Георгий Николаевич Оболдуев

Гео́ргий Никола́евич Оболду́ев (1898—1954) — русский советский поэт, прозаик, переводчик. Выходец из семьи предводителя дворянства города Коврова. С раннего детства учился музыке и позже играл на фортепьяно.

Георгий Оболдуев

Статья в Википедии

В 1933 году был арестован по обвинению в антисоветской пропаганде и осуждён на 3 года высылки в Карелию. После ссылки жил за 101-м километром, в городах Малоярославец и Александров, потом в Куйбышеве. В 1943 году был мобилизован, воевал во фронтовой разведке. С 1945 года жил в Москве и в Голицыно.

Цитаты из стихотворений разных лет

Свеяна зноя патока чуть не от неба до песка. С тучей в обнимку, туго натуго, ― как бы воду не расплескать, ― затягивается ливень из лесу, тянется песней дождевой, смеется, что полдень снизился под тучами. Отчего б полшайкой ― теплым пожаром ― не поддать пару со смехом, лес ливнем намылив: ― «эхма!» ― выпроваживая поджарый день, коли по колеям, по выбоинам до краев полные блюдца, почти нечаянно выдоенным, внезапным дождем нальются.

— «Ливень», 1923

	Поэзия, ловящая вихрь устами, о, поэзия, очный хрусталик, заочный деспот набухающих почек. Тесто ― через край. Детским чмоканьем мячика пыхающий дождевик, набирающий дым неоднократно.
	— «А уши...», 1923

Своим возлюбленным пренебрегла, Со мной гулять пошла, как стерва. Стерве Пришёлся в двух словах, и ― к ней приклад Губ. Выползали дождевые черви. Поблизости потел затекший пруд Как репетиция для пьесы в сукнах, Здесь лишним было то, что, в тело стукнув, Припоминалась ты. Напрасный труд! Не увлекай примниться мне, синьора: Здесь всё ― не то, и плач и даже визг; Попробуй, до смерти да проживись, Хоть раз всем мясом щекоча свой норов.

— «Своим возлюбленным пренебрегла...» (из цикла «Своим возлюбленным пренебрегла...», № 1), 1923

	Солнцем сдельным льется мясной бульон в опавшие бельма ― грязное белье ― снежных прогалков. Хлещет весной вповалку, как из ведра. Шелуха луковая, скрюченная мездра сучьев еще постукивает деревом щупалец. Гремит вода заздравно: осторожно прощупывается земная беременность.
	— «Мартапрель», 11 апреля 1924 (закончено 21 ноября 1953)

	Висит хронический закат, Догуливают птицы, Невежливо на нас глядят Холодные девицы. Мохнатенькие, как легко Капризничают звезды. Табак шевелит и левкой Хорошенькие ноздри. И мы, прикрыв от лишних лиц Заботливым сараем, Слегка встревоженных девиц Невинности лишаем.
	— «Воспламеняя нашу кровь...», 1926

	Косые косы причесав, Очаровательная, идешь, как с куклой, С улыбкой пухлой, Долго, ― как через три часа. Ты к стройным перьям лебедя Приникаешь желаньем слитным; Резюмируешься: ― не леди, де, ― Девушка, простая, как ситный. А вот я теперь, умница, Смотрю на тебя, как на одинокий принцип, К которому что ни сунется ― ― Мигает девственностью провинций...
	— «Косые косы причесав...» (Е. С. Змеевой), 9 марта 1926

Густые кусты азалий; Любопытные мордочки альпийских фиалок; Бескровные щупальца хризантем; Выдохшиеся ладони персидских сиреней; Непристойная распущенность тубероз; Изнасилованная бледность лилий; Мясистая вонь гиацинтов; Ненасытная извращённость орхидей; Шикарные махры гортензий: Обнажённая теплота мимоз; Важная безуханность тюльпанов; Чахоточные свечи нарциссов; Недоношенные щепотки подснежников; Восковые фигурки ландышей...

— «Буйное вундеркиндство тополей...» (из цикла «Живописное обозрение», 3), 1927

	В солнечном сияньи Ко мне наклоняется Миндальный, желанный, Милый овал лица. В ресницах взгляды, Как в некошеной траве Веселые козявки. Стрекозой бровей Поддерживается улыбка.
	— «Естественная история», 10 марта 1929

Ты пахнешь апельсинной цедрой, миндалем, Летним ливнем, Цветами картошки, Ранним тополем, липой, Далеким лесным пожаром, Прососавшим утреннее купанье. На горизонте твоего тела, Раскинутого густой, прохладной тенью по зною, Хорошенькой щечкой весеннего огурца, Лежат два озера, два глаза, Два ялика в частых зарослях камыша: Плыви в них, куда взбредится, Тянись к ним, как «пить» после солёного, Как цвет к свету.

— «Ты пахнешь апельсинной цедрой, миндалём...», 21 мая 1931

	Затылок подвижной, точно пиявка, Вбирается в шею, как у кур. Рукавицы рук в бородавках. Ладони ― взмокшие, будто жабы, Будто обрубки трупа.
	— «Кокетлив до жеманства…» (из цикла «Мысли до ветру», 6), 1932

	Имитацией рыданья, перешедшего в рёв, Слезу прошибают тромбоны. Есть и очевиднейшие каноны: Воздух и еда восстанавливают кровь.
	— «Имитацией рыданья, перешедшего в рев...» (из цикла «Мысли до ветру», 16), 1932

	Не целуй моих глаз, Эвридика: Я их продал, я отдал их в рост. Небеса утомленно и дико Загораются трупами звёзд. Погуляем по-прежнему, выйдем Подышать вероломством вещей; Ты видна мне, и я тебе виден Под наркозом любовных речей. Потому что, лишь тленные души Обеспечат своё визави, Я пойду околачивать груши Закоснелым остатком любви.
	— «Не целуй моих глаз, Эвридика...» (цит. 2), 29 июня 1932

	На клумбе тихо процветали Породистые травы и цветки, Ожидая вниманья садовника Или грубых рук любовника: «Что-нибудь эдакое из нас сотки!» Сотку. Соткал. И что ж? (:) Чтоб не вздумали чего встречные красы, Я прячу в карман цветы, Обвернутые папиросным пипифаксом, Упертым из машинописного бюро.
	— «На клумбе тихо процветали...» (из цикла «Устойчивое неравновесье»), 1932

	Будь же счастлив, октябрюша, Рюша, юша, ша... Жизнь твоя вкусна, как груша, Очень хороша.
	— «Вот так октябрята, брята...», 1934

	С шести до двух рычат свирепо Со стенок чёрные блины: От них и головы ― как репа, И бездны чувств оскорблены.
	— «По расписанью песнопенья...», 1937

	Тебе, товарищ Александр, В десницу лавр иль палисандр, А мне, по малости моей, Дай, Марксе, хрен аль сельдерей: Чтоб дальнейшее описать, Ими надобно помавать.
	— «Тебе, товарищ Александр...» (из цикла «Послание А.П. Квятковскому», №4), 1937

	Итак, до свиданья мой друг Александр, До скорого, надо надеяться. Чего ж пожелать вам, чего, коль и сам Не знаю, что жнется, что сеется? Желаю Вам счастья, желаний, удач Всего, чего только Вам хочется… Теперь остается вписать на поднач Фамилию имя и отчество. Г. Оболдуев P. S. Да здравствует наше отечество и мн. Другое подобновеликое, Чему произносим мы яростный гимн, Крича, восклицая и кликая.
	— «З.к.лючение» (из цикла «Послание А. П. Квятковскому», №6), 1937

	Преснá, как тень, твоя еда, Многоуважаемый мир. Твоя поверхность ― ерунда: Под скорлупой ты рыхл и сыр.
	— «Пресна, как тень, твоя еда...» (из цикла «Лепетанье Леты»), 1938

	Пара в парке всё бредёт, ― Кавалер да барышня ― Тянет им глазастый плод Розовый боярышник, Солнца луч на тихий пруд Стелется сквозь заросли; ― А они идут, плывут Бережно, как парусник...
	— «Оратория», 1938

	Нет злей человеческих глаз, Нет неутолимее: Всю ширь зачерпнёт напоказ Очей биохимия. Откатывая далеко От яблони яблоко, Заквашивая молоко, Закрытое наглухо, Оказывает человек Давление издавна На то, что глядит из-под век Инстинкта на истины.
	— «Очи», 1947

	Где современность, Зияя в уши, Набитые судорожным и сладостным обмираньем Скрябина, Характеризуется увесистой безвкусицей; Где интеллигент (трудовой разумник) Поддразнивает сознанье яви (память, сон и мечту) Каждого человека, как социально опасного пижона. Вот так прабабушкина клизма Лихой эпохи романтизма!
	— «Клистир», 1947

	Развесистая ночь В упор, по-женски Сияя, во всю мочь Таращит зенки. И в месивах и в пойлах Её готовки Подложено, как войлок, Тупой и топкий, Молчанье, а под ним Волн галуны Колеблют псевдоним Луны.
	— «Исчислив, так сказать...» (из поэмы «Я видел»), 1952

	Кончая корпус, Ещё пижон и шибздик, Он был назначен (Кто тут и в чём ошибся ― Не обозначим!) В числе других пажей Смотреть на казнь: Проймёт ли, мол, мужей Боязнь?
	— «Когда тускнеет явь...» (из поэмы «Я видел»), 1952

	В другой скрыт старый дух Конторки карей За мягкий ёжик двух Араукарий. Куст фуксии, алоэ, Горшок азалий Зимой тепло жилое Здесь запасали. Отапливалось всласть Не всё подряд В дому, а только часть Палат.
	— «Удел твой, человек...» (из поэмы «Я видел»), 1952

	Коль от петли Недалеко до петли — Так сначала не запеть ли: Ай люли? (Г. Оболдуев, 89)
	— Михаил Гаспаров, «Записи и выписки», 2001

Цитаты о Георгии Оболдуеве

Шестого июля 1927 года в Коктебеле, на поэтическом вечере в доме Волошина, Шенгели читает «Крысолова». Не своего ― цветаевского. Это было первое и до середины восьмидесятых единственное публичное исполнение этой вещи в Советском Союзе. Поступок рискованный. Достаточно сказать, что примерно в те же времена Георгий Оболдуев получил свой первый «ссыльный срок» именно за чтение в московском «узком кругу» стихотворений эмигрантки Цветаевой ― кто-то из присутствовавших проявил бдительность. Шенгели повезло ― среди его слушателей «доброжелателей» не оказалось.

— Вадим Перельмутер, «Время крыс и крысоловов», 2002

Воспоминатели свидетельствуют, что Георгий Оболдуев был человеком чести. Он никогда не лгал, даже из вежливости (Ольга Мочалова); “Прямота, редкая в годы, когда он жил” (запись А.П.Квятковского). Для него существовало “Два разных мира / Обычнейших систем: / Простак — проныра” (“Я видел”, песнь вторая). Это деление он пронес смолоду, и оно было, как видно, важней, чем имевшиеся в обороте ангажированности, от которых он сначала беспечно, а потом брезгливо отстранялся. В стихотворении 1924 года, написанном под впечатлением от похорон Ленина (“В гробу / величав / труп / Ильича…”), двадцатишестилетний автор фиксирует взгляд на том, как “противный проныра, / похотливо прищелкивая, / судорожно фотографировал / убегающие, шелковые / мгновения, / наполненные воздухом горным, / трупом гордым”. Кодекс чести прост и неизменен: быть “простаком”, а не “пронырой”. Поэт-эквилибрист пишет о поэте как таковом (и о себе!): “Он — странен, как старый крестьянин Поблизости с конферансье”. Конферансье — известный “проныра”, пошляк; “старый крестьянин” — простак. И если такой поэт говорит: Ни насмешки, ни гаерства, Ни крупицы озорства Не хотело мое сердце И не хочет голова, — то засвидетельствовано это, при всем лукавстве, неотъемлемом от поэтических затей, искренно и правдиво. А.Терезин в предисловии к мюнхенской книжке, стремясь определить исходную позицию Оболдуева (впоследствии обратившуюся, по его мнению, в стоицизм), называет его “неокиником”. Но эпиграф из Григория Сковороды, объемлющий в глазах поэта весь его путь от начала до конца, вступает в спор с этим определением: “Всякая мысль подло, как змия, по земле ползет, но есть в ней око голубицы, озирающее выше потопных вод на прекрасную ипостась истины”. Здесь заявка на сочетание раздевающей простоты кинизма с непростым усилием подъема над унылой плоскостью “потопных вод” предлежащего житья.

— Ирина Роднянская, «На натянутом канате» (о поэзии Георгия Оболдуева), 2006

Постхлебниковское увлечение свободным стихом, близким подчас к ритмической прозе, составляло тогда целую полосу; специалисты называют имена Леонида Лаврова и Ивана Пулькина, чьи опыты в том же роде сближались с оболдуевскими, — но нынешние апологеты русского верлибра как-то проходят мимо этого большого пласта. <...> При этом для меня остается загадкой, почему его <Георгия Оболдуева> своеобразные, однако — на фоне времени, когда до торжества нормативной цензуры было еще далековато, — не такие уж “оскорбительные” стихи 20-х годов не попадали в печать. Как бы злобно ни были встречены “Столбцы” соответствующей критикой, они ведь вышли-таки в свет и не закрыли Заболоцкому дорогу в печать еще на несколько лет. Прорыв гения? Но Леонид Лавров, с кем сопоставляют Оболдуева, сумел выпустить в начале 30-х две поэтические книжки.

— Ирина Роднянская, «На натянутом канате» (о поэзии Георгия Оболдуева), 2006

Пройдет полтора десятка лет, и недавний ссыльный, контуженный и искалеченный солдат (страстный пианист, он вернулся с фронта с поврежденной рукой), напишет потрясающее “Memento mori”, где отождествит себя и себе подобных со зверьком-подранком — погубленным уже не добрососедским равнодушием “товарищей по жизни”, а непостижимой злобой властителей века. Наблюдение восходит к свидетельству. …Ноги дрожат и ползут, Потные, мокрые, Бегом последних минут Стертые до крови. Словно в заветном рывке С силой рванулись и… Все повторяют пике Смертной конвульсии. <...> Жизнь, что была не полна — Отмель на отмели! — Им-то хоть и не нужна, — Взяли да отняли. Ихнего права не трожь Писком: “а где ж оно?” Что-то ты дуба даешь Медленно, мешкотно. <...> В русской поэзии это стихотворение, написанное в 1947 году, естественно располагается вслед за “Веком” Мандельштама (1922) — как итог, последовавший за предсказанием: позвоночник разбит и флейта выбита из рук. Может быть, современному читателю, особенно тому, кто о советчине не позабыл и в памяти своей ее не приукрасил, прежде всего будут внятны стихи из последних циклов Оболдуева, полные брезгливости и гнева.

— Ирина Роднянская, «На натянутом канате» (о поэзии Георгия Оболдуева), 2006

	Во-первых, нужно сделать так, чтобы не проморгали других, ныне живущих талантов. И не только из регионов. Не забывайте, что гениальные поэты Леонид Губанов и Георгий Оболдуев при жизни напечатали по одному взрослому стихотворению. Губанов ― москвич, Оболдуев жил в Голицине, под Москвой.
	— Андрей Пермяков, «Разговоры с Андреем Пермяковым», 2008

Литературная судьба Георгия Оболдуева вызывает у многих не вполне понятное сожаление. Владимир Губайловский, к примеру, с искренней горечью пишет об отсутствии у поэта «не только нормальной коммуникации со своими читателями ― то есть публикации поэтических книг, ― но и полноценной социализации в сообщество профессионалов». В тех сложнейших исторических условиях Георгию Оболдуеву удалось не только выжить, но и сформировать свою собственную поэтику, и оставить потомкам вполне представительный корпус произведений. Требовать чего-то большего, на мой взгляд, в той ситуации было бы просто бессмысленным.

— Анна Голубкова, «Отложенное признание», 2010

В комментариях приведена ссылка на воспоминания Ольги Мочаловой, которые свидетельствуют о том, что Георгий Оболдуев был хорошо знаком со всем кругом московских литераторов, чьи произведения представлены в антологии, в том числе и с Борисом Лапиным, переводившим немецких экспрессионистов. В достаточно многочисленных рецензиях на первый том произведений Оболдуева, где были опубликованы составленные им стихотворные сборники и поэма «Я видел», среди предшественников Оболдуева указывались Хлебников, Маяковский, Пастернак, поэты-конструктивисты, отмечалась его близость обериутам. Сам Оболдуев, как рассказывает в своих воспоминаниях Николай Яновский, не исключал возможности того, что через его поэзию можно будет совершенно по-другому прочесть Маяковского.

— Анна Голубкова, «Отложенное признание», 2010

...было бы, наверное, небессмысленно рассмотреть его произведения именно через призму экспрессионистской поэтики. И тогда, например, совершенно по-другому будет выглядеть поэма «Я видел», дружно объявленная «неудачной» практически всеми критиками: «Поэма между тем не удалась…» , ― пишет Ирина Роднянская; «Задумана она с дантовским размахом, никак не меньше. Она должна была все сказать о времени и о поэте. И она, на мой взгляд, не удалась», ― вторит ей Владимир Губайловский; «Да и если быть до конца объективным, роман получился тяжеловесным, перегруженным персонажами и каким-то путаным», ― осторожно замечает Андрей Урицкий. Все эти вопросы как раз и снимаются в той системе ценностей, которую предлагает нам эстетика экспрессионизма. Мне кажется, совершенно не случайно Георгий Оболдуев поставил эпиграфом к своей поэме пушкинское «Тогда-то я начну писать/ Поэму песен в двадцать пять» <Евгений Онегин: Глава 1. LIX.>. Соотнесение с классическим «романом в стихах», до сих пор невольно обманывающее критиков, должно было подчеркнуть неизбежный и безвозвратный разрыв между двумя эпохами, невозможность в ХХ веке изъясняться тем же языком и в тех же формах, что и сто лет назад.

— Анна Голубкова, «Отложенное признание», 2010

Цитаты о Георгии Оболдуеве в стихах

	О, слово поэта, Его никогда не умираемая песнь, Рожденная в такое-то лето… А теперь, как птица с небес, Падает: та же, о том же, Изредка она, изтиха ― Солнцем палит по дорожкам В малиновую жизнь листьев.
	— Варвара Монина, «Кремлёвская стена» (Георгию Оболдуеву), 1923

	Сей ― дом На шелку снега лиловом ― Сноп подстрочных истом: В бровь, в кровь электризован. <...> Се Как в твоей, Хозяин, Руке, Живет Электричество!
	— Варвара Монина, «Сей ― дом...» (Г. Оболдуеву), 1924

Ссылки

• Биография на сайте «Поэзия Московского Университета».
• Юрий Нечипоренко. Денди и Дервиш (О поэзии Георгия Оболдуева).
• Юрий Нечипоренко. Персонажи Оболдуева// Русский журнал, 22 февр 2007.
• Андрей Урицкий. Биография стиха // «Дружба народов», № 8, 2006.
• Ирина Роднянская. На натянутом канате (о поэзии Георгия Оболдуева) // «Арион», № 4, 2006, с. 89-102.
• Данила Давыдов. Рецензия на книгу «Стихотворения. Поэма». // Критическая масса, № 1, 2006.
• Айги Г. Судьба подпольной поэзии Георгия Оболдуева.