Гроза

Гроза́ — атмосферное явление, при котором внутри облаков или между облаками и земной поверхностью возникают электрические разряды — молнии, сопровождаемые громом. Как правило, гроза образуется в мощных кучево-дождевых облаках и связана с ливневым (проливным) дождём, градом и шквальным усилением ветра. Гроза — одно из самых опасных для человека явлений, связанных с погодой: по количеству зарегистрированных смертных случаев только внезапные наводнения приводят к бо́льшим людским потерям.

Гроза в Денвере

В переносном смысле грозой называют нечто угрожающее, давящее, некую смутную надвигающуюся опасность, справиться с которой выше человеческих сил.

Гроза в афоризмах и кратких цитатах

	Того ради кажется, что не токмо колокольным звоном, но и частою пушечною пальбою, во время грозы, воздух трясти не бесполезно, дабы он великим дрожанием привел в смятение электрическую силу и оную умалил.
	— Михаил Ломоносов, Слово о явлениях воздушных, от электрической силы происходящих, 1753

	Остановилася гроза над самым домом, Наполнился весь дом блистанием и громом, Над крышкою его во мраке страх повис, Летят и дождь, и град, и молния на низ.
	— Василий Майков, «Елисей, или Раздраженный Вакх», 1769

	Люблю грозу в начале мая, Когда весенний, первый гром, Как бы резвяся и играя, Грохочет в небе голубом.
	— Фёдор Тютчев, «Весенняя гроза», 1828

	Ревёт гроза, дымятся тучи Над тёмной бездною морской, И хлещут пеною кипучей, Толпяся, волны меж собой.
	— Михаил Лермонтов, «Гроза», 1830

	И тяжкий гром разразился над горами… Молния хлынула морем. А, понимаю теперь, это гроза! Но никогда обман не был так полон и вероятен: я жил долго в горах, а ни разу не видал и не слыхивал ничего подобного. И мог ли я вообразить себе грозу в октябре месяце?
	— Александр Бестужев-Марлинский, «Он был убит», 1836

	Гроза наводила на меня невыразимо тяжелое чувство тоски и страха..
	— Лев Толстой, «Отрочество», 1854

	Гроза началась вечером, часу в десятом; мы ложились спать; прямо перед нашими окнами был закат летнего солнца, и светлая заря, еще не закрытая черною приближающегося тучею, из которой гремел по временам глухой гром, озаряла розовым светом нашу обширную спальню...
	— Сергей Аксаков, «Детские годы Багрова-внука, служащие продолжением семейной хроники», 1858

	Не гроза это, а благодать! Да, благодать!
	— Александр Островский, «Гроза», 1860

	И, невольно подымая, К небу грустные глаза, Говоришь себе: «Над кем-то Грянет страшная гроза!
	— Алексей Плещеев, «Тучи», 1863

	Я попал в настоящую воробьиную ночь; даже ямщику-татарину делается жутко, жутко даже лошадям. Куда едешь, где едешь — не знаешь; все окутано, как чёрным сукном, непроглядной темью грозовой ночи.
	— Евгений Марков, «Очерки Крыма (Картины крымской жизни, природы и истории)», часть 1. Глава XVI, 1872

	Гроза разразилась лишь на другой день к вечеру. <...> Гром грохотал непрерывно, то отдаваясь глухо вдали, то разражаясь страшным треском и как бы собираясь уничтожить гору. При ослепительном блеске молний озеро казалось расплавленной золотой массой, и крупные капли дождя золотыми брызгами высоко рассыпались по его поверхности.
	— Майн Рид, «Затерявшаяся гора», 1882

	Место было дикое, но именно теперь, когда с одной стороны горело зарево заката, а с другой — темной глыбой надвигалась гроза, оно делалось красивым своей дикой поэзией.
	— Дмитрий Мамин-Сибиряк, «Гроза» : Из охотничьих рассказов, 1885

	Оглушительные удары грома следовали друг за другом без перерыва; они происходили частью от взрывов болидов, но всего более от страшной грозы, свирепствовавшей в атмосфере...
	— Камиль Фламмарион, «Конец мира», 1894

	Яркая ослепительная молния перерезала небо от одного края до другого и на миг осветила всю степь со всеми ее подробностями. Мы все вздрогнули. Лошадь от испуга попятилась. Через несколько секунд над самыми нашими головами раздался оглушительный треск, понесся по небу бесконечными трескучими раскатами и замер где-то вдали грозным, гремучим грохотом.
	— Александр Чехов, «В гостях у дедушки и бабушки», 1912

	Обыкновенно такие ливни непродолжительны, но в Уссурийском крае бывает иначе. Часто именно затяжные дожди начинаются грозой.
	— Владимир Арсеньев, «По Уссурийскому краю», 1917

	Явление грозы со снегом было так ново и необычно, что все с любопытством посматривали на небо, но небо было тёмное, и только при вспышках молнии можно было рассмотреть тяжёлые тучи...
	— Владимир Арсеньев, «Дерсу Узала», 1923

	На привале путешественников настигла первая тропическая гроза. Она смутила даже самого начальника партии: небо беспрерывно полосовали белые, оранжевые и ярко-красные молнии, а тропический ливень чуть не смыл палатку…
	— Роберт Штильмарк, «Наследник из Калькутты», 1951

	Грозовая туча курилась пепельным дымом и быстро опускалась к земле. Вся она была однообразного аспидного цвета. Но каждая вспышка молнии открывала в ней желтоватые зловещие смерчи, синие пещеры и извилистые трещины, освещенные изнутри розовым мутным огнем.
	— Константин Паустовский, «Золотая роза», 1955

	Пронзительный блеск молний сменялся в глубине тучи полыханием медного пламени. А ближе к земле, между тучей и лесами, уже опустились полосы проливного дождя.
	— Константин Паустовский, «Золотая роза», 1955

	Гроза ― это что? Это пророк Илья ездит по небу в колеснице и гоняет бесов. А бесы прячутся. И в деревья, и в зверей разных, и в людей даже прячутся. Вот Илья-пророк и бьёт по ним молнией.
	— Анатолий Рыбаков, «Бронзовая птица», 1956

	Опять над нашим бедным садом, Где должен встретиться с тобой, Гроза кипит дождем и градом, Гуляет ветер ледяной…
	— Николай Туроверов, «Опять гроза! Какие грозы...», 1950-е

	Гроза прошла. Пылали георгины...
	— Павел Антокольский, «Ньютон», 1962

	Гроза разыгрывалась не на шутку. Раздирая тёмную громаду неба, молнии на мгновение озаряли окрест, и снова все погружалось во мрак, и гром внушительно встряхивал землю. Дождь полил сплошной стеной, словно на небе у какого-то колоссального сосуда отвалилось дно и потоки воды низверглись на землю.
	— Владимир Богомолов, «Момент истины (В августе сорок четвертого...)», 1973

	Но лишь ночью бродячие грозы Бесноваться начнут до утра...
	— Мария Вега, «Смех богов», 1973

	Угроза грозы намечалась, Но мне надоело: всё грозы и грозы, довольно об этом!
	— Леонид Мартынов, «Цветочек», 1975

	Обещали в полдень грозы, Грозы за полночь пришли.
	— Сергей Гандлевский, «Это праздник. Розы в ванной...», 1980

	Жители увидели приближающуюся со стороны моря густую тучу. К полудню туча закрыла окрестные горы и начала заслонять солнце; цвет её, сначала бледно-розовый, стал огненно-красным.
	— Владимир Мезенцев, «Чудеса: Популярная энциклопедия» (том второй), 1991

	Гроза проходит так же быстро, как и возникает; на земле остаются солнечные лужи, и люди отдыхают, ждут, пока просохнет земля и сено.
	— Пётр Проскурин. «Судьба» Книга первая. «Адамов корень», 1993

	Поезд уже шел вовсю, заглушая грозу, а в голове моей стучало: Я убит подо Ржевом, В безыменном болоте...
	— Константин Ваншенкин, «Писательский клуб», 1998

	Ф. И. Тютчев, написав «Люблю грозу в начале мая…», знал, что зимой гроз почти не бывает.
	— Константин Богданов, «Молния: больше вопросов, чем ответов», 2007

Гроза в научной и научно-популярной прозе

Сие движение немало присутствием воздуха воспящается. Оное явствует из того, что в стеклянном тощем шаре электрический свет не показывается, ежели из него воздух не вытянут. Сие когда тихим воздухом производится, то вероятно, что великим трясением оного в смятении эфира много большее действие воспоследовать может. Того ради кажется, что не токмо колокольным звоном, но и частою пушечною пальбою, во время грозы, воздух трясти не бесполезно, дабы он великим дрожанием привел в смятение электрическую силу и оную умалил. <...> Когда отягощенные молниею тучи ни случаются, почти всегда ясная и тихая погода пред ними бывает. Вихри и внезапные бурные дыхания, с громом и молниею бывающие, без сомнения, от оных туч рождаются. Противным образом, когда стремительные ветров течения целые земли провевают и нередко над одним местом в противоположенные стороны дышат, что по движению облаков познается, тогда должно бы им было между собою пресильно сражаться и тереться, следовательно, в облачную и ветреную погоду блистать молнии, греметь грому или хотя признакам на электрическом указателе являться, если бы сии движения атмосферы были источник происходящей в воздухе электрической силы. Но сие едва когда случается. Итак, не сомнительным уверяемся доказательством, что все движения воздуха, с горизонтом параллельные, то-есть ветры, с которой бы они стороны движение свое ни имели, не бывают началом и основанием грома и молнии. Но движения воздуха, скажет кто, к сражению и к электрическому паров трению необходимо потребны; а кроме ветров никаких нет, чувствами нашими досягаемых. То самая правда. Однако и электрического огня действие и сродство оного с молниею чрез столько веков не было испытано. «Натура не все свои священнодействия купно поручает, — рассуждает Сенека. — Мы чаем уже быть себя посвященных, когда токмо еще в притворе обращаемся. Оные таинства не без рассмотрения каждому отверсты, но удалены и заключены во внутреннем святилище. Много к будущим векам, когда память наша исчезнет, оставлено; из чего иное нынешним временем, иное после нас грядущим откроется; долговременно великие дела рождаются, а особливо ежели труд прекратится». О сем сановитого философа предвещании, в наши времена приключившемся, радуемся и кроме прочих преславных изобретений, электрической силе чудимся, которая, когда молнии сродственна быть открылась, всех удивление превысила.

— Михаил Ломоносов, Слово о явлениях воздушных, от электрической силы происходящих, 1753

	Я попал в настоящую воробьиную ночь; даже ямщику-татарину делается жутко, жутко даже лошадям. Куда едешь, где едешь — не знаешь; все окутано, как черным сукном, непроглядной темью грозовой ночи.
	— Евгений Марков, «Очерки Крыма (Картины крымской жизни, природы и истории)», часть 1. Глава XVI, 1872

Едва только мы тронулись в путь, как пошел дождь. Сначала с неба упало несколько крупных капель, а затем хлынул настоящий ливень. Пока молния сверкала вдали, было ясно видно, где именно происходят контакты небесного электричества с землей, но когда она стала вспыхивать в непосредственной близости, то утратила свой искровый характер. Вспышки молнии происходили где-то в пространстве, кругом, всюду… Удары грома были настолько сильные, что можно было ощущать, как вздрагивает атмосфера, и от этого сотрясения каждый раз дождь шел еще сильнее. Обыкновенно такие ливни непродолжительны, но в Уссурийском крае бывает иначе. Часто именно затяжные дожди начинаются грозой. Так было и теперь. Гроза прошла, но солнце не появлялось. Кругом, вплоть до самого горизонта, небо покрылось слоистыми тучами, сыпавшими на землю мелкий и частый дождь. Торопиться теперь к фанзам не имело смысла. Это поняли и люди и лошади.

— Владимир Арсеньев, «По Уссурийскому краю», 1917

Часов в 11 вечера вдруг густо повалил снег, и вслед за тем что-то сверкнуло на небе. ― Молния! ― воскликнули стрелки́ в один голос. Не успел я им ответить, как послышался резкий удар грома. Эта гроза со снегом продолжалась до 2 часов ночи. Молнии сверкали часто и имели красный оттенок. Раскаты грома были могучие и широкие; чувствовалось, как от них содрогались земля и воздух. Явление грозы со снегом было так ново и необычно, что все с любопытством посматривали на небо, но небо было тёмное, и только при вспышках молнии можно было рассмотреть тяжёлые тучи, двигавшиеся в юго-западном направлении. Один удар грома был особенно оглушителен. Молния ударила как раз в той стороне, где находилась скалистая сопка. К удару грома примешался ещё какой-то сильный шум: произошёл обвал. Надо было видеть, в какое волнение пришёл солон! Он решил, что чёрт сердится и ломает сопку. Он развёл ещё один огонь и спрятался за изгородь. Я взглянул на Дерсу. Он был смущён, удивлён и даже испуган: чёрт на скале, бросивший камнями, гроза со снегом и обвал в горах ― все это перемешалось у него в голове и, казалось, имело связь друг с другом.

— Владимир Арсеньев, «Дерсу Узала», 1923

	Грозовая деятельность, обычная в низких широтах, на острове почти совершенно не наблюдается. За пять лет мы наблюдали всего одну грозу, но и она была какая-то немощная.
	— Ареф Минеев, «Пять лет на острове Врангеля», 1936

А вот 14 марта 1813 года обитатели итальянского города Катандзаро увидели такой дождь, что запомнили его на всю жизнь. То, что случилось, страшно напугало их всех. Предоставим слово историку: «Жители увидели приближающуюся со стороны моря густую тучу. К полудню туча закрыла окрестные горы и начала заслонять солнце; цвет ее, сначала бледно-розовый, стал огненно-красным. Скоро город был окутан таким густым мраком, что в домах пришлось зажечь лампы... Мрак продолжал усиливаться, и все небо казалось состоящим из раскаленного железа. Загремел гром, и начали падать крупные капли красноватой жидкости, которую одни принимали за кровь, а другие — за расплавленный металл. К ночи воздух очистился, гром и молния прекратились». Долго не мог успокоиться город. Правда, страшный дождь не причинил никому вреда. Лишь красноватые пятна, оставшиеся на стенах и крышах домов, на листьях деревьев, напоминали о том, что здесь недавно произошло. Но впечатление от увиденного было настолько велико, что люди не желали, не могли прислушаться к голосу более разумных, указывавших на то, что высохшие капли «крови» представляют собой пыль красного оттенка.

— Владимир Мезенцев, «Чудеса: Популярная энциклопедия» (том второй), 1991

Летом 1940 года в Горьковской области случилось что-то совсем необъяснимое, как писал тогда один из очевидцев. Стояли очень жаркие дни. Было душно. На горизонте то и дело появлялись грозовые облака. А в один из вечеров над деревней Мещёры Павловского района разразилась сильная гроза. И с первыми же каплями дождя на землю посыпались... старинные серебрянные монеты. Когда гроза миновала, школьники собрали их более тысячи. Специалисты определили: деньги чеканились при Иване IV, в XVI веке.

— Владимир Мезенцев, «Чудеса: Популярная энциклопедия» (том второй), 1991

	Если в Иванов день гроза, орехов уродится мало и они будут пустые.
	— Андрей Балдин, «Московские праздные дни», 1997

Почему зимой грозы очень редки? Ф. И. Тютчев, написав «Люблю грозу в начале мая, когда весенний первый гром…», знал, что зимой гроз почти не бывает. Чтобы образовалось грозовое облако, необходимы восходящие потоки влажного воздуха. Концентрация насыщенных паров растет с повышением температуры и максимальна летом. Разница температур, от которой зависят восходящие потоки воздуха, тем больше, чем выше его температура у поверхности земли, так как на высоте нескольких километров его температура не зависит от времени года.

— Константин Богданов, «Молния: больше вопросов, чем ответов», 2007

Гроза в мемуарах, письмах и дневниковой прозе

Всё моё внимание было обращено на верстовые столбы, которые я замечал издалека, и на облака, прежде рассыпанные по небосклону, которые, приняв зловещие, черные тени, теперь собирались в одну большую, мрачную тучу. Изредка погромыхивал дальний гром. Это последнее обстоятельство более всего усиливало мое нетерпение скорее приехать на постоялый двор. Гроза наводила на меня невыразимо тяжелое чувство тоски и страха. До ближайшей деревни оставалось еще верст девять, а большая темно-лиловая туча, взявшаяся бог знает откуда, без малейшего ветра, но быстро подвигалась к нам. Солнце, ещё не скрытое облаками, ярко освещает её мрачную фигуру и серые полосы, которые от неё идут до самого горизонта. Изредка вдалеке вспыхивает молния и слышится слабый гул, постепенно усиливающийся, приближающийся и переходящий в прерывистые раскаты, обнимающие весь небосклон..

— Лев Толстой, «Отрочество», 1854

Держись, наша официя. Гроза, гроза ужасная близится. Баталионный командир, подобно тучегонителю Крониону, грядет на тебя во облаце мрачне, в том числе и на нас бессловесных. В ожидании сего грозного судии и карателя пропившиеся до снаги блажат и умоляют эскулапа выдумать и форменно засвидетельствовать их небывалые немощи душевные и телесные, а паче душевные, и тем спасти их от праведного суда гро[мо]носного Крониона.

— Тарас Шевченко, «Дневник», 1857

В это время, кажется 1 июня, случилась жестокая гроза, которая произвела на меня сильное впечатление страха. Гроза началась вечером, часу в десятом; мы ложились спать; прямо перед нашими окнами был закат летнего солнца, и светлая заря, еще не закрытая черною приближающегося тучею, из которой гремел по временам глухой гром, озаряла розовым светом нашу обширную спальню, то есть столовую; я стоял возле моей кроватки и молился богу. Вдруг страшный громовой удар потряс весь дом и оглушил нас; я бросился на свою кроватку и очень сильно ушиб себе ногу. Несколько минут я не мог опомниться; опомнившись, я увидел, что сижу на коленях у Евсеича, что дождь льет как из ведра и что комната освещена не зарею, а заревом от огня. Евсеич рассказал мне, что это горит соборная Троицкая колокольня, которую зажгла молнья. Милая моя сестрица также была испугана и также сидела на руках своей няни...

— Сергей Аксаков, «Детские годы Багрова-внука, служащие продолжением семейной хроники», 1858

Я попал в настоящую воробьиную ночь; даже ямщику-татарину делается жутко, жутко даже лошадям. Куда едешь, где едешь — не знаешь; все окутано, как чёрным сукном, непроглядной темью грозовой ночи. Огни Севастополя исчезли за город, и только красный глаз маяка одиноко вращается в черном хаосе, то, исчезая, когда он глядит на море, то, ярко разгораясь, когда оборачивается на нашу дорогу. В этой страшной обстановке, при завывании бури, при потоках молний, беспрерывно обливающих небо и землю, — он представляется глазом чудовища, отыскивающим во тьме свою добычу. <...> Я наслаждался горами только до 12-й версты. Тучи, носившие дождь, всю ночь собирались овладеть небом, но до сих пор солнце разгоняло их ползучие полчища. Наконец они сдвинулись, сплотились и разразились дождем. Это был не наш русских дождь, а страшный тропический ливень, каких я никогда не видывал. В течение 2-х часов, не прерываясь, сплошным потоком, с непостижимой быстротою лились небесные воды из прорвавшихся туч. Шоссе уже не было видно. Перекладная неслась по руслу бешеной реки, стремглав катившейся под гору. С боку, с гор и утесов прыгали, разбиваясь, кружась и пенясь, обдавая лошадей своими брызгами и подмывая им ноги, дикие горные потоки; они так ревели и сверкали, перебегая дорогу и низвергаясь в лесные пропасти, чтобы дорваться до моря, глухо шумевшего глубоко внизу, что их можно было принять за злых духов горной пустыни, поднявших неистовую пляску. Молния не вспыхивала, а разливалась, почти не прекращаясь, широким, ослепительным заревом. Ветер гнал дождь и град прямо в лицо, навстречу мне и лошадям, и они секли нас, как заряды дроби; град засыпал в перекладной все вещи сплошною белою скатертью. Бурка, зонтик — обратились в ничто. Привычные татарские лошади, не боящиеся ничего, останавливались со смущеньем и дрожью, видно, и у них кружилась голова от этих несущихся во все стороны вод, от шума и вихря, наполнявшего воздух. Ямщик несколько раз бросал вожжи и прятался от ударов града под навесом скал. Но надобно было, наконец, погнать и ямщика и лошадей. Мы неслись под гору с тою же безумною удалью, с какой неслись под нами, впереди нас и сзади нас, горные воды. Не знаю, отчего мы не опрокинулись десять раз. Мы вомчались во двор Кикинеизской станции вскачь, словно по пятам преследуемые врагом. Станция плавала среди пруда. Пройти и проехать было нельзя. С большими затруднениями, через телеги и дрова, провели меня задним двором в кухню, и то в воде выше щиколотки. На мне не было сухой нитки.

— Евгений Марков, «Очерки Крыма (Картины крымской жизни, природы и истории)», часть 1. Глава XVI, 1872

Яркая ослепительная молния перерезала небо от одного края до другого и на миг осветила всю степь со всеми ее подробностями. Мы все вздрогнули. Лошадь от испуга попятилась. Через несколько секунд над самыми нашими головами раздался оглушительный треск, понесся по небу бесконечными трескучими раскатами и замер где-то вдали грозным, гремучим грохотом. ― Свят, свят, свят! ― в испуге зашептал машинист. Не успел он дошептать, как степь осветилась от второй такой же молнии и раздался такой же ужасающий треск. За ними другая и третья молния с громом ― и пошла греметь без перерыва. Грузно ударила об мою рогожу первая крупная капля дождя, и не успел я опомниться, как вдруг с неба обрушился жестокий ливень ― ливень, знакомый только нашим южным степям. Когда вспыхивала молния и на миг освещала дождь, то перед нашими глазами открывались не нити дождя, а сплошная стена воды без разрывов ― точь-в-точь, как рисуют низвергающуюся воду в водопаде. Не прошло и двух минут, как мы все уже были мокры насквозь. Холодная вода неприятно текла между лопаток, по спине и по всему телу и вызывала дрожь. Платье и белье прилипли. Было страшно и жутко. Мы все, с наброшенными на головы и плечи мокрыми мешками и рогожею, казались друг другу при вспышках молнии какими-то уродливыми чудищами.

— Александр Чехов, «В гостях у дедушки и бабушки», 1912

Меня спросили, чтоб прервать тяжелое молчание, о каком-то неважном предмете, я ответил, и разговор вяло, с паузами, потянулся далее. Видно было, что всем им хотелось спать и они сидят теперь исключительно для того, чтобы избежать необходимости пригласить на ночевку меня. А дождь и гроза продолжались с новым бешенством и явно не желали успокаиваться. Еще два раза подошел я к окну, чтоб показать, что не ухожу только из-за грозы, но наконец моя душа переполнилась горечью на бывшего товарища и на всё это семейство, у которого я прожил несколько лет. Пока я доставлял им доход, думалось мне, как сын богатого помещика, они объявляли меня «членом своего семейства», а теперь явно хотят отделаться от меня, как от человека опасного, удовлетворив свое праздное любопытство. Нет! Лучше переночевать в дождевой луже, чем так сидеть всю ночь! Я начал прощаться, и никто не удерживал меня. Я вышел от них в непроглядный ночной мрак под льющиеся с неба дождевые потоки и решил провести ночь где-нибудь в Петровском парке, хотя в нем легко было попасть под подозрение и быть препровожденным в участок в качестве бездомного. <...> Пронесся новый, еще более сильный порыв бури. Яркая вспышка молнии осветила на мгновение все кругом меня и показала, как на живой картине, почти пригнутые книзу вершины окружающих деревьев. Несколько отломанных и подброшенных в воздух сучьев показались мне как бы повисшими неподвижно в свободном промежутке между их вершинами. Страшный резкий удар грома, почти тотчас же последовавший за молнией, пронесся по лесу многократным эхом, и я вдруг почувствовал, как поднимаются и опускаются в земле подо мною толстые сучья огромной сосны, под которой я сидел, словно живые существа, желающие вырваться наружу. Мне показалось, что буря должна через несколько минут совершенно раскачать эту сосну и вырвать с корнем. Я никогда до сих пор не предполагал, что в сильные бури корни больших деревьев так сильно шевелятся в земле. Сидеть на мокрой земле и чувствовать в ней такую непривычную жизнь и движение было для меня совершенно ново и даже внушало жуткое ощущение какой-то опасности.

— Николай Морозов, «Повести моей жизни» («Проблески»), 1913

На обратном пути из Гатчины попали в знаменитую грозу. Бушевало, гремело, лило, сверкало в продолжение двух часов. Дождь стоял стеной, из труб хлестало, как из водопадов, было темно от воды в воздухе (был вечер); промокли до конца; трамваи остановились, автобусы медленно пробивались сквозь дождь; свет у нас погас, телефон во всем нашем районе испортился (не починили до сих пор), кое-где поплыли торцы. Я не видал еще ничего подобного этой грозе. Было весело.

— Николай Пунин, Письма А. Е. Аренс-Пуниной, 1935

Но всю ночь она не могла меня успокоить. Можно представить новое переживание несчастного малыша. Удар грома произошел, быть может, в тот момент, когда ребенок взял сосок в свои губы. Вероятно, не без опаски ребёнок прикоснулся к груди ― ведь она таит в себе такие опасности: может прийти рука, может взять, унести, наказать… И вдруг адский удар грома, падение, бесчувственное тело матери. Какое новое доказательство опасности груди! Что такое гром, гроза ― это было непонятно младенцу. Ведь он впервые знакомился с миром, впервые сталкивался с вещами. Этот гром мог произойти оттого, что губы прикоснулись к груди. Кто докажет ему противное? Мать говорила, что всё лето продолжались грозы. Стало быть, удары грома могли несколько раз совпасть с моментом кормления младенца. Стало быть, условный рефлекс мог без труда утвердиться в чувствительной психике младенца, в той психике, которая уже была подготовлена к новым бедам от руки и груди.

— Михаил Зощенко, «Перед восходом солнца», 1943

Поезд стоял на какой-то станции, была гроза, молнии сквозь неплотную занавеску освещали купе. А на вокзале что-то объявляли по радио, и вдруг я понял, что это Ржев. Я совсем забыл, что мы должны проезжать мимо. И первое, что возникло, ― «Я убит подо Ржевом». Это великое стихотворение настолько связано в нашем сознании с этим городом, с этим названием, что уже составляет как бы часть его, часть его славы. Город Ржев знаменит и этим стихотворением, как может быть город знаменит выдающимся человеком или стариннейшим собором. Поезд уже шёл вовсю, заглушая грозу, а в голове моей стучало: Я убит подо Ржевом, В безыменном болоте, В пятой роте, На левом, При жестоком налёте… И дальше, ― сильнее, чем блоковское «Похоронят, зароют глубоко»!..

— Константин Ваншенкин, «Писательский клуб», 1998

Гроза в беллетристике и художественной прозе

Постойте! Там, кажется, крикнули: «В ружьё!» Нет, это оклик: «Рунд мимо!..» И тяжкий гром разразился над горами… Молния хлынула морем. А, понимаю теперь, это гроза! Но никогда обман не был так полон и вероятен: я жил долго в горах, а ни разу не видал и не слыхивал ничего подобного. И мог ли я вообразить себе грозу в октябре месяце? Да еще какую грозу. Ужас: с первого удара целый час не прерывался гром ни на одно мгновение. Он кипел и клокотал подобно аду, сливая в один лютый рев все отголоски ущелий, заставляя трепетать все долины, как осенний лист. Когда ж над этим океаном мертвящих звуков и блистаний, раздирающих ночь по всем ветрам, сверкал еще ярче поток молнии, стрелял новый гром с оглушающим треском, ― мнилось видеть пролет необъятного ангела разрушения с крыльями из туч, следить размахи жар-меча его, рассекающие Кавказ до сердца; мнилось слышать вещий голос его трубы, сокрушительницы мира, призывной трубы к Страшному, последнему суду. В самом деле, всякий раз, что взрыв перуна озарял заснеженные верхи гор, они проявлялись на миг, как толпы мертвецов великанов в белых саванах, ― и потом точно стремглав падали в преисподнюю, отвечая леденящим кровь стенанием на грозный удар осуждения, ― стенанием таким пронзительным, что лихорадочный трепет пробегал по всем жилам земли и скалы скрежетали от ужаса. Постепенно холодело и во мне сердце; молнии зажигались снопами по теменям далеких гор и разгорались, как извержения вулканов; буйный вихорь крутил и бросал капли крупнее винограда, а потом воцарялась опять душная неподвижность в воздухе; земля колебалась и звучала под ногой будто пустая. Я невольно вспомнил о последнем дне Помпеи… «Почему ж не погибнуть этому краю от землетрясения и лавы!» ― думал я, и думал это не в шутку: гроза бушевала все ужаснее и ужаснее. Никогда и никому не расскажу про думы, которые волновали меня в этот час: люди мне не поверят, а Бог меня видел сам.

— Александр Бестужев-Марлинский, «Он был убит», 1836

Кулигин (выходит на середину, обращаясь к толпе): Ну, чего вы боитесь, скажите на милость! Каждая теперь травка, каждый цветок радуется, а мы прячемся, боимся, точно напасти какой! Гроза убьёт! Не гроза это, а благодать! Да, благодать! У вас всё гроза! Северное сияние загорится, любоваться бы надобно да дивиться премудрости: «с полночных стран встаёт заря», а вы ужасаетесь да придумываете: к войне это или к мору. Комета ли идёт, ― не отвёл бы глаз! Красота! Звёзды-то уж пригляделись, все одни и те же, а это обновка; ну, смотрел бы да любовался! А вы боитесь и взглянуть-то на небо, дрожь вас берёт! Изо всего-то вы себе пугал наделали. Эх, народ! Я вот не боюсь.

— Александр Островский, «Гроза», 1860

Гроза разразилась лишь на другой день к вечеру. Как бы в вознаграждение за долгую засуху пошел ливень — настоящий потоп. Масса чёрных, носившихся по небу туч, ежеминутно бороздимых яркими бесчисленными молниями, сплошь покрывала небо. Гром грохотал непрерывно, то отдаваясь глухо вдали, то разражаясь страшным треском и как бы собираясь уничтожить гору. При ослепительном блеске молний озеро казалось расплавленной золотой массой, и крупные капли дождя золотыми брызгами высоко рассыпались по его поверхности. Ручей на равнине почти мгновенно превратился в бешеный поток, разбивавший все преграды, уничтожавший все на пути своем и шумно стремившийся через луг. Канава в овраге превратилась в непрерывный пенистый водопад. И при всем том не было ни малейшего ветерка. Это было большим счастьем для мексиканцев, так как, не устроившись еще вполне прочно на своем возвышении, они, наверное, сильно бы пострадали от ужасного тропического урагана.

— Майн Рид, «Затерявшаяся гора», 1882

Грозовая туча росла с поразительною быстротою, как это бывает иногда в горах, и ничего не оставалось, как только согласиться на предложение опытного старого охотника, знавшего местность, как свои пять пальцев. Идти под проливным дождем верст пятнадцать было бы плохим удовольствием. — Вот спустимся по Чертовой Почте, перекосим ложок и как раз упремся в балаган, — объяснил Шапкин, вскидывая на плечо свою тяжелую старинную двустволку. — И откуда, подумаешь, туче было взяться… эк ее раздувает!.. Когда мы начинали спускаться с горы, вдали глухо гукнул первый удар грома, как будто он прокатился под землей. Все кругом как-то разом стихло и замерло, точно в природе разыгрывалась одна из тяжелых семейных драм, когда все боятся со страху дохнуть. Солнце быстро клонилось к западу, погружаясь в целое море кровавого золота; по траве от легкого ветерка точно пробегала судорожная дрожь, заставлявшая кусты жимолости и малины долго шептаться. Там, далеко внизу, тени быстро росли и сгущались в ту вечернюю мглу, которая залегает по логам сплошной массой; бурый ельник, который отделял Чертову Почту от Востряка, с каждым шагом вперед вырастал и превращался в темную зубчатую стену. Место было дикое, но именно теперь, когда с одной стороны горело зарево заката, а с другой — темной глыбой надвигалась гроза, оно делалось красивым своей дикой поэзией. Вся эта жалкая северная природа точно дохнула всей грудью, и то, что не имело смысла, взятое отдельно, получило особенное значение в общем: все эти разбросанные по сторонам каменькамни, топорщившиеся в траве кусты и кустики, точно выросшие внезапно силуэты отдельных елей и пихт, — все слилось в одну великолепную гармоническую картину, которой нельзя было не залюбоваться.

— Дмитрий Мамин-Сибиряк, «Гроза» : Из охотничьих рассказов, 1885

Прокатилось в тучах, ударил гром… Разом как-то, неожиданно… Пчелы попрятались. Зашумело в зелени. Точно проснулась дремавшая листва и давай перешептываться. Запрыгали капли дождя по лесной чаще. Сбегают по листве, на головы нам катятся… А вдали уже опять солнце вовсю. Другим, золотым дождем брызжет. Серые тучи сползают, и через несколько минут от всего этого грома и дождя только благодатная свежесть в воздухе, да блеск на только что обмытых листьях… Кое-где капли висят; в каждой из них солнечные лучи дробятся.

— Василий Немирович-Данченко, «Святые горы», 1886

В то же время почти непрерывно низвергался огненный дождь падающих звезд, громадное большинство которых впрочем не достигало почвы, хотя многие из них взрывались подобно бомбам, ударяли в крыши домов и пробивали их насквозь, производя пожары во многих местах. Теперь огням на небе соответствовали огни на земле, как будто целые полчища молний внезапно зажгли весь мир. Оглушительные удары грома следовали друг за другом без перерыва; они происходили частью от взрывов болидов, но всего более от страшной грозы, свирепствовавшей в атмосфере, так как все тепло ея повидимому преобразовалось в электричество. Непрерывные грозовые раскаты, напоминавшие как бы отдаленные звуки исполинских барабанов, неумолкаемо стояли в ушах, прерываясь лишь потрясающими ударами и зловещим шипением огненных змей.

— Камиль Фламмарион, «Конец мира», 1894

Она подняла руку, и вокруг нас разверзся целый ад огня и грохота… Проснулся: дом трясется от грома, в щели ставен сверкает синяя молния. Я люблю грозу. Разбудил Якуба и приказал ему отворить ставни в кабинете. Чудное было зрелище. Когда небо вспыхивало голубым пламенем, в парке виден был каждый лист, трепещущий под каплями дождя, совсем бриллиантового в этом грозном освещении… Буря кончилась таким могучим ударом грома, что я вскочил в испуге с подоконника: молния блеснула прямо мне в глаза, вместе с нею все небо точно рухнуло на землю… Так, в беспрерывной молнии и громе, прошла вся ночь. Якуб уверяет, будто это потому, что черт воробьев мерял: которого убить, которого отпустить. Бедняги. Сегодня они сотнями тощих трупиков усеяли парк, и усердно суетятся и хлопочут вокруг них жуки-могильщики. Якуб прошедшую грозовую ночь зовет рябиновою. По его мнению, таких бывает три в году: в конце весны ― когда цветёт рябина, в средине лета ― когда начинают зреть на рябине ягоды, и в начале осени ― когда рябиновые ягоды совершенно поспеют. Первую отбыли, будем ждать всех остальных.

— Александр Амфитеатров, «Жар-цвет», 1895

Я подъезжал уже к Переброду, когда внезапный вихрь закрутил и погнал по дороге столбы пыли. Упали первые ― редкие и тяжелые ― капли дождя. Мануйлиха не ошиблась. Гроза, медленно накоплявшаяся за весь этот жаркий, нестерпимо душный день, разразилась с необыкновенной силой над Перебродом. Молния блистала почти беспрерывно, и от раскатов грома дрожали и звенели стекла в окнах моей комнаты. Часов около восьми вечера гроза утихла на несколько минут, но только для того, чтобы потом начаться с новым ожесточением. Вдруг что-то с оглушительным треском посыпалось на крышу и на стены старого дома. Я бросился к окну. Огромный град, с грецкий орех величиной, стремительно падал на землю, высоко подпрыгивая потом кверху. Я взглянул на тутовое дерево, росшее около самого дома, ― оно стояло совершенно голое, все листья были сбиты с него страшными ударами града… Под окном показалась еле заметная в темноте фигура Ярмолы, который, накрывшись с головой свиткой, выбежал из кухни, чтобы притворить ставни. Но он опоздал. В одно из стекол вдруг с такой силой ударил громадный кусок льду, что оно разбилось, и осколки его со звоном разлетелись по полу комнаты.

— Александр Куприн, «Олеся», 1896

— Смотрите, какая туча! — сказал он, указывая на иссиня-чёрную с беловато-дымчатым налетом внизу тучу, низко опустившуюся над землею и быстро надвигавшуюся на нас. — Ого, в самом деле, должно быть, будет дождь! — сказал я весело. — И дождь, и гроза! — проговорил он, поспешно шагая вперёд. — И слава богу! — отозвался я. — Давно нужно грозы! Он как-то сердито проговорил: — И почему это непременно гроза нужна? И заслышав вдали слабый и глухой грохот грома, повлек своих детей к будке сторожа. В эту же минуту начали падать отдельные крупные капли дождя, шлёпавшиеся шумно на пыльную землю и оставлявшие на ней большие тёмные пятна; ещё через минуту они превратились в страшный ливень, и я волей-неволей тоже побежал от дождя. Когда я добежал до будки сторожа, гроза была уже над нами, оглушая нас громом и ослепляя зигзагами молний. Порывами сильного вихря мимо нас несло ещё не до конца прибитую к земле пыль, крутящуюся дождевую воду, обрываемые листья, сухие ветки и разный мусор. Всё это кружилось и мчалось в какой-то бешеной пляске.

— Александр Шеллер-Михайлов, «Вешние грозы» (рассказ), 1892

На дворе разразилась, наконец, давно ожидаемая гроза… Небо потемнело, буря грохотала, торжествуя победу, пригибая к земле верхушки деревьев, вырывая ветки, топча цветы, бросая мутные, крутящиеся потоки, неистово колотя в железные крыши и нагоняя страх на всё живое… Дети примчались из парка мокрые, испуганные, и теперь, переодетые во всё сухое, жались к гувернантке, каждый раз вздрагивая и пряча лицо при блеске молнии. Маня бегала от окна к окну, всплёскивая руками. «Ах, бедный папа! Он без зонтика!..» Гувернантка, тревожно поглядывая на часы, соображала вслух, что если даже буря застанет хозяина в поезде, в дороге, то от станции всё-таки четверть часа ходьбы. Ведь это нитки живой не останется… А извозчиков, наверное, там не будет. Их, ведь, никогда нет, когда они нужны. В шестом часу гроза кончилась. Тучи унесло, солнце засверкало, запели птицы, закричали разносчики. Деревья, сверкая умытыми листочками, отряхивали брызги дождя. Все окна открылись, и жизнь, притаившаяся, было, снова вступила в свои права. Детские голоса радостно звенели на террасе. Горничная гремела посудой, накрывая на стол. Бледнолицая гувернантка упорно глядела на дорогу и нетерпеливо вздёргивала худенькими плечами, когда Маня шептала: «Что же он не едет? А вдруг его убило?..»

— Анастасия Вербицкая, «Поздно», 1903

― Угодниче божий! Моли Бога за мя, грешную, Марию Египетскую! Каждый день приходили отовсюду вести о бедах ― о грозах и пожарах. И все возрастал в Суходоле древний страх огня. Чуть только начинало меркнуть песчано-желтое море зреющих хлебов под заходящей из-за усадьбы тучей, чуть только взвивался первый вихрь по выгону и тяжело прокатывался отдаленный гром, кидались бабы выносить на порог темные дощечки икон, готовить горшки молока, которым, как известно, скорей всего усмиряется огонь. А в усадьбе летели в крапиву ножницы, вынималось страшное заветное полотенце, завешивались окна, зажигались дрожащими руками восковые свечки… Не то притворялась, не то и впрямь заразилась страхом даже барыня. Прежде она говорила, что гроза ― «явление природы». Теперь она тоже крестилась и жмурилась, вскрикивала при молниях, а чтобы увеличить и свой страх, и страх окружающих, все рассказывала о какой-то необыкновенной грозе, разразившейся в 1771-м году в Тироле и сразу убившей сто одиннадцать человек. А слушательницы подхватывали ― торопились рассказать свое: то о ветле, дотла сожженной на большой дороге молнией, то о бабе, пришибленной на днях в Черкизове громом, то о какой-то тройке, столь оглушенной в пути, что вся она упала на колени…

— Иван Бунин, «Суходол», 1911

	— Самсон... Я тебе дам сонной травы, только не сразу. Раньше выпей другую. Он молчал; она шепнула ещё тише: — Раньше такую траву, от которой ты меня будешь любить; это будет, как гроза; а потом тебе станет легко, и тогда я дам тебе сонное зелье, и снова всё будет по-хорошему...
	— Владимир Жаботинский, «Самсон Назорей», 1916

Когда последняя курица, накудахтавшись, влезла в сарайчик, Дунька опрометью кинулась домой. И как раз вовремя. Сверкнула синяя молния, и вслед за ней загромыхал гром, все приближаясь и не умолкая целую минуту. Крупный, но редкий дождь скупо брызнул на землю, а молния и гром беспрерывно сменяли друг друга, наполняя горы адским грохотом и блеском. Я побежал в комнаты, зажимая уши. Но удары преследовали меня и здесь. Один был так близок, словно обрушилась стена моего флигеля. И сразу вслед за ним послышался крик.

— Мариэтта Шагинян, «Своя судьба», 1916

Грядою гигантских гор поднимался остров. Кругом ― зеркальное море, пронизанная солнцем лазурь, а вдали гребнистый остров весь был покрыт мраком. Грозовые тучи висели над ним, опускалась пелена дождя, и ― как будто там и вправду был трон Зевса ― разорванной нитью по тучам блеснула молния… До парохода долетел вздох грома. ― Это Имброс, курьезный островок, над ним всегда грозы, ― проговорил за спиной Поля небритый черномаз в феске.

— Алексей Толстой, «Древний путь», 1927

Через полчаса наступила кромешная тьма, в которой со всех сторон рвало то горячим, то очень свежим ветром, слепило во все стороны метавшимися по чёрным полям розовыми и белыми молниями и поминутно оглушало чудовищными раскатами и ударами, с невероятным грохотом и сухим, шипящим треском разражавшимися над самой нашей головой. А потом бешено понесло уже настоящим ураганом, молнии засверкали по тучам, во всю высоту их, зубчатыми, добела раскаленными змеями с каким-то свирепым трепетом и ужасом ― и хлынул обломный ливень, с яростным гулом секший нас под удары уже беспрерывные, среди такого апокалипсического блеска и пламени, что адский мрак небес разверзался над нами, казалось, до самых предельных глубин своих, где мелькали какими-то сверхъестественными, довременными Гималаями медью блистающие горы облаков… На мне, лежавшем на холодных кирпичах и укрытом всеми веретьями и армяками, какие только могли дать мне мужики, нитки живой не осталось через пять минут. Да что мне был этот ад и потоп! Я был уже в полной власти своей новой любви…

— Иван Бунин, «Жизнь Арсеньева. Юность», 1933

Ваня схватил его за руку. Берг услышал стремительный гул, будто океаны шли на него, затопляя леса. Тогда Берг оглянулся. Чёрный дым падал на озеро. Леса качались. За ними свинцовой стеной шумел ливень, изрезанный трещинами молний. Первая тяжелая капля щелкнула по руке. Берг быстро спрятал этюд в ящик, снял куртку, обернул ею ящик и схватил маленькую коробку с акварелью. В лицо ударила водяная пыль. Метелью закружились и залепили глаза мокрые листья. Молния расколола соседнюю сосну. Берг оглох. Ливень обрушился с низкого неба, и Берг с Ваней бросились к челну. Мокрые и дрожащие от холода Берг и Ваня через час добрались до сторожки. В сторожке Берг обнаружил пропажу коробочки с акварелью. Краски были потеряны, — великолепные краски Лефранка. Берг искал их два дня, но, конечно, ничего не нашел.

— Константин Паустовский, «Акварельные краски», 1936

Они летели над бульваром, видели, как фигурки людей разбегаются, прячась от дождя. Падали первые капли. Они пролетели над дымом ― всем, что осталось от Грибоедова. Они летели над городом, который уже заливала темнота. Над ними вспыхивали молнии. Потом крыши сменились зеленью. Тогда только хлынул дождь и превратил летящих в три огромных пузыря в воде. Маргарите было уже знакомо ощущение полёта, а мастеру ― нет, и он подивился тому, как быстро они оказались у цели, у того, с кем он хотел попрощаться, потому что больше ему не с кем было прощаться. Он узнал сразу в пелене дождя здание клиники Стравинского, реку и очень хорошо изученный им бор на другом берегу. Они снизились в роще на поляне, недалеко от клиники. ― Я подожду вас здесь, ― прокричал Азазелло, сложив руки щитком, то освещаясь молниями, то пропадая в серой пелене, ― прощайтесь, но скорее. Мастер и Маргарита соскочили с сёдел и полетели, мелькая, как водяные тени, через клинический сад. Ещё через мгновение мастер привычной рукой отодвигал балконную решётку в комнате N 117-й, Маргарита следовала за ним. Они вошли к Иванушке, невидимые и незамеченные, во время грохота и воя грозы.

— Михаил Булгаков, «Мастер и Маргарита» (часть II), 1940

Война нависала над нами, как грозовая туча. Город заполняли беженцы с запада и раненые с востока, и там, где они жили, лежали или останавливались, постоянно шёл разговор о таких страшных вещах, как ковровая и утюжная бомбёжка, о том, что в городе стоят кварталы чёрных развалин, что людей заваливает в бомбоубежищах и они гибнут там. Рассказывали, как из зоопарка после бомбёжки вырвались звери и метались по улицам.

— Юрий Домбровский, «Обезьяна приходит за своим черепом» (Пролог), 1944

Вскоре путешественники подверглись новому испытанию. Небо потемнело от тяжелых туч, и в неистовом сверкании молний и сокрушающем грохоте грома на сынов Та-Кем полился такой дождь, о котором не слыхали никогда на их родине, где дождь ― событие, случающееся раз в несколько лет. Темные облака извивались над кораблями, уподобляясь образу вызывающего бурю злого змея Апопа, <Апоп ― олицетворение бури, мрака и ужаса в египетском пантеоне (примечание 78 от автора)> вспышки молний освещали разверзнутые пасти и хищные лапы. Сплошные потоки ревущей воды низвергались с небес, заливая корабли; люди захлебывались, едва переводя дыхание; всё мгновенно пропиталось водой.

— Иван Ефремов, «На краю Ойкумены», 1946

Там, вдали, над горным хребтом, виднелась подозрительная черная линия, и ни вправо, ни влево не видно ей было конца. Полковник заторопился, и борттехник Калабушев, который всегда отличался вежливым и мягким характером, видя муки командира (бритва требовала правки), спросил: — Вас не беспокоит, товарищ полковник? Может, немножко сбавить газ, чтобы не дребезжало? — Беспокоит, — ответил он, — только не то, что вы думаете, а вон тот грозовой фронт, который движется нам навстречу. — И полковник еще яростней взялся скоблить щеку. Однако закончить свое дело ему на этот раз не удалось. Самолёт стало подбалтывать, заволакивать облаками, и полковник вынужден был оставить недобритой намыленную щёку, отключить автопилот и обеими руками взяться за штурвал. Самолёт входил в бескрайное и глубокое, опасное, бушующее черное облачное море, словно попал в другой мир. Сразу стало темно. По металлической обшивке самолета покатились крупные капли дождя. Послышались глухие, нарастающие раскаты грома. Яркие вспышки молнии, рассекая на куски клубящиеся облака, открывали перед настороженным взором находившихся в самолете людей какое-то царство мрака и хаоса, среди которого они были одиноки и, казалось, беспомощны. Кругом была тьма, и полёт шел вслепую по приборам. Через несколько минут что-то более громко, чем прежде, будто железными молотками, застучало по обшивке. Это был град. Он все усиливался. Удары становились крепче и чаще. Машину стало трясти. Словно кто-то невидимый и могучий, упершись в облака ногами, схватился огромными ручищами за концы крыльев и, бешено сотрясая, пытался изломать их. Поднялся такой страшный грохот и треск, что летчики, зная, чем нередко кончаются подобного рода полеты, невольно ощупали подгонку парашютов и застыли на местах. Командир упрямо вел корабль вперед. Вдруг ярко сверкнула молния, и раздался удар, заглушивший все остальные звуки. Корабль вздрогнул так резко, что все невольно съежились и втянули головы в плечи. Кабина на миг осветилась, и все ясно увидели командира. Его тело было устремлено вперед, руки впились в штурвал, прищуренные глаза вглядывались в тьму, будто пытаясь пронзить ее. Засохшая мыльная пена до неузнаваемости исказила лицо, все мускулы которого были напряжены.

— Сергей Вишенков, «Испытатели», 1947

На привале путешественников настигла первая тропическая гроза. Она смутила даже самого начальника партии: небо беспрерывно полосовали белые, оранжевые и ярко-красные молнии, а тропический ливень чуть не смыл палатку… Еще трое суток шлюпка поднималась вверх по Куарре. <...> Грелли соскочил с дерева, приложил руки к губам и мастерски издал такой же крик. Первые редкие капли дождя застучали по тугим пальмовым листьям, и вскоре тропический ливень прямыми, как водопад, струями обрушился на охотников. В кромешной тьме леса, непрерывно озаряемой вспышками молний, Грелли столкнулся под деревом с широкоплечим американцем. Человек протянул ему жесткую, крепкую, как доска, ладонь.

— Роберт Штильмарк, «Наследник из Калькутты», 1951

Впереди грозовой тучи бежали на нас рваные облака и своим стремительным движением действительно перемешали на земле все краски. Путаница багреца, червонного и белого золота, малахита, пурпура и синей тьмы началась в лесных далях. Изредка солнечный луч, прорвавшись сквозь тучи, падал на отдельные берёзы, и они вспыхивали одна за другой, как золотые факелы, но тотчас гасли. Предгрозовой ветер налетал порывами и усиливал эту сумятицу красок. — А небо, небо какое! — закричал художник. — Смотрите! Что оно только творит! Грозовая туча курилась пепельным дымом и быстро опускалась к земле. Вся она была однообразного аспидного цвета. Но каждая вспышка молнии открывала в ней желтоватые зловещие смерчи, синие пещеры и извилистые трещины, освещенные изнутри розовым мутным огнем. Пронзительный блеск молний сменялся в глубине тучи полыханием медного пламени. А ближе к земле, между тучей и лесами, уже опустились полосы проливного дождя. — Каково! — кричал возбужденный художник. — Такую чертовщину не часто увидишь!

— Константин Паустовский, «Золотая роза», 1955

― Трусость и осторожность ― разные вещи, ― объяснила Зина. ― Человек должен опасаться молнии, должен ее беречься, для этого и делаются громоотводы. А бояться не надо. Оттого что будешь бояться, все равно от молнии не спасешься. ― Разве громоотвод поможет от молнии? ― улыбнулся Жердяй. ― Гроза ― это что? Это пророк Илья ездит по небу в колеснице и гоняет бесов. А бесы прячутся. И в деревья, и в зверей разных, и в людей даже прячутся. Вот Илья-пророк и бьет по ним молнией. Спрятался бес в дерево ― молния по дереву лупит. Спрятался в человека ― молния в человека бьет. А чтобы бес в тебя не вселился, молиться надо.

— Анатолий Рыбаков, «Бронзовая птица», 1956

В самом развитии облака крылась великая тайна. По каким неведомым законам оно вдруг начинает пухнуть, наливаться, темнеть? Оно капризно, как фея, оно может выкинуть любое. Оказывается, эта фея, которая весит миллионы тонн, способна вывалить на землю десятки миллионов тонн воды. Облако может превратиться в грозовое и начнет швырять, как песчинку, тяжелый самолёт, из радиостанции полетят искры, а радиокомпас начнет вращаться в плавном вальсе. Оно может сверкнуть молниями, двумя, тремя, а захочет, и обстреляет землю сотнями. А может, ничего этого не будет. Возьмет и станет спокойным, тучным, ливневым облаком, будет долго стоять тихо, не шелохнувшись, и внезапно прольется теплым грибным дождем. Или исчезнет, растает за несколько минут так же необъяснимо, как появилось. Все сравнивали грозовое облако с генератором.

— Даниил Гранин, «Иду на грозу», 1962

― Никогда не видел грозу, ― перебил Ринтын, ― а вот в книгах о ней много пишут, даже драма есть у Островского «Гроза». ― С непривычки, конечно, страшно. Кажется, что небо раскалывается на куски. Сначала яркий свет, а потом ужасный грохот. Что самое интересное ― гремит гром и сверкают молнии, дождя нет, хотя всё небо в низких темных тучах. А потом гроза начинает уходить: немного тишины ― и начинается проливной дождь.

— Юрий Рытхэу, «Время таяния снегов», 1967

Молния огненным зигзагом сверкнула невдалеке, и гроза началась. Андрей завернулся в плащ-накидку, но она была коротка, и ноги ниже колен скоро промокли. Гроза разыгрывалась не на шутку. Раздирая тёмную громаду неба, молнии на мгновение озаряли окрест, и снова все погружалось во мрак, и гром внушительно встряхивал землю. Дождь полил сплошной стеной, словно на небе у какого-то колоссального сосуда отвалилось дно и потоки воды низверглись на землю. Плащ-накидка пропиталась насквозь, затем постепенно намокло все, что было на Андрее: и гимнастёрка, и брюки, и пилотка, даже в сапоги непонятно как набралась вода. От дневной жары не осталось и следа, холодная мглистая сырость плотно охватывала тело.

— Владимир Богомолов, «Момент истины (В августе сорок четвертого...)», 1973

Меж тем гроза на какое-то время утихла, чтобы вскоре разразиться с еще большим ожесточением. Злостно нарушая маскировку, молнии блистали одна за другой, и где-то совсем над головой оглушающе гремело и грохотало. Казалось, разгулу стихии не будет конца. Однако в десятом часу ливень затих так же внезапно, как и начался. Гроза переместилась немного южнее, впрочем, на небе не было ни единой звездочки, и тихий обложной дождик не переставал. Отдаленные молнии полыхали чуть реже, каждый раз выхватывая на мгновение из мрака тёмные от дождя домики и палисады.

— Владимир Богомолов, «Момент истины (В августе сорок четвертого...)», 1973

— Это верно, дядь, — зашептал Генка. — Земля молнию из человека обратно высасывает. — Засыпай, засыпай скорее, что стоишь! Я скинул куртку, бросил ружьё, ковырнул ладонями землю. Взрыхлённая ливнем, она легко расступалась под руками, выламывалась жирными тяжёлыми комьями. Генка захлестнул овечью верёвку петлей на руке и быстро-быстро стал выгребать землю из-под кустов картошки. — Коля, вставай! Коля! — бормотал Грошев, обращаясь, как видно, к человеку, лежащему в земле. Мгновенно прошиб пот. Я не видел в темноте, куда бросаю землю, и не разбирал, где земля, где картошка. Генка прерывисто дышал рядом, и подпрыгивала овца на соседней меже. Горстями, комьями безостановочно кидали мы землю. Грошев сгибался-разгибался, как колодезный журавель. — Давай, давай! — подгонял он и тут же сбивчиво начинал объяснять, как было дело: — Кругом блестело, кругом. Ну гроза! А я-то в сторону глядел. Вдруг смотрю — лежит… Куда она ударила? В голову или нет? — Земля молнию высосет, — шептал Генка...

— Юрий Коваль, «Гроза над картофельным полем», 1974

За ним метнулись ветки, но тут же поворотили назад, напряглись и с трудом, цепляясь за облака, выправили ствол, вернули его на прежнюю дорогу. С юга не было видно кривизны. Широкая хвойная шапка нависла над болотом. Вырос будто бы на торфу великий и тёмный гриб. А с запада кривизна казалась горбом, уродством. С запада походила сосна на гигантский коловорот, нацеленный в небо. В сухой год в июле над сосною прошла гроза. Торфяная туча навалилась на болота пухлым ржаным животом. Она ревела и тряслась, как студень. От ударов грома осыпалась голубика. Прямая молния угодила в сосну, спиралью обошла ствол, пропахала кору до древесины и нырнула в торф. От этой молнии за год высохла сосна, но долго ещё стояла над болотами, сухая, посеребренная. Осенний ветер ― листобой ― ухватил её за макушку, поднажал в горб да и вывернул с корнем. Рыхлый торф не удержал корней. <...> ― Рассказывай, Шурка, как дело было, ― сказал Булыга. Голос его звучал спокойно, но в нём слышалась будущая гроза, и Шурка забеспокоился: ― Како? ― Тако! ― передразнил Булыга, торопливо отхлебывая чай. ― Ну-ка, подай ружьё! ― Како? ― снова не понял Шурка. ― Твоё! ― рявкнул Булыга и закашлялся, подавился клюквой. ― Подай сей момент! Шурка вскочил с дивана и за дуло выволок ружьё из прихожей.

— Юрий Коваль, «У Кривой сосны», 1979

Уже вовсю гремит гром, и туча разрастается в полнеба; сверкает особо рогатая, от середины неба до самого края земли, синевато-зловещая молния, и раздается такой сверхъестественный обвальный треск, что люди глохнут, бабы и девки, приседая, прикрывают головы и визжат. Наконец с шумным азартным шлепком падает первая капля, и тотчас рушится косая, с веселой пронзительной свежестью, еще светлая стена дождя; луга пустеют, все бросаются к шалашам, под кусты, под стога и копны; туча уже закрыла солнце, и тень от нее распространилась по земле, все помрачнело, лишь бушует ветер, рвет дождь в клочья и непрерывно грохочет гром. Ветер, словно по команде, стихает, и на землю падает крупный, спокойный, густой ливень, листья на деревьях становятся упругими и сильными, травы поднимаются. Гроза проходит так же быстро, как и возникает; на земле остаются солнечные лужи, и люди отдыхают, ждут, пока просохнет земля и сено.

— Пётр Проскурин. «Судьба» Книга первая. «Адамов корень», 1993

Ему приснился дом, который он снимал во Вьентьяне, находясь по службе в Лаосе. С дощатого балкона он наблюдает, как над городом собирается гроза. Пальмы вдоль улицы Самсентаи сделались выше. Острее пахнет красноземом. Гуще становится гул гонга в соседней пагоде… Крупные капли стучат по крыше. Ливень обрушивается такой силы, что кажется бутафорским. Мостки через кювет сорваны потоком, и они плывут среди лотосов и водяной повилики. Рикша, бросив коляску, влез по горло в канаву и ловит бог знает что в дождевой воде…

— Валериан Скворцов, «Сингапурский квартет», 2001

Гроза в поэзии

Купец тогда и сам с женою спать ложился; Кладя раскольничьи кресты на жирный лоб, Читал: «Неужели мне одр сей будет гроб?» Жена за ним тогда то ж самое читала И мужу оного с усердием желала. Лишь только откупщик на одр с женою лег, Тогда ужасный вихрь со всех сторон набег; Остановилася гроза над самым домом, Наполнился весь дом блистанием и громом, Над крышкою его во мраке страх повис, Летят и дождь, и град, и молния на низ. Премена такова живущих в ужас вводит: Не паки ли Зевес в громах к Данае сходит? Не паки ль на нее он золотом дождит, Да нового на свет Персея породит?

— Василий Майков, «Елисей, или Раздраженный Вакх», 1769

	И вдруг ужасный вихрь со свистом восшумел, Со треском грянул гром, ударил дождь со градом, И пали пастухи со стадом. Потом прошла гроза, и солнце расцвело, Всё стало ярче и светлее, Цветы душистее, деревья зеленее ― Лишь домик у Чижа куда-то занесло.
	— Иван Дмитриев, «Чижик и Зяблица» (басня), 1793

	Шум табунов, мычанье стад Уж гласом бури заглушались… И вдруг на долы дождь и град Из туч сквозь молний извергались; Волнами роя крутизны, Сдвигая камни вековые, Текли потоки дождевые ― А пленник, с горной вышины, Один, за тучей громовою, Возврата солнечного ждал, Недосягаемый грозою, И бури немощному вою С какой-то радостью внимал.
	— Александр Пушкин, «Кавказский пленник», 1821

	Люблю грозу в начале мая, Когда весенний, первый гром, Как бы резвяся и играя, Грохочет в небе голубом. Гремят раскаты молодые, Вот дождик брызнул, пыль летит, Повисли перлы дождевые, И солнце нити золотит. С горы бежит поток проворный, В лесу не молкнет птичий гам, И гам лесной, и шум нагорный ― Всё вторит весело громам.
	— Фёдор Тютчев, «Весенняя гроза», 1828

	Ревёт гроза, дымятся тучи Над тёмной бездною морской, И хлещут пеною кипучей, Толпяся, волны меж собой. Вкруг скал огнистой лентой вьётся Печальной молнии змея, Стихий тревожный рой мятётся — И здесь стою недвижим я.
	— Михаил Лермонтов, «Гроза», 1830

	Туча небо обтянула Чёрной мрака пеленой; Тихо молния сверкнула Над равниной водяной; Ветр завыл и поднял воды, Встали дикие валы, Дети грозной непогоды, Под покровом сизой мглы.
	— Константин Аксаков, «Гроза», 1835

	Солнце скрылось; и́дут тучи; Прах взвился под небеса; Зароптал ручей гремучий; Лес завыл: идёт гроза! <...> Мир есть символ! Тот, чье око Не болит и не темно, В настоящем зрит глубоко, Что в грядущем суждено!
	— Михаил Дмитриев, «Символ», 1842

	В мире есть бурные грозы, Грозы сменяет покой, Лета румяные розы Снег покрывает седой.
	— Николай Щербина, «Исход», 1851

	Теперь опять гроза шумит. Восстань же снова, Дон наш славный! Оковы брат твой православный Четыре века уж влачит. Как жалкий раб, четыре века Он кровь и слёзы проливал И даже имя человека, Святое имя потерял!
	— Иван Никитин, «Донцам», 1854

	Попрыгунья стрекоза, Акведукная компанья, Погрузилась в труд копанья… Вдруг, глядит — пришла гроза...
	— Пётр Вейнберг, «Стрекоза и муравей (в новом роде)» (1862)

	Но я знаю, что за дума На челе твоем легла: Ты забыть не можешь тучи, Что далеко уплыла. И, невольно подымая, К небу грустные глаза, Говоришь себе: «Над кем-то Грянет страшная гроза!
	— Алексей Плещеев, «Тучи», 1863

	Стрелы молний рвали тучи, но они опять сливались и неслись над степью мрачной, наводящей ужас стаей. И порой, с ударом грома, что-то круглое, как солнце, ослепляя синим светом, с неба падало на землю; и блестели грозно тучи и казались взгляду ратью страшных, черных привидений, в бархат с золотом одетых, потрясающих мечами, что покованы из злата и калеными из горна были прямо в руки взяты.
	— Максим Горький, «Описание грозы», 1892

	Тогда я исторгала грозы. Теперь исторгну жгучей всех У пьяного поэта — слёзы, У пьяной проститутки — смех.
	— Александр Блок, «Клеопатра», 16 декабря 1907

	Есть минуты, когда не тревожит Роковая нас жизни гроза. Кто-то на плечи руки положит, Кто-то ясно заглянет в глаза. И мгновенно житейское канет, Словно в чёрную пропасть без дна. И над пропастью медленно встанет Семицветной дугой тишина.
	— Александр Блок, «Есть минуты...», 1912

Откуда взявшейся грозы Предвестьем воздух переполнен ― Её изменчивый язык В снопах разоружённых молний. Вон вылилась и залегла По топоту весенней конницы, Где мгла каурая паслась В дремучем одеяньи солнца. Владеющий оружьем бурь Любой исполосован молнией, И проясневший изумруд Уже клюют литые голуби. <...> Вдруг заблестит в повязке веток, Сырую выжавши лазурь ― И лёгкие вскружают лета Стрекозы в радужном глазу.

— Григорий Петников, «Весенняя гроза», 1916

	Кто качнет завесу гробовую, Подойдя, раскроет мне глаза? Я не умер. Нет. Я жив. Тоскую. Слушаю, как носится гроза. Закрутилась, дикая, пожаром, Завертелась огненным дождем. Кто велит порваться темным чарам? Кто мне скажет: «Встань. Проснись. Пойдем»?
	— Константин Бальмонт, «Кто?», 26 августа 1922

	Над лесами ходят грозы, сосны гнутся, проливные с неба слезы ливнем льются. Слон небес трубит свирепо — блещут бивни, целый месяц тмится небо, хлещут ливни.
	— Николай Асеев, «Грозы и ливни» (из сборника «Раздумья (Асеев)»), 1953

	Опять гроза! Какие грозы У нас с тобою на пути! И зацветающие розы Не успевают расцвести. Опять над нашим бедным садом, Где должен встретиться с тобой, Гроза кипит дождем и градом, Гуляет ветер ледяной…
	— Николай Туроверов, «Опять гроза! Какие грозы...», 1950-е

	Вздрагивали худенькие плечи, Слёзы набегали на глаза, А в окне синел весенний вечер, Грохотала первая гроза.
	— Роальд Мандельштам, «Девочка читала мемуары...», 1950-е

Вы любите грозу в начале мая, Когда в раскатах грозовых Звучит, рабочих в битву поднимая, АПРЕЛЬСКИХ ТЕЗИСОВ язык, Вы любите грозу в начале мая, Когда на сломанных крестах, Гнездо фашизма черного ломая, Войска врываются в рейхстаг. Вы любите грозу в начале мая, В начале юности своей ― Пускай зовет, внезапная, прямая, На подвиг ваших сыновей! Да будет так! Играй, избыток жизни! Греми, весенняя гроза! Ударь дождем и молниями брызни В ненасытимые глаза!

— Павел Антокольский, «Памяти Тютчева», 1952

	Гроза прошла. Пылали георгины Под семицветной радужной дугой. Он вышел в сад и в мокрых комьях глины То яблоко пошевелил ногой. В его глазах, как некое виденье, Не падал, но пылал и плыл ранет, И только траектория паденья Вычерчивалась ярче всех планет.
	— Павел Антокольский, «Ньютон», 1962

	Затаил стопудовые слёзы, Им давно бы пролиться пора, Но лишь ночью бродячие грозы Бесноваться начнут до утра, Чтобы каждой из них полновластно Проявить сумасшедшую мощь, Чтобы сделалась ночь темно-красной И хлестал ее огненный дождь.
	— Мария Вега, «Смех богов», 1973

	Угроза грозы намечалась, Но мне надоело: всё грозы и грозы, довольно об этом! К тому же и сам я грозился, что этим сверкающим летом Написана будет громоздкая книга грохочущей прозы, Но вместо того получилась лишь скромная книжка ритмических строчек...
	— Леонид Мартынов, «Цветочек», 1975

	Табаком пропахли розы, Их из Грузии везли. Обещали в полдень грозы, Грозы за полночь пришли. Ливень бьет напропалую, Дальше катится стремглав. Вымостили мостовую Зеркалами без оправ.
	— Сергей Гандлевский, «Это праздник. Розы в ванной...», 1980

	И вдруг – гром! Всё, что осталось от тишины, – я. Когда дожди разошлись ещё страшнее, и раскололся мой дом, и поломалась земля, всё, что осталось от тишины, – я.
	— Сергей Губерначук, «Мозаика», конец 1980-х

	И откуда им знать, что громами всевластными Над земною судьбою нахмурились грозы, Что висят эти грозы над снами и сказками, ― Даже малых котят не минуют угрозы…
	— Вениамин Блаженный, «Не осталось собак в этом сумрачном городе...», 14 апреля 1990

См. также

• Грозовой фронт
• Перед грозой
• После грозы
• Летняя гроза
• Осенняя гроза
• Зимняя гроза
• Весенняя гроза
• Снежная гроза
• Тропический ливень
• Проливной дождь
• Проливень
• Ливень
• Обломный дождь
• Спорый дождь
• Дождь с градом
• «Иду на грозу»
• Люблю грозу в начале мая...