Северная пчела

«Северная пчела» — политико-литературная газета Российской империи, издававшаяся в Санкт-Петербурге Фаддеем Булгариным и Николаем Гречем в 1825—1864 годах. Из-за того, что правительство поддерживало её вплоть до цензурного подавления и запрещения конкурентов, долгое время была единственным подобным изданием.

Северная пчела

Статья в Википедии

Медиафайлы на Викискладе

Цитаты о газете

	Наиболее читаемые и уважаемые журналы издавались у нас всегда парою литераторов <…> Греч и Булгарин издают с примерным мужеством и самоотвержением «Северную пчелу» для того только, чтобы в ней высказывать те сильные убеждения, которые легли краеугольным камнем их нравственно-сатирического существования.
	— Александр Герцен, «Ум хорошо, а два лучше», конец 1843-1844 [1862]

	[«Библиотеку для чтения»] с жадностью читали по всей России, чего никогда не случилось бы с газетой или книгой, написанной в интересах власти. «Северная пчела», пользовавшаяся покровительством полиции, являлась лишь кажущимся исключением из этого правила: то был единственный политический, но не официальный листок, который терпели, этим и объясняется его успех; но как только официальные газеты приобрели сносную редакцию, «Северная пчела» была покинута своими читателями.
	Elle fut lue avec aviditê dans toute la Russie, ce qui n'est jamais arrivê à un journal ou à un livre êcrit dans les intêrêts du pouvoir. L'Abeille du Nord protêgêe par la police, n'a fait une exception à cette règle qu'en apparence, c'êtait la seule feuille politique et non officielle qui fût tolêrêe, ce qui explique sa vogue; mais dès que les journaux officiels ont eu une rêdaction supportable, l'Abeille du Nord a êtê dêlaissêe par ses lecteurs.
	— Александр Герцен, «Литература и общественное мнение после 14 декабря 1825 года», 1851

	Всё та же за «Пчелою» слава: Фаддея критика подла, А Ксенофонтова — плюгава.
	— Николай Щербина, «Ещё о Ксенофонте», 1859

	… неприхотливая «Пчела», находившая даже в николаевском царствовании мёд…
	— Александр Герцен, «„Библиотека“ — дочь Сенковского», 1860

… такова была сила тогдашней Северной Пчелы и ужас, ею наведённый; она считалась каким-то привилегированным изданием, и даже говорили тогда, что эта привилегия посредством каких-то подземных ходов была действительно закреплена канцелярским порядком; по крайней мере ей позволялось то, что другим запрещалось [решительно] наотрез. Намекнуть о монополии Северной Пчелы на политические новости и ежедневный выход считалось делом самым предосудительным. В это время Библиотека для чтения, Сын Отечества и Северная Пчела, братски соединённые, держали в блокаде всё, что им не потворствовало, и всякое издание, осмеливавшееся не принадлежать к этой фаланге, хлестали в три [кнута] конца. Литературная газета и Московский Вестник, где по временам появлялись протесты против этого литературно-коммерческого заговора, читались мало, разве когда Косичкин налагал свою тяжёлую руку на кого-либо из тогдашних диктаторов. Но вообще борьба была неравная, ибо тогда считалось делом обыкновенным наводить на противника подозрение в неблагонамеренности, вольнодумстве и прочих т. п. вещах…

— Владимир Одоевский, предисловие 1864 г. [1884] к статье «О нападениях петербургских журналов на русского поэта Пушкина»

Основанная в последний год царствования Александра I, Северная Пчела в течение первых месяцев печаталась с траурною рамкою; ею же, но случаю кончины императора Николая Павловича, она окаймилась и в 1855 году: трауром начала она, трауром и кончила. Последние пять лет издания этой газеты были периодом видимого её упадка… Отстав от старого настроения, бедная Пчела не пристала к новому, и слабое её жужжанье было заглушено роем новых периодических изданий <…>. Молодое поколение, глумясь над старым, с особенною яростью устремилось на представительницу отсталых мнений, шовинизма, консерватизма и восторженных похвал прежней администрации. <…> Могло ли быть у Северной Пчелы иное направление, кроме указанного цензурою <…>? Траурные рамки, окаймлявшие Пчелу, <…> могли символически знаменовать те железные рамки, в которые была поставлена наша печать…

— Пётр Каратыгин, «Северная пчела. 1825—1859»

1820-е

	У нас недоставало газеты для насущных новостей, которая соединила бы в себе политические и литературные вести: гг. Греч и Булгарин дали нам её — это «Северная пчела». Разнообразием содержания, быстротою сообщения новизны, черезденным выходом и самою формою — она вполне удовлетворяет цели.
	— Александр Бестужев, «Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 года», март 1825

Главный характер образа мыслей в «С. п.» есть совершенная пустота; по сей-то необходимости критика и заменена в ней литературною тактикою. Гг. издатели, в совершенной уверенности, что они давностию своих журналов приобрели всеобщее доверие публики, что в их руках находится участь всей литературы русской, смело упражняются в своём искусстве журнальном и с какою-то непростительною запальчивостию, без уважения к приличиям не только людей учёных, но и светских, не умея даже скрывать в себе порывов оскорблённого самолюбия, подписывают всему приговоры решительные, ни на чём не основанные и всегда внушаемые не любовию к истине, а посторонними отношениями.

— Степан Шевырёв, «Обозрение литературных русских журналов. „Северная Пчела“», апрель 1828

… какой в ней образ мыслей? Пристально рассмотрев все се статьи критические, мы решительно отвечаем: никакого. В ней критика заменяется так называемой литературной тактикою, честь усовершенствования которой принадлежит единственно гг. издателям «Северной пчелы». Ужасно, как подумаешь: в наше время ничего не стоит, жалко насмехаясь над истиной, поднять до небес и растоптать в прах одно и то же произведение! Утешимся тем только, что в одной «Северной пчеле» совершаются подобные явления. — Итак, <…> сокровенные правила её тактики. 1) Если вы не обнаружили ещё своего мнения насчёт сочинений и журналов гг. издателей «Пчелы», то вас оставляют в покое, дожидаясь от вас решительного поступка, вследствие которого вы или друг, или враг сему журналу <…>. Похвалите, — и вас похвалят. Если же вы когда-нибудь осмелились сказать что-либо против сочинений или журналов гг. издателей, то не ожидайте помилования пи себе, ни произведению вашему, какого бы достоинства ни было сие последнее. <…> 2) Если автор или издатель книги находится в близких литературных отношениях к издателям, тотчас раздаются похвалы неумеренные. Коль нечего хвалить в особенности, то выписывают несколько строк из предисловия или излагают подробно содержание, или на несколько страничках хвалят издание, шрифт и проч. <…> в «Северной пчеле» книги оцениваются верно только в типографическом отношении <…>. Все похвалы оканчиваются восклицаниями: покупайте гг. покупатели! <…> 3) Если к автору не имеют никаких отношений, то о произведении его отзываются и так и сяк, указав на некоторые мелкие недостатки. Но если дерзновенный осмелится возразить, тогда в пылу негодования жертвуют даже собственным мнением, чтоб поразить противника, извиняются в своей опрометчивости перед публикою, вновь разбирают книгу и находят в ней кучи ошибок. <…> Наконец 4) Некоторым известным писателям расточаются похвалы в «Северной пчеле». Но они скучны для читателей, а ещё скучнее для самих авторов. Истинное дарование любит оценку умную, хотя и строгую, зевая смеется над пустыми речами болтливой лести и презирает брань привязчивой зависти или злобы. Образ критики в «Северной пчеле» всего более обличает жалкую скудость её суждений. Все рецензии лучших произведений в оной состоят в выписке некоторых отрывков, приправленной общими местами и пустыми восклицаниями, в маловажных замечаниях на слова, правильно или неправильно употребленные, на ошибки грамматические, на опечатки и т. п. <…> Вместо того, чтоб говорить о поэзии, живописи и музыке, для чего нужно познание дела, не лучше ли б было «Северной пчеле» ограничиться известиями о балансёрах, скакунах, скороходах, учёных собаках, и пр.? <…> Гг. издатели, в совершенной уверенности, что они давностию своих журналов приобрели всеобщее доверие публики, что в их руках находится участь всей литературы русской, смело упражняются в своём искусстве журнальном и с какою-то непростительною запальчивостию, без уважения к приличиям не только людей учёных, но и светских, не умея даже скрывать в себе порывов оскорбленного самолюбия, подписывают всему приговоры решительные, ни на чём не основанные, и всегда внушаемые не любовию к истине, а посторонними отношениями.

— «Обозрение литературы русских журналов»

	… «Лондонский трутень» («The London Drone»)…
	— Александр Воейков, «Нечто об английском журнале „Лондонский трутень“», июнь 1828

1830-е

… на Греча и товарищей <…> восстаёт большая гроза, — два новых журнала издаются с намерением укротить их самохвальство и наглость, и оба издателя были у меня. Первый и опаснейший для триумвирата журнальных шишимор — Алекс. Пушкин: он до приезда сюда Дельвига надзирает за изданием Литературной Газеты; а другой — бедный Олин, который нарахтится пощипать польско-немецких торгашей совестью и просил моей помощи. Однако я <…> не думаю, чтобы у них, несмотря на известность имён, достало терпения и настойчивости для совершенного очищения нашей словесности от пакостников…

— Александр Шаховской, письмо С. Т. Аксакову 8 января 1830

	Круг людей, которых славит «Телеграф» и «Северная пчела», до того уменьшился, что им приходится хвалить — только друг друга и…; брань их — есть уже право на уважение просвещённого общества.
	— Сергей Аксаков, «Письмо к издателю „Московского вестника“», 23 марта 1830

	Для литературы у «С. пчелы» есть жало, и вся её полемика носит на себе признак какого-то болезненного, воспалительного метания. <…> обвинительная хроника «Пчелы» необходимо будет Chronica scandalosa.
	— Михаил Максимович, «Обозрение русской словесности 1830 года», 5 января 1831

	Издатели «Пчелы» и «Сына отечества» издают свою газету и журнал для публики, а не для удовлетворения своих страстишек и, будучи уверены, что бессильная злоба и пошлая брань не может повредить им в мнении людей благонамеренных, беспристрастных и умных, не намерены обращать ни малейшего внимания на <…> литературные хлопушки и трещотки.
	— Николай Греч, «„Денница“, альманах на 1831 год, изданный М. Максимовичем», май 1831

	… я далёк от того, чтобы покровительствовать одному какому-нибудь литератору, кто бы он ни был, за счёт его собратьев. К сожалению, встречаются люди, до чрезвычайности склонные к тому, чтобы изображать в дурном свете самые невинные обстоятельства. Вот почему мне приписали влияние, которым я никогда не пользовался и которое было бы совершенно противоположно моим принципам. Я знаю издателей Северной Пчелы лучше других по прежним, чисто светским отношениям; это единственные литераторы, которые изредка навещают меня и с которыми я иногда обмениваюсь литературными мнениями, не всегда, впрочем, становясь на их сторону. Таким образом, пристрастие к этим господам мне приписывают совершенно безосновательно и даже не без зложелательства. Что касается политических статей, которые я им изредка посылаю для напечатания в их газете, то я делаю это ex officio, по поручению генерала Бенкендорфа…
	… je suis bien loin de protéger tel littérateur que ce soit, aux dépens de ses confrères. Il y a malheureusement des personnes qui s'attachent d'une manière trop bénévole à jeter de l`ombrage sur les circonstances les plus innocentes. C'est ainsi qu'on s'est plu aussi à m'attribuer une influence que je n'ai jamais exercée et qui serait diamétralement opposée à mes principes. Les éditeurs de l'Abeille du Nord me sont plus particulièrement connus par des relations antérieures, purement sociales; ce sont les seuls de tous les gens de lettres qui viennent me voir de temps en temps et avec lesquels j'ai fait quelquefois échange d'opinions littéraires, sans cependant jamais me ranger exclusivement de leur avis. La prédilection qu'on m'attribue pour ces messieurs est donc absolument gratuite; et même un tant soit peu méchante. Quant aux articles politiques que je leur envoie de temps en temps, pour être insérés dans leur journal, je le fais ex officio, par autorisation de Mr le général de Benckendorf…
	— Максим фон Фок, письмо А. С. Пушкину 8 июня 1831

	Известно, что в числе коренных государственных узаконений есть и то, хотя не объявленное Правительствующим Сенатом, что никто не может в России издавать политическую газету, кроме Греча и Булгарина. Они одни — люди надёжные и достойные доверенности правительства; все прочие, кроме единого Полевого, злоумышленники.
	— Пётр Вяземский, письмо И. И. Дмитриеву 13 апреля 1832

	К Пчеле прибавить подписчиков трудно, ибо едва ли есть 3000 грамотных людей в России…
	— Николай Греч, письмо Булгарину 3 сентября 1832

	— Надоела мне эта «Северная Пчела»: точь-в-точь баба, засидевшаяся в девках.
	— Николай Гоголь, «Тяжба», 1832 [1842]

	… если б когда-нибудь <…> Петербург был бы засыпан прошлогодними картами по самый корабль, вертящийся на адмиралтейском шпиле, <…> спустя два или три столетии никто даже не знал бы, был ли здесь когда-либо какой город или нет. <…> Над редакциею «Северной пчелы» кто-нибудь построил бы деревянную штофную лавку, и какой-нибудь целовальник продавал бы в ней беспристрастному потомству пенник и сивуху.
	— Осип Сенковский, «Арифметика», 1832

	Мы приехали в Петрозаводск <…>. Вечером был приглашён на бал к одному из здешних почётных чиновников; <…> кавалеры все очень необразованны: ничего не читают, кроме «Северной пчелы», в которую веруют как в священное писание. Когда её цитируют — должно умолкнуть всякое противоречие.
	— Александр Никитенко, дневник, 22 июля 1834

Материалов бездна. Мы выписываем около 40 журналов и газет. И вот «Пчела» будет вполовину более форматом, на хорошей бумаге. <…> Надзор мой полный — ни одна статья не пройдёт без меня, кроме вранья Булгарина, но постараюсь, чтобы ему чаще садился на язык типун. Вот человек! Греч и я умоляем: «Пиши меньше», но он хорохорится и безжалостно пишет. Библиография будет моя, скромная, но дельная. Статьям надо придать колорит шалевский и жаненовский.

— Николай Полевой, письмо К. А. Полевому 20 декабря 1837

1836

	«Пчела» вообще отличается беспристрастием, и её можно только укорить в излишней доброте: она печатает слишком много похвал! Впрочем, хотите ли иметь талисман, чтобы узнавать, какая статья принята по доброй воле и какая статья подсунута ей насильными просьбами? Это очень просто: под статьями последнего рода всегда пишется роковое слово: сообщено.
	— Владимир Строев, «Русская критика в 1835-м году»

Северная пчела заключала в себе официальные известия и в этом отношении выполнила своё дело. <…> Редактор г-н Греч довёл её до строгой исправности: она всегда выходила в положенное время; но в литературном смысле она не имела никакого определённого тона и не выказывала никакой сильной руки, двигавшей её мнения. Она была какая-то корзина, в которую сбрасывал всякой всё, что ему хотелось. Разборы книг, всегда почти благосклонные, писались приятелями, а иногда самими авторами. В Северной пчеле пробовали остроту пера разные незнакомцы, скрывавшиеся под разными буквами, без сомнения, люди молодые, потому что в статьях выказывалось довольно удальства. Они нападали разве уже на самого беззащитного и круглого сироту. Насчёт неопрятных изданий являлись остроумные колкости, несколько похожие одна на другую. Сущность рецензий состояла в том, чтобы расхвалить книгу и при конце сложить с себя весь грех такою оговоркою: «Впрочем желательно, чтобы почтенный автор исправил небольшие погрешности относительно языка и слога» <…> и тому подобное <…>. Книги часто были разбираемы теми же самыми рецензентами, которые писали известия о новых табачных фабриках, открывавшихся в столице, о помаде и проч.; сии известия иногда довольно остроумны и в шутках своих показывали ловких, и хорошо воспитанных людей, без сомнения, имевших основательные причины быть довольными фабрикантами. Впрочем от Сев. пчелы больше требовать было нечего: она была всегда исправная ежедневная афиша, её делом было пригласить публику, а судить она предоставляла самой публике.

— Николай Гоголь, «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 году», март

	… мы с крайней досадою видим, что гг. журналисты думают нас занять нравоучительными статейками, исполненными самых детских мыслей и пошлых шуточек, которые достались «Северной пчеле», вероятно, по наследству от «Трудолюбивой пчелы».
	— Александр Пушкин, «Письмо к издателю», 23 апреля

• см. середину 2-й статьи Ф. Булгарина «Мнение о литературном журнале «Современник», издаваемом Александром Сергеевичем Пушкиным, на 1836 год», июнь

С некоторого времени у журналистов вошло в обыкновение не обращать внимания на статьи, помещаемые в «Северной пчеле». Мы не можем одобрить этого равнодушия. Не должно позабывать, что сколь ни мало влияния производилось «Северною пчелою» на публику, — «Северная пчела» есть единственная в России политико-литературная газета, что «Северная пчела» есть единственный в России ежедневный листок, что статья, которая бы осталась незамеченного в книжке, сама бросается в глаза, когда напечатана на листке, что эту статью прочтет и человек, выписывающий «Северную пчелу» лишь для политических известий, прочтёт невольно и литератор, потому что она попадётся ему под руку. Правда, с некоторого времени «Северная пчела» обленилась, уверенная в равнодушии своих читателей — не литераторов, полагаясь на свою единственность в нашей журналистике. Измождённая справедливыми упрёками других изданий, она живёт простою корректурною жизнию, но иногда исподтишка является на сцену её тактика, и в каком-нибудь углу листа пропалзывает статейка, которую нельзя читать без негодования и которую не должно оставлять без ответа. <…> Если бы «С. пчела» была даже отличною, учёною газетой, то и тогда для читателей вредно было бы всякой день слушать одного и того же критика…

— Владимир Одоевский, «О нападениях петербургских журналов на русского поэта Пушкина» [1864]

Виссарион Белинский

«Пчела» к концу нынешнего года стала особенно нападать на «Телескоп» и «Молву» <…>. Нет ничего забавнее и утешительнее, как видеть бессильного врага, который, стараясь вредить вам, против своей воли служит вам. Разумеется, мы смеялись про себя, а в журнале сохраняли презрительное молчание и оставляли доброй «Пчеле» трудиться для нашей пользы и нашего удовольствия. <…> Рецензенты «Северной пчелы» почитают свои рецензии бессмертными произведениями ума человеческого и потому придают именам большую важность.

— «Журнальная заметка»

	«Северная пчела» ненавидит и боится всего, что выходит из границ золотой посредственности, по одному подозрению, что тут может скрываться «философия»;..
	— рецензия на брошюры А. М. Тихменева, 5 марта 1836

… неистощимый рудник тупоумных рецензий. <…> «Пчела» жужжит уже давно, она любит и ужалить, в чём ей, разумеется, никогда не удаётся, потому что жало её тупо. <…> одну половину составляют политические известия, а другую разные разности. Беда большая пришла бы этим разным разностям, если бы от них отнять политические известия! <…> она судит и рядит обо всём, бранит и хвалит одну и ту же книгу, отчего, разумеется, для книги ни лучше, ни хуже; словом, «Пчела» журнал ежедневный, нуждается в оригинале, так готова поместить брань на всё, кроме самой себя. <…> А знаете ли вы о войне, которую «Пчела» ведёт против «Библиотеки»? Вот потеха-то! <…> Каким тупым оружием сражается она с мощным врагом, который не удостаивает её даже взглядом, как неловко, неуклюже нападает на него, она, которая недавно, очень недавно, так низко кланялась ему, так усердно прославляла его!

— «Ничто о ничём, или Отчёт г. издателю «Телескопа» за последнее полугодие (1835) русской литературы»

	Приятно думать, что теперь наши журналы издаются если не с мыслию, то с смыслом, определённым и ясным. <…> «Северная пчела» и «Сын отечества» одни чужды всякой мысли и даже всякого смысла; но и у них есть цель, определённая и постоянная, это — подписчики…
	— «О критике и литературных мнениях «Московского наблюдателя», апрель 1836

	Греч владычествует в русской публике — он могучее Сенковского: «Библиотека для чтения» расхвалит книгу, а «Пчела» разругает — книга не идёт; «Библиотека» разругает, «Пчела» расхвалит — книга идёт.
	— письмо В. П. Боткину 16—21 апреля 1840

Превосходная политическая газета? Из неё тотчас (месяца через два) узнаешь, что у благородного лорда Пиля геморроидальные шишки увеличились; что при посещении такого-то города таким-то принцем была иллюминация и все жители громкими кликами изъявляли свою верноподданническую преданность; что королева Виктория на последнем бале была в страшно накрахмаленной исподнице и что по случаю новой беременности у ней остановились месячные и т. д.

— письмо Н. X. Кетчеру 3 августа 1841

«Северная пчела» издаётся и бог знает сколько лет, что-то очень давно: но — странное дело! — она так всегда верна себе, так иеизменчива ни к лучшему, ни к худшему, что первый нумер первого года её существования и последний нумер <…> — так похожи один на другой, и по содержанию, и по тону, и по взгляду, или по отсутствию всякого взгляда на предметы, что можно подумать, будто оба эти листка напечатаны в один и тот же день. <…> её участие в литературе более и более принимает характер статистический, особенно в конце старого и начале нового года: она судит исключительно только о числе подписчиков на журналы, о ценах журналов, о том, шибко ли идёт книга или залежалась… Что же касается до политических известий — это самая неинтересная часть «Северной пчелы», потому что политические известия всегда новее, свежее, полнее и интереснее в «Санкт-Петербургских ведомостях» и «Русском инвалиде», которые постоянно, днем или двумя днями раньше «Северной пчелы», сообщают политические новости, так что «Северной пчеле» остаётся лишь весьма лёгкий и приятный труд — перепечатывать эти новости в столбцы свои…

— «Русская литература в 1841 году», декабрь

	… не имея притязаний ни на талант, ни на поэзию, сильно претендует на философию, особенно когда хлопочет об участи не читаемых ею, по её словам, «Отечественных записок»…
	— «Сочинения Николая Гоголя», январь 1843

	… все очень хорошо понимают и ваше равнодушие, и ваше презрение к «Отечественным запискам», и то, что вы их совсем не читаете, хотя и знаете наизусть целые статьи из них; все знают, что вы и ведать не хотите о существовании «Отечественных записок», хотя только об них и жужжите…
	— «Литературные и журнальные заметки», январь 1843

	Вот до чего дошла эта жалкая газета: она перечитывает старые годы «Отечественных записок», чтобы переиначивать из них фразы и навязывать им нелепости, которых они и не думали говорить!..
	— то же, март 1843

«Северная пчела» вырывает клочками фразы из длинных статей и приписывает им такой смысл, какого они не имели. <…> Есть на сём свете такие господа Половинкины, которые читают только половину книги, половину страницы, половину фразы, едва ли не половину слова, — и из этих половинок сшивают себе целое мнение. Вот таких-то людей и имеет в виду добрая и услужливая газета: она знает, что эти люди, прочитав вырванные ею строки, рассердятся и бросятся читать «Отечественные записки»; тут-то они и пойманы: прочитав, они найдут совсем другое, примирятся с журналом и сделаются постоянными его читателями. Так и следует поступать, если хочешь услужить! <…> Чтоб не пропустить времени подписки на журналы, она теперь удвоивает своё усердие и нарочно громоздит нелепость на нелепости, чтоб только выказать нам свою службу <…>. «Северная пчела» служит нам <…> и тогда, когда восхваляет такие журналы, похвалу которым всякий примет не иначе, как за иронию. Прежде всего она преусердно хвалит самое себя: к этому уже все привыкли, и всякий знает этому цену. Потом <…> «Сын отечества»…

— то же, ноябрь 1843

У «Пчелы» <…> много разных претензий. Главнейшие из них — правдолюбие и отличное знание русского языка. Если поверить ей, то все наши журналы терпеть не могут правды, лгут напропалую, а по-русски не умеют правильно написать двух фраз; только она, только одна «Пчела» любит правду больше всего на свете — ежеминутно готова умереть за правду и терпит за неё гонения от всей литературной братии; только она, только одна «Пчела» умеет писать по-русски, и без неё русские литераторы давно бы сгубили русский язык. <…> ошибки мы случайно встретили только в девяти нумерах «Северной пчелы». Что же, если б собрать все 300 нумеров, составляющих годовое её издание? Какой бы отличный кодекс русского языка можно было составить из них для забавы читателей!.. <…> По её мнению, в России не было и нет писателя бездарнее и грязнее Гоголя, а между тем ни о ком, кроме своих издателей, так много и так часто не говорит она… По её мнению, на Руси не было и нет журнала хуже «Отечественных записок», а между тем только о них и твердит она вот уже слишком семь лет…

— «„Северная пчела“ — защитница правды и чистоты русского языка», ноябрь 1845

	… для «Северной пчелы» «Отечественные записки» давно уже сделались idée fixe…
	— «Новый критикан», январь 1846

Нельзя сказать, чтобы устарелые и отсталые мнения не искали средств к поддержанию и продолжению своего существования через журналы: но, к их несчастию, новое сильнее их, и ни один журнал с отсталым образом мыслей не может у нас долго держаться. Тем не менее попытки на издание таких журналов ещё не прекратились, <…> и если бы только он[и] <…> надрывались от усилий отодвинуть новые поколения за полвека назад, — никто бы и не знал об этих геройских, но бесплодных подвигах, и не стоило бы говорить о них. Но к утешению (увы! единственному и последнему) этих Эпименидов, которые, проспавши пятьдесят лет, хотят давать законы поколениям, народившимся во время их сна, — к утешению этих Эпименидов, фанатизм старины и отсталости нашёл свой орган в газете, у которой большой круг читателей. Эта газета давно уже с ожесточением преследует всякий литературный успех, совершившийся вне её влияния, всё, что отзывается новым и непохоже на некоторые сочинения, имевшие хотя и мгновенный, но значительный успех назад тому не менее двадцати лет. <…> Всего удивительнее в ней странная привычка, от времени обратившаяся в манию, приписывать себе качества и обязанности, которые ей вовсе чужды. <…> Кроме того, к этой газете, давно уже издающейся, все привыкли, да и — надо сказать правду — она всё-таки принадлежит если не к лучшим, то и не к худшим нашим газетам (благо у нас их немного); она аккуратно выходит, аккуратно отправляется в провинцию; потом в ней встречаются иногда очень интересные статьи по разным специальным предметам. Поэтому понятно, что пока в Петербурге не будет издаваться другой частной ежедневной газеты, политической и литературной, — наша «Правдолюбивая газета» — по пословице: «На безлюдьи и Фома дворянин» — будет продолжать пользоваться большим расходом в публике. Но во всём этом нет ещё ничего такого, что бы имело близкое отношение к русскому языку и литературе. Фельетонная брань — не теория, не критика, не образцы чистоты языка и изящества литературы.

— «Современные заметки», апрель 1847

XX век

Общераспространённое мнение, что «Северная Пчела» вела систематический поход против Пушкина, является образчиком одного из тех печальных недоразумений, которые твёрдо укоренились в нашей литературе и обоснованы на недостаточно тщательном изучении источников. «Северная Пчела» <…> наоборот, являлась страстной защитницей Пушкина и популяризовала поэта в широких слоях читающей публики задолго до появления Белинского <…>. Но «Северная Пчела» не объясняла, не поясняла Пушкина, она даже не разбирала его, а высказывала ряд афоризмов о Пушкине и об его произведениях. Эти афоризмы (самая большая статья «Северной Пчелы» о Пушкине едва ли займёт 2—3 страницы) легко запоминались читающею публикою, легко укладывались в голове обывателя и принимались им как бы за собственное мнение.

— Пётр Столпянский, «Пушкин и „Северная пчела“»

	… черта газеты: поменьше о России и очень много о невинных странах; чем дальше, тем лучше.
	— Лев Пумпянский, «О „Записках сумасшедшего“ Гоголя», 1923

	Было бы слишком утомительно перечислять все заметки, рецензии, антикритики и статьи, направленные против «Библиотеки для чтения» в «Северной пчеле» 1834 — 1843 годов. <…> Правда, <…> случались иногда более или менее длительные перерывы.
	— Вениамин Каверин, «Барон Брамбеус», 1929

Оставаясь в официальных сообщениях о жизни двора официальной, она позволяла себе в светском тоне освещать зарубежные новости, судить о театре, живописи, литературе, об успехах промышленности и проч. Тон «Северной пчелы» в этих материалах был фамильярно-приятельским, почти амикошонским. Не делая различия в великом и малом, она до всего касалась, ко всему имела причастность и со всем, по выражению Хлестакова, была «на дружеской ноге».

— Игорь Золотусский, «„Записки сумасшедшего“ и „Северная Пчела“», 1974