Критика и публицистика Александра Пушкина
Здесь представлены критические и публицистические статьи и заметки Александра Пушкина. Многие из них не были озаглавлены (позже им дали условные описательные названия либо по первым словам) и выходили без подписи, другие остались в черновиках и были впервые полностью опубликованы вплоть до 1930-х годов.
Цитаты
править… Бюфон — великий живописец природы. Слог его, цветущий, полный, всегда будет образцом описательной прозы. Но что сказать об наших писателях, которые, почитая за низость изъяснить просто вещи самые обыкновенные, думают оживить детскую прозу дополнениями и вялыми метафорами? <…> | |
— <О русской прозе>, 1822[1] |
«Разговор между Издателем и Классиком с Выборгской стороны или с Васильевского острова» писан более для Европы вообще, чем исключительно для России, где противники романтизма слишком слабы и незаметны и не стоят столь блистательного отражения. — парафраз из письма письма П. А. Вяземскому начала апреля | |
— «Письмо к издателю „Сына отечества“», 3 мая 1824 |
Исключая тем, которые занимаются стихами, русский язык ни для кого не может быть довольно привлекателен. У нас ещё нет ни словесности, ни книг, все наши знания, все наши понятия с младенчества почерпнули мы в книгах иностранных, мы привыкли мыслить на чужом языке; просвещение века требует пищи для размышления, умы не могут довольствоваться одними играми гармонии и воображения, но учёность, политика и философия ещё по-русски не изъяснялись; метафизического языка у нас вовсе не существует. Проза наша так ещё мало обработана, что даже в простой переписке мы принуждены создавать обороты для изъяснения понятий самых обыкновенных, так что леность наша охотнее выражается на языке чужом, коего механические формы давно готовы и всем известны. <…> | |
— <Причинами, замедлившими ход нашей словесности…>[1], 1824 |
… Озеров — писатель очень посредственный. Озеров сделал шаг вперёд в слоге, но Искусство чуть ли не отступило. <…> | |
— заметки на полях статьи П. А. Вяземского «О жизни и сочинениях В. А. Озерова», сентябрь — декабрь 1826 |
Наши поэты не могут жаловаться на излишнюю строгость критиков и публики — напротив. Едва заметим в молодом писателе навык к стихосложению, знание языка и средств оного, уже тотчас спешим приветствовать его титлом гения, за гладкие стишки — нежно благодарим его в журналах от имени человечества[К 2], неверный перевод, бледное подражание сравниваем без церемонии с бессмертными произведениями Гёте и Байрона. Таким образом набралось у нас несколько своих Пиндаров, Ариостов и Байронов и десятка три писателей, делающих истинную честь нашему веку[К 3], — добродушие смешное, но безвредное;.. | |
— <Поэма Баратынского «Бал»>[1], 1828 |
Сие блестящее произведение исполнено оригинальных красот и прелести необыкновенной — поэт с удивительным искусством соединил в быстром рассказе тон шутливый и страстный, метафизику и поэзию. <…> | |
— там же |
В зрелой словесности приходит время, когда умы, наскуча однообразными произведениями искусства, ограниченным кругом языка установленного, избранного, обращаются к свежим вымыслам народным и к странному просторечию, сначала презренному. | |
— <В зрелой словесности…>[1], 1828 |
Критикою у нас большею частию занимаются журналисты, то есть entrepreneurs, люди хорошо понимающие своё дело, но не только не критики, но даже и не литераторы. | |
— <Критикою у нас…>[1], [1831-32] |
Нам кажется, что г. Катенин (так, как и все наши писатели вообще) скорее мог бы жаловаться на безмолвие критики, чем на её строгость или пристрастную привязчивость. Критики, по-настоящему, ещё у нас не существует <…>. | |
— «Сочинения и переводы в стихах Павла Катенина», 14 марта 1833 |
Освобождение Европы придёт из России, потому что только там совершенно не существует предрассудков аристократии. В других странах верят в аристократию, одни презирая её, другие ненавидя, третьи из выгоды, тщеславия и т. д. В России ничего подобного. В неё не верят.[4] | |
La libération de l’Europe viendra de la Russie, car c’est là seulement que le préjugé de l’Aristocratie n’existe absolument pas. Ailleurs on croit à l’Aristocratie, les uns pour la dédaigner, les autres pour la haïr, les troisièmes pour en tirer profit, vanité etc. — En Russie rien de tout cela. On n’y croit pas, voilà tout. | |
— <La libération de l’Europe…>[1], 1835 |
Три повести г. Павлова очень замечательны и имели успех вполне заслуженный. Они рассказаны с большим искусством, слогом, к которому не приучили нас наши записные романисты. | |
— <«Три повести» Н. Павлова>[1], 1835 |
Новейшая история не представляет предмета более трогательного, более поэтического жизни и смерти орлеанской героини; что же сделал из того Вольтер? <…> Он сатаническим дыханием раздувает искры, тлевшие в пепле мученического костра, и, как пьяный дикарь[К 6], пляшет около своего потешного огня. Он, как римский палач, присовокупляет поругание к смертным мучениям девы. Поэма лауреата не стоит, конечно, поэмы Вольтера в отношении силы вымысла, но творение Соуте есть подвиг честного человека и плод благородного восторга. Заметим, что Вольтер, окружённый во Франции врагами и завистниками, на каждом своём шагу подвергавшийся самым ядовитым порицаниям, почти не нашёл обвинителей, когда явилась его преступная поэма. Самые ожесточённые враги его были обезоружены. Все с восторгом приняли книгу, в которой презрение ко всему, что почитается священным для человека и гражданина, доведено до последней степени кинизма. Никто не вздумал заступиться за честь своего отечества;.. — Пушкин приписал это английскому журналисту Morning Chronicle 1767 г.[2] | |
— «Последний из свойственников Иоанны д'Арк», начало января 1837 |
1825
правитьС некоторых пор вошло у нас в обыкновение говорить о народности, требовать народности, жаловаться на отсутствие народности в произведениях литературы, но никто не думал определить, что разумеет он под словом народность. <…> Народность в писателе есть достоинство, которое вполне может быть оценено одними соотечественниками — для других оно или не существует, или даже может показаться пороком. Учёный немец негодует на учтивость героев Расина[К 7], француз смеётся, видя в Кальдероне Кориолана, вызывающего на дуэль своего противника[К 8]. Всё это носит, однако ж, печать народности. Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии. Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу. — эти черновые наброски связаны с работой над предисловием к «Борису Годунову», являются откликом на полемику о народности в русской печати 1824-1825 гг. | |
— <О народности в литературе> |
Наши критики не согласились ещё в ясном различии между родами классическим и романтическим. Сбивчивым понятием о сём предмете обязаны мы французским журналистам, которые обыкновенно относят к романтизму всё, что им кажется ознаменованным печатью мечтательности и германского идеологизма или основанным на предрассудках и преданиях простонародных: определение самое неточное. Стихотворение может являть все сии признаки, а между тем принадлежать к роду классическому. | |
— «О поэзии классической и романтической» |
Многие <…> указывали на лицо, которое Пушкин будто бы хотел изобразить в своём странном стихотворении[К 9]. <…> вижу я в «Демоне» цель иную, более нравственную. | |
— <О стихотворении «Демон»>[1] |
Из всех сочинений г-жи Сталь книга Десятилетнее изгнание[К 10] должна была преимущественно обратить на себя внимание русских. Взгляд быстрый и проницательный, замечания разительные по своей новости и истине, благодарность и доброжелательство, водившие пером сочинительницы, — всё приносит честь уму и чувствам необыкновенной женщины. <…> Читая книгу, <…> можно видеть ясно, что, тронутая ласковым приёмом русских бояр, она не высказала всего, что бросалось ей в глаза, <…> первая отдала полную справедливость русскому народу, вечному предмету невежественной клеветы писателей иностранных. <…> Г-жа Сталь оставила Россию как священное убежище, как семейство, в которое она была принята с доверенностию и радушием. | |
— «О г-же Сталь и о г. А. М-ве», 9 июня |
Г-н Лемонте напрасно думает, что владычество татар оставило ржавчину на русском языке. Чуждый язык распространяется не саблею и пожарами, но собственным обилием и превосходством. Какие же новые понятия, требовавшие новых слов, могло принести нам кочующее племя варваров, не имевших ни словесности, ни торговли, ни законодательства? Их нашествие не оставило никаких следов в языке образованных китайцев, и предки наши, в течение двух веков стоная под татарским игом, на языке родном молились русскому богу, проклинали грозных властителей и передавали друг другу свои сетования. Таковой же пример видели мы в новейшей Греции. <…> | |
— «О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова[8]», октябрь |
Статьи «О направлении нашей поэзии» и «Разговор с г. Булгариным», напечатанные в «Мнемозине», послужили основанием всего, что сказано было противу романтической литературы в последние два года. | |
— <О статьях В. Кюхельбекера>, 1825-26 |
1827
правитьБайрон бросил односторонний взгляд на мир и природу человечества, потом отвратился от них и погрузился в самого себя. Он представил нам призрак себя самого. Он создал себя вторично <…>. В конце концов он постиг, создал и описал единый характер (именно свой), всё, кроме некоторых сатирических выходок, рассеянных в его творениях, отнёс он к сему мрачному, могущественному лицу, столь таинственно пленительному. Когда же он стал составлять свою трагедию, то каждому действующему лицу роздал он по одной из составных частей сего мрачного и сильного характера и таким образом раздробил величественное своё создание на несколько лиц мелких и незначительных.[К 11] | |
— <О трагедиях Байрона>[1] |
«Корсар» неимоверным своим успехом был обязан характеру главного лица, таинственно напоминающего нам человека, коего роковая воля правила тогда одной частию Европы, угрожая другой. По крайней мере английские критики предполагали в Байроне сие намерение, но вероятнее, что поэт и здесь вывел на сцену лицо, являющееся во всех его созданиях и которое наконец принял он сам на себя в «Чильд-Гарольде». Как бы то ни было, поэт никогда не изъяснил своего намерения: сближение себя с Наполеоном нравилось его самолюбию. | |
— <О трагедии В. Н. Олина «Корсер»>[1], конец 1827 — начало 1828 |
Отказавшись добровольно от выгод, мне предоставляемых системою искусства, оправданной опытами, утверждённой привычкою, я старался [в «Борисе Годунове»] заменить сей чувствительный недостаток верным изображением лиц, времени, развитием исторических характеров и событий, — словом, написал трагедию истинно романтическую. <…> | |
— <Письмо издателю «Московского вестника»>[1], тогда же |
- Опубликованы в альманахе «Северные цветы на 1828 год»[10]. Эта форма непринуждённой беседы с читателем на самые разнообразные литературно-политические и интимно-бытовые темы определилась под воздействием «Замечаний о людях и обществе», опубликованных В. Л. Пушкиным в «Литературном музеуме на 1827 год»[2].
Примеры невежливости |
Вдохновение есть расположение души к живейшему принятию впечатлений и соображению понятий, следственно и объяснению оных. Вдохновение нужно в геометрии, как и в поэзии. |
Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно, не уважать оной есть постыдное малодушие. |
Идиллии Дельвига для меня удивительны. Какую должно иметь силу воображения, дабы из России так переселиться в Грецию, из 19 столетия в золотой век, и необыкновенное чутьё изящного, дабы так угадать греческую поэзию сквозь латинские подражания или немецкие переводы, эту роскошь, эту негу, эту прелесть более отрицательную, чем положительную, которая не допускает ничего напряжённого в чувствах; тонкого, запутанного в мыслях; лишнего, неестественного в описаниях! |
Истинный вкус состоит не в безотчётном отвержении такого-то слова, такого-то оборота, но в чувстве соразмерности и сообразности. |
М.<осква> девичья, а П.<етербург> прихожая. |
Должно стараться иметь большинство на своей стороне: не оскорбляйте же глупцов. |
Никто более Баратынского не имеет чувства в своих мыслях, вкуса в своих чувствах. |
Однообразность в писателе доказывает односторонность ума, хоть, может быть, и глубокомысленного. |
Французская словесность родилась в передней и далее гостиной не доходила. |
- неопубликованное при жизни
Браните мужчин вообще, разбирайте все их пороки, ни один не подумает заступиться. Но дотроньтесь сатирически до прекрасного пола — все женщины восстанут на вас единодушно — они составляют один народ, одну секту. |
Кс. находит какое-то сочинение глупым. |
Одна из причин жадности, с которой читаем записки великих людей, — наше самолюбие: мы рады, ежели сходствуем с замечательным человеком чём бы то ни было, мнениями, чувствами, привычками — даже слабостями и пороками. Вероятно, больше сходства нашли бы мы с мнениями, привычками и слабостями людей вовсе ничтожных, если б они оставляли нам свои признания. |
Проза князя Вяземского чрезвычайно жива. Он обладает редкой способностию оригинально выражать мысли — к счастью, он мыслит, что довольно редко между нами. |
Сумароков лучше знал русский язык, нежели Ломоносов, и его критики (в грамматическом отношении) основательны. Ломоносов не отвечал или отшучивался. |
У нас употребляют прозу как стихотворство: не из необходимости житейской, не для выражения нужной мысли, а токмо для приятного проявления форм. |
Французы доныне ещё удивляются смелости Расина, употребившего слово pavé, помост. |
1829
правитьТрагедия Ромео и Джюльета <…>. В ней отразилась Италия, современная поэту, с её климатом, страстями, праздниками, негой, сонетами, с её роскошным языком <…>. Так понял Шекспир драматическую местность. После Джюльеты, после Ромео, <…> Меркутио, образец молодого кавалера того времени, изысканный, привязчивый, благородный Меркутио есть замечательнейшее лицо изо всей трагедии. Поэт избрал его в представители итальянцев, бывших модным народом Европы, французами XVI века.[12] | |
— <О «Ромео и Джюльете»> |
Приятно было бы нам приветствовать первые труды, первые успехи знаменитого пор редактора «Вестника Европы». <…> Светильник исторической его критики озарит <…> тундры области бытописаний, а законы словесности, умолкшие при звуках журнальной полемики, заговорят устами учёного редактора. Он не ограничит своих глубокомысленных исследований замечаниями о заглавном листе «Истории государства Российского»[13] или даже рассуждениями о куньих мордках[14] <…>. В критиках собственно литературных мы не будем слышать то брюзгливого ворчанья какого-нибудь старого педанта, то непристойных криков пьяного семинариста[2][К 14]. <…> | |
— «Отрывок из литературных летописей», 27 марта |
Несколько московских литераторов, <…> видя беспомощное состояние нашей словесности, <…> решились составить общество для распространения правил здравой критики Курганова и Тредьяковского[К 17] и для удержания отступников и насмешников в границах повиновения и благопристойности. | |
— <Несколько московских литераторов…>[1] |
Многие недовольны нашей журнальной критикою за дурной её тон, незнания приличия и т. п. Неудовольствие самое несправедливое. Учёный человек, занятый своими делами, погруженный в размышления, может не иметь времени являться в обществе и приобретать навык суетной образованности, подобно праздному жителю большого света. Мы должны быть снисходительны к его простодушной грубости — залогу добросовестности и любви к истине. | |
— <Многие недовольны…>[1] |
1830
правитьКогда писатели, избалованные минутными успехами, большею частию устремились на блестящие безделки; когда талант чуждается труда, а мода пренебрегает образцами величавой древности; когда поэзия не есть благоговейное служение, но токмо легкомысленное занятие, — с чувством глубоким уважения и благодарности взираем на поэта, посвятившего гордо лучшие годы жизни исключительному труду, бескорыстным вдохновениям и совершению единого, высокого подвига. Русская «Илиада» <…> долженству[ет] иметь столь важное влияние на отечественную словесность. | |
— «„Илиада“ Гомерова, переведённая Н. Гнедичем», 6 января[17] |
В одном из наших журналов дают заметить, что «Литературная газета» у нас не может существовать по весьма простой причине: у нас нет литературы[18][2]. <…> однако ж произведения нашей литературы как ни редки, но являются, живут и умирают, не оценённые по достоинству. Критика в наших журналах или ограничивается сухими библиографическими известиями, сатирическими замечаниями, более или менее остроумными, общими дружескими похвалами, или просто превращается в домашнюю переписку издателя с сотрудниками, с корректором и проч. «Очистите место для новой статьи моей», — пишет сотрудник. «С удовольствием», — отвечает издатель[К 19]. И это всё напечатано. <…> | |
— <О журнальной критике>, 11 января[17] |
Карамзин есть первый наш историк и последний летописец. Своею критикой он принадлежит истории, простодушием и апофегмами хронике. Критика его состоит в учёном сличении преданий, в остроумном изыскании истины, в ясном и верном изображении событий. Нет ни единой эпохи, ни единого важного происшествия, которые не были бы удовлетворительно развиты Карамзиным. Где рассказ его неудовлетворителен, там недоставало ему источников: он их не заменял своевольными догадками. Нравственные его размышления, своею иноческою простотою, дают его повествованию всю неизъяснимую прелесть древней летописи. Он их употреблял, как краски, но не полагал в них никакой существенной важности. | |
— «„История русского народа“, сочинение Николая Полевого», статья первая, 16 января[17] |
Желание отличиться от Карамзина слишком явно в г-не Полевом, и как заглавие его книги есть не что иное, как пустая пародия заглавия «Истории государства Российского», так и рассказ г-на Полевого слишком часто не что иное, как пародия рассказа историографа. <…> | |
— то же, статья вторая, март[17] |
После соблазнительных Исповедей философии XVIII века явились политические, не менее соблазнительные откровения. Мы не довольствовались видеть людей известных в колпаке и в шлафроке, мы захотели последовать за ними в их спальню и далее. Когда нам и это надоело, явилась толпа людей тёмных с позорными своими сказаниями. <…> Недоставало палача в числе новейших литераторов. Наконец и он явился, и, к стыду нашему, скажем, что успех его «Записок» кажется несомнительным. | |
— <О записках Самсона>, 21 января[17] |
В наше время под словом роман разумеем историческую эпоху, развитую в вымышленном повествовании. Вальтер Скотт увлёк за собою целую толпу подражателей. Но как они все далеки от шотландского чародея! Подобно ученику Агриппы, они, вызвав демона старины, не умели им управлять и сделались жертвами своей дерзости. В век, в который хотят они перенести читателя, перебираются они сами с тяжёлым запасом домашних привычек, предрассудков и дневных впечатлений. Под беретом, осенённым перьями, узнаете вы голову, причёсанную вашим парикмахером; сквозь кружевную фрезу a la Henri IV проглядывает накрахмаленный галстух нынешнего dandy. Готические героини воспитаны у Madame Campan, а государственные люди XVI-го столетия читают «Times» и «Journal des debats». Сколько несообразностей, ненужных мелочей, важных упущений! сколько изысканности! а сверх всего, как мало жизни! Однако ж сии бледные произведения читаются в Европе. <…> Потому ли, что изображение старины, даже слабое и неверное, имеет неизъяснимую прелесть для воображения, притупленного однообразной пестротою настоящего, ежедневного? <…> | |
— «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году», 21 января[17] |
Главная прелесть ром[анов] W. Scott состоит [в том], что мы знакомимся с прошедшим временем не с enflure фр[анцузской] трагедии, не с чопорностью чувствительных романов, не с dignité истории, но современно, но должным образом <…>. | |
последнее предложение: Ils sont familiers dans les circonstances ordinaires de la vie, leur parole n'a rien d'affecté, de théâtral, même dans les circonstances solenelles, — car les grandes circonstances leur sont familières. | |
— <Главная прелесть…>[1], начало года |
Вероятно, Обозрение русской словесности 1829 года г. Киреевского сделает большее впечатление не потому, что мысли в нём зрелее, <…> но потому только, что некоторые из его мнений выражены резко и неожиданно. <…> | |
— «Денница. Альманах на 1830 год», 5 февраля[17] |
Изо всех наших поэтов Ф. Н. Глинка, может быть, самый оригинальный. Он не исповедует ни древнего, ни французского классицизма, он не следует ни готическому, ни новейшему романтизму <…>. Небрежность рифм и слога, обороты то смелые, то прозаические, простота, соединённая с изысканностию, какая-то вялость и в то же время энергическая пылкость, поэтическое добродушие, теплота чувств, однообразие мыслей и свежесть живописи, иногда мелочной, — всё даёт особенную печать его произведениям. | |
— «Карелия <…> Фёдора Глинки», 10 февраля[17] |
Некоторые журналы, обвинённые в неприличности их полемики[21], указали на князя Вяземского как на начинщика брани[22][23], господствующей в нашей литературе. Указание неискреннее. Критические статьи кн. Вяземского носят на себе отпечаток ума тонкого, наблюдательного, оригинального. Часто не соглашаешься с его мыслями, но они заставляют мыслить. <…> Эпиграмматические же разборы его могут казаться обидными самолюбию авторскому, но кн. Вяземский может смело сказать, что личность его противников никогда не была им оскорблена; они же всегда преступают черту литературных прений и поминутно, думая напасть на писателя, вызывают на себя негодование члена общества и даже гражданина. <…> Чувство приличия зависит от воспитания и других обстоятельств. Люди светские имеют свой образ мыслей, свои предрассудки, непонятные для другой касты. Каким образом растолкуете вы мирному алеуту поединок двух французских офицеров? Щекотливость их покажется ему чрезвычайно странною, и он чуть ли не будет прав. | |
— <Некоторые журналы, обвинённые…> (<О статьях кн. Вяземского>), 10 февраля[17] |
… в лучшем обществе жеманство и напыщенность ещё нестерпимее, чем простонародность (vulgarité), и оно-то именно и обличает незнание света, <…> откровенные, оригинальные выражения простолюдинов повторяются и в высшем обществе, не оскорбляя слуха, между тем как чопорные обиняки провинциальной вежливости возбудили бы только общую невольную улыбку. — продолжение предыдущего, отброшенное в печати[5] | |
— <О новейших блюстителях нравственности>[1] |
- см. <О записках Видока>, 6 апреля[17]
«История русского народа» состоит из отдельных отрывков, часто не имеющих между собою связи по духу, в коем они писаны, и походит более на разные журнальные статьи, чем на книгу, обдуманную одним человеком и проникнутую единством духа. | |
— «О втором томе „Истории русского народа“ Н. А. Полевого», октябрь-ноябрь |
Перечитывая «Лукрецию», довольно слабую поэму Шекспира, я подумал: что если б Лукреции пришла в голову мысль дать пощёчину Тарквинию? быть может, это охладило б его предприимчивость и он со стыдом принужден был отступить? Лукреция б не зарезалась. Публикола[К 21] не взбесился бы, Брут не изгнал бы царей, и мир и история мира были бы не те. | |
— <О «Графе Нулине»>, осень[1] |
Между тем как сладкозвучный, но однообразный Ламартин готовил новые благочестивые «Размышления» под заслуженным названием Harmonies religieuses, между тем как важный Victor Hugo издавал свои блестящие, хотя и натянутые «Восточные стихотворения» (Les Orientales), <…> и строгость нравов и приличий была объявлена в приказе по всей французской литературе, вдруг явился молодой поэт с книжечкой сказок и песен[К 23] и произвёл ужасный соблазн. Musset взял, кажется, на себя обязанность воспевать одни смертные грехи, убийства и прелюбодеяние. Сладострастные картины, коими наполнены его стихотворения, превосходят, может быть, своею живостию самые обнажённые описания покойного Парни. О нравственности он и не думает, над нравоучением издевается и, к несчастию, чрезвычайно мило, с важным александрийским стихом чинится как нельзя менее, ломает его и коверкает так, что ужас и жалость. Воспевает луну такими стихами, какие осмелился бы написать разве только поэт блаженного XVI века, когда не существовали ещё ни Буало, ни гг. Лагарп, Гофман и Кольне. <…> | |
— <Об Альфреде Мюссе>[1], осень |
Критика — наука открывать красоты и недостатки в произведениях искусств и литературы. | |
— <О критике>[1] |
Баратынский принадлежит к числу отличных наших поэтов. Он у нас оригинален, ибо мыслит. Он был бы оригинален и везде, ибо мыслит по-своему, правильно и независимо, между тем как чувствует сильно и глубоко. Гармония его стихов, свежесть слога, живость и точность выражения должны поразить всякого хотя несколько одаренного вкусом и чувством. Кроме прелестных элегий и мелких стихотворений, знаемых всеми наизусть и поминутно столь неудачно подражаемых, Баратынский написал две повести, которые в Европе доставили бы ему славу, а у нас были замечены одними знатоками. <…> | |
— <Баратынский принадлежит…>, 1830 или нач. 1831[1] |
У нас журналисты бранятся именем романтик, как старушки бранят повес франмасонами и волтерианцами — не имея понятия ни о Вольтере, ни о франмасонстве. | |
— <Литература у нас существует…>[1] |
Французские критики имеют своё понятие об романтизме. Они относят к нему все произведения, носящие на себе печать уныния или мечтательности. Иные даже называют романтизмом неологизм и ошибки грамматические. | |
— <Французские критики имеют…>[1] |
Главный порок в сём прелестном послании есть слишком явное смешение древних обычаев миф[ологических] с обычаями жителя подмосковной деревни. Музы существа идеальные. Христианское воображение наше к ним привыкло, но норы и келии, где лары расставлены, слишком переносят нас в греч[ескую] хижину, где с неудовольствием находим стол с изорванным сукном и перед камином Суворовского солдата с двуструнной балалайкой. — Это всё друг другу слишком противоречит. | |
— заметка на полях 2-й части «Опытов в стихах и прозе» К. Н. Батюшкова, 1830 (?) |
1831
править… романтическая школа французских писателей <…> сама полагает слишком большую важность в форме стиха, в цезуре, в рифме, в употреблении некоторых старинных слов, некоторых старинных оборотов и т. п.[К 26]. <…> | |
— «Vie, poesies et pensees de Joseph Delorme (Жизнь, стихотворения и мысли Иосифа Делорма[К 27])…», июнь |
Сейчас прочёл «Вечера близ Диканьки». <…> Вот настоящая весёлость, искренняя, непринуждённая, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия, какая чувствительность! Всё это так необыкновенно в нашей литературе <…>. Ради бога, возьмите его сторону, если журналисты, по своему обыкновению, нападут на неприличие его выражений, на дурной тон и проч. Пора, пора нам осмеять les précieuses ridicules нашей словесности, людей, толкующих вечно о прекрасных читательницах, которых у них не бывало, о высшем обществе, куда их не просят, и всё это слогом камердинера профессора Тредьяковского.[25] — первый печатный отклик на сочинения Гоголя[26] | |
— письмо издателю Литературных прибавлений к «Русскому инвалиду», август |
Журнал в смысле, принятом в Европе, есть отголосок целой партии, периодические памфлеты, издаваемые людьми, известными сведениями и талантами, имеющие своё политическое направление, своё влияние на порядок вещей. Сословие журналистов есть рассадник людей государственных — они знают это и, собираясь овладеть общим мнением, они страшатся унижать себя в глазах публики недобросовестностью, переметчивостью, корыстолюбием или наглостью. <…> Что ж тут общего с нашими журналами и журналистами?.. | |
— «Обозрение обозрений» |
1836
правитьРоссия по своему положению, географическому, политическому etc. есть судилище, приказ Европы. <…> Беспристрастие и здравый смысл наших суждений касательно того, что делается не у нас, удивительны… | |
— <«История поэзии» С. П. Шевырёва>[1], начало года |
Читатели наши, конечно, помнят впечатление, произведённое над ними появлением «Вечеров на хуторе»: все обрадовались этому живому описанию племени поющего и пляшущего, этим свежим картинам малороссийской природы, этой весёлости, простодушной и вместе лукавой. Как изумились мы русской книге, которая заставляла нас смеяться, мы, не смеявшиеся со времён Фонвизина! Мы так были благодарны молодому автору, что охотно простили ему неровность и неправильность его слога, бессвязность и неправдоподобие некоторых рассказов, предоставя сии недостатки на поживу критики. Автор оправдал таковое снисхождение. Он с тех пор непрестанно развивался и совершенствовался. <…> «Невский проспект», самое полное из его произведений.[27] | |
— «Вечера на хуторе близ Диканьки». <…> Издание второе |
Переводчик Виландовой поэмы, гражданин и литератор заслуженный, почтенный отец семейства, не мог ожидать нападения столь жестокого[28] Он человек небогатый, но честный и благородный. Он мог поручить другому приятный труд издать свою поэму, но конечно бы не принял милостыни от кого бы то ни было. | |
— «Вастола, или Желания» |
— «Собрание сочинений Георгия Кониского, архиепископа Белорусского» |
… нежные пальчики Н. А. Дуровой, некогда сжимавшие окровавленную рукоять уланской сабли, владеют и пером быстрым, живописным и пламенным.[29] | |
— «Записки Н. А. Дуровой, издаваемые А. Пушкиным» (предисловие) |
Приемля журнальный жезл, собираясь проповедовать истинную критику, весьма достохвально поступили бы вы, м. г., если б перед стадом своих подписчиков[К 28] изложили предварительно свои мысли о должности критика и журналиста и принесли искреннее покаяние в слабостях, нераздельных с природою человека вообще и журналиста в особенности. <…> | |
— «Письмо к издателю», 23 апреля (возможно, позже[30]) |
Недавно издана в Париже переписка Вольтера с президентом де Броссом. Она касается покупки земли, совершённой Вольтером в 1758 году. | |
— «Вольтер» |
С некоторого времени Северо-Американские Штаты обращают на себя в Европе внимание людей наиболее мыслящих. <…> Америка спокойно совершает своё поприще, доныне безопасная и цветущая, сильная миром, упроченным ей географическим её положением, гордая своими учреждениями. Но несколько глубоких умов в недавнее время занялись исследованием нравов и постановлений американских, и их наблюдения[К 32] возбудили снова вопросы, которые полагали давно уже решёнными. <…> С изумлением увидели демократию в её отвратительном цинизме, в её жестоких предрассудках, в её нестерпимом тиранстве. <…> | |
— «Джон Теннер» |
Мы не полагаем, чтобы нынешняя раздражительная, опрометчивая, бессвязная французская словесность была следствием, политических волнений (Современник, № 1: «О движении журнальной литературы»). В словесности французской совершилась своя революция, чуждая политическому перевороту, ниспровергшему старинную монархию Людовика XIV. В самое мрачное время революции литература производила приторные, сентиментальные, нравоучительные книжки. Литературные чудовища начали появляться уже в последние времена кроткого и благочестивого Восстановления (Restauration). Начало сему явлению должно искать в самой литературе.[32] | |
— «Мнение М. Е. Лобанова о духе словесности как иностранной, так и отечественной» |
Прежние романисты представляли человеческую природу в какой-то жеманной напыщенности; <…> нынешние, напротив, любят выставлять порок всегда и везде торжествующим и в сердце человеческом обретают только две струны: эгоизм и тщеславие. Таковой поверхностный взгляд на природу человеческую обличает, конечно, мелкомыслие и вскоре так же будет смешон и приторен <…>. Покамест он ещё нов, и публика, то есть большинство читателей, с непривычки видит в нынешних романистах глубочайших знатоков природы человеческой. Но уже «словесность отчаяния» (как назвал её Гёте), «словесность сатаническая» (как говорит Соувей), словесность гальваническая, каторжная, пуншевая, кровавая, цигарочная и пр., — эта словесность, давно уже осуждённая высшею критикою, начинает упадать даже и во мнении публики. | |
— там же |
Я прочёл со вниманием всё, что было напечатано о Пугачёве, и сверх того 18 толстых томов in-folio разных рукописей, указов, донесений и проч. Я посетил места, где произошли главные события эпохи, мною описанной, поверяя мёртвые документы словами ещё живых, но уже престарелых очевидцев и вновь поверяя их дряхлеющую память историческою критикою. | |
— «Об „Истории Пугачёвского бунта“ (Разбор статьи, напечатанной в „Сыне отечества“ в январе 1835 года)» |
На днях выйдет из печати новый перевод книги «Dei doveri degli uomini», сочинения славного Сильвио Пеллико. | |
— «Об обязанностях человека» |
Наши так называемые учёные принуждены заменять существенные достоинства изворотами более или менее удачными: порицанием предшественников, новизною взглядов, приноровлением модных понятий к старым давно известным предметам и пр. Таковые средства (которые, в некотором смысле, можно назвать шарлатанством) не подвигают науки ни на шаг, поселяют жалкий дух сомнения и отрицания в умах незрелых и слабых и печалят людей истинно учёных и здравомыслящих.[32] | |
— «Словарь о святых, прославленных в российской церкви» |
В наше время молодому человеку, который готовится посетить великолепный Восток, мудрёно, садясь на корабль, не вспомнить лорда Байрона и невольным сочувствием не сблизить судьбы своей с судьбою Чильд-Гарольда. Ежели, паче чаяния, молодой человек ещё и поэт и захочет выразить свои чувствования, то как избежать ему подражания? Можно ли за то его укорять? Талант неволен, и его подражание не есть постыдное похищение — признак умственной скудости, но благородная надежда на свои собственные силы, надежда открыть новые миры, стремясь по следам гения, — или чувство, в смирении своём ещё более возвышенное: желание изучить свой образец и дать ему вторичную жизнь. <…> | |
— «Фракийские элегии. Стихотворения Виктора Теплякова» |
Издатель «Современника» не печатал никакой программы своего журнала, полагая, что слова: литературный журнал — уже заключают в себе достаточное объяснение.[32] | |
— «От редакции» |
— «Объяснение» |
Нам приятно видеть поэта во всех состояниях, изменениях его живой и творческой души… | |
— «Путешествие В. Л. П.» |
О критике Пушкина
правитьКабы я не был ленив, да не был жених, да не был очень добр, да умел бы читать и писать, то я бы каждую неделю писал бы обозрение литературное — да лих терпения нет, злости нет, времени нет, охоты нет. Впрочем посмотрим. | |
— Александр Пушкин, письмо П. А. Плетнёву 13 января 1831 |
Пушкин говорил: «Никогда и ни на одну критику моих сочинений я не напечатаю возражения; но не отказываюсь писать в этом роде на утеху себе». | |
— Ксенофонт Полевой, записки |
Во всём этом виден не критик, опирающийся в своих суждениях на известные начала, но гениальный человек, которому его верное и глубокое чувство или, лучше сказать, богатая субстанция открывает истину везде, на что он ни взглянет. | |
— Виссарион Белинский, «Литературная хроника», март 1838 |
В журнальных статьях своих Пушкин отразился со всеми своими предрассудками: в них виден человек, не чуждый образованности своего века, но по какому-то странному упорству добровольно оставшийся при идеях Карамзина, очень почтенных… для своего времени, которое давно прошло. | |
— Виссарион Белинский, «Сочинения Александра Пушкина», статья одиннадцатая и последняя, январь 1846 |
… можно обладать великим чутьём критики и, подобно Дельвигу, парализировать им свои творческие способности. Но критическая зоркость Александра Сергеича только возвышала его талант, подобно тому, как резкий воздух горных стран Европы, гибельный для слабых организаций, ещё более укрепляет человека сильного. <…> | |
— Александр Дружинин, «А. С. Пушкин и последнее издание его сочинений», 1855 |
В критических статьях, или, лучше сказать, замечаниях Пушкина (<…> потому что его рецензии почти все очень невелики по объёму и набросаны, кажется, наскоро, под влиянием первого впечатления) почти всегда блещет тонкий и верный вкус нашего великого поэта. | |
— Николай Чернышевский, «Очерки гоголевского периода русской литературы» (статья четвёртая), март 1856 |
Начать критику в нашей литературе сделалось для Пушкина любимой, заветною мыслью. Постоянные вызовы на полемический спор, какие он стал посылать теперь друзьям, сначала много удивляли их, так как они привыкли считать его человеком, только бессознательного, непосредственного творчества, не призванным к роли литературного судьи. Они довольно долго относили критические замашки Пушкина к капризу поэта, вздумавшего попробовать себя на новом и несвойственном ему поприще, что видно и из небрежных, часто иронических ответов на его письма <…>. В одном они отдавали ему справедливость — именно в способности чувствовать всякую литературную фальшь и усматривать промахи в логике, языке и создании у современных писателей. Между тем, можно сказать без опасения впасть в преувеличение и панегирик, что по предчувствию истины и по предчувствию нравственной сущности предметов — он стоял выше, как критик, не только заурядных журнальных рецензентов своего времени, но и таких корифеев литературной критики, как А. Бестужев, кн. Вяземский и др. | |
— Павел Анненков, «Александр Сергеевич Пушкин в Александровскую эпоху», 1874 |
- см. Анатолий Луначарский, «Пушкин-критик», 1933
Большой знаток русской культуры и политической истории XVIII столетия, <…> Пушкин положил начало критическому изучению и литературы этой поры. Его широкие исторические характеристики <…> и попутные, обычно очень краткие, но всегда основанные на глубоком понимании существа интересующего его вопроса высказывания, <…> — до сих пор продолжают волновать силою и остротою своей диалектики. <…> | |
— Юлиан Оксман, «Пушкин — литературный критик и публицист» |
Комментарии
править- ↑ Т.е. больше писал полностью своего.
- ↑ Насмешка над отзывом Н. А. Полевого о поэме А. И. Подолинского «Див и Пери», в котором были слова: «благодарим его как поэта и человека»[3][2].
- ↑ Цитата из той же статьи[2].
- ↑ Имеется в виду в первую очередь Бальзак[5], которого Павлов переводил.
- ↑ Рецензия осталась в бумагах Пушкина потому, что ему было известно о докладной записке С. С. Уварова, представленной царю 29 марта 1835 по поводу «различных толков и суждений, возбуждаемых в обществе книгой Н. Ф. Павлова»[2], т.к. в ней была критика крепостного права.
- ↑ Вольтер написал в предисловии к ««Семирамиде» (1748), что «Гамлет» — «плод воображения пьяного дикаря», Пушкин обратил это на него[5].
- ↑ Иронические замечания А. Шлегеля об «Андромахе» Расина[6][2].
- ↑ Этот эпизод заметил Сисмонди в разборе «Оружия любви» Кальдерона[7][2].
- ↑ Современники узнавали в демоне его сухого и язвительного друга — А. Н. Раевского; Пушкин предполагал опубликовать это опровержение под чужим именем[2].
- ↑ Книга Dix années d'exil, вышедшая в 1820 и сразу же запрещённая в России, принадлежала к числу любимейших книг Пушкина и оставила заметный след в его творчестве[2].
- ↑ Вариант распространённого мнения[9], которое Байрон отрицал до предисловия к IV песни «Паломничества Чайльд-Гарольда». Позже Пушкин использовал абзац в заметке о «Корсере» Олина.
- ↑ Комментарий С. М. Бонди в «Драматургии Пушкина» (9), 1940: «Трудно представить себе, как можно отвести эти слова Пушкина, как можно утверждать, что это он говорил для цензуры или даже для того, чтобы намекнуть тем самым «проницательному читателю» на наличие намёков и применений! Неужели, имея в виду своего «Бориса Годунова», он говорит о «красноречивых журнальных выходках», противопоставляя их «истинной трагедии», Корнелю, истинному поэту Расину? Неужели все эти эпитеты и характеристики неискренни, и, браня «французов», Пушкин притворно бранит своего «Годунова»? Это совершенно невероятно».
- ↑ «И почтительно целует плиты твоих храмов» (фр.)[11] — «Эсфирь», пролог.
- ↑ Н. И. Надеждин ответил в рецензии января 1830 на «Северные цветы на 1830 год»: «Чудная судьба великих гениев!.. После неудачного боя при Полтаве А. С. Пушкин, отстреливаясь карикатурами и эпиграммами, отретировался мужественно с поля литературного и принялся — за грифель летописца! Видим Наполеона — на острове С. Елены предприемлющего писать историю, распростившись с возможностью действовать для истории!.. Зрелище поистине умилительное!.. Жаль только, что наш развенчанный герой ещё не довольно навык в новом деле. Он не умеет смотреть на описываемые им события с тем беспристрастием и самоотвержением, которые требуются от историка, и посему не удивительно, что ему всё ещё видятся всюду — пьяные семинаристы!..».
- ↑ Литераторы высмеивали «Вестник Европы» и его.
- ↑ Анонимный критик написал: «Рецензент и, верно, все читатели пожалеют, что наш поэт употребил пять минут на занятие такими летописями»[15][16].
- ↑ Т. е. устаревшей[2].
- ↑ Пародируя название журнала Каченовского и Надеждина «Вестник Европы», Пушкин подчёркивал и его косность (рак — символ попятного движения)[2].
- ↑ Речь о редакционных примечаниях М. Т. Каченовского к статье Н. И. Надеждина в «Вестнике Европы», 1828, № 24, и 1829, № 23[2].
- ↑ Видимо, скрытый выпад против «Ивана Выжигина», которым, помимо прочего, был задет Булгарин, очевидно, опубликовавший анонимно «Вопрос»[19][20].
- ↑ Видимо, описка, так как мужем Лукреции был не Публикола, а Тарквиний Коллатин[2].
- ↑ См. комментарий М. О. Гершензона 1918 г. и Г. А. Гуковского в начале главы 2 книги «Пушкин и проблемы реалистического стиля» 1948 г.
- ↑ Сборник Мюссе «Сказки Италии и Испании» (Contes d'Espagne et d'Italie, 1829).
- ↑ Повторяет мысль Баратынского из письма ему от марта 1828, далее до конца абзаца развивает её[24].
- ↑ Словцо, украшенное двумя рифмами («Поэтическое искусство», II).
- ↑ Т.е. не отошла в этом от классицизма.
- ↑ Литературная маска Сент-Бёва.
- ↑ Булгарин отметил это неуважение в фельетоне «Моё перевоспитание по методе взаимного обучения»[30].
- ↑ Булгарин написал там же: «… этот критик видит, что журналисты думают! в Петербурге мы не так зорки. <…> Но зачем же вы, почтенный А. Б., основали всю статью свою на моих детских мыслях, изложенных в нравоучительной статейке противу первой книжки «Современника» и напечатанных в «Северной пчеле»?» в июне и привёл примеры пошлых, по его мнению, мест из произведений «Современника»[30].
- ↑ Подписано буквами А. Б. и якобы прислано тверским читателем «Современника». Борис Томашевский написал, что в письме «Пушкин по существу не отверг ни одного серьёзного обвинения статьи Гоголя»[31].
- ↑ Вариант стихотворения «К мадам де ***, которая подарила автору розовый куст»[33].
- ↑ В частности пересказанная далее книга А. де Токвиля «О демократии в Америке»[5].
- ↑ Парафраз из «Отрывков из писем, мыслей и замечаний»[5].
- ↑ Ответ на брошюру (приложение-вкладыш) Л. И. Голенищева-Кутузова[36] с фактологической критикой стихотворения «Полководец»[32][37].
Примечания
править- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 Незавершённое, отрывки, наброски, планы.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 Ю. Г. Оксман. Примечания // А. С. Пушкин. Собрание сочинений в 10 томах. Т. 6. Критика и публицистика. — М.: ГИХЛ, 1962. — С. 469-582.
- ↑ Московский телеграф. — 1827. — № 21. — С. 89.
- ↑ 1 2 Примечания // А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в 16 т. Т. 12. Критика. Автобиография. — М., Л.: Изд. Академии наук СССР, 1949. — С. 482, 5.
- ↑ 1 2 3 4 5 Б. В. Томашевский. Примечания // Пушкин А. С. Полное собрание сочинений в 10 т. Т. 7. Критика и публицистика. — 2-е изд., доп. — М.: Академия наук СССР, 1958.
- ↑ Cours de litterature dramatique, t. 2. Paris, p. 199.
- ↑ De la litterature du Midi de l’Europe, t. IV. Paris, 1819, p. 120.
- ↑ Парижскому изданию 1825 г.
- ↑ М. Н. Розанов. Примечания к «Ларе» // Байрон. Т. I. — Библиотека великих писателей под ред. С. А. Венгерова. — СПб.: Брокгауз-Ефрон, 1904.
- ↑ Сѣверные цвѣты на 1828 год, собранные Барономъ Дельвигомъ. — СПб., изд. Ивана Слёнина, 1827 (цензурное разрешение 3 декабря).
- ↑ Переводы иноязычных текстов // А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в 16 т. Т. 11. Критика и публицистика, 1819—1834. — М., Л.: Изд. Академии наук СССР, 1949. — С. 565.
- ↑ 1 2 Северные цветы на 1830 год. — СПб., 1829 (ценз. разр. 20 декабря). — С. 108-110, 228-241.
- ↑ М. Т. Каченовский. [Рец.] на предисловие к «Истории» Карамзина // Вестник Европы. — 1819. — №№ 2—6.
- ↑ М. Т. Каченовский. О бельих лобках и куньих мордках // Вестник Европы. — 1828. — № 13.
- ↑ Пилад Белугин 2. «Северные цветы на 1830 год» // Московский вестник. — 1830. — Ч. 1, № 3 (вышел 30 января — 1 февраля). — С. 297.
- ↑ Пушкин в прижизненной критике, 1828—1830. — СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр, 2001. — С. 222. — 2000 экз.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Опубликованы в «Литературной газете».
- ↑ Послание Северной пчелы к Северному муравью // Северная пчела. — 1830. — № 3.
- ↑ Северная пчела. — 1830. — № 6 (14 января).
- ↑ Е. О. Ларионова. Примечания к «Вопросу» // Пушкин в прижизненной критике, 1828—1830. — С. 441.
- ↑ П. Вяземский. Отрывок из письма А. М. Г—ой // Денница. Альманах на 1830 год. — М.: Университетская типография (вышла 9 января). — С. 130.
- ↑ [Н. А. Полевой]. Новые альманахи // Московский телеграф. — 1830. — Ч. 31, № 1. — С. 80.
- ↑ Северная пчела. — 1830. — № 12.
- ↑ Ахматова А. А. «Каменный гость» Пушкина // Пушкин: Исследования и материалы. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1958. — Т. 2. — С. 186.
- ↑ Л. Якубович. [Рец. на «Вечера…»] // Литературные прибавления к «Русскому инвалиду. — 1831. — № 79, 3 октября.
- ↑ Н. Г. Чернышевский. Очерки гоголевского периода русской литературы (статья третья) // Современник. — 1856. — № 2. — Отд. III. — С. 126.
- ↑ 1 2 3 Современник. — 1836. — Первый том (ценз. разр. 31 марта). — С. 86, 304, 312.
- ↑ Осип Сенковский (без подписи). «Вастола, или Желания». Повесть в стихах, сочинение Виланда. Издал А. Пушкин // Библиотека для чтения. — 1836. — Т. XIV. — № 2 (вышел 1 февраля). — Отд. VI (Литературная летопись). — С. 31-35.
- ↑ Современник. — 1836. — Второй том (ценз. разр. 30 июня 1836). — С. 53.
- ↑ 1 2 3 4 Северная пчела. — 1836. — № 255 (6 ноября); № 256 (7 ноября).
- ↑ Б. В. Томашевский. Комментарии // Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений в 14 т. Т. 8. Статьи. — [М.; Л.]: Изд-во АН СССР, 1952. — С. 768.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Современник. — 1836. — Том третий (ценз. разр. 28 сентября). — С. 94-331.
- ↑ М. П. Кудинов. Вступительное слово // Вольтер. Стихи и проза. — М.: Московский рабочий, 1987. — С. 12.
- ↑ П. К. «История Пугачевского бунта» // Сын отечества и Северный архив. — 1835. — Т. 47. — № 3 (вышел 19 января). — С. 177-186.
- ↑ Современник. — 1836. — Том четвёртый (ценз. разр. 11 ноября). — С. 297.
- ↑ Санкт-Петербургские ведомости. — 1836. — № 256 (8 ноября).
- ↑ Пушкин в прижизненной критике, 1834—1837. — СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр, 2008. — С. 189-193, 493-4.
- ↑ Исторический Вестник. — 1887. — № 6. — С. 567-8.
- ↑ А. С. Пушкин. Т. 6. — 1962. — С. 442, 456.