Пространство

Простра́нство — фундаментальное понятие физики и философии, в ряде случаев рассматриваемое в связи со временем. Чаще всего под пространством имеется в виду трёхмерная организация нашего повседневного мира и/или прямое развитие этого понятия в физике, отражающее обычное представление людей об окружающем их пространстве.

Пространство вокруг Эвереста

На бытовом уровне пространство — это внешняя среда, в которой определяется положение физических тел (вещей), происходит видимое механическое движение, а также геометрическое или умозрительное перемещение различных физических тел и объектов.

О пространстве коротко

	...все геометрические положения имеют аподиктический характер, т. е. связаны с сознанием их необходимости, например положение, что пространство имеет только три измерения; но такие положения не могут быть эмпирическими, или суждениями, исходящими из опыта, а также не могут быть выведены из подобных суждений.
	— Иммануил Кант, «Критика чистого разума» (I, часть первая, глава первая. О пространстве), 1781

	Хаос. Непостижимое пространство всех наших желаний.
	— Яков Княжнин, 1780-е

	Материя есть подвижное в пространстве.
	— Иммануил Кант, «Метафизические начала естествознания», 1786

	Ежели возьмем ипотезу, что чувствуемое нами и, следственно, космическим реальное пространство подлежит огустению, подобно производному нами искусственному пространству, мы вместо стереометрического умопредставления получим иное — пластическое и эстетическое.
	— Гавриил Батеньков, Заметки к труду «Общая философия системы мира», 1850-е

	Пространство ― это наша способность видеть (воспринимать) два (или несколько) предмета в одно и то же время.
	— Лев Толстой (со слов А. Гольденвейзера), 1909

	Время и пространство ― определяющие параметры существования мира и основополагающие формы человеческого опыта. <...> Пространство понимается как трехмерная, геометрическая, равно протяжимая форма, которую можно разделять на соизмеримые отрезки.
	— Арон Гуревич, «Категории средневековой культуры», 1972

	Время и пространство объективны, их качества независимы от наполняющей их материи. Все сложности, которые возникли перед науками в понимании времени и пространства <...>, прошли мимо сознания большинства историков...
	— Арон Гуревич, «Категории средневековой культуры», 1972

	Если тюрьма есть попытка человека заменить пространство временем, то Россия — есть попытка Господа заменить время пространством.
	— Андрей Битов, до 2010

В философии

Геометрия есть наука, определяющая свойства пространства синтетически и тем не менее a priori. Каким же должно быть представление о пространстве, чтобы такое знание о нем было возможно? Оно должно быть первоначально созерцанием, так как из одного только понятия нельзя вывести положения, выходящие за его пределы, между тем мы встречаем это в геометрии. <...> Но это созерцание должно находиться в нас a priori, т. е. до всякого восприятия предмета, следовательно, оно должно быть чистым, не эмпирическим созерцанием. В самом деле, все геометрические положения имеют аподиктический характер, т. е. связаны с сознанием их необходимости, например положение, что пространство имеет только три измерения; но такие положения не могут быть эмпирическими, или суждениями, исходящими из опыта, а также не могут быть выведены из подобных суждений.

— Иммануил Кант, «Критика чистого разума» (I, часть первая, глава первая. О пространстве), 1781

	Материя есть подвижное в пространстве.
	Materie ist das Bewegliche im Raume.
	— Иммануил Кант, «Метафизические начала естествознания», 1786

	Когда паук, потеряв точку опоры, срывается в неизвестность последствий, он неизменно видит перед собой пустое пространство, где не за что зацепиться, сколько ни барахтайся. Вот так и со мною; впереди неизменно пустое пространство, а то, что гонит меня вперёд, есть последствие, оставленное позади. Эта жизнь лишена смысла и ужасна, невыносима.
	— Сёрен Кьеркегор, «Или — или», 1843

Трансцендентные формулы широко, абстрактно, образностию математического объемлют отправления мышлений. Метод этот ведет к изобретению символов и обещает важное пособие формальной логике. Ипотеза в логике то же, что неизвестное и неопределенное в математике, и мы видим, что здесь есть место понятиям предела, дифференций, интеграции и проч. Парадокс основывается синтетически на некоторых данных, им определенных, и может привести к рациональному отрицанию. Ипотеза ведет обратным путем. Ежели возьмем ипотезу, что чувствуемое нами и, следственно, космическим реальное пространство подлежит огустению, подобно производному нами искусственному пространству, мы вместо стереометрического умопредставления получим иное — пластическое и эстетическое.

— Гавриил Батеньков, Заметки к труду «Общая философия системы мира», 1850-е

― Я думал о философских вопросах и, между прочим, о пространстве и времени, и вспомнил свое давнишнее определение, которое я еще совсем молодым сделал. Теперь я его еще расширил и дополнил. Я думал нынче о вас и вместе с этим подумал, что вам это будет интересно и вы поймете меня. ― Пространство ― это наша способность видеть (воспринимать) два (или несколько) предмета в одно и то же время. Время ― это наша способность видеть (воспринимать) два (или несколько) предмета на одном и том же месте. Для пространственных впечатлений необходимым условием является то, что мы называем материей, для впечатлений во времени таким условием является движение.

— Александр Гольденвейзер, «Вблизи Толстого», 1909

Время и пространство ― определяющие параметры существования мира и основополагающие формы человеческого опыта. Современный обыденный разум руководствуется в своей практической деятельности абстракциями «время» и «пространство». Пространство понимается как трехмерная, геометрическая, равно протяжимая форма, которую можно разделять на соизмеримые отрезки. Время мыслится в качестве чистой длительности, необратимой последовательности протекания событий из прошлого через настоящее в будущее. Время и пространство объективны, их качества независимы от наполняющей их материи. Все сложности, которые возникли перед науками в понимании времени и пространства в связи с теорией относительности, физикой микрочастиц, с психологией восприятия, прошли мимо сознания большинства историков, никак, по сути дела, не отразившись на их традиционном отношении к этим категориям.

— Арон Гуревич, «Категории средневековой культуры», 1972

Поэтому в конечном счете пространство и время совпадают, т. е. время и пространство ― это практически одно и то же, так как время ― это развитие живого, а развитие ― это увеличение объема с изменением функций его частей. В этом смысле Время ― это живое, вернее, сверхживое, поскольку энергетическая основа движения времени есть шаровая пульсация живой материи, типа «сердце». В этом смысле смерть есть распадение времени на составляющие его живую и неживую материи, т. е. прекращение их взаимодействия…»

— Михаил Анчаров, «Как Птица Гаруда», 1989

Однако представления, касающиеся сплошной материи и невозможности появления пустоты, можно встретить и у философов более ранней, ионийской школы. Согласно Эмпедоклу (ок.490-430 гг. до н.э.), корни всего сущего не допускают пустого пространства: «Нет во вселенной нигде ни излишка, ни места пустого». Вакуум противоречил картине мира, разработанной Аристотелем. Пространство определялось великим мыслителем как граница окружающего тела относительно окружаемого, поэтому «пустое пространство было бы абсурдом, так как здесь «окружающее» ничего не окружает». Кроме того, одним из основных элементов аристотелевой физики были качества предметов, воспринимаемые нами через ощущения: белое, черное, холодное и т.п.

— Василий Борисов, «Изобретение, давшее дорогу открытиям», 2003

В психологии

Отпавший от божественного единства природный мир является как хаос разрозненных элементов. Множественность распавшихся элементов, чуждых друг другу, непроницаемых друг для друга, выражается в реальном пространстве. Реальное пространство не состоит только в форме протяженности ― такую форму имеет всякое бытие для другого, всякое представление, протяженным или пространственным в этом смысле, то есть формально, является все содержание даже внутреннего психического мира, когда мы его конкретно представляем; но это пространство есть только идеальное, не полагающее никакой постоянной и самостоятельной границы для нашего действия; реальное же пространство или внешность необходимо происходит из распадения и взаимного отчуждения всего существующего, в силу которого каждое существо во всех других имеет постоянную и принудительную границу своих действий. В этом состоянии внешности каждое единичное существо, каждый элемент исключается или выталкивается всеми другими и, сопротивляясь этому внешнему действию, занимает некоторое определенное место, которое и стремится сохранить исключительно за собою, обнаруживая силу косности и непроницаемости. <...> Постепенное осуществление этого стремления, постепенная реализация идеального всеединства составляет смысл и цель мирового процесса. Как под божественным порядком все вечно есть абсолютный организм, так по закону природного бытия все постепенно становится таким организмом во времени. Например, во сне мы, несомненно, представляем себя в известном пространстве, и все, что во сне совершается, все образы и картины сновидений представляются в пространственной форме.

— Владимир Соловьёв, «Чтения о Богочеловечестве», 1878

Упоение славы… Полусвет рабочей комнаты, восторгом бьющееся сердце и упоение рождающихся слов… Девушка с белыми ромашками, стремительно вошедшая из света прихожей в его темную комнату, в его жизнь… Все это сны… Качается телега… Сбоку идет мужик в картузе, надвинутом на глаза: две тысячи лет он шагает сбоку телеги… Вот оно, раскрытое в лунной мгле, бесконечное пространство времени… Из темноты веков надвигаются тени, слышно, ― скрипят телеги, черными колеями бороздят мир.

— Алексей Толстой, «Хождение по мукам» (Книга первая. Сестры), 1922

Лишь только группа, выйдя из сада на площадь, поднялась на обширный царящий над площадью каменный помост, Пилат, оглядываясь сквозь прищуренные веки, разобрался в обстановке. То пространство, которое он только что прошёл, то есть пространство от дворцовой стены до помоста, было пусто, но зато впереди себя Пилат площади уже не увидел ― её съела толпа. Она залила бы и самый помост, и то очищенное пространство, если бы тройной ряд себастийских солдат по левую руку Пилата и солдат итурейской вспомогательной когорты по правую ― не держал её.

— Михаил Булгаков, «Мастер и Маргарита» (часть I), 1940

	Наблюдение и есть тот процесс, посредством которого связаны пространство и время.
	— Лидия Обухова, «Лилит», 1966

Мама моя не могла постичь, почему переночевав, мы, вместо отдыха на всем готовом под нашими столетними соснами, наутро уходили куда-то далеко с рюкзаками, в которых, кроме еды, надо было нести еще и питьевую воду. Помимо стремления расширить физическое пространство, мое выросшее на асфальте поколение стремилось в какой-то форме открыть для себя природу, причем не столько то, что мы называли «красоты», но прежде всего нетронутую природу средней полосы.

— Ревекка Фрумкина, «О нас – наискосок», 1995

Я полюбил привкус риска, и тепло от печурки в блиндаже после целого дня в поле, и мгновенную близость с людьми, над головами которых свистят те же пули… Чем ближе к переднему краю, тем эта близость больше. Обходя штабы полков, я прямо шел в батальоны. Если нельзя днем, то ночью – но в батальоны и роты… И постепенно складывалось пространство свободы. Роль солдата трофейной команды, прикомандированного к редакции и попавшего в систему политотдела, была довольно нелепой и под Сталинградом просто жалкой. Но к декабрю я уже твердо знал, как жить. Практически никто мной не руководил. Раз в две недели я приезжал в редакцию (помыться в тыловой баньке). <...> Хватало таких батальонов и батарей, где меня полюбили. За что? За мои статейки? Или за то, что мог пересказать фельетон из «Красной звезды»? Или жил во мне тогда дух, общий со всей передовой, и Гарин и другие этот дух во мне чувствовали? И охотнее разговаривали со мной, чем с местными политработниками – официальными носителями идеи войны? Не знаю, что важнее. Но пространство свободы было выстроено. Я не сумел бы этого сделать, если бы сознательно поставил себе цель.

— Григорий Померанц. «Записки гадкого утёнка», 1998

В науке

	Человечество не останется вечно на земле, но в погоне за светом и пространством сначала робко проникнет за пределы атмосферы, а затем завоюет себе все околосолнечное пространство.
	— «Константин Циолковский», из письма, 1909

Термины «пространство» и «время» являются не только смутными образными указаниями на безграничную пустоту и вечно катящийся поток, но означают также точную количественную систему отсчёта расстояний и временны́х промежутков. Первым великим открытием Эйнштейна и было указание на то, что существует много систем отсчёта, — много возможных сетей пространства и времени, — совершенно подобных одна другой. Ни одна из них не может быть выделена, как более правильная. Ни одна из сетей не может быть преимущественно перед другой отожествлена с теми лесами, которые служили при сооружении мира. И все же одна из них представляется нам, как действительное пространство и время нашего опыта; и мы отшатываемся от других равноценных сетей, которые кажутся нам искусственными системами, где расстояние и продолжительность перемешаны необыкновенным образом. Где причина этого дурного выбора? Она определяется не какой-либо особенностью сети: она определяется некоторой особенностью в нас — тем фактом, что наше существование связано с определенной планетой и наше движение есть движение этой планеты. Природа представляет бесконечный выбор сетей; мы выбираем одну, в которой мы и наши маленькие земные интересы занимают наиболее выдающееся положение. Наши зловредные геоцентрические навыки проявляются, все еще неподозреваемые, побуждая нас настаивать на этой земной пространственно-временной сети, которая в общем плане природы отнюдь не превосходит другие.

— Артур Эддингтон, «Теория относительности и её влияние на научную мысль», 1922

	Не говори о больших пространствах. Приучись овладевать малым пространством и малым временем.
	— Алексей Гастев, «Время», 1923

Время можно измерить, как пространство, путем расчёта. Напр. ― в природе чем короче волна, тем она чаще ― и наоб<орот>, т. е. «пространство времени» имеет границу, и чтобы вместить пульсацию частоты порядка световой, то длина волны должна резко сократиться. Время прямо указывает, что оно «объемное», что длина, частота и время волн должны находиться в «обратно пропорцион<альных>» отношениях, чтобы наилучше и вместе предельно использовать данный «объем времени».

— Андрей Платонов, «Записные книжки», 1928-1944

Итак, мыслимы различные геометрии, и им соответствуют различные числовые системы. Но тогда естественно спросить, которая же из геометрий, и, в частности, которое же из представлений о геометрической прямой, описывает реальное физическое пространство и, в частности, реальную физическую прямую. Здесь надо отчётливо понимать, что геометрическое описание физической реальности возможно только с известной степенью приблизительности. Так, планету Земля можно описать как шар, как эллипсоид и как геоид: и первое, и второе, и даже третье описания приблизительны, хотя точность их возрастает (но не надо думать, что чем точность выше, тем описание лучше: подлинную революцию произвело именно представление о Земле как о шаре и, скорее всего, это представление навсегда останется «самым главным»). При не слишком больших и не слишком малых (по сравнению с размером человека) пространственных размерах физическое пространство с достаточной точностью описывается обычной геометрией Евклида. При значительном увеличении или, напротив, уменьшении размеров эта точность начинает расшатываться. О том, как устроено физическое пространство в очень большом и в очень малом, мы знаем ещё недостаточно. По-видимому, общепринятой является точка зрения, что пространство в целом конечно. Луч света, направленный из некоторой точки такого пространства в какую-либо сторону, вернётся в ту же точку с другой стороны (да и это верно со множеством оговорок). Не исключено, что два астрономических объекта, видимых на небе в разных местах, суть один и тот же объект, видимый с разных сторон. В одном из рассказов Уэллса герой рассказа, Готфрид Платтнер, совершив путешествие в четвёртое измерение, возвращается на Землю зеркально отражённым ― нельзя исключить такой результат и при путешествии в пределах окружающего нас трёхмерного физического пространства. Описанное парадоксальное явление (а именно, зеркальное отражение при перемещении) непременно присутствует в так называемых неориентируемых пространствах, а наше физическое пространство, может статься, как раз и является неориентируемым. Итак, мы мало знаем, как ведёт себя пространство в удалённых от нас районах. Мы мало (хотя, конечно, очень много по сравнению с прошлым веком) знаем и о микромире. Одна из серьёзно обсуждаемых гипотез, лежащая в основе так называемой теории квантования пространства-времени, состоит, например, в том, что временные и пространственные промежутки не дробимы неограниченно, а что, напротив, существует минимальный возможный для таких промежутков конечный размер.

— Владимир Успенский, «Нестандартный анализ», 2002

Вообразим, отвлекаясь от реальности, что мы живём в совершенно конкретном трёхмерном Евклидовом Пространстве (мы опять употребляем прописные буквы, чтобы подчеркнуть уникальность этого пространства). Конечно, его нельзя определить никаким числом аксиом, а только ― «указав пальцем». С другой стороны, существуют многочисленные системы аксиом (наиболее известная из них принадлежит Гильберту), определяющих это пространство «с точностью до изоморфизма». Взятый в кавычки фразеологизм означает, что система аксиом определяет целый класс изоморфных между собой пространств, а наше «реальное» Евклидово Пространство ― одно из них.

— Владимир Успенский, «Семь размышлений на темы философии математики», 2002

Остановимся несколько подробнее на современных физических обоснованиях трехмерности нашего пространства, в котором мы живем. Почему же все-таки наше физическое пространство трехмерно? Физики давно поняли, что здесь кроется какая-то загадка, тайна. Австрийский физик и философ Э. Мах (1838-1916) в своей работе поставил вопрос: «Почему пространство трехмерно?» Заметим, что Э. Мах вовсе не считал пространство жестко трехмерным. Он писал: «Поскольку атомы и молекулы по своей природе не могут быть даны нашим чувствам, мы не имеем никакого права мыслить обязательно эти вещи в отношениях, соответствующих евклидову трехмерному пространству. «Нечувствительные» вещи не должны быть обязательно представлены в нашем чувственном пространстве трех измерений. Таким образом я пришел к мысли об аналогах пространства различного числа измерений». Согласно современным представлениям физическая модель трехмерного пространства, строго говоря, относится к объектам, которые можно представить материальной точкой. Рассмотрим, что было бы, если бы пространство имело число измерений, отличное от трех.

— Владимир Горбачёв, «Концепции современного естествознания», 2003

В географии и экономике

Все сие пространство земли разсекается на три части большими двумя реками: Обью и Енисеем, протекающими в длину всея губернии от юга к северу, <которые>, соединяяся с другими большими реками, как то: с Иртышем, Тоболом, Кеттою, Чулимою, Омью, Турою, Тунгузкою и др., омывают большую часть городов, открывая им легкий путь к внутреннему торгу, который, однако же, весьма мал по причине малаго населения и образа жизни жителей. Внешне истечение менее свободно, ибо от Уральскаго хребта, Сибирь от Европы отделяющего, все реки течение имеют внутрь Сибири и, впадая в Ледовитое море, воспрещают иметь водяное сообщение, и все, что вывозится из Сибири, вывозят гужом на пространстве пятисот верст. Перевоз весьма дорогой и затруднительный для товаров тяжеловесных и громостных. По сей причине многие вещи, которые бы для Сибири источником могли быть богатства, как то: лес, хлеб всякого рода, рыба в реках с избытком, икра, соленое мясо и другия многия вещи, остаются мертвыми без рачения и удобрения в земле, их родившей.

— Александр Радищев, «Описание Тобольского наместничества», 1791

В литературе

Что же поведал нам Гоголь о России? Прежде всего она для него — синоним чего-то необъятного, беспредельного, «неизмеримая русская земля». Но беспредельное — не содержание, а форма национального существования. Чтобы найти Россию, надо преодолеть пространство, наполнить творческой деятельностью её безграничный простор. В поэзии Гоголя мы находим человека в борьбе с пространством. В этом — основная её стихия, глубоко национальный её источник.

— Евгений Трубецкой, из статьи «Гоголь и Россия», 1910

Успокоить себя, что все это будет не скоро, через десять медлительных оборотов времён, и потрясающе обмануться, потому что ― ― не повторяемый, никогда еще не услышанный, притягательный звук, все-таки… ― грянет!!.. Тогда: ― наскоро вставив голые ноги в кальсоны (нет, какие кальсоны: лучше так себе, без кальсон!) ― или даже в исподней сорочке, с перекошенным, совершенно белым лицом ― да, да, да! ― выпрыгнуть из разогретой постели и протопать босыми ногами в полное тайны пространство: в чернеющий коридор; мчаться и мчаться ― стрелою: к неповторному звуку, натыкаясь на слуг и грудью вбирая особенный запах: смесь дыма, гари и газа с… еще кое-чем, что ужасней и гари, и газа, и дыма.

— Андрей Белый, «Петербург», 1914

Заррин-Тадж стала жить кочевницей. Она доила верблюдиц и коз, считала овец и доставала воду из колодцев на такыре ― по сто и по двести бурдюков в день. Больше она никогда не видела птиц и забыла, как шумит ветер в древесных листьях. Но время молодости идет медленно. Еще долго тело персиянки томилось жизнью, точно непрестанно готовое к счастью. Когда овцы начинали худеть или дохнуть от бестравия, Атах-баба велел снимать кибитку, собирать в узлы домашнее добро и уходить в дальнейшее безлюдие, где земля свежее и еще стоит нетронутой бедная трава. Весь небольшой род снимался с обжитого места и шел через горячий такыр в направлении одинакового пустого пространства.

— Андрей Платонов, «Такыр», 1934

Алданов, несмотря на последовательность, в повествовании всегда соблюдаемую, на неизменное наличие действия, пересказу не поддается, ― по той же причине, почему голосом можно передать мелодию, но никак не полифонию. Оба чувствуют время гораздо сильнее и непосредственнее, нежели пространство ― в противоположность Бунину, наименее «временному», наиболее «пространственному» из новых русских писателей, ― но во времени Сирин очерчивает эпизод, Алданов ― целую полосу его, не ограничиваясь одной сюжетной линией.

— Георгий Адамович, «Алданов», 1955

Я люблю Москву за то, что не люблю ее ― больше ее, увы, любить не за что: лишь за то, что нет в ней памятных мест моего прошлого. Этот роман ― моя манипуляция с пространством, по которому тосковал Бродский: Сжимая пространство до образа мест, где я пресмыкался от боли… И от унижения, хотя это и есть главная боль ― самая невыносимая. Жизнь, которая звалась Ленинград, кончилась, и я ставлю ей фанерное надгробие и грошовую свечу. И ноги моей больше не будет на этой могиле ― клянусь честью! Я стою на мосту между прошлым и будущим, я не стану соляным столпом, как Лотова жена ― мне не на что оглядываться, но и смотреть вперед нет ни сил, ни желания.

— Владимир Соловьев, «Три еврея, или Утешение в слезах», 1998

Все это давление запретов не могло не привести к тому фаллическому взрыву эротики, который произошел и происходит на наших глазах. Но меньше всего в этом процессе можно обвинять последствие ― то есть писателя и художника. Рухнул железный занавес между сознанием и подсознанием общества, и его падение коснулось каждого из нас. Секс стал таким же проводником в пространство свободы, как плюрализм, партии и, наконец, деньги. Но только Эрос уводит нас так далеко и глубоко, на самый край бытия… Что же оставалось делать писателю? Оставалось только одно ― пуститься в пространство изнанки жизни. Вот и нашлось наконец дело для писателя: «пуститься в пространство изнанки жизни». Чем не вторая древнейшая профессия, прошу простить, если сравнение грубовато. Платят нынче за это хорошо: что за живой товар, что за книги «на темы низа».

— Григорий Бакланов, «Жизнь, подаренная дважды», 1999

	Вы верите, что мир существует по неким правилам, что в нем имеется смысл и порядок. А я давно понял: жизнь есть не что иное как хаос. Нет в ней вовсе никакого порядка, и правил тоже нет. Собственные правила — это не желание обустроить все мироздание, а попытка хоть как-то организовать пространство, находящееся от тебя в непосредственной близости.
	— Борис Акунин, «Приключения Эраста Фандорина», начало 2000-х

В архитектуре

	Словно совсем не касаясь земли, подымаются готические соборы в необузданном «вертикализме», огромные и все-таки нетяжелые, над городами, растворяясь в пространстве, свободно вырастая, как растение... <...> Большие готические стеклянные окна образуют стены, которые не являются стенами, они ограничивают пространство церкви, но в то же время образуют связь с неограниченным мировым пространством.
	— Макс Дворжак, до 1914

В искусстве

Для того, чтобы успешно строить, первое условие ― искренний пиетет к трем измерениям пространства ― смотреть на них не как на обузу и несчастную случайность, а как на Богом данный дворец. В самом деле: что вы скажете о неблагодарном госте, который живет за счет хозяина, пользуется его гостеприимством, а между тем в душе презирает его и только и думает о том, как бы его перехитрить. Строить можно только во имя «трех измерений», так как они есть условие всякого зодчества. Вот почему архитектор должен быть хорошим домоседом, а символисты были плохими зодчими. Строить ― значит бороться с пустотой, гипнотизировать пространство. Хорошая стрела готической колокольни ― злая, потому что весь ее смысл ― уколоть небо, попрекнуть его тем, что оно пусто.

— Осип Мандельштам, «Утро акмеизма», 1912

Почему Афродита Праксителя на Книде, а его же Эрос не подле своей матери, а в Феспиях? Антипатр Сидонский отвечает: «таковых божеств изваял Пракситель, каждого в другой земле, чтобы все сущее не было сожжено двойным огнем». Этот ответ, данный в заключительном дистихе, подготовлен в двух предыдущих дистихах «огненными» метафорами: Афродита Книдская «зажжёт и камень», Эрос Феспийский «заронит огонь не то что в камень, а хоть в хладный адамант». Ни для какой характеристики конкретного облика обоих статуй эти метафоры не оставляют места. Зато ими обоснован изысканный логический ход: именно сходство выступает как мотив разделения в пространстве, т. е. некоторого вида несходства.

— Сергей Аверинцев, «Риторика и истоки европейской культурной традиции», 1995

Любопытно и здесь привлечь для сравнения «Анчар» — стихотворение, в котором наглядность и пространственность (вширь!) для поэта важнее всего. В «Анчаре» перед взглядом читателя проходит такая последовательность образов. Сперва: пустыня-вселенная — анчар посреди нее — его ветви и корни — его кора с проступающими каплями ядовитой смолы (постепенное сужение поля зрения). Затем: ни птиц, ни зверей вокруг анчара — ветер и тучи над пустыней — мир людей по ту сторону пустыни (постепенное расширение поля зрения). Короткая кульминация — путь человека пересекает пустыню к анчару и обратно. И концовка: яд в руках принесшего — лицо принесшего — тело на лыках — князь над телом — княжьи стрелы, разлетающиеся во все концы света (опять постепенное расширение поля зрения — до последних «пределов»). Именно такими чередованиями «общих планов» и «крупных планов» обычно организовывается пространство в поэтических текстах; Эйзенштейн блестяще сопоставлял это с кинематографическим монтажом.

— Михаил Гаспаров, Снова тучи надо мною...» Методика анализа, 1998

В онтологическом плане существуют три основных ступени красоты: • абсолютная божественная красота, истинно (или сущностно) прекрасное; • красота небесных существ ― чинов небесной иерархии; • красота предметов и явлений материального мира, видимые красоты. Возведением от одной ступени красоты к другой и занимался Феофан Грек. Все его образы созданы в усилиях добиться совершенства в пределах одного типа ― красоты внутри нас, она как свет ― такой красоты и чистоты форм не знали ещё в Европе. Феофановским образам требуется развитое пространство, причём не просто то реальное физическое пространство, в котором существуют все без исключения образы, но и пространство внутри самой композиции. Это очень специфическое, иррациональное пространство, которое он создаёт как атмосферу, окружающую образ и не имеющую чётко очерченных границ… Оно не является определённым и объективным, его трансцендентный характер очевиден. У Феофана персонаж не бытует в своём пространстве, но создаёт его своими формами.

— Светлана Еремеева. Лекции по истории искусства, 1999

В византийском понимании этого входа мы видим в куполе пространство абсолютно запредельное миру посюстороннему. Ренессанс начинает экспериментировать с этим пределом. Сначала создается «небо, <которое> мы можем созерцать, но не можем в него вступить», а затем, в декорациях купола церкви Сан Джовани Эванджелиста Корреджо, граница между двумя мирами исчезает вовсе ― зримое чувство Богоявления предстает <...> как совершенно реальное». Заметим, что в барокко ворвавшиеся в наш мир из «небес» фигуры святых предстают уже не как живописная иллюзия, но как трехмерная реальность скульптуры. Граница между миром иным и нашим теряются, они превращаются в единое мистически-реальное пространство.

— Григорий Ревзин, «Очерки по философии архитектурной формы», 2002

В поэзии

Я едва ли ошибусь, если скажу, что среди актёров существует два различных представления о сцене, на которой они проводят бόльшую часть своей жизни. Для одних — это простое пространство. Время от времени оно заполняется актёрами, рабочими, декорацией и бутафорией. Для них всё, что появляется на сцене, видимо и слышимо. Другие знают, что это не так. Они иначе переживают сцену. Для них это маленькое пространство — целый мир, насыщенный атмосферой, такой сильной и притягательной, что они нелегко могут расстаться с ней и часто проводят в театре больше времени, чем это нужно, до и после спектакля.

— Михаил Чехов, 1930-е

В стихах

	Отцвели — о, давно! — отцвели орхидеи, мимозы, Сновиденья нагретых и душных и влажных теплиц. И в пространстве, застывшем, как мертвенный цвет туберозы, Чуть скользят очертанья поблёкших разлюбленных лиц.
	— Константин Бальмонт, «Отцвели», 1899

	Он верит в вес, он чтит пространство, Он нежно любит матерьял. Он вещества не укорял За медленность и постоянство.
	— Сергей Городецкий, «Он верит в вес, он чтит пространство…» (О.Э.Мандельштаму), 1913

	Пустое пространство ― как проблеск лица, гуляешь во всех дворах ты. Да здравствуешь ты не с того конца и время с бухты-барахты. Пространство ― как проблеск чужого лица с куском размалеванной плахты. Тяни за конец, и не будет конца.
	— Сергей Петров, «Здравица», 1936

	И там, в автомобильном гуде, Там, в разноликой суете, Пространство распинали люди На этом уличном кресте. И, одержим каким-то трансом, Я услыхал в секунду ту, Как изможденное пространство Оплакивало пустоту.
	— Иван Елагин, «Из углового окна», 1960

	Никакой головы. Ничего. Беспощадно метет метелка, Полнолунным светом звеня, Выметая в пространство меня.
	— Ирина Одоевцева, «Вот палач отрубил мне голову...» (из цикла «Стихи, написанные во время болезни»), 1961

	Один я прохожу огромный мост, всё большее пространство оставляя там, за собой, где тянутся плоты запорошённых первым снегом бревен.
	— Леонид Аронзон, «Охта», 1963

	Прощайте, Альберт Эйнштейн, мудрец. Ваш не успев осмотреть дворец, в Вашей державе слагаю скит: Время ― волна, а Пространство ― кит.
	— Иосиф Бродский, «Письмо в бутылке», 1964

	По тропке робкой и укромной проходит царствие мое. В пространство, словно в ум огромный, едва вместилось бытие.
	— Сергей Петров, «По тропке робкой и укромной...», 1964

	Отказом от скорбного перечня ― жест большой широты в крохоборе! ― сжимая пространство до образа мест, где я пресмыкался от боли...
	— Иосиф Бродский, «Отказом от скорбного перечня — жест...», 1967

	Кончается время, как дождь проливной, на разные плачет лады. Печаль возникает из персти земной, а горе ― из желтой воды. Ты желтую воду ковшом зачерпни, когда в городах умирают огни, в пещере измученный прячется волк и рвется пространство, как шёлк.
	— Светлана Кекова, «Кончается время, как дождь проливной...», 1980-е

	Открылись такие ножницы меж временем и пространством, что я превзошел возможности всякого самозванства ― смыкая собой предметы, я стал средой обитания зрения всей планеты. Трепетание, трепетание…
	— Алексей Парщиков, «Землетрясение в бухте Цэ», 1986

	Коли так, гедонист, латинист, в дебрях северных мерзнувший эллин, жизнь свою, как исписанный лист, в пламя бросивший, ― будь беспределен, повсеместен, почти уловим мыслью вслух, как иной небожитель. Не сказать «херувим, серафим», но ― трёхмерных пространств нарушитель.
	— Иосиф Бродский, «Памяти Геннадия Шмакова», 1989

	Но небо ― купол, а не потолок. Ты, занятый работою поденной, не угадал, в какое время дня пространство будет отдано в залог.
	— Светлана Кекова, «Сон», 1999

В кинематографе и на эстраде

	Ты думаешь, квантовая физика — это ответ? Какая польза для меня, например, знать, что время и пространство — это одно и то же? Это что же, я спрошу у кого-нибудь: «Сколько времени?», а он ответит мне: «Шесть миль».
	— из кинофильма «Кое-что ещё», 2003

См. также

• Евклидово пространство
• Пространство в физике
• Космическое пространство
• Вселенная
• Пространство-время
• Пространство Фридмана
• Теория относительности
• Архитектура
• Перспектива
• Симметрия
• Будущее
• «Осколки пространства»