипсовая богиня любви Венера Медицейская; потом скульптуру низвергли, увезли куда-то, а в пустой нише, такой удобной, покрашенной масляной краскою, защищавшей от ветра, стали прятаться влюблённые из нашего дома.
	— Эдуард Шим, «Ребята с нашего двора», 1976

	Ох, влюбился я без меры, Не заснуть мне до утра: Не могу забыть Венеры В помещении Лувра́!
	— Никита Богословский, «Заметки на полях шляпы», 1997

Венера Медицейская в исторической литературе, мемуарах и публицистике

Прибавить к тому надобно и кабинет натуральной истории, который также очень хорош и содержится в превеликом порядке. Есть в нем вещи очень редкие. Лучшая в галерее комната называется Трибуна. Она осьмиугольная, и окна в самом верху, так что свет упадает на картины точно тот, какой для них иметь надобно. В сей комнате стоят двадцать четыре наилучшие картины и все лучшие статуи, из коих Венера Медицейская удивления достойна.

— Денис Фонвизин, Письма родным, 1784

Отсюда поехали мы в Пантеон скульптуры, где любовались изящными произведениями искусного резца. Мрамор одушевлялся в изображениях Аякса и Патрокла, в Лаокооне с детьми, в Тезеевой голове, но особенно обратил на себя наше внимание Аполлон Бельведерский. Какая анатомическая правильность в мускулах! естественность выражения! чистота в отделке! какое грозное и вместе прекрасное лицо возмужалого юноши, пустившего стрелу в Пифона! Еще левая рука его крепко сжимает лук, еще брови не распрямились от гнева, ноздри не опустились от негодования, и последняя черта презрения еще осталась на нижней губе. — Нас остановила гораздо долее перед собой стыдливая Венера Медицейская: сколько совершенств в ее округлостях!… Стоило бы только каплю кармина развести по ней, и она казалась бы оживленной: мрамор дышит жизнью; кажется, груди ее тихо колеблются; кажется, веет аромат ее дыхания; кажется… известно, как пылко воображение молодых людей: оно далеко заводит в мечтания. Чтобы не раздражить своей чувствительности, мы с товарищем отошли от этой очаровательницы к другой Венере, смотрящейся через плечо назад, и в этой встретили не менее привлекательности. Здесь представилось новое изящество творческой силы резца: он дал столь естественную гибкость ее членам, особенно шейке, ручкам и груди, что не знаешь, которой из двух Венер отдать преимущество: одна пленительна в европейском, а другая — в азиатском вкусе…

— Илья Радожицкий, «Походные записки артиллериста. Часть 2», 1835

Боковая часть здания целиком отведена под зимний сад; нынче лето, и эта великолепная теплица пустует; думаю, она пребывает в запустении и в остальные времена года. Здесь все дышит старинным изяществом, лишенным, однако, того величия, каким время отмечает все истинно древнее; старинные люстры служат свидетельством тому, что во дворце этом устраивали празднества, что здесь когда-то танцевали, ужинали. Думаю, что бал по случаю бракосочетания великой княгини Елены, супруги великого князя Михаила, — последний из тех, что видел и когда-либо увидит Таврический дворец. В одном из залов в углу стоит Венера Медицейская — говорят, настоящий антик; вы знаете, что римляне часто воспроизводили этот тип статуи. На пьедестале ее взору вашему предстает надпись, сделанная по-русски: ДАР ПАПЫ КЛИМЕНТА XI ИМПЕРАТОРУ ПЕТРУ I 1717 или 1719. Статуя Венеры, посланная папой римским государю-схизматику, да еще известным образом одетая, — дар необыкновенный, что и говорить!.. Царь, издавна замышлявший увековечить схизму, отобрав у русской Церкви последние свободы, должно быть, улыбнулся, когда получил сей знак благорасположения со стороны римского епископа.

— Маркиз Астольф де Кюстин, «Россия в 1839 году» (письмо девятнадцатое), 1843

Министры убеждали его действовать с народом по-кромвельски, т.е. по головке не гладить, а взять его в железные когти; того же мнения была и герцогиня Портсмут; а ей мог ли в чем отказать влюбленный король? Мог ли он ей противоречить, особенно в то время, когда она объявила ему о своем интересном положении. Сын, рожденный ею, при появлении на свет получил герцогские титулы Ричмонд, Леннокс и удостоен был пожалованием королевского герба. Это шаловливое дитя, когда речь заходила о ее прелестях, без церемонии обнажала грудь, ноги и т. д., а под веселый час даже и вся совершенно раздевалась, показывая себя присутствовавшим в виде Венеры Медицейской.

— Пётр Каратыгин, «Временщики и фаворитки 16, 17 и 18 столетий», 1871

Иллюстрируя проекты одной из конференций «союза нравственности» в Магдебурге, Бруно Пауль нарядил в «Симплициссимусе» стадо коров в купальные костюмы: — «отныне — пояснил он — коровы получают панталоны, дабы не причинять ущерба нравственности магдебургских быков». Те же магдебургские… моралисты у Гульбрансона отпиливают груди Венере Медицейской и ее жест стыдливости дополняют насаженной ей на руку меховой муфтой… Что они отстаивают Венеру, что они не допускают посягательства на искусство, это понятно само собою: они художники. Но можно сказать, что этим эстетическим свободолюбием исчерпывается их credo. <...> Сатира не просто «воплощает» действительность, — она воспроизводит ее со знаком минус. Вот почему в сатире, в карикатуре непосредственнее, чем в других родах, заявляет о себе социально-политическая атмосфера, которою художник дышит, — которою он не может не дышать. Отыскать рабовладельческую Грецию в Венере Медицейской — задача весьма сложная и тонкая. Но в муфте, которая должна облагородить эту Венеру, открыть уши баварского клерикала — не стоит никакого труда. «Минус» сатиры — в этом вся суть — всецело определяется социальным углом зрения.

— Лев Троцкий, «Лукавый бес мещанства (Троцкий)», 29 июня 1908

Другая картина того же художника «Креститель в пустыне», находящаяся в галерее Uffizi, тоже приводила в восхищение Фёдора Михайловича, и он всегда долго стоял перед нею. Посетив картинную галерею, он непременно шел смотреть в том же здании статую Венеры Медицейской работы знаменитого греческого скульптора Клеомена. Эту статую мой муж признавал гениальным произведением. Во Флоренции, к нашей большой радости, нашлась отличная библиотека и читальня с двумя русскими газетами, и мой муж ежедневно заходил туда почитать после обеда.

— Анна Достоевская, Воспоминания, 1911-1916

Эти великолепные гречанки, густо задрапированные плотными складками, с такой непринужденностью сидят, прижавшись одна к другой; и в этой группе всемирных шедевров скульптуры они так реально восхищают зрителя своими дородными телесами, ощущаемыми сквозь мелкие складочки. А знаменитая Афродита (Венера Медицейская)! В Риме, в Капитолии, статуя этой дивной богини под именем Венеры Капитолийской стоит в Музее скульптуры. Статуя изваяна в лучшую эпоху эллинской истории, из пентеликского мрамора. Этот мрамор имеет тон бледного женского тела, и, как в истинных шедеврах, во всех формах богини есть живой реализм. На первых порах вскоре после объединения Италии парламент, за неимением другого места, заседал в Капитолии. Члены парламента во время отдыха приходили полюбоваться Афродитой. Вечером и ночью на статую был наведен большой сильный рефлектор. Разумеется, рефлектор доводил и цвет тела до полной жизни; иллюзия живого тела была так велика, что зрители были совсем очарованы… Статуя поворачивалась кругом в нише, и публика особенно долго останавливалась над ее спиною ― это было живое, живое тело. Так и мы с Владимиром Васильевичем застали Капитолийскую в том же повороте. Владимир Васильевич пришел в такой восторг, что сейчас же подхватил стоявший табурет кустода (сторожа галереи), и, воспользовавшись его отсутствием, поставил близко к богине табурет, вскочил на него и влепил Афродите страстный поцелуй. Она была как живая, ни малейшей рутины не чувствовалось в этом реальнейшем образе живой красоты.

— Илья Репин, «Далёкое близкое», 1917

Дионис, томный бог сокровенных чар природы, пленительный и загадочный, как влажный весенний воздух с его вестью о пробуждении, о приливе жизнетворных сил. Гермес, упругая юношеская сила, весь действие и действительность… какова она должна быть, не какова она есть. И в соответствии с ними два молодых женских типа: Афродита, царица любовных чар, оправдание жизнетворной чувственности в целомудрии красоты… читатель приглашается тут думать не столько о знаменитой «Медицейской Венере», уже слегка затронутой придворной игривостью александринизма (почему она так и пришлась по вкусу галантному классицизму XVII в.), сколько об Афродите Праксителя, несмотря на все несовершенство ее ватиканской копии. Она соответствует Дионису...

— Фаддей Зелинский, «Древнегреческая религия», 1918

	Через Амальфи поехали в Рим. В Риме очень много были в музеях, в Капитолийском, Ватиканском, здесь нас удивила Медицейская Венера, одетая в юбку. Постучали об юбку, ― звенит, как жесть. После смерти Микеланджело один из пап распорядился одеть все его скульптуры.
	— Вера Мухина, «Воспоминания Веры Мухиной», 1957

	Окна в зале были открыты. Манерную статую Венеры Медицейской в вестибюле закрыли черным покрывалом. Из-под него виднелось ее мраморное холодное колено. Маяковский лежал на помосте в гробу, будто в каменном саркофаге, ― тяжелый, большой, не переставший думать.
	— Константин Паустовский, «Повесть о жизни. Книга скитаний», 1963

Венера Медицейская в беллетристике и художественной прозе

Только одна женщина существовала в мире, показала миру и унесла с собою из мира идеал, постигнутый потом в вещественных его формах Рафаэлем. Венера Медицейская мне всегда нравилась как кусок мрамора, обделанный для анатомического образчика женского тела; всегда смотрел я на эту статую, как философ смотрит на восковое изображение трупа, изучая в нем физического человека. Но теперь, в это мгновение ― место, уединение, тишина, черное платье, закрытое лицо ― это не была женщина: это была какая-то идея, прилетевшая ко мне на призыв души моей. Незнакомка останавливается, не видит меня, закрытого кустами, которые насадил я вокруг могилы моего друга.

— Николай Полевой, «Живописец», 1833

— Это настоящий Гвидо, — отвечал я со свойственным мне энтузиазмом, так как давно уже обратил внимание на чудную картину. — Настоящий Гвидо! — как могли вы достать её? бесспорно, она то же в живописи, что Венера в скульптуре. — А! — сказал он задумчиво, — Венера, прекрасная Венера? Венера Медицейская? — она, — в уменьшенном виде и с золотистыми волосами. Часть левой руки (здесь голос его понизился до того, что стал едва внятным) и вся правая реставрированы, и в кокетливом жесте правой руки — квинтессенция жеманства. Аполлон тоже копия — в этом не может быть сомнения — я, слепой глупец, не могу оценить хвалёного вдохновения Аполлона.

— Эдгар По, «Свидание», 1834

— Я опять увижу великолепную галерею, — радовалась Аннунциата: — где впервые научилась любить скульптуру и познала величие человеческого духа, властного, подобно Прометею, вдохнуть жизнь в мёртвый камень! Ах, если бы я могла сейчас ввести вас в одну из зал, самую маленькую, но самую дорогую мне, я знаю, вы были бы так же счастливы, как была счастлива я, увидев её впервые, как счастлива и теперь, только вспоминая о ней! В этой небольшой восьмиугольной зале находятся одни шедевры искусства; но все они меркнут пред статуей Венеры Медицейской! Никогда не видала я подобного выражения, подобной жизненности в статуе! Даже обыкновенно мёртвые мраморные глаза — здесь как живые! Художник сумел вложить в её взгляд столько жизни, что при известном освещении он как будто заглядывает вам прямо в душу. Да, вы видите перед собою живую богиню, родившуюся из пены морской! На стене, позади статуи, висят две великолепных Венеры Тициана; это тоже богини красоты, но красоты земной, тогда как мраморная богиня дышит красотою небесною. Рафаэлевские Форнарина и неземные Мадонны также много говорят моей душе и сердцу, но больше всего влечёт меня всё-таки к статуе Венеры; она для меня не только художественное произведение, но светлое, живое создание, заглядывающее мне своим мраморным взором прямо в душу. Ни одна статуя, ни одна группа в мире не нравится мне так — даже группа Лаокоона, хотя в последней самый камень, кажется, вздыхает от боли! Одного ватиканского Аполлона, — вы, ведь, знаете его? — считаю я достойным стоять рядом с Венерою Медицейской. Но сила и духовное величие, которые придал художник изображению бога поэзии, в богине красоты ещё облагорожены женственностью!

— Ганс Христиан Андерсен, «Импровизатор», 1835

Они вступили в большую галерею, хорошо малышу известную — он и прежде там бывал; на стенах висели картины, тут же стояли бюсты и статуи, освещённые, словно в ясный день; но прекраснее всего стало, когда отворилась дверь в соседнюю залу; конечно, малыш помнил всё здешнее великолепие, но этой ночью тут было особенно красиво. Здесь стояла прекрасная обнажённая женщина, так хороша могла быть лишь природа, запечатлённая в мраморе великим художником; статуя ожила, дельфины прыгали у её ног, бессмертие сияло в очах. Мир называет её Венерой Медицейской. Рядом с ней красовались прекрасные обнажённые мужи: один точил меч — он звался точильщиком, по соседству боролись гладиаторы, и то и другое совершалось во имя богини красоты. Мальчика едва не ослепил этот блеск, стены лучились всеми красками, и всё тут было жизнь и движение. Он увидел ещё одну Венеру, земную Венеру, плотскую и горячую, какой она осталась в сердце Тициана.

— Ганс Христиан Андерсен, «Бронзовый кабан (быль)», 1842

Барина, запутанного в сети, притянули между тем уже значительно к берегу. Почувствовав, что может достать ногами, он стал на ноги, и в это время увидел спускавшуюся с плотины коляску и в ней сидящего Чичикова. — Обедали? — закричал барин, подходя с пойманною рыбою на берег, весь опутанный в сеть, как в летнее время дамская ручка в сквозную перчатку, держа одну руку над глазами козырьком в защиту от солнца, другую же пониже, на манер Венеры Медицейской, выходящей из бани. — Нет, — сказал Чичиков, приподымая картуз и продолжая раскланиваться с коляски.

— Николай Гоголь, «Мёртвые души» (том II), 1852

Кто была эта женщина, голову и торс которой увековечил скульптор? Кто был он сам?... Нет ответа на эти загадки. Но не все ли равно? Мир преклонился перед гением. Дуновение его проносится над толпой и замыкает ее уста. И в эти часы созерцания отрешает ее от земли. Крепко стиснув руки, Маня глядит на этот лоб, на эти губы. Сколько власти! Какое сознание силы. Богиня любви? Не то… Нет в ней ни опьяняющей женственности, как в Венере Капитолийской, ни трогательной стыдливости, как в Венере Медицейской. Все они женщины. Эта ― царица.

— Анастасия Вербицкая, «Ключи счастья», 1909

Лет сорок назад я тоже стояла в этой подворотне ― вон там, где глубокая ниша. До революции в этой нише красовалась скульптура, гипсовая богиня любви Венера Медицейская; потом скульптуру низвергли, увезли куда-то, а в пустой нише, такой удобной, покрашенной масляной краскою, защищавшей от ветра, стали прятаться влюбленные из нашего дома. Там стояли живые Венеры, наши девчонки ― сначала в кумачовых косыночках (черные трактора и заводские трубы по красному фону), затем с ленточками в косах (скользкие атласные ленты, первая отечественная галантерея), затем ― с шестимесячной завивкой, мелко-кудрявым мученическим венцом на голове.

— Эдуард Шим, «Ребята с нашего двора», 1976

Венера Медицейская в поэзии

Венера Медицейская
(одна из реплик)

И что буйны вихри, подхвативши оный вдруг, Понесли так бурей, а принесши в сей округ, Здесь поставили его на подстав сей плотно, Так что никакой руке не было работно; И конечно зная, что то быть не может быль И что все те речи только пустота иль пыль. Бельведерский Аполлин и Венера славна, Медицейской что слывет, в статуах как главна; Наконец, фарнезский оный дивный Геркулес, Статуа и Веры, кою Петр в свой сад привез, Без искусныя руки и не заложились, А не то чтоб сами все дивно совершились.

— Василий Тредиаковский, «Феоптия. Эпистола I», 1754

Любви богиня силой красоты Здесь каждый камень дивно оживила, И сам бессмертью причастишься ты, Когда тебя радушно примет вилла, Где мощь искусства небо нам открыла Языческой гармонией резца, Которой и природа уступила, Признав победу древнего творца, Что создал идеал и тела и лица. <...> Такой ли шла ты к принцу-пастуху, Такая ли к Анхизу приходила? Такая ли, покорствуя греху, Ты богу битв лукаво кровь мутила, Когда он видел глаз твоих светила, К твоей груди приникнув головой, А ты любви молила, ты любила, И поцелуев буре огневой Он отдавал уста, как раб смиренный твой. <...> Пусть, мудростью красуясь наживной, Художнической братьи обезьяна, Его эстетство — критик записной Толкует нам изгиб ноги и стана, Рассказывая то, что несказанно, Но пусть зеркал не помрачает он, Где должен без малейшего изъяна Прекрасный образ, вечно отражен, Примером царственным сиять для смертных жен.

— Джордж Байрон, «Паломничество Чайльд-Гарольда», 1818

	На рай полуденной природы, На блеск небес, на ясны воды, На чудеса немых искусств В стесненье вдохновенных чувств Людмила светлый взор возводит, Дивясь и радуясь душой, И ничего перед собой Себя прекрасней не находит. Стоит ли с важностью очей Пред флорентинскою Кипридой, Их две… и мрамор перед ней Страдает, кажется, обидой.
	— Александр Пушкин, «Кто знает край, где небо блещет...», 1828

	Уже давно во прах твои упали храмы; Умолкли хоры дев; дым легкий фимиама Развеяла гроза. Сын знойной Азии рукою дерзновенной Разбил твой нежный лик, и грек изнеможенный Не защитил тебя! Но снова под резцом возникла ты, богиня! Когда в последний раз, как будто бы святыни, Трепещущим резцом Коснулся Пракситель до своего созданья, Проснулся жизни дух в бесчувственном ваяньи: Стал мрамор божеством!
	— Иван Тургенев, «К Венере Медицейской», 1837

Между археологами и художниками существует поверье, что статуя, известная под названием «Венеры Медицейской», есть изображение одной римской императрицы. <...> И вот красавицы надменной Мечта сбылась: перенесло Волшебство мысли вдохновенной На мрамора обломок бренный И это гордое чело, Венчанное красой Изиды, И стройный стан, и снег грудей: И Рим нарек ее Кипридой! И Рим молился перед ней! Прошли века. Их молот твердый Величья храмы раздробил; Взнесенный к небу мрамор гордый Перун завистливый сразил; Мифологические боги Забыли пышный Пантеон, И бродит нищий, тать убогий, В пыли дорических колонн. Как труп, как остов молчаливый, Лежат в песках златые Фивы: Там блещет змей, иль, беглый раб, Степной скрывается араб…

— Аполлон Майков, «Венера Медицейская», 1839

	Ох, влюбился я без меры, Не заснуть мне до утра: Не могу забыть Венеры В помещении Лувра́! — * Мы опустили две заключительные строчки стихотворения, являющиеся явной опиской: в них говорится о Венере Медицейской, находящейся, как известно, совсем в другом помещении.
	— Никита Богословский, «Заметки на полях шляпы», 1997

См. также

• Венера
• Венера Милосская
• Афродита Книдская
• Афродита
• Ника Самофракийская
• Юпитер