Юрий Иосифович Коваль
Ю́рий Ио́сифович Кова́ль (1938 — 1995) — советский и российский писатель и поэт, а также художник, скульптор и автор-исполнитель песен собственного сочинения. Наибольшую известность Юрий Коваль имеет как детский писатель, сценарист мультфильмов и фильмов для детей.
Юрий Коваль | |
Статья в Википедии |
Цитаты из повестей и рассказов
править— Это верно, дядь, — зашептал Генка. — Земля молнию из человека обратно высасывает. | |
— Юрий Коваль, «Гроза над картофельным полем», 1974 |
Дёргался директор, метался под одеялом. | |
— из повести «Недопёсок», 1975 |
― Стрелял? Шурка кивнул: ― Утицу. | |
— «У Кривой сосны», 1979 |
Подходя к лесу, я вдруг заприметил Женьку. Он шел впереди меня шагов за сорок. Как-то получилось, что меня заслонили кусты, когда он оглянулся. Осмотревшись тревожно, не заметив меня, он вдруг наклонился и спрятал что-то под ольховый куст, закидал пожухшими ветками. Выпрямился, огляделся, опять не заметил меня и ушел по тропе в лес. Я подождал немного и пошел следом. Под ольховый куст не заглянув, я вошёл в лес и, метров пройдя с полторы сотни, увидел сруб в три венца. Начат был венец четвёртый. Внутри сруба, облокотясь на бревно, стоял Женька в свитере и помпоне. | |
— «Четвёртый венец», 1980 |
Подсадные утки жили у Булыги в сарае, в соломенном закутке. И как только я сунулся туда, заорали, оглашенные, стали носиться под ногами, хлопать крыльями. Я поймал подсадную, засунул её в кошёлку-плетёнку и побежал краем леса к болоту, к шалашу. Утка тяжело переваливалась в садке, крякала под самым локтем, а под ногами на все лады пели-трещали лужицы, схваченные утренним льдом. По клюквенной тропке, вдоль неглубокой канавы, я бежал к Кузяевскому болоту. В темноте ещё я был на месте. Высадил подсадную на воду и спрятался в шалаше под старой ёлкой, вышедшей из лесу к болоту. Стало светать, чуть-чуть, еле-еле. Низом потянул ветерок, как раз забрался под полушубок, в раструбы сапог, и скоро я так замерз, будто всю ночь проспал в весеннем лесу, без костра. Откуда-то близко, с берёзовой вырубки, потянулся в тишине таинственный шипящий звук, и резкий и плавный одновременно: «Чу-фффффф! Чу-фффффф-ышш…» Это заиграл первый тетерев. Даже не заиграл, а только попробовал, только показал: здесь, мол, я. Но уже отозвался ему другой ― понёсся с берёзовой вырубки весенний тетеревиный клич: «Чу-фффыышшш!..» И будто подхлестнули тетерева мою подсадную. До этого она всё молчала и охорашивалась, плескалась в воде, а тут развернулась к лесу, подняла голову и так закричала, что у меня сердце оборвалось: «Кра-кра-кра!..» Как от удара рассыпалась ночная тишина ― забурлили, забормотали тетерева-косачи, так забурлили, будто в их чёрных горлах собрались все весенние ручьи. Заблеяли воздушные барашки-бекасы, ныряя с одной волны ветра на другую, а на дальнем, недоступном болоте в серебряные и медные трубы переливчато заиграли-закурлыкали журавли. И с журавлиной песней выкатилось из туманной пелены солнце и ещё прибавило звону. Огненная стрела просвистела в небе, рассекла его серое дно, и зашевелились-зашуршали болотные кочки, лопнула плёнка льда в луже, крикнула выпь, а в бочаге, под самым шалашом, гулко бухнула щука. Бум!..― грохнуло невдалеке, там, на Блюдечкею[1] | |
— «Лесник Булыга», 1985 |
Мигом отдали хозяину трешку, мигом добавили еще рубль, мигом связали удочки и покидали в мешок подлещиков. И вот мы уже бежали на автобус. Маленькая беленькая собачонка бежала за нами. Автобус мчался по шоссе, мы бежали вдоль дороги. И нам, и автобусу надо было сойтись в одной точке, у которой уже толпился народ. Эта точка называлась «Карманово». Автобус все-таки нас опередил. Он уже стоял, а мы еще бежали, но шофер-добряк видел нас, бегущих, и не торопился отъехать. Мы добежали, мы ввалились в автобус, мы сбросили рюкзаки, мы уселись на эти особенные автобусные диванчики, мы устроились, и все пассажиры устроились, и мы могли уже ехать. Шофер почему-то медлил. Может быть, он прикуривал? Я глянул в открытую дверь автобуса и увидел на улице, на обочине шоссе, маленькую беленькую собачонку, чью породу так верно определил Боря. Она смотрела в автобус, шофер медлил или прикуривал. Мы уже сбросили рюкзаки и сидели на особенных автобусных диванчиках. Мы отирали мгновенный пот. Боря уже не спешил, он не опоздал. Шофер все прикуривал. Собачонка смотрела в автобус, на меня. Просто так, от нечего делать, по-лентяйски я сделал губами тот самый немыслимый и беспардонный звук, то самое «пцупцу», о котором я уже рассказывал. Маленькая беленькая собачонка ринулась в автобус, мигом спряталась под тот особенный автобусный диванчик, на котором сидел я, и затаилась у моих ног. Пассажиры автобуса заметили это, но сделали вид, что ничего не заметили. Шофер прикурил, двери закрылись, и мы поехали.[3] | |
— «От Красных ворот», 1990 |
Цитаты из мемуаров
править― Нельзя бояться крови, ― продолжал Корней Иванович. ― Кровь ― это естественно. Смотрите, как она выдавливает мою кровь, поверьте, мне это безразлично. | |
— «Слушай, дерево», 1993 |
Совсем еще недавно в Москве на Рождественском бульваре жил Борис Викторович Шергин. Белобородый, в синем стареньком костюме, сидел он на своей железной кровати, закуривал папироску «Север» и ласково расспрашивал гостя: | |
— «Веселье сердечное», 1993 |
Цитаты из интервью с Соколовым-Микитовым
правитьС Иваном Сергеевичем Соколовым-Микитовым познакомиться я никогда в жизни и не мечтал. Для меня это был писатель из давних времен, вроде Мамина-Сибиряка <или Мельникова-Печерского>. С детских лет я знал и любил его книги, но все-таки даже фамилию произносил неверно: Мики́тов вместо Микито́в. Но вот случилось так, что я лишился постоянной работы в штате одного из полутолстых журналов, сделался, как тогда говорили, «вольным стрелком» и искал любых литературных заработков. <...> | |
— «На барсучьих правах», 1981 |
Мы вошли и увидели Соколова-Микитова. Он сидел в кресле почти напротив двери, а справа от двери стоял низенький диванчик, на котором мы и устроились. Пока знакомились, пока Иван Сергеевич радовался, что оказался в обществе двух Лидий, я мельком огляделся и понял, что в комнате очень темно. Глухие тяжелые портьеры закрывали окно от дневного света. Мелкие предметы рассмотреть было трудно, и я вперился в хозяина. Так бывало и потом, когда я приходил к нему. Я не успевал рассмотреть комнату, а глядел на Ивана Сергеевича. Он притягивал взор и насыщал его. Разглядывать какие-нибудь предметы было уже нелюбопытно. В тот первый день я увидел Ивана Сергеевича таким, каким видел и во все остальные наши встречи. Он был в глухом темном халате, в ярких противоестественной зелени защитных очках, в берете, таком же темном, как халат. Сидящий на его голове не слишком франтовато, берет этот выглядел академически, профессорски. По форме он не являлся беретом, а двигался от берета по направлению к шапочке кардинала. И халат казался особым. Он был толст, как пальто. Я сразу понял, что таких халатов больше нет на свете.[4] | |
— «На барсучьих правах», 1981 |
Иван Сергеевич был человек особенный. Однако объяснить эту особенность, рассказать, в чем ее смысл, представляется очень трудным. Высокая нравственная чистота, абсолютная цельность и правдивость ― все эти черты, конечно, свойственны были Соколову-Микитову, но все это лишь дополнение к тому главному, чем обладал он. Попросту сказать, Иван Сергеевич был из тех людей, которых раньше на Руси называли святыми. Человек, обладавший не слишком чистой совестью, не мог явиться перед ним. И в те дни, когда я встречался с ним, и сейчас, в памяти, Иван Сергеевич был для меня всегда ориентир души, к его светлому образу прибегаю я, когда одолевают сомнения и утраты. Таким был Иван Сергеевич для всех окружавших его людей ― святым, благословения которого жаждут.[4] | |
— Юрий Коваль, «На барсучьих правах», 1981 |
А вот как ходил под руку через улицу с Иваном Сергеевичем ― помню. Я гордился этим, я счастлив был, что моя рука ему пригодилась. И всё-таки дело не в этом. Не знаю, как объяснить, но, опираясь на мою руку, это он помогал мне, придавал мне силы. Такое чувство я испытывал, только когда шёл рядом с Соколовым-Микитовым. Сейчас испытываю его редко, очень редко, только когда случаются счастливые дни рядом с Арсением Александровичем Тарковским.[4] | |
— «На барсучьих правах», 1981 |
Цитаты из поэзии, песен и фильмов
править— «Диктант», 1960-е |
— Станция «Лось», 1966 |
— «Слоны на Луне», 1968 |
Юрий Коваль о себе и своём творчестве
правитьОднажды я решился прочитать Ивану Сергеевичу свои детские <для детей написанные> рассказы. Он охотно согласился послушать. Я начал читать: | |
— «На барсучьих правах», 1981 |
Если начать с самого начала… Я вот точно этот момент не припомню, но, кажется, когда я оторвался от груди матери, сразу решил: буду писателем. Цель была единственная: писатель не ходит на службу, он сидит дома и пишет. Писатель для меня не тот, кто сидит – тюк-тюк-тюк, словечко к словечку. Это графоман называется. Писатель — это определённый строй души, это особая работа. Писатель — это, в сущности, художник. Я, в данном случае, выбираю материал — слово. Вот хотя не откажусь и от акварели. Есть люди, которые рождаются с этим ощущением, но потом ему изменяют. Таких людей мы знаем и среди литераторов, и среди художников. Вот я в классе учился с такими, в школе они писали стихи. А потом — вдруг! — пырк — пырк! — денег не хватило, платят мало. Это уже не то. Дело не в том, что плохой человек оказался. Но это не художник! Потому что оплата художнику — его произведения.[7] | |
— Юрий Коваль, «Что мне нравится в чёрных лебедях», 1994 |
Я никогда не писал для детей. Но всегда получалось – для детей. И сейчас я пишу роман новый, там встречаются такие слова, о которых, ну, никак нельзя сказать, что это слова из детского лексикона. И всё равно я обречён на то — хоть тресни! — это будет называться произведением для детей. Это рок мой. Я никакой не детский писатель. Я — писатель! Я не пишу нарочно для детей, я пишу для людей. Ну, чтобы быть понятным: я обожаю детей, люблю тютькать, нянчить, кормить — всё делать, что полагается делать с детьми.[7] | |
— Юрий Коваль, «Что мне нравится в чёрных лебедях», 1994 |
Сюжеты моих книг впрямую связаны с моей биографией. Конечно, не так впрямую, как фотография, а как переживания художника. Вот «Недопёсок». Действительно, есть у меня друг Вадим. Одно время он работал на звероферме бригадиром. Приехали мы его навестить. Я впервые оказался на звероферме, любопытно было посмотреть. Посмотрели. Вадим мне сказал: «А вот песец ручной, Маркиз называется. Хочешь, достану?» Виктор Усков, который был при этом, наш друг-фотограф, говорит: «Давай я тебя сниму с песцом на память». – «Да ну его, вонючий». — «Возьми, возьми для искусства». Ну, я и взял этого песца. Витя меня снял с песцом, такая фотография, действительно, есть. | |
— Юрий Коваль, «Что мне нравится в чёрных лебедях», 1994 |
Цитаты о Юрии Ковале
правитьЮрий Коваль похерил и мораль, и подвиг ради первобытной открытости неизведанных стран русской прозы, где встречаются анахореты в сметане, где блистают алпаты, сапгиры и гайдары вкупе с драгоценными ахматами и розенталями. Где все кончается, как в старых романах, женитьбой на золотой девушке Лизе – чистейшей, 96-й пробы, неотесанной, трех тонн весом, с серебряными детальками. Женитьбой и бегством от нее, ибо пить, казалось бы, действительно надо меньше, да как же тогда составить таблицу основным перегаров, это бесценное пособие для вахтенных офицеров, соперничающее с таблицей Менделеева. Как же тогда было открыть пресловутые острова неизвестной дотоле широты, долготы и воркуты, теперь уже навсегда подаренные нам туземцам с острова чтения, замечательным писателем, художником и мудрецом Юрием Иосифовичем Ковалем… | |
— Игорь Шевелёв, «Путешествие без морали», 1997 |
Ему смешны были натянутые аллегории любителей фиг в кармане. Такая «фиговая» литература давно умерла. А «Недопёсок» и «Вася Куролесов» еще как живы. Этот разговор с Камиром о своей русскости в литературе и о примитивности либеральных суждений о том, что под видом недопеска Коваль вывел еврея, бегущего в Израиль, он сам изложил уже в перестроечные времена в беседе с Ириной Скуридиной, когда все бывшие певцы Братских ГЭС и ленинских Лонжюмо, нагло придумывали, как они тайно боролись с советской властью, и, мол, стихи о похоронах Льва Толстого на самом деле были о похоронах Бориса Пастернака. | |
— Владимир Бондаренко, «Недопёсок», 10 марта 2000 г. |
Это и есть тип доброго сказочника. Мне даже неважно, на самом деле вологодский дядя Зуй в стожке сена медведя привез или это одна из его небывальщин, и все чудеса с самой лёгкой лодкой вполне допустимы. Все это рассказывается не в традиции барона Мюнхгаузена, а как бы на завалинке северными балагурами. | |
— Владимир Бондаренко, «Недопёсок», 10 марта 2000 г. |
Кто-то говорил: Юрий Коваль разбрасывается. Писатель, а рисует, обжигает эмали на кастрюльной фабрике. Он бродит по лесам и болотам, сидит на Цыпиной горе, чья высота всего-то двести метров, а видно, говорит Коваль, всю Россию, – и песню поёт про Ивана в сундуке. | |
— Марина Москвина, «Навстречу мне», 2013 |
― В августе будет 20 лет, как ушел из жизни Юрий Коваль. Были у вас с ним, наверное, еще совместные планы, которые не успели осуществить? | |
— Леонид Носырев, Подсолнух для «Антошки» я взял из своего детства (интервью), 2015 |
...нравилось ли мне находить в детских произведениях сатиру на соцреализм? Сатиру в прямом смысле я там никогда не находил, но, конечно, абсолютно взрослые вещи применительно к советскому образу жизни, наверное, недопустимые во взрослой литературе, в детской кое-как сходили. Чемпионом в этом смысле был, например, Юрий Кова́ль (или Ко́валь, как его ещё называли), который умудрялся в детских своих сочинениях протащить как-то и свой абсурд, и гротеск, и сатиру на советское общество. Другим таким мастером был, конечно, Юрий Коринец, замечательный писатель. Третьим и безусловно для меня в моём детстве очень серьёзным…[10] | |
— Дмитрий Быков, «Один» от 26 февраля 2016 г. |
Детективность повестей сказывается не столько в «криминальных» сюжетах, сколько в том, что их логика стремится сбить с толку читателя. Прототип: в 2016 году повести о Куролесове вышли в замечательной серии «Литпамятники ХХ века» с комментариями Ильи Бернштейна, Романа Лейбова и Олега Лекманова. Издатели установили, что прототипом главного героя стал сослуживец Иосифа Яковлевича Коваля, отца автора, носивший фамилию Куролесов. На создание первой повести Юрия Коваля вдохновил рассказ о том, как курские милиционеры вычислили злоумышленников по запаху мёда.[11] | |
— Мария Нестеренко, «С ними не соскучишься...», 2017 |
Источники
править- ↑ 1 2 3 Юрий Коваль. «Солнечное пятно» (сборник рассказов). — Москва: Вагриус, 2002 г.
- ↑ Юрий Коваль. «Недопёсок» — М.: Оникс 21 век, 2000 г.
- ↑ 1 2 3 4 5 Юрий Коваль.. «Опасайтесь лысых и усатых». ― М.: Книжная палата, 1993 г.
- ↑ 1 2 3 4 Юрий Коваль. «Опасайтесь лысых и усатых» — М.: Книжная палата, 1993 г.
- ↑ Ю. Коваль. Станция «Лось»: Стихи. Юрий Коваль. М., 1967. — 24 с.
- ↑ Ю. Коваль. Слоны на Луне: Весёлые стихи. — М., 1969 г. — 33 с.
- ↑ 1 2 3 Юрий Коваль. Что мне нравится в чёрных лебедях, так это их красный нос. Подготовила Татьяна Романова // «Живая шляпа». 1994 г. № 1.
- ↑ 1 2 Владимир Бондаренко. «Недопёсок» (эссе о Юрии Ковале). — М.: «Независимая газета» от 10.03.2000 г.
- ↑ Марина Москвина.Мария Нестеренко. С ними не соскучишься. Выжигин, Калиостро и другие трикстеры русской литературы г.
- ↑ Дмитрий Быков. Программа Один на Эхе Москвы, 26 февраля 2016 г.
- ↑ Мария Нестеренко. С ними не соскучишься. Выжигин, Калиостро и другие трикстеры русской литературы. — Горки-медиа, 7 апреля 2017 г.