Библиотека для чтения

«Библиотека для чтения» («Библіотека для чтенія») — ежемесячный русский журнал универсального содержания, выходивший в Санкт-Петербурге в 1834—1865 годах; первый многотиражный журнал в России. Его основал книготорговец Александр Смирдин, пригласивший редактором Осипа Сенковского, который определял расцвет журнала до 1847 года.

Цитаты о журнале

Великие злые духи, точно так же, как великие люди, редко оставляют достойных наследников. <…> Главное намерение — быть злым духом — осталось у новой редакции — но без остроты в крови, а с одной золотушной хилостью, с дурными привычками эстетического жеманства, старонемецкого бегства от общественных вопросов, выражавшегося неприличной радостью при встрече рассказа, где они обойдены, стихов, в которых бесплодно испаряется мление души, чуждой сует мирских. <…> Желчевая, закусившая удила насмешка Сенковского была месть, была досада, отражение обстоятельств, отрицательное раскаяние в своей слабости, была маской, — но никогда не была убеждением; почтительная дочь его, принимая за в самом деле эту лихорадку мысли и слов, начала проповедовать воздержание от сердца, действительное статское равнодушие к людским делам и лёгкий эстетический эпикуризм. Это уже не ирония, а доктрина.:гл.IV, 2

— Александр Герцен, «„Библиотека“ — дочь Сенковского», 1860

	… в 1836—1837 г. <…> Библиотека для чтения, Сын Отечества и Северная Пчела, братски соединённые, держали в блокаде всё, что им не потворствовало, и всякое издание, осмеливавшееся не принадлежать к этой фаланге, хлестали в три [кнута] конца.
	— Владимир Одоевский, «О нападениях петербургских журналов на русского поэта Пушкина», предисловие 1864 г. [1884]

• см. Альберт Старчевский, «Воспоминания старого литератора» о журнале в 1848—1856 гг., 1891

… с первого дня существования «Библиотеки для чтения» между Сенковским и Булгариным, Сенковским и Гречем, а с 1838 года между Сенковским и Полевым велась ожесточённая и непримиримая борьба <…>. Это был едва ли не первый случай в истории экономического развития России, когда промышленная конкуренция была облечена в журнальные формы, имеющие сами по себе высокую ценность — то есть когда товар как бы своими устами убеждал потребителя купить его и не покупать у соседа. Борьба шла вокруг изобретения, называвшегося «Библиотекой для чтения» и равнявшегося 5000 подписчиков, помноженных на 50 рублей ассигнациями в год. Нужно было — или овладеть этим изобретением, или уничтожить его. <…> Было бы слишком утомительно перечислять все заметки, рецензии, антикритики и статьи, направленные против «Библиотеки для чтения» в «Северной пчеле» 1834 — 1843 годов. <…> Правда, <…> случались иногда более или менее длительные перерывы. <…> каждая книжка «Библиотеки для чтения» до сих пор может служить образцом занимательного чтения… <…> «Подметая у входа в новую эпоху, [Сенковский] выметал вместе с пылью и вещи ценные» (Герцен). Но не нужно забывать, что самое существование такого журнала, как «Библиотека для чтения», в официальную и фальшиво-высокопарную эпоху 30-х годов обязывало к чрезвычайно сложной и искусной тактике, при которой гибель «ценных вещей» бывала подчас одним из условий существования.:гл.II, III

— Вениамин Каверин, «Барон Брамбеус», 1929, 1966

1830-е

«Библиотека для чтения» <…> поручена на цензуру мне. Это сделано по особенной просьбе редакции, которая льстит мне, называя «мудрейшим из цензоров». С этим журналам мне много забот. Правительство смотрит на него во все глаза, <…> а редакция так и рвётся вперёд со своими нападками на всех и на всё. Сверх того, наши почтенные литераторы взбеленились, что Смирдин платит Сенковскому 15 тысяч в год. Каждому из них хочется свернуть шею Сенковскому, и вот я уже слышу восклицания: «Как это можно? Поляку позволили направлять общественный дух! Да он революционер! Чуть ли не он с Лелевелем и произвели польский бунт!»:гл.I, 10

— Александр Никитенко, дневник, 8 января 1834

Под ногами у тебя валяется толстый дурак, т. е. первый номер Смирдинской «Библиотеки». <…> Но вот что плохо, что мы все в дураках! В этом и спохватились наши тузы литературные, да поздно. Почтенные редакторы зазвонили нашими именами, набрали подписчиков, заставили народ разинуть рот и на наших же спинах и разъезжают теперь. Они поставили новый краеугольный камень своей власти. Это другая Пчела! И вот литература наша без голоса! А между тем наездники эти действуют на всю Русь.

— Николай Гоголь, письмо М. П. Погодину 11 января 1834

• см. Николай Гоголь, «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году» февраля 1836

Уронить «Библиотеку для чтения» может то, что оно издаётся год от года, месяц от месяца небрежнее и небрежнее, скучнее и скучнее; однако ж по сих пор всегда находится что-нибудь или дельное, или приятное. Да если б и ни одной статьи не нашлось, то «Смесь» «Б. для чт.» занимательна, свежа, разнообразна, и для неё одной мы готовы сто лет сряду на него подписываться и даже платить тройную цену. <…> Несносна в «Библиотеке» самонадеянная, самоуправная, кривая, безотчётная и ни на каких законах изящного не основанная критика; грубые, неупотребительные в образованном обществе выражения, картины, описания; помещение тошных и безвкусных сочинений бесталанных писачек; отсутствие благородного остроумия, тонкой и лёгкой шутки; глубокомыслия, одетого в пленительный слог, приятно и сладко поучающего. Нестерпимо в «Библиотеке» самоуправство, с которым Тютюнджи-Оглу и судит, и рядит, и ставит себя законодателем российской словесности, не имея на то ни малейшего права.

— Александр Воейков, «Литературная заметка», 21 апреля 1836

[В феврале 1834 Сенковский отказался от звания редактора «Библиотеки», и остался я один.] В декабре, принявшись за редакцию «Энциклопедического лексикона», я отказался от редакции «Библиотеки». Тогда исчезли и имена сотрудников с главного листа, между тем как в объявлениях о продолжении «Библиотеки» повторялось, что все прежние литераторы в ней участвуют. Тщетно некоторые из них объявляли, что давно уже прекратили всякое с нею сообщение. <…> [Г. Сенковский заметил, что я только слегка исправляю слог в статьях «Библиотеки», но я точно не позволял себе изменять мыслей автора, не дерзал ничего исключать, а тем менее навязывать своего, словом, переделывать или пародировать, а только исправлял слог, очищая его от барбаризмов, солецизмов и других жестоких грамматических ошибок. Г. Булгарин сказал, что слог в первом году «Библиотеки», во время моего редакторства, был как жемчуг. Это дружеское преувеличение.] Из булыжного камня жемчужины не выточишь — делано было, что можно. <…> Вот пятый год, что «Библиотека для чтения» беспрерывно и неутомимо занимается преследованием сих двух невинных слов, поставляет в том свою славу, величается тем пред русскою публикою! Что вышло из этого? Писатели плохие, неопытные, неуверенные в своих силах следуют наветам толстых книжек. «Что делать! — сказал мне, вздыхая, один сочинитель, которому я указал пятнадцать этих на одной странице его книги. — Не поставь я этих, книгу мою разругают в «Библиотеке»; я ни продам ни одного экземпляра; у меня жена и дети». И по этой сеебоязни вы очень хорошо отличите писателей самостоятельных от бедных поклонников «Библиотеки». <…> Оригинальные статьи «Библиотеки» кажутся дурными переводами с какого-то неизвестного нам языка. Слог в них шероховатый, грубый, тяжёлый и до крайности неправильный. И между тем «Библиотека» <…> громогласно объявляет, что она очищает язык русский, что она одна хорошо пишет по-русски, что русские писатели, старающиеся наблюдать в своих сочинениях чистоту, правильность, благородство, гармонию, — несчастные, запоздалые, заблудившиеся странники в монгольских степях русского слова. И Карамзин, и Пушкин, и Державин, и Грибоедов — жалкие пигмеи пред великим Бароном Брамбеусом!

— Николай Греч, «Литературные пояснения», 1838

… самое грозное и самое грузное явление русской журналистики — Библиотека для чтения. Да, она была и толста и разнообразна в прошедшем году и не могла не быть такою, заключая в себе почти всю русскую журналистику. Как тяжёлая колесница ягернаутская, катилась она по тесному полю русской литературы, безжалостно давила встречных и брызгала грязью с широких колёс своих. Как тяжкий млат, каждый месяц упадала она толстою книгою на головы читателей и рассыпалась стихами, прозою, науками, <…> смесью, чего хочешь, и чего не хочешь. <…> великое неравенство учёной и литературной части в «Библиотеке», нам кажется, <…> происходит всего более от страсти редактора шутить. Да, шутка — болезнь его, страсть его. Читая «Библиотеку», уверяетесь, что ему недоступны другие страсти и ощущения — он бесстрастен и беспристрастен, пока не вздумает шутить, а, к несчастью, он только о том, по-видимому, и думает.

— Николай Полевой, «Очерк русской литературы за 1837 год», февраль 1838

	… библиография «Библиотеки для чтения» вообще была беспрерывною шуткою…
	— Николай Полевой, «Несколько слов от сочинителя» (предисловие «Очеркам русской литературы»), 1839

	Взгляните на эту толстую книгу. Кажется, весу в ней довольно и листы плотны, — а видите, это не что иное, как паутина. В ней завязают одни мошки, а большие мухи пролетают насквозь.
	— Фаддей Булгарин, «Святочная игра в последний день 1839 года»

1833

«Библиотека для чтения», как журнал, имеющий в виду одну лишь общую пользу читателей, остаётся совершенно чуждым всякого духа партий и не принадлежит ни к какому исключительному учению литературному. Все благонамеренные и прилично изложенные мнения найдут в ней открытое для себя поприще. Для сохранения важности, приличной изданию, поочерёдно украшаемому всеми знаменитыми словесности именами, «Библиотека для чтения» не входит ни в какие журнальные споры, не принимает никаких антикритик и не отвечает ни на какие выходки и брани.:гл.I, 10 — парафразировал в объявлении

— Александр Смирдин, прошение в Петербургский цензурный комитет о разрешении «Библиотеки», начало года

Журнал словесности, наук, художеств, промышленности, новостей, мод, составляемый из литературных и учёных трудов лучших русских писателей. <…> я решился употребить весьма значительный капитал на <…> издание, которое по своему внутреннему достоинству, по важности содержания и благородному тону, не уступало бы лучшим иностранным журналам сего рода, а на будущее время могло бы остаться памятником настоящего периода русской словесности…

— Александр Смирдин, «О новом журнале»

Хороша программа нового журнала. Самое заглавие — нелепость. Библиотека для чтения! Да для чего же и может служить библиотека? Нащокин говорит: «После этого можно сказать — карета для езды». — Что за глупость резкость суждений, к коим прибегают журналисты, как к самому крайнему средству. Не в резкости суждений беда, а в неприличности, в пристрастии, в наглости, в невежестве, в плоскости, в подлости оных. Резкое суждение, по добросовестное и на благонамеренном понятии основанное, не пятно журналу, а, напротив, заманка и подстрекание для читателя. Тупые, пошлые, бесцветные суждения — вот что морит читателя и журнал. По важности содержания и благородному тону не будет уступать лучшим иностранным журналам сего рода. Точно харчевник, который, открывая харчевню свою, уверяет почтеннейшую публику, что она не уступит лучшим ресторациям. Что значит журнал, который заранее объявляет, что не будет входить в споры ни с какими журналами и не отвечать ни на какие критики! Да стало быть он не журнал. Журнал — действующее лицо; он должен быть на площади, в толпе, в тесноте народной, отвечать направо и налево, задирать разговоры, трение, быть всегда на йогах, в движении, до поту лица своего. А что за журнал, то есть трибун литературный, который объявляет: «Не говорите со мною, потому что я никому отвечать не буду»? Так спать ложись и валяйся на печи, а на площадь не суйся. — Дело не связываться с негодяями, не драться на кулачки; но сказать, что не отвечаешь ни на какие критики, — глупо и неловко, потому что солжёшь, будешь отвечать, покрепишься, покрепишься и сорвёшься.

— Пётр Вяземский, письмо И. И. Дмитриеву 14 августа

	… все ожидают с волнением пришествия нового журнала…
	— Пётр Вяземский, письмо И. И. Дмитриеву 23 декабря

	… предприятие великое, истинно патриотическое, которое должно соединить все партии, и сильным своим действием на публику, двинуть вперёд нашу литературу. Это будет журнал всеобъемлющий, в котором каждый читатель найдёт что нибудь по вкусу, и в котором не раз явятся все, или почти все известные в нашей литературе имена. Что касается до исправности издания, то за это ручается имя издателя…
	— Амплий Очкин, «Литературные вести»

	… прочёл в объявлении, что <…> О. И. Сенковский и другой известный аллопат будут редакторами <…>. Боюсь, чтоб эти литературные аллопаты не вытеснили умственной гомеопатии из нашей словесности, которая преспокойно и премило каплет децилионными частицами ума и остроты, и только такими, как эти господа приводится иногда (хотя весьма редко) в брожение.
	— Фаддей Булгарин, «Письмо гомеопата Прудеуса к знатоку египетских гиероглифов Барону Брамбеусу: О дешёвой премудрости»

1835

Она — постоянная представительница живого бытия нашей словесности <…>. Она — огромный пульс нашей словесности, двенадцать раз в году толстым томом ударяющий по вниманию читателей, и если бы критика, этот медик литературы, захотела бы узнать о здоровьи нашего русского слова, — за «Библиотеку» она должна взяться и по движению этого пульса судить о состоянии нашей словесности. — Но <…> олицетворяет ли она собою какие-нибудь литературные мнения, принадлежащие известной школе? Намерена ли она представить образцы вкуса и тем направлять наше эстетическое образование? — Всё это вопросы посторонние <…>. «Библиотека для чтения» есть просто пук ассигнаций, превращённый в статьи, чрезвычайно разнообразные, прекрасные, но более плохие, редко занимательные и часто скучные. <…> Вот едет литератор в новых санях; ты думаешь, это сани? Нет, это статья «Библиотеки для чтения», получившая вид саней, покрытых медвежею полостью, с богатыми серебряными когтями. Вся эта бронза, этот ковер, этот лак, чистый и опрятный, все это листы дорого заплаченной статьи, принявшие разные образы санного изделия:гл.II, 2.

— Степан Шевырёв, «Словесность и торговля», март

… «Библиотека для чтения» подчинила своей расправе все произведения нашей словесности, которая зорким глазом своим не пропускает ни одного из них и подписывает каждому приговор решительный. Здесь совершается судьба каждой новой книги в глазах всей русской публики; здесь ареопаг нашей словесности. Вся Россия читает «Библиотеку»; большая часть России руководствуется её суждениями касательно всех произведений литературных.

— Степан Шевырёв, «О критике вообще и у нас в России», апрель

	Смирдин уже предлагает мне 15000, чтоб я только от своего предприятия отступился и стал бы снова сотрудником его «Библиотеки». Но хотя это было бы и выгодно, но не могу на это согласиться. Но Сенковский такая бестия, а Смирдин такая дура, что с ними связываться невозможно.
	— Александр Пушкин, письмо П. В. Нащокину октября

1840-е

	Наиболее читаемые и уважаемые журналы издавались у нас всегда парою литераторов <…>. Г. Сенковский знал это и, за неимением alter ego, он сам раздвоился, как Гофманов Медардус, и издавал «Библиотеку для чтения» с бароном Брамбеусом, — время славы и величия этого журнала было временем товарищества с Брамбеусом.:гл.III, 4
	— Александр Герцен, «Ум хорошо, а два лучше», конец 1843-1844 [1862]

	Вывести какое-нибудь заключение из её критики невозможно; <…> здесь всё и ничего; слова взяты напрокат из словаря, и ещё с ошибками, кое-как приставлены одно к другому, набралось несколько страниц — и конец статье; это старая метода последних томов «Энциклопедического лексикона». Лишь по некоторым намёкам можно догадаться, сердит или не сердит библиотечный критик.
	— Владимир Одоевский, заметка о рецензии в № 9 «Библиотеки для чтения» на собрание его сочинений, конец сентября — начало октября 1844

«Библиотека для чтения» — первый увесистый журнал в России — имела огромный числительный успех и до сих пор держится твёрдо. Она поняла, где стоит множество народа — на гуляньях; чему раздаётся одобрительный хохот; она поняла это и осуществила на деле; и точно, около неё сбирается народ, которого тешит записной остряк, готовый на какие угодно шутки, чтоб только вынудить смех; и точно, невольно смеёшься. Но что проповедует, что думает «Библиотека для чтения»? — ничего не думает; она скажет вам, что думать — вздор. Что чувствует? — ничего опять не чувствует: она скажет вам, что и чувство — вздор. Какое же её убеждение, цель? Ведь вот, например, у г. Булгарина есть убеждение и цель, <…> известные всей России, а у «Библиотеки для чтения» нет никакого. У неё есть цель посмешить, и, разумеется, она недаром проделывает свои штуки и насмешки.

— Константин Аксаков, «Письмо из деревни», 1845

	Господствующий характер её есть совершенное отсутствие всякого определённого образа мыслей. <…> несмотря на то, однако, постоянно произносит своё суждение обо всём, что является в литературе или науках. Это делает она так, что для каждого особенного явления сочиняет особливые законы, из которых случайно исходит её порицательный или одобрительный приговор и падает — на счастливого.
	— Иван Киреевский, «Обозрение современного состояния литературы» (статья 3), март 1845

В деле изящного нельзя быть холодным скептиком и беспрестанно, сознательно противоречить себе самому. Судьба «Библиотеки для чтения» может служить резким подтверждением нашего замечания. Мы все помним блестящий успех этого издания, открывшего новый путь нашей журналистике. Успеху этому журнал столько же обязан был множеству хороших беллетристических статей, как и своему направлению, которое не лишено было естественности и оригинальности. <…> редакция «Библиотеки для чтения» вдалась в какой-то странный индифферентизм, подчас остроумный, чаще бесполезный. Стали появляться такие рецензии, из которых нельзя было узнать, превозносится ли до небес разбираемое сочинение или вконец осуждается. <…> Зачем же накидывать на себя равнодушие и холодность?.. <…> Словесность погибнет, если в ней поселится бесстрастие, вымышленное ли, настоящее ли.:гл.IV, 1

— Александр Дружинин, «Письма иногороднего подписчика о русской журналистике» (I, декабрь 1848)

1850-е

	Мы не разделяем всё же мнения тех, кто усматривал в журнале какую-либо правительственную тенденцию. Его с жадностью читали по всей России, чего никогда не случилось бы с газетой или книгой, написанной в интересах власти.
	Nous ne partageons pas cependant l'avis de ceux qui voyaient en elle une tendance gouvernementale. Elle fut lue avec aviditê dans toute la Russie, ce qui n'est jamais arrivê à un journal ou à un livre êcrit dans les intêrêts du pouvoir.
	— Александр Герцен, «Литература и общественное мнение после 14 декабря 1825 года», 1851

… редакция «Библиотеки» давно уже как-то уединилась от других редакций, не читает новых журналов и не следит за их улучшениями. Это ничем не оправдываемое упорство <…> продолжается и поныне <…>. С горечью нужно сознаться, что, несмотря на многие достоинства, «Библиотека для чтения» есть журнал в некотором смысле странный.<…> Есть границы, за которыми небрежность по изданию книг и журналов становится явным невниманием в отношении к читателю. Пробегая невыносимо плохие стихи, которыми нас изредка потчует «Библиотека», просматривая повести без окончания, брошенные самими авторами на третьей главе, учёные статьи, по содержанию своему годящиеся только в специальные сборники, бесконечные трактаты о пьянистах, до которых нет дела читающей России, — я иногда готов думать, что редакция уважаемого мною журнала переступила роковую границу <…>. Отчего в ней ничего не говорится о литературных повестях Европы, о театре, о петербургских увеселениях, о новейших путешествиях и открытиях? Обо всём этом «Библиотека для чтения» говорила когда-то <…>. С какой стати в Смеси говорится всё о фортепьяно и о ценах на фортепьяно? Для чего эта Смесь начинена переводами из «Voleur» или «Moniteur de la Mode», двух журналов, ничтожнейших в литературном отношении? <…> Оставьте хоть на время это фортепьяно и пианистов.:гл.IV, 1

— Александр Дружинин, «Письма иногороднего подписчика…» (XXXV, январь 1854)

Чьим органом стала в последнее время «Библиотека для чтения», мы не знаем: кажется, ничьим; но как бы то ни было, в этом журнале критические статьи ныне часто содержат мысли более основательные, нежели прежние суждения. <…> Быть может, не [Сенковский] обязан своей популярностью «Библиотеке для чтения», а самый этот журнал обязан ею его управлению? Если так, распространение круга журнальных читателей — столь важная услуга общественному образованию, что надобно было бы барона Брамбеуса поставить наряду с Новиковым, Карамзиным, Пушкиным, Гоголем, как сильного двигателя нашего просвещения. Но он сам нигде не приписывает себе этой заслуги, хотя не забывает часто объяснять читателям все свои права на высокое значение в литературе; очевидно, ему даже не приходило на мысль, что «Библиотека для чтения» расширила круг русской читающей публики. Оно и действительно было так. Масса людей, не имевших прежде привычки читать, была привлечена к чтению произведениями Пушкина и его сподвижников. Душою русской книжной торговли был почтенный А. Ф. Смирдин. Доверие к имени Смирдина было так велико, литературные и коммерческие связи его так обширны, что издание, им предпринимаемое, всегда должно было иметь несравненно больший успех, нежели подобное же предприятие какого-нибудь другого лица. <…> Напротив, действия редактора были причиной падения журнала. <…> Но если влияние барона Брамбеуса было вредно для журнала, то уж, конечно, не потому, чтобы редактор недостаточно заботился о сообщении журналу тех качеств, которые считал для него полезными.

— Николай Чернышевский, «Очерки гоголевского периода русской литературы» (статья вторая), декабрь 1855

Успех первого номера «Библиотеки для чтения» был колоссальный <…>. Но в то же мгновенье все скверные страстишки, ненависть, зависть проснулись и бросились с ожесточением на это торжество. Сенковский был осаждён не с одной литературной только стороны. Враг неумолимый, озлобленный против всякого дарования, превышавшего его собственное, покушался опрокинуть эту яркую с самого появления славу; он надеялся сделать это прежде, чем она успеет далеко пустить свои корни. <…> Бывший друг стал недругом тогда же и в продолжение долгих лет употреблял напрасные усилия, которые, бросая тень на него самого, ещё ярче выказывали все достоинства Сенковского.:гл.II, 4

— Аделаида Сенковская

Осип Сенковский

	Первая идея сего повременного издания, его план и осуществление сего плана, в литературном и наружном отношениях, принадлежат О. И. Сенковскому.
	— фиктивное объявление о прекращении своего редакторства

Читатели наши, вероятно, заметили, что Б. для Ч. никогда не говорит ни об одном из русских журналов в особенности, если не имеет случая или повода сказать об нём чего-нибудь лестного, по крайней мере хорошего. Б. для Ч. всегда желала и желает отличаться этим от толпы частных журналов, которые, как во всякой толпе, гремят только взаимными упрёками и поочерёдно бранят друг друга. Пока журнал существует ещё только в программе, Б. для Ч. всегда думала, что она может, не заводя с ним распри, сказать своё мнение о том, чего можно ожидать от будущего издания, судя по программе. Но с появления первой его книжки водворяется глубокое и красноречивое молчание. Ни слова об этом журнале! — особливо если он плох и смеет ещё браниться. <…> Б. для Ч. не подберёт перчатки, — не из трусости, но из чувства своего достоинства. Она никогда не унизится до ответа другим журналам и ещё менее какой-нибудь газете или летучему листку. <…> Одним словом, слишком смешно, слишком неловко было бы со стороны Б. для Ч. защищаться от своих противников, когда она может за выходки против себя наказать их оставлением в безвестности.

— «Вообще нет ничего нового в политическом свете…», март 1836

Есть писатели, которые пишут прекрасно в одной только «Библиотеке для чтения». Когда они печатают в «Библиотеке для чтения», слог их жив, плавен, разнообразен, обороты их исполнены ловкости и вкуса, содержание мило и порой остроумно; но пусть только напечатают они в другом месте то же самое или что-нибудь новое, все эти качества вдруг улетают из-под пера. Ежели это не колдовство, так уж верно особенное качество бумаги, на которой печатается «Библиотека для чтения». <…> У «Библиотеки для чтения» есть ящик — что уж таиться в этом! — есть такой ящик с пречудным механизмом внутри, работы одного чародея, в который стоит только положить подобный рассказ, чтобы, повернув несколько раз рукоятку, рассказ этот перемололся весь, выгладился, выправился и вышел из ящика довольно приятным и блестящим, по крайней мере чётким. Многие, многие им пользуются! Говорят, что иные, воспользовавшись для своей славы и для разного другого прочего выгодами этого ящика, кричат потом в публике, что, дескать, их статьи перемолоты, переправлены, не то, что были. <…> Не хотите быть переправлены? Не суйтесь в «Б. для ч.»: вы знаете, что есть такой ящик! Печатайте свои произведения отдельными книжками или отдавайте их в такие журналы, которые под словом «редакция» понимают просто «чтение корректуры». В «Библиотеке для чтения» редакция значит редакция в полном смысле этого слова, то есть сообщение доставленному труду принятых в журнале форм, обделки слога и предмета, если они требуют обделки…:гл.II, 1

— рецензия на «Рассказы дяди Прокопья, изданные А. Емичевым»

Те, которые носили звание редакторов Б. для Ч., слишком невинны в её недостатках, чтобы отвечать за них перед публикой, и слишком благородны, чтобы требовать себе похвал за достоинства, в которых они не имели никакого участия.:гл.II, 5 Весь круг их редакторского действия ограничивался чтением третьей, последней корректуры уже готовых оттиснутых листов, набранных в типографии по рукописям, которые никогда не сообщались им предварительно. Те из них, которые притом давали свои статьи, давали их как сотрудинки, а не как редакторы <…>. О. И. Сенковский, убедясь двулетним опытом, что этого рода содействие посторонних редакторов нисколько не облегчало его в мучительных трудах директора, по согласию с издателем решился соединить с званием директора Б. для Ч. звание её редактора, которого по настоящему он нёс все главные обязанности.

Пусть скажут, что Б. для Ч. занимается переборкой созданий, не стоящих внимания, что она ведёт войну с серыми привидениями книжного мира; что и без того этого хламу не читают. Нет, милостивые государи, если бы его не читали, то и не печатали бы; поверьте, что творений Пушкина и Жуковского не печатается и не читается столько, <…> как повестей, романов, поэм и всего, на что не угодно вам взглянуть, но что однако же вы сами покупали бы, если бы вас не предостерегала Б. для Ч.…:гл.III, 8

— рецензия на «Два маскарада» В. С., февраль 1837

	Лучше две книжки без всякой критики и летописи, по причине моей болезни, нежели десять книжек с такими критиками и летописями, какими наполнял без моего ведома «Библиотеку для чтения» Альберт Викентьевич, которыми он и уронил журнал. Собственными ушами моими слышал я тысячу раз, как за такие статьи называли журнал на святой Руси громогласно дрянью.:гл.IV, 3
	— письмо В. П. Печаткину, 1855

Виссарион Белинский

… купчая крепость на целую литературу и всех её гениев доставляет тысячи подписчиков на иной торговый журнал… <…> вы помните, как [Смирдин] кликнул клич по нашим гениям, крякнул да денежкой брякнул и объявил таксу на все роды литературного производства, и как вербовались наши производители толпами в его компанию; вы помните, как великодушно и усердно взял он на откуп всю нашу словесность и всю литературную деятельность её представителей! Вспомоществуемый гениями гг. Греча, Сенковского, Булгарина, Барона Брамбеуса и прочих членов знаменитой компании, он сосредоточил всю нашу литературу в своём массивном журнале. Итак, «Библиотека для чтения» <…> ни на волос не возвысила нашей литературы, но и не уронила её ни на волос. Творить всё из ничего может один только бог; <…> оживлять можно умирающего, а не несуществующего. Нельзя создать деньгами таланта, нельзя и убить его ими. <…> Одна из главных обязанностей русского журнала есть знакомить русскую публику с европейским просвещением. <…> «Библиотека для чтения» укорачивает, обрубает, вытягивает и переделывает на свой манер переводимые ею из иностранных журналов статьи и ещё хвалится тем, что сообщает им особенного рода, ей собственно принадлежащую занимательность. Ей и на ум не приходит, что публика хочет знать, как думают о том или другом в Европе, а отнюдь не то, как думает о том или другом «Библиотека для чтения».

— «Литературные мечтания», декабрь 1834

• см. «Ничто о ничём, или Отчёт г. издателю «Телескопа» за последнее полугодие (1835) русской литературы», № 2 — 1-ю половину № 4, февраль—март 1836

… не должно и не из чего нападать на Барона Брамбеуса и Тютюнджи-оглу: кто-то из них недавно объявил, что «Москва не шутит, а ругается», и я вывел из этого объявления очень дельное следствие, что как почтенный барон, так и татарский критик «не ругаются, а шутят», или, лучше сказать, «изволят потешаться». Теперь это уже ни для кого не тайна, и тех, для которых оба вышереченные мужи ещё опасны своим вредным влиянием, тех уже нет средств спасти. Постойте — <…> есть средство, есть, я нашёл его <…>! Для этого надобно, чтоб нашёлся в Москве человек со всеми средствами для издания журнала, с вещественным и невещественным капиталом, то есть деньгами, вкусом, познаниями, талантом публициста, светлостью мысли и огнём слова, деятельный, весь преданный журналу, потому что журнал, так же как искусство и наука, требует всего человека; <…> надобно, чтобы этот человек умел возбудить общее участие к своему журналу, завоевать в свою пользу общественное мнение, наделать себе тысячи читателей… Тогда «Библиотека для чтения» — поминай, как звали, а покуда делать нечего…

— «О критике и литературных мнениях «Московского наблюдателя», март 1836

	«Библиотека для чтения» особенно одолжена своим успехом тому, что продолжительность периодов выхода своих книжек заменила необыкновенною толстотою их.
	— «Несколько слов о „Современнике“», апрель 1836

	Не велика польза доказать, что Сенковский подлец, а «Библиотека» гадкий журнал: публика это давно знает и подписывается на «Библиотеку» не за то, что она гадкий журнал, а за то, что нет лучшего журнала…
	— письмо М. А. Бакунину 1 ноября 1837

	У «Библиотеки для чтения» есть свой характер, потому что есть мысль, которую можно назвать положительностию в искусстве и в знании. Поэтому «Библиотека» непримиримый враг умозрения, философии. <…> парциальная односторонность доводит его до крайней нетерпимости. Проповедуя уважение к чужому мнению, «Библиотека» не уважает решительно ничьего мнения.
	— «Литературные пояснения»

«Библиотека для чтения» уже не в силах скрывать своих горестных предчувствий и начинает прибегать к странным средствам для выхода из двусмысленного состояния своего здоровья и «благополучия». Об этом свидетельствует и удивительная сухость её «Литературной летописи» и некоторые учёные статьи, в полкнижки журнала величиною. Не знаем, что за причина этому. Уж не толстота ли объёма и достоинство содержания «Отечественных записок», превосходящих своими средствами «Библиотеку», оставленную всеми пишущими знаменитостями и оставшуюся с гг. Тимофеевыми, Падерными и т. п.?.. <…> в числе странных средств для своего поддержания «Библиотека» стала прибегать к присвоению чужих сочинений в других журналах. В 1 № этого журнала перепечатано из 1 № «Наблюдателя» за прошедший год стихотворение г. Красова, начинающееся стихом: «Не гляди поэту в очи». Страннее всего то, что под похищением выставлено имя г. Бернета. <…> Скорее всего, это дело «Библиотеки», которая никогда не стесняла себя законами собственности, когда дело шло о чужих статьях.

— «Журнальная заметка», февраль 1839

Нам не нравится направление «Библиотеки для чтения», но нам нравится, что в ней есть направление, — качество, принадлежащее не всем нашим журналам. <…> Отделение «Русской словесности» в «Библиотеке для чтения» всегда начинается стихотворениями. По причине стихотворного бесплодия в современной русской литературе, это отделение «Библиотеки» всегда было крайне слабо. Г-н Тимофеев — всегдашний и неутомимый поставщик для этого отделения, — можно судить, каково оно! Вдруг в трёх книжках «Библиотеки для чтения» за нынешний год явилось одиннадцать прекрасных, поэтических стихотворений. Это было загадкою для многих — только не для нас. Автор этих прекрасных стихотворений — г. Красов. У нас была тетрадь его стихов (единственный экземпляр), и мы были уполномочены поэтом брать из неё, что нам угодно. Вследствие этого в «Наблюдателе» ещё за прошлый год помещено было несколько стихотворений г. Красова — остальные дожидались своей очереди. Вдруг редакция «Наблюдателя» потеряла эту тетрадь, единственный список стихотворений, писанных в продолжение нескольких лет. Вероятно, тот, кому тетрадь попалась в руки, переслал её в редакцию «Библиотеки», — и мы очень рады, что прекрасные стихотворения <…> не утратились для публики. На тетради в самом деле не было выставлено имени автора, — и поэтому в I № «Библиотеки» [стихи] <…> явились с именем г. Бернета. Во II № «Библиотеки» <…> явились уже совсем без имени, с примечанием редакции о получении тетради. <…> «Критика» в «Библиотеке» обыкновенно состоит из выписок, <…> к которым приделано несколько личных мнений <…>. Направление этой «критики», как и всего журнала, — вражда против умозрения, против мысли и распространение положительных, опытных, наглядных и рутинных понятий в науке и искусстве. <…> Отделение «Смеси» в «Библиотеке для чтения» по-прежнему свежо и интересно, но уж чересчур однообразно, потому что исключительно посвящается открытиям и новостям по части естествознания. Отделение «Литературной летописи» становится всё короче и суше: отсутствие весёлости, остроумия <…> показывает какое-то утомление, усталость.

— «Русские журналы», февраль 1839

	«Библиотека для чтения» в какой-то апатии вяло дошучивает на старый лад старые же остроты, наполняется какими-то дикими статьями о произведениях живописи и скульптуры и о музыкальных концертах; «Литературная летопись» её уже не превышает трёх страничек — тоща, суха, шутки приторны; отстаёт книжками и быстро клонится к желанному покою. Поневоле воскликнешь: «Конец концов!»
	— «Репертуар русского театр. Третья книжка», апрель 1840

	Греч владычествует в русской публике — он могучее Сенковского: «Библиотека для чтения» расхвалит книгу, а «Пчела» разругает — книга не идёт; «Библиотека» разругает, «Пчела» расхвалит — книга идёт.
	— письмо В. П. Боткину 16—21 апреля 1840

У нас был журнал, старавшийся знакомить нас с современною Европою, <…> этот журнал много пустил в оборот дельных понятий, много уничтожил незаслуженных авторитетов, <…> у него доходило иногда, как говорят, до 1500 <…> подписчиков, в то время, как его собратии <…> при шестистах подписчиках считали себя богачами и счастливцами… Вдруг на его место является другой журнал и, благодаря ловкой программе, оборотливости книгопродавца и содействию приятельской газеты, приобретает вдруг около 5000 подписчиков. Что же? — Все думают, что это будет журнал с мнением, направлением, что он пойдёт дальше своего предшественника <…>. Ничего не бывало! Новый журнал дебютировал следующими глубоко философскими идеями: изящное не существует само по себе, как абсолютная сущность, но есть понятие относительное <…>. Он вдруг провозгласил, что прогресс человечества — вздор, что, следовательно, история тоже вздор; что разум — просто надувает человечество; что знание невозможно, наука и ученье — ни к чему не ведут; <…> и пр. и пр. <…> Вместе с произведениями Пушкина, Жуковского, князя Одоевского этот журнал начал печатать повестцы известного рода весёлого содержания и стишки разных господ, не умевших даже нанизывать рифмы. Не довольствуясь этим, он постоянно, с какою-то систематическою расчётливостию, стал преследовать всё, в чём есть хоть сколько-нибудь таланта, и покровительствовать всему, что отличалось бездарностию или посредственностию. И что же? <…> публика российская продолжала восхищаться им около пяти лет, до тех пор, пока не заучили наизусть его милых острот и пока он не начал, истощив вес запас своего остроумия, повторять самого себя и потчевать её «раздирательными» остротами, за неимением лучших…

— «Русская литература в 1840 году», декабрь

• см. «Журналистику» июля 1841

… нельзя было не улыбнуться, читая в «Библиотеке для чтения» разбор или, лучше сказать, надгробную речь над прахом умерших прежде своего рождения стихотворений какого-то г. Бочарова. Но когда такое же остроумие прилагается ею к предметам высшего значения, которые почему-то всегда не по сердцу этому журналу, тогда оно по необходимости становится плоским и скучным. <…> грязности и сальности <…> мо[гут] объяснять разве только успех какого-нибудь Барона Брамбеуса и какой-нибудь «Библиотеки для чтения», которых судьба вначале была так блестяща и теперь так печальна! <…> «Библиотека» быстро подвигается, засыпая сама и усыпляя своих читателей, к берегам томной Леты… <…> С тех пор как «Библиотека для чтения» успела ей наскучить этою мудростью, которая но плечу толпе, этим скептицизмом, который удивляет и озадачивает слабоумных и невежд, этим остроумием, которое поддерживается искажением истины и повторяет себя одними и теми же шуточками, — с тех пор публика прочла «Капитанскую дочку» и посмертные произведения Пушкина, познакомилась в театре с «Ревизором», заучила наизусть стихи Лермонтова…

— «Литературный разговор, подслушанный в книжной лавке», август 1842

	Где наша публика, которая, силою своего мнения, уронила бы бесстыдно торговый журнал или, по крайней мере, ограничила бы его дерзость и наглость? <…> она — не сплошная масса, а собрание людей, <…> не связанных между собою единством мнения.
	— «Русская литература в 1843 году», декабрь

«Библиотека для чтения» — журнал, насквозь проникнутый петербургским гением, совершенно противоположным московскому. Как в московских журналах царствовал энтузиазм и идеальность, так в «Библиотеке для чтения» явился дух положительности, иронии и насмешки, конечно, над такими предметами, над которыми шутить никому не запрещено, но которые тем не менее заслуживают уважения. Впрочем, это шуточное направление оказало свою пользу, как противодействие детскому и неосновательному идеализму и энтузиазму, который и при умеренности бывает смешон, а в крайностях просто невыносим. Крайности всегда излечиваются крайностями же. Как бы то ни было, появление «Библиотеки для чтения» имело огромное влияние не только на русскую журналистику, но и вообще на русскую литературу. Мы помним, как при появлении этого журнала многие литераторы были скандализированы тем, что он платит своим сотрудникам за каждую строку и платит хорошо, следовательно, принося выгоды своему владельцу, даёт средства существования многим людям, работающим для него постоянно.

— «Петербургская литература», конец 1844

	Цветущее время «Библиотеки для чтения» давно уже прошло — и невозвратно; круг её читателей значительно сжался; но он и теперь ещё не мал…
	— «Русская литература в 1844 году», декабрь

	… «Библиотека для чтения» уже дожила до глубокой старости;..
	— рецензия на «Прокопия Ляпунова», март 1845

… переворот в русской литературе сделал г. Смирдин своим журналом — «Библиотека для чтения». Появление этого журнала — истинная эпоха в истории русской литературы. До него наша журналистика существовала только для немногих, только для избранных, только для любителей, но не для общества. Лучший тогда журнал, «Московский телеграф», пользовавшийся бо́льшим успехом, нежели все предшествовавшие и современные ему журналы, <…> никогда не имел больше 1500 подписчиков. Это считалось тогда огромным успехом; но с появления «Библиотеки для чтения» всякому журналу необходимо стало иметь больше 1000 подписчиков только для издержек на издание. Отчего произошла такая быстрая перемена? Оттого, что с появления «Библиотеки для чтения» литературный труд сделался капиталом… Много было тогда об этом споров, и многие видели в этом унижение литературы, литературное торгашество. Рыцари литературного бескорыстия, или, лучше сказать, литературного донкихотства, не замечали, что в их пышных фразах больше ребячества, нежели возвышенности чувства. <…> И потому так называемое торговое направление, данное г. Смирдиным русской литературе, даже и в отношении к успехам вкуса принесло великую пользу и только вначале произвело немного вреда.

— «Сто русских литераторов. Том третий», август 1845

«Библиотека для чтения» всегда шла своею дорогою, потому что имела свой дух, своё направление. [Отечественные записки» года в два-три стали на одну с нею ногу <…>. Оба эти журнала могли не уступать друг другу в успехе, не мешая один другому, и если теперь «Библиотека для чтения» падает, то не по причине успеха «Отечественных записок» и «Современника», а потому, что Сенк. вовсе ею не занимается.:гл.IV, 1

— письмо В. П. Боткину 5 ноября 1847

Фаддей Булгарин

	Один из здешних французских книгопродавцев, прочитав первую книжку Библиотеки, сказал, что этими материалами можно издавать целый год хороший журнал, в самом Париже, разведя их водицей.
	— «О общеполезном предприятии книгопродавца А. Ф. Смирдина», 30 декабря 1833

Я завожу фабрику и стану выделывать на ней вещи, которые будут облегчать труды человека в его важнейших занятиях — в искательстве и деньгохватании. За успех моей фабрики должно ручаться вам, во-первых, её иностранное название, которого иной русский спросонья не выговорит, а во-вторых, иностранные мастера, которых я намерен выписывать с первым пароходом. Все материалы на моей фабрике будут также чужеземные, и хотя некоторые из них уже производятся в России, но я намерен обратиться к источнику. Слыхали ли вы, господа, о магнетизме, месмеризме, ясновидении, гомеопатии, либерализме, трансцендентальной философии, теории политических систем, метафизике, романтизме и о прочих вещах, которые так несправедливо называются шарлатанством? Вы верно знаете, что такое низкопоклонство, чиномания, деньголюбие? Всё это не что иное, как материалы для моей фабрики. Ввоз их не запрещён тарифом, и потому они дёшевы. <…> Литература тоже войдёт в состав моей фабрики, но только для подмазки колёс моих машин. Фабрика моя уже давно в движенье и откроется для публики ровнёхонько в 8 часов утра, 1-го января сего 1834 года.:гл.II, 4

— Фаддей Булгарин, «Энциклопедическая фабрика фантастических изделий», 2 января 1834

В комнате было несколько человек, громогласных и словоохотливых, которые занимались переделкою русского языка. На толстой книге, как наковальне, они перековывали книжные слова: сей, сия, сие, сии в разговорные: этот, тот, эта, <…> и вскоре поднялся такой шум и стук: то-то-то, тра-та-та, это-то-то, что я не могла дольше выдержать и перелетела в другую комнату. Тут была кухня или лаборатория. Здесь жарили юную французскую словесность в русском постном масле, толкли в иготи кости почтенной германской литературы и духом английской словесности надували огромный пузырь. Я опросила у одной моей соседки, что это значит. Она отвечала мне, что хозяин, умный человек, наскучив умными работами, которые немногие понимают, изволит тешиться.:гл.II, 5

— «Путешествие старой русской мухи по столовым и кабинетам разных стран и народов. (Письма к другу её, книжному червю, Bücherwurm)», I, 27 сентября 1835

См. также

• Многие цитаты об Осипе Сенковском описывают его редакторство.