Алексей Николаевич Плещеев

Алексе́й Никола́евич Плеще́ев (1825—1893) — русский писатель, поэт, переводчик (с итальянского, немецкого, украинского и польского); литературный и театральный критик.

Алексей Плещеев

А. Н. Плещеев (портрет Н.А. Ярошенко, 1888)

Статья в Википедии

Произведения в Викитеке

Медиафайлы на Викискладе

В 1846 году первый опубликованный сборник стихов сделал Плещеева известным в революционной молодёжной среде. Как участник кружка Петрашевского он был в 1849 году арестован и приговорён к ссылке, почти десять лет прослужил рядовым солдатом в 1-м Оренбургском батальоне. По возвращении из ссылки Плещеев продолжил литературную деятельность; стал авторитетным литератором, критиком, издателем, а в конце жизни и меценатом. Многие произведения поэта (особенно стихи для детей) стали хрестоматийными и считаются классикой. На стихи Плещеева русскими композиторами написано более ста романсов.

Цитаты из стихотворений

	Листья шумели уныло Ночью осенней порой; Гроб опускали в могилу, Гроб, озарённый луной. Тихо, без плача, зарыли И удалились все прочь, Только луна на могилу Грустно смотрела всю ночь.
	— «Могила», 1844

	Гармонической волною Льются звуки в душу мне: Говорят они с душою О былом, о старине. Помню: мы за фортепьяно С ней сидели вечерком; Помню ночку у фонтана, Поцелуй в саду густом… <...> Я ― старик; воспоминанья Мне осталися одни: В дни печали, в дни страданья Утешенье мне они.
	— «Старик за фортепьяно», 1844

	Как мой садик свеж и зелен! Распустилась в нем сирень; От черемухи душистой И от лип кудрявых ― тень… Правда, нет в нём бледных лилий; Горделивых георгин, И лишь пестрые головки Возвышает мак один. Да подсолнечник у входа, Словно верный часовой, Сторожит себе дорожку, Всю поросшую травой…
	— Алексей Плещеев, «Мой садик», 1858

	Но я знаю, что за дума На челе твоем легла: Ты забыть не можешь тучи, Что далеко уплыла. И, невольно подымая, К небу грустные глаза, Говоришь себе: «Над кем-то Грянет страшная гроза! Дай-то бог, чтоб не застигла Бедных странников она ― Бедных странников, бредущих В ночь без отдыха и сна; Не застигла б тех кто бросил Близких, родину и дом И пошел к далекой цели Неизведанным путём!»
	— «Тучи», 1863

Цитаты из романсов на стихи Плещеева

	О, если б знали вы, друзья моей весны, Прекрасных грез моих, порывов благородных, Какой мучительной тоской отравлены Проходят дни мои в волнениях бесплодных!
	— «О, если б знали вы…» (романс Чайковского, 1886), 1861

	Ни слова, о друг мой, ни вздоха… Мы будем с тобой молчаливы… Ведь молча над камнем могильным Склоняются грустные ивы…
	— Мориц Гартман (пер. Алексея Плещеева), «Ни слова, о друг мой, ни вздоха…» (романс Чайковского, 1869), 1861

	Нам звезды кроткие сияли, Чуть веял теплый ветерок, Кругом цветы благоухали, И волны ласково журчали У наших ног. Мы были юны, мы любили, И с верой вдаль смотрели мы; В нас грезы радужные жили, И нам не страшны вьюги были Седой зимы.
	— «Слова для музыки» (романс Чайковского «Нам звезды кроткие сияли...», 1886), 1884

Цитаты из переводов

	И у меня был край родной; Прекрасен он! Там ель качалась надо мной… Но то был сон!
	— Генрих Гейне (пер. Алексея Плещеева), «И у меня был край родной…», 1846

	Травка зеленеет, Солнышко блестит, Ласточка с весною В сени к нам летит. С нею солнце краше И весна милей… Прощебечь с дороги Нам привет скорей. Дам тебе я зерен, А ты песню спой, Что из стран далеких Принесла с собой…
	— Стефан Витвицкий (пер. А. Плещеева), «Сельская песня», 1858

	Но именем Христа в родимый край Пришли ксендзы — и мир наш возмутили, Терзали нас, пытали, жгли, казнили — И морем слёз и крови стал наш рай, И казаки поникнули уныло, Как на лугу помятая трава. Рыданье всю Украйну огласило. За головой катилась голова; И посреди народного мученья — Те-деум! ксендз ревел в ожесточеньи.
	— Тарас Шевченко (пер. Алексея Плещеева), «В те дни когда мы были казаками», 1861

	Отчего так бле́дны розы? Так печально всё вокруг. И молчит в траве кузнечик, Отчего мой милый друг? <...> Отчего я сам так мрачен? Отчего друг милый мой — Отчего, мой друг прекрасный, Расстаёшься ты со мной!
	— Генрих Гейне (пер. Алексея Плещеева), «Отчего так бледны розы?», 1861

	— Скажи мне, родная, дай сыну ответ: увижу ль отца? Иль в живых его нет? Молчишь ты, и даже не скажешь кто он? А нынче мне чудный привиделся сон. Мне снилось, что был мой отец королём… Скажи хоть одно мне: куда мы идём?
	— Ганс Христиан Андерсен (пер. Алексея Плещеева), «Мать и сын», 1867

	Деревья весело шумели, Когда вернулась к ним весна; И только ель одна меж ними Была безмолвна и мрачна. Деревья жалобно шумели, Когда настали холода; Лишь ель молчала равнодушно И зеленела, как всегда.
	— Адольф Шультс (пер. Алексея Плещеева), «Из песен о природе», 1871

— Страданьем нашим, юностью погибшей, Воскликнул я, и муками любви, Которые испытываю я, Утраченной надеждой заклинаю: Дай прикоснуться мне к руке твоей! — И подала она мне тихо руку, Пока ее я крепко, крепко жал И целовал, и обливал слезами, А сердце билось, полное восторга, И замирало слово на устах, Очам моим внезапно день блеснул… Она в лицо мне ласково взглянула И молвила: «забыл ты, милый мой, Что я уж красоты своей лишилась Давно… и тщетно ты, объятый страстью, Несчастный друг, трепещешь и горишь; В последний раз прощай! Разлучены С тобою мы навек душой и телом; Ты для меня уж не живешь и больше Не будешь жить. Обет, произнесенный Тобой, судьба разорвала. Прощай!»

— Джакомо Леопарди (пер. А. Плещеева), «Сон», 1871

Виргиния, божественной красою Блистала ты! Но Рима властелин К тебе пылал напрасно грубой страстью; Ты, гордого полна негодованья, Отвергла нечестивый этот пыл. Ты безмятежно, пышно расцветала; И в дни, когда мечтанья золотые Ласкают нас, в дни радужной весны Тебе свой меч отец неумолимый В грудь чистую, как лилия, вонзил. И ты во мрак безропотно сошла. Ты говорила: пусть скорей поблекнет Краса моя, пусть ночь меня объемлет, — Не разделю с тираном ложе я; И если Риму смерть моя нужна, Чтобы воскреснуть мог он к жизни новой, Рази, отец, я умереть готова!

— Джакомо Леопарди (пер. А. Плещеева), «На замужество сестры моей Паолины», 1871

Цитаты из прозы

	Для тех из благомыслящих читателей, кому повесть эта покажется неясною или лишённою современнаго направления, считаю долгомъ вывести заключение, что, во первых, не должно никогда одолжать своему ближнему бекеши, и, во-вторых, если муж дилетант, а жена не может слушать музыки по слабости нервов, то, уезжая в театр, вовсе не до́лжно отсылать домой свою шубу. Вот все, что мне хотелось изобразить.
	— «Енотовая шуба» (рассказ не без морали), 1847

Странные, мрачные грёзы приходили ему иногда в голову. Он воображал себя умирающим, одиноким; вокруг постели чужие, незнакомые люди, без участия и сострадания на лицах; это хозяева, у которых он нанимал квартиру; им неприятно, что у них будет, дверь об дверь, покойник, и они не стараются скрыть своего неудовольствия; они вслух говорят, что и похоронить-то его, может быть, придется им на свой счет... Но в этой толпе он вдруг замечает томное, меланхолическое личико, полное невыразимой прелести и доброты. Эти большие голубые глаза устремились на него с таким сожалением... ему показалось даже, что в них блеснули две слезинки... да, он не ошибся: она подносит к лицу платок... но кто же ты, милое, доброе дитя, явившееся, как ангел утешитель, к одру умирающего? Я, кажется, встречался с тобою при жизни? где же была ты? что не протянула ты мне раньше руки своей? Может быть, я не умирал бы еще теперь, потому что я еще молод... много радужных, светлых надежд, много несбыточных грез уходят со мной в могилу... Если б ты посетила меня раньше, если б я услышал из уст твоих слово любви и сочувствия, я воскрес бы душой, я не угас бы, не погиб бы так скоро... И она, бледная и дрожащая, бросается перед ним на колени и, прерывая рыданиями слова свои, отвечает ему: «Я дочь этих людей, что были тут сейчас, я любила тебя... любила так долго и тайно, но не смела бы никогда высказать тебе любви, которой ты не замечал, живя подле меня, видя меня перед собой почти каждый день... Теперь я не в силах сдерживать своих чувств; они просятся, рвутся из груди моей... они терзают и давят меня...» И он прижимает ее к больной груди, осыпает ее горячими поцелуями, обливает слезами и благодарит судьбу, что хоть одну минуту блаженства она даровала ему, хоть одну минуту, прожитую истинною, действительною жизнью! Но, увы! — это были только грезы; у хозяина Василия Михайловича, купца третьей гильдии, никогда не было не только такой, но и никакой дочери...

— «Дружеские советы» (повесть), 1849

— Знаешь ли, Андрей, я часто думаю: что было бы со мной, если бы не ты. Из меня бы вышла самая пустая, ветреная девчонка. В природе моей много дурного. До тебя я была упряма, ленива, завистлива. Когда я ходила учиться к моей крестной матери, роскошь, которую я там видела, совсем было меня отуманила. Возвращаясь домой, я все находила не по себе. Мне становилось скучно дома; я не хотела видеть, что отец из последнего бьется, чтоб утешить меня чем-нибудь; роптала, зачем он не покупает мне таких же нарядных платьев, таких же дорогих безделушек, какие у дочери моей покровительницы. Мне досадно было, что он не знаком со знатью, что не возит меня на детские балы, в театр. Работать на себя, шить, мне казалось унизительным для дочери чиновника. Хоть я и училась охотно, но часто думала: к чему мне учиться? Разве я вижу кого-нибудь, кроме исправника Тихона Фомича да священника, которые ходят к отцу по воскресным дням? Словом, много всякого рода нелепых мыслей лезло в голову. Ты открыл мне глаза... и однако, Андрей, в характере моем столько дурного, что даже слова твои, которые всегда дышали таким искренним убеждением, лились прямо из сердца, -- едва ли бы переработали меня, если б... если б я не полюбила тебя... — Вот видишь ли, Маша, стало быть, ты вовсе не мне обязана, но чувству, которое возникло в душе твоей; а оно приходит часто безотчетно, и совсем не потому, чтобы тот, кто внушил его, был его достоин... — Нет, я полюбила тебя не безотчетно, я привязалась к тебе за твою доброту, за твое бескорыстное участие к отцу, за все, что о тебе слышала. Я знаю, что не мы одни тебе обязаны. Разве ученики твои не говорили несколько раз при мне, что ты готов пособить каждому из них, чем только можешь, что ты только ищешь случая сделать добро? Вот за что я полюбила тебя, а когда полюбила, все остальное само собой сделалось, я невольно приняла твои правила и привыкла смотреть на жизнь, как смотришь ты сам. Однакож ты слушаешь, что я тут болтаю, а стакан твой совсем остыл.

— «Житейские сцены» (Отец и дочь), 1856

Надя начала заметно охладевать к жениху; все, что он говорил, стало казаться ей как-то странным, смешным, она уже не с таким нетерпением, как бывало, ждала его прихода, а зато без Пашинцева ей становилось скучно. Когда заходила о нем речь, ее бросало в краску; то же самое бывало, если она слышала шаги его или вдруг замечала его в дверях комнаты, где сидела. Конечно, все это не могло не укрыться от Андрея Андреевича, который любил ее так, как только способен был любить. С тех пор как он сделал предложение и получил согласие, прошла его робость; он сблизился с Надей и привязался к ней еще сильнее. В огонь и в воду, казалось, готов он был за свою невесту. Ее ласковым взглядом, ее улыбкой, пожатием руки он был счастлив на целый день. Ни начальничья распеканка, ни проигрыш, ни сплетня -- словом никакая неудача не в силах была возмутить то ясное настроение, в которое приводила его уверенность в любви Нади. И вот, вдруг, она изменяется к нему, начинает от него отдаляться. Его присутствие как будто тяготит ее. Когда он заговорит в присутствии Пашинцева, ей как будто стыдно и совестно за него; она с робостью смотрит на Владимира Николаевича и, кажется, ждет, что вот он напустится на него с своею гладкою, увлекательною речью. Пашинцев в этом кружке ощущал какую-то особенную смелость; у него бог весть откуда взялся апломб; каждое слово дышало самоуверенностью, чего нельзя было вовсе заметить в нем в обществе Глыбиных. Надя смотрела на него как на необыкновенного человека, как на одного из героев тех повестей, которые она, бывало, читает по ночам вслух Варваре Кузьминишне. Ее самолюбию так льстило, что Владимир Николаевич отличил ее перед всеми подругами, что он ставит ее выше всех окружающих. И самая наружность его все больше и больше ей нравилась. Когда он читал, она украдкой взглядывала на его лицо, что-то неотразимо влекло ее к этому лицу и, взглянувши на него раз, хотелось взглянуть в другой и в третий, хотелось вовсе ее отрывать взора от этих карих глаз, от этой насмешливой улыбки, от этого бледного чистого лба и смотреть и смотреть на них целые дни, целую жизнь. И одевался он так хорошо, так просто; не носил пестрых жилетов, не повязывал цветных галстуков, не выставлял напоказ позолоченной цепочки. Рубашка на груди его была такая белая, так хорошо накрахмалена и выглажена; каждая складочка отделялась на ней так рельефно; и сзади не торчали из-за воротничка тесемочки, обличавшие присутствие манишки. Манеры Пашинцева были так небрежны и вместе так милы.

— «Гость» (повесть), 1859

Цитаты об Алексее Плещееве

Направление, о котором мы говорим, отразилось и на русской литературе, и отразилось не бесплодно. В нынешнем году, в лице г. Плещеева, оно имеет своего представителя исключительно в русской поэзии. В том жалком положении, в котором находится наша поэзия со смерти Лермонтова, г. Плещеев ― бесспорно, первый наш поэт в настоящее время. Как велик чин первого поэта в такое время, как наше, знают все те, которые сколько-нибудь следят за нашими нынешними стихотворцами и их произведениями. Мы знаем только, что г. Плещеев ― первый наш поэт. Прочие поэты, какие есть у нас, появляются лишь изредка, набегами, большею частию в журналах и альманахах, и давно уже не издают своих стихов отдельно ― и хорошо делают! <...> Итак, кто решается на такой шаг, тот надеется на свои силы. Г. Плещеев надеется на свои силы ― и не без основания. Он, как видно из его стихотворений, взялся за дело поэта по призванию; он сильно сочувствует вопросам своего времени, страдает всеми недугами века, болезненно мучится несовершенствами общества и сгорает нетщетно жаждою споспешествовать его совершенствованию и торжеству на земле истины, любви и братства. Долю в великом и благородном труде совершенствования человечества взял он на себя не по прихоти, не ради моды, но, как мы уже сказали, по призванию.

— Валериан Майков, «Стихотворения А. Плещеева», 1846

Г. Плещеев вообще нередко говорит в своих стихах о самом себе; но это не плаксивые жалобы на судьбу, не стоны разочарования, не тоска по утраченном личном счастии, ― нет, это вопли души, раздираемой сомнением, глухая и упорная битва с действительностью, безобразие которой глубоко постигнуто поэтом и среди которой ему душно и тесно, как в смрадной темнице. Он хотел бы выломить железные решетки, отворить двери и окна, чтобы, пропустив в это жилище мрака и зловония живительный луч солнца, благоуханную струю свежего воздуха, дать отогреться и вздохнуть вольною грудью своим страдающим, изнеможенным и бессильным братиям; но он один… один посреди этого хаоса личных интересов и эгоизмов, сталкивающихся и путающихся между собою и гулом борьбы своей заглушающих его голос… Но голос его не слабеет; изнемогая в борьбе, но, далекий от того, чтоб уступить, бесславно бежать с поля, он восклицает к своим друзьям: Вперед! без страха и сомненья На подвиг доблестный, друзья!

— Валериан Майков, «Стихотворения А. Плещеева», 1846

	Честь имею донести Вашему Величеству, что арест совершен, в III отделение привезено 34 человека, со всеми их бумагами. В числе арестованных находятся все главные лица и размещены поодиночке, не привезено еще 7 человек самых незначительных по весьма достаточным причинам один из них, Плещеев, в Москве, бумаги же его отпечатаны, один, Серебряков, двое суток не ночует дома...
	— из донесения Алексей Орлова Николаю I, 1849

Книжка г. Плещеева является въ самое неудобное для стиховъ время. Въ нашей литературѣ въ числѣ многихъ дикихъ выходокъ чуть-чуть что не возникаетъ вопросъ о томъ, что обилiе стиховъ въ литературѣ означаетъ ея упадокъ и мельчанiе. Право, мы не шутимъ. <...> Г. Плещеевъ въ одной небольшой, но и не совсѣмъ маленькой книжкѣ, собралъ все лучшее, написанное имъ стихами во все продолженiе его литературнаго поприща. Мы прочли его книжку, хотя и признаемся, что это былъ трудъ ужасный, мучительный. Не потому ужасный и мучительный, чтобъ стихи были плохи; спѣшимъ оговориться: совсѣмъ напротивъ. Г. Плещеевъ хорошiй поэтъ, и стихи его большею частью прекрасные стихи. Но мы не понимаемъ одного: какъ ни одинъ критикъ, ни одинъ рецензентъ, писавшiй о собранiи лирическихъ стихотворенiй, не высказалъ еще ни разу подобной мысли, т. е. той мысли, что прочесть уютный томикъ мелкихъ стихотворенiй, составляетъ въ нѣкоторомъ смыслѣ нравственный подвигъ. Каждое стихотворенiе поэта есть непремѣнно плодъ или его мысли или его впечатлѣнiй; каждое стихотворенiе написано имъ подъ влiянiемъ минуты, большею частью совершенно противоположной по своему настроенiю той минутѣ, подъ влiянiемъ которой было написано предыдущее. Такъ что одно стихотворенiе составляетъ часто совершенную противоположность другому, которое однако, напечатано съ нимъ рядомъ. Поэтъ переживаетъ подобныя плодоносныя минуты въ теченiе года, а иногда и многихъ лѣтъ, между-тѣмъ какъ критикъ по обязанности своей долженъ погружаться въ нихъ въ очень короткiй промежутокъ времени. Предметъ, на которомъ онъ остановитъ свое вдохновенiе, непремѣнно пройдетъ у него путемъ таинственной метаморфозы и въ результатѣ выйдетъ достойнымъ поэзiи. Дѣловитость направленiя теперь въ большомъ ходу въ нашей литературѣ. Принимаются только за нее большею частью вовсе не художники, не поэты. Мы говоримъ это безъ всякаго сожалѣнiя. Если не берутся, значитъ она ихъ не вдохновляетъ, значитъ еще эта дѣловитость не настолько созрѣла, чтобъ глубоко язвить поэтическiя сердца и исторгать изъ нихъ истинно-поэтическiе вопли. Въ свое время явятся поэты и этого направленiя. Да ужь и явились: Некрасовъ можетъ служить блестящимъ примѣромъ нашей мысли. Вотъ истинный поэтъ этого направленiя, вотъ поэтъ, котораго, не говоримъ до боли, но до истинной поэзiи язвятъ нѣкоторые недуги наши. Г. Плещеевъ тоже любитъ откликаться на современные вопросы и, по нашему мнѣнiю, часто весьма, но не всегда удачно. Они у него не всегда проходятъ путемъ той метаморфозы, о которой мы говорили.

— Михаил Достоевский, «Стихотворения А. Н. Плещеева», 1861

Скромная муза г. Плещеева достаточно известна читающей русской публике; тем не менее мы охотно останавливаемся на вновь вышедшем собрании его стихотворений, так как, по нашему убеждению, г. Плещеев принадлежит к самым искренним и наиболее симпатичным русским поэтам. <...> Что же касается собственно до г. Плещеева, то мы относимся к нему вполне сочувственно и находим в нем все данные таланта скромного, но честного и искреннего. Несомненное достоинство этого таланта заключается уже в том одном, что он сумел возвыситься над миром мотыльковым и перенес свою лиру в мир человеческих интересов. И при этом нет у него ни того паскудного кривлянья, ни того отвратительного жеманства, которые замечаются у большинства наших лириков, искателей так называемых гражданских мотивов, и за которыми так и сквозит беззастенчивое любование поэта самим собой. Чувство, дающее содержание стихотворениям г. Плещеева, не временное и не напускное, но вынесенное из всей его жизни ― за это ручается самая простота формы, в которой оно выражается.

— Михаил Салтыков-Щедрин, Рецензии, 1863

В 4 часа уехал я из Кронштадта на пароходе, а около 7 был уже у Плещеева. Он собирался на торжественное заседание Пушкинского кружка, и я заехал за ним, чтобы отправиться вместе. «Терпеть не могу разных этих чтений, — ворчал Плещеев, — изволь одеваться в светозарные одежды, взбираться на кафедру, а читая, все оглядывайся да берегись, ибо в стихах каждое слово теперь взвешивается на весах благонадежности». Я был несколько взволнован, и немудрено: между прочими номерами Плещеев должен был читать и одно мое стихотворение. <...> Плещеев должен был начать второе отделение моим стихотворением. Чем ближе была минута, тем более росло мое волнение. Я беспокоился, что публика не садится, что в зале разговаривают и хлопают дверьми. Наконец Плещеев стал читать и удивил меня: прочел очень верно и с огнем. Раздались рукоплескания... Некоторые знакомые обернулись ко мне (я стоял сзади) и закричали: «Автора!» Публика подхватила. И, в довершение моего конфуза, вышел Вейнберг, подошел ко мне, провел меня мимо рукоплескавшей публики и заставил раскланяться с эстрады. Меня вызвали еще раз.

— Семён Надсон, «Дневники», 2 октября 1882 года

	К Плещееву сходи. Это хороший старец. Славное прошлое, вдовье настоящее и неопределенное будущее.
	— Антон Чехов, из письма Александру Чехову, 1887

Ссылки

• plesheev.ouc.ru. — Сайт, посвящённый жизни и творчеству А. Н. Плещеева.
• www.litera.ru. — Алексей Николаевич Плещеев.
• www.stihi-rus.ru. — Алексей Плещеев в Антологии русской поэзии.
• Алексей Плещеев стихи (Полное собрание)