Валентин Петрович Катаев

	Валентин Петрович Катаев
	Статья в Википедии
	Произведения в Викитеке
	Медиафайлы на Викискладе

Валенти́н Петро́вич Ката́ев (16 [28] января 1897 — 12 апреля 1986) — русский советский писатель, драматург и поэт. Старший брат Евгения Петрова.

Цитаты

Белый андреевский флаг, косо перекрещенный голубым крестом, всё ещё висел, как конверт, высоко над орудийными башнями, шлюпками, реями. Пусто было на палубах и мостиках броненосца, лишь кое-где торчала прикладом вверх винтовка румынского часового. Но вот флаг дрогнул, опал и коротенькими скачками стал опускаться. Обеими руками снял тогда Родион фуражку и так низко поклонился, что кончики новых георгиевских лент мягко упали в пыль, как оранжево-чёрные деревенские цветы чернобривцы. ― Что, моряк, каешься? ― раздался вдруг у самого Родионова плеча весёлый голос. Родион поднял голову и увидел знакомого минного машиниста.^[1]

— «Родион Жуков», 1925

Здесь ещё на всём лежали следы старой традиции религии, кустарных ремёсел, потребления, социального строя. Плыла и качалась среди низких, опасных туч высокая, скучная станичная церковь, прямая и аккуратная, как слепой солдат. Узкие стёжки бежали по всем направлениям зелёного церковного двора. Но из деревянных ступеней, из паперти рос паслён.^[2]

— «Время, вперёд!», 1932

Мистер Рай Руп безошибочно отнёс маленькую деревянную почерневшую от времени церковку в одной из отдалённых казачьих станиц к началу восемнадцатого века. Тонко и добродушно улыбаясь, он высказал предположение, что в этой маленькой древней еловой церкви, которая так и просится на сцену Художественного театра Станиславского, в этой самой изящной часовне с зелёными подушками мха на чёрной тёсовой крыше, быть может, некогда венчался легендарный русский революционный герой, яицкий казак Емельян Пугачёв. Он заметил, что этот дикий степной пейзаж как будто бы перенесён сюда прямо со страниц «Капитанской дочки», очаровательной повести Александра Пушкина; только не хватает снега, зимы, бурана и тройки. Он заметил, что некоторые поэмы Пушкина имеют нечто родственное новеллам Эдгара По. Это, конечно, несколько парадоксально, но вполне объяснимо. Он делал тонкий комплимент Налбандову. В своё время Эдгар По, будучи ещё юношей, посетил на корабле Петербург. Говорят, что в одном из кабачков он встретился с Пушкиным. Они беседовали всю ночь за бутылкой вина. И великий американский поэт подарил великому русскому поэту сюжет для его прелестной поэмы «Медный всадник».^[2]

— там же

Здесь даже в самый яркий полдень была сумрачная прохлада. Множество одуряющих запахов резко ударило в нос. Особый, очень острый запах осоки смешивался со сладкой, какой-то ореховой вонью болиголова, от которой действительно начинала болеть голова. Остролистые кустики дурмана, покрытые чёрно-зелёными коробочками с мясистыми колючками и длинными, необыкновенно нежными и необыкновенно белыми вонючими цветами, росли рядом с паслёном, беленой и таинственной сон-травой. На тропинке сидела большая лягушка с закрытыми глазами, как заколдованная, и Петя изо всех сил старался на неё не смотреть, чтобы вдруг не увидеть на её голове маленькую золотую коронку. Вообще всё казалось здесь заколдованным, как в сказочном лесу. Не здесь ли бродила где-нибудь поблизости худенькая большеглазая Алёнушка, безутешно оплакивая своего братика Иванушку?^[3]

— «Белеет парус одинокий», 1936

Под Верденом погиб батальон французской пехоты. Он двигался ходом сообщения, наткнулся на неприятельскую минную галерею и был взорван. Из обвалившейся земли торчало лишь несколько штыков. Впоследствии французы превратили эту ужасную братскую могилу в памятник: залили ее бетоном и сделали надпись. Из бетона, среди венков с полинявшими трехцветными лентами, косо торчали кончики заржавленных штыков. Думая об этом, я всегда вспоминаю другой случай, у нас на Западном фронте в 1916 году. Батарея стояла на позиции под Сморгонью, слева от той самой знаменитой дороги Минск ― Вильно, по которой отступала из России армия Наполеона. Дорога эта хорошо известна по картине Верещагина. На ней изображена лютая зима, полосатый столб и аллея траурных берёз. У нас же под Сморгонью в ту пору была весна ― конец свежего белорусского мая. С батареи мы видели длинный ряд старинных кутузовских берез, ставших за сто лет гораздо толще и выше. Кое-где порванные и расщепленные неприятельскими снарядами, они радовали чистотой, молодостью зелени. Вторую неделю на фронте было затишье. Воспользовавшись им, мы очень хорошо замаскировали орудия молодым ельником, выкопали дорожки, обложили их камешками, возле блиндажей вбили в землю скамеечки и столики, на которых нарисовали шашечные клетки, ― словом, превратили нашу батарею в прелестный уголок.^[1]

— «Под Сморгонью», 1939

С утра лил дождь. Дул сильный ветер. Высокие сосны раскачивались во все стороны, стукаясь сухими ветками. В лесу было сумрачно. Холодная вода стояла в траве по щиколотку. Женю и Павлика не пустили гулять. Они целый день сидели в комнате и скучали. Вдруг слышат: гуль-гуль-гуль. Дети высунулись в окно, посмотрели вверх и увидели под застрехой голубка. Как видно, он отстал от своей стаи, заблудился в лесу, вымок и спрятался от непогоды под застреху. Это был очень красивый голубок, весь белый, в пуховых штанишках, с розовыми глазами. Он ходил взад-вперед по выступу дома, проворно вертел головкой, чистил клювом мокрые перышки и сам с собой разговаривал: ― Гуль-гуль-гуль. Женя и Павлик очень обрадовались и стали кричать голубку: ― Здравствуй, гуленька! Бедненький гуленька! Иди к нам в комнату, гуленька!^[1]

— «Голубок», 1940

Поспела в лесу земляника. Взял папа кружку, взяла мама чашку, девочка Женя взяла кувшинчик, а маленькому Павлику дали блюдечко. Пришли они в лес и стали собирать ягоду: кто раньше наберёт. Выбрала мама Жене полянку получше и говорит: ― Вот тебе, дочка, отличное местечко. Здесь очень много земляники. Ходи собирай. Женя вытерла кувшинчик лопухом и стала ходить. Ходила-ходила, смотрела-смотрела, ничего не нашла и вернулась с пустым кувшинчиком. Видит ― у всех земляника. У папы четверть кружки. У мамы полчашки. А у маленького Павлика на блюдечке две ягоды. ― Мама, а мама, почему у всех у вас есть, а у меня ничего нету?^[1]

— «Дудочка и кувшинчик», 1940

Перед рассветом мы проснулись от знакомого звука. Мы прислушались. Окно было тщательно заделано темным одеялом. Для того чтобы лучше слышать, я потушил лампочку, отогнул край одеяла и посмотрел на щель. Зрение помогло слуху. Я увидел сонные сосны подмосковной дачи. В сером небе дрожал розовый Марс. Звук, разбудивший нас, определился. Не могло быть сомнений: воздушная тревога. Хроматическая гамма сирены, настойчивая и угрожающая. Теперь к ней присоединился непрерывный крик паровоза на ближайшей станции. Раздались гудки фабрики. Окрестности кричали. Мы быстро оделись и побежали к детям. Жена взяла девочку, а я мальчика. Мы завернули их в одеяла и спустились вниз по лестнице, освещенной синей лампочкой. Мы спускались торопливо, но осторожно.^[1]

— «На даче», 1941

	Нет такого горя, которое бы не отступило перед жизнью. И это — великое счастье... Иначе как бы мы все стали жить?
	— «Жена», 1943

Поэзия

Валентин Катаев в Германии (1960-е)

Покой, уют. Озябший гость в столовой
Пьёт чай и трёт ладонью о ладонь.
― Да-с, знаете, и то сказать ― на юге
И осень поздняя не больно весела.
― Не весела. А что у вас в Калуге?
Чай, вьюга все дороги замела?
Чай, снег давно? ― Нет-с, снегу нет покуда,
Морозец лёгонький, да это пустяки.
На лужах лёд ― прозрачней изумруда,
И облака легки и высоки. <...>
Все слушают внимательно. И длинно
Рассказывает гость, что под окном
В Калуге у него как жар горит рябина
Последним, холодеющим огнём.^[4]

— «Гость из Калуги», 1916

	Злая щука поскорей Вызывает карасей: — Как живёте, караси? — Ничего себе, мерси!
	— «Радио-жирафф», 1926

О Катаеве

Здесь лежит на Новодевичьем
Помесь Бунина с Юшкевичем.^[5]^:с.208 — Обыгрывается общеизвестное преклонение Катаева перед Буниным и одновременно его пристрастие к «одесскому» языку во многих произведениях, что было свойственно и Юшкевичу. Катаев действительно был похоронен на Новодевичьем кладбище.^[6]

— Лев Никулин (вероятно), «Эпитафия моему другу», 1943

	Он глядит, прищурив веки, И лицо его гласит, Что создаст о нашем веке «ОдЕссею» одессит!^[5]^:с.266
	— Сергей Смирнов, эпиграмма

см. Сергей Довлатов, «Чернеет парус одинокий», 1984

... белокурая красотка Эстерка, вскоре после прогулок нагишом по евпаторийскому пляжу вышла замуж за известного писателя Валентина Катаева. Я не знаю, сопровождал ли её Катаев в Евпаторию, но тётя Марина любила, округляя глаза, рассказывать, как он загонял Эстер за себя замуж ― почти насильно, угрожая в случае отказа припомнить кое-какие грешки её отца нэпмана. Плача и рыдая, красавица Эстерка согласилась на этот брак и родила Катаеву сына и дочь, которых любящий папочка то ли в «Траве забвения», то ли в «Сухом колодце» обозвал Шакалом и Гиеной. На новом витке истории Гиена вышла замуж за идишисткого поэта Арона Вергелиса, главного редактора печально известного журнала «Советише Геймланд».

— Нина Воронель, «Без прикрас. Воспоминания», 2003

В. П. Катаев, считавший себя учеником Бунина, не ошибся, написав о «беспощадно зорких глазах» учителя. Бунин считал «Деревню» своей удачей. В начале 1917 года, когда он работал над корректурой повести для горьковского книжного издательства «Парус», в его дневнике появилась такая запись: «А «Деревня» ― вещь всё-таки необыкновенная. Но доступна только знающим Россию. <...> Дневник 1919 года он <Бунин> писал уже в Одессе, куда перебрался из голодной Москвы, всё ещё надеясь, как на чудо, что большевики не смогут удержаться у власти. В это время с Буниным часто виделся В. П. Катаев, посвятивший ему немало страниц автобиографической повести «Трава забвения». В одном из эпизодов Катаев рассказывает о том, как оставшаяся в городе интеллигенция, в основном беженцы с севера, на каком-то собрании устроили дискуссию по поводу новой жизни и большевистской власти: «Бунин сидел в углу, опираясь подбородком на набалдашник толстой палки. Он был жёлт, зол и морщинист. Худая его шея, вылезшая из воротничка цветной накрахмаленной сорочки, туго пружинилась».

— Элла Кричевская, «Всё в этом непостижимом для нас мире непременно должно иметь какой-то смысл», 2003

― Давайте с ходу придумаем название! А следующий кто-то без проволочки выдал: ― Журнал будет называться «Трап»; помните, братцы, ночь на борту «Яна Собесского»? Катаев сказал, что без ЦК нечего даже и пробовать, и взял на себя соединиться с членом Политбюро и секретарем по культуре П. Н. Диомидовым. В непостижимо короткий срок всё сошлось, и могущественный товарищ пригласил инициаторов к себе на Старую площадь. В назначенный день все явились в чистых рубашках и даже при галстуках. Этот фрукт Петр Нилыч был отличим от других членов Политбюро своими темными очками, которых не снимал.^[7]

— Василий Аксёнов, «Таинственная страсть», 2007

см. Дмитрий Быков, «Семицветик», 2012

За два или за три года до кончины Валентина Петровича я лежал в писательской клинике, и между больными (и родней писателей, тоже там лечившейся) прошел слух, что умер Катаев. Молва нередко хоронит знаменитых людей прежде, чем они на самом деле умирают.
Я не то чтобы поверил, но мгновенно представил себе пустую, с темными окнами дачу в ночи — и не счищенный с крыши снег, огромный, на больничную подушку похожий сугроб. Я не мог и подумать, что Валентин Петрович Катаев может умереть не в Переделкине — он для меня от нашей дачной местности неотделим.
Переделкино принадлежало Пастернаку, но Катаев принадлежал Переделкину — в нем он, по-моему, перестал быть южанином. В стихотворении уже послевоенном, сочиненном, конечно же, у нас в поселке — не говорю “на даче”, поскольку кажется мне, что на бугре, возвышавшемся над железнодорожной насыпью, оно и сложилось, — Валентин Петрович пишет, что выходит регулярно из дому взглянуть на поезд Одесса — Москва. Вместе с тем помню, как мои знакомые киношники родом из Одессы, собравшись в начале восьмидесятых снимать документальный фильм про Одессу, хотели обязательно снять в нем знаменитого одессита Катаева — он отказался: “Я не живу уже в Одессе больше полувека — живу в Москве”.
Но в Переделкине, даже если отнять зимы, проведенные им в доме на Лаврушинском, он провел рабочего (подчеркнул бы я) времени больше, чем в Одессе и Москве вместе взятых.
Мне всегда казалось, что любой пейзаж в прозе Катаева пропущен через тот переделкинский пейзаж, что видел он каждый день из окна своего кабинета. И случайно ли “Алмазный мой венец”, где вся жизнь писателя, вся молодость, не в Переделкине проведенная, завершается видом острых силуэтов черных елок на берегу Самаринского пруда, если ничего не путаю (а если и путаю, то все равно, как упорствовал Пастернак, “с ошибкой не расстанусь”).
Я думаю, что и прожил бы он дольше, не начнись у него на даче ремонт — и Катаев был вынут из привычного пейзажа.^[8]

— Александр Нилин, «Станция Переделкино: поверх заборов, роман частной жизни», 2014

Статьи о произведениях

см. Категория:Произведения Валентина Катаева

Источники

↑ ¹ ² ³ ⁴ ⁵ Катаев В.П. Собрание сочинений в 9 т. Том 1. Рассказы и сказки. М.: «Худ. лит.», 1968 г.
↑ ¹ ² Катаев В.П. Собрание сочинений: В 9 томах. Том 7. — М.: «Художественная литература», 1971 г.
↑ Катаев В.П. «Белеет парус одинокий». — М.: Эксмо, 2007 г.
↑ Катаев В.П. Избранные стихотворения. Москва, «Астрель», 2009 г.
↑ ¹ ² Эпиграмма. Антология Сатиры и Юмора России ХХ века. Т. 41. — М.: Эксмо, 2005. — Тираж: 8000 экз.
↑ Н. А. Богомолов. Из советских эпиграмм 1930—1940-х годов // НЛО. — №138. — 2016.
↑ Аксёнов В.П. «Таинственная страсть». Роман о шестидесятниках. М.: «Семь Дней», 2009 г.
↑ А.П.Нилин «Станция Переделкино: поверх заборов, роман частной жизни». (под. ред. Е.Шубиной). — М.: АСТ, 2015 г.

[Девятитомник-1] ¹ ² ³ ⁴ ⁵ Катаев В.П. Собрание сочинений в 9 т. Том 1. Рассказы и сказки. М.: «Худ. лит.», 1968 г.

[Вперёд-2] ¹ ² Катаев В.П. Собрание сочинений: В 9 томах. Том 7. — М.: «Художественная литература», 1971 г.

[3] Катаев В.П. «Белеет парус одинокий». — М.: Эксмо, 2007 г.

[4] Катаев В.П. Избранные стихотворения. Москва, «Астрель», 2009 г.

[аси-5] ¹ ² Эпиграмма. Антология Сатиры и Юмора России ХХ века. Т. 41. — М.: Эксмо, 2005. — Тираж: 8000 экз.

[6] Н. А. Богомолов. Из советских эпиграмм 1930—1940-х годов // НЛО. — №138. — 2016.

[7] Аксёнов В.П. «Таинственная страсть». Роман о шестидесятниках. М.: «Семь Дней», 2009 г.

[Нилин-8] А.П.Нилин «Станция Переделкино: поверх заборов, роман частной жизни». (под. ред. Е.Шубиной). — М.: АСТ, 2015 г.

[1]

[2]

[3]

[4]

[5]

[6]

[7]

[8]