Павел Васильевич Анненков

(перенаправлено с «Павел Анненков»)

Па́вел Васи́льевич А́нненков (19 июня [1 июля] 1813 (по другим сведениям — 18 или 19 июня 1812) — 8 [20] марта 1887) — русский литературный критик, историк литературы и мемуарист.

Павел Анненков
Статья в Википедии
Произведения в Викитеке
Медиафайлы на Викискладе

Цитаты

править
  •  

10-го января 1841 года. В Берлине <…> прямо побежал в погреб, где пьянствовал Гофман. Там, под картиною, изображающею Гофмана в ту минуту, как, устремив масляные глаза на Девриента, вынимает он часы и напоминает знаменитому пьянице-трагику о времени идти в театр на работу, а Девриент, как школьник, почёсывает в голове и высоко поднимает прощальный бокал…

  — «Письма из-за границы»
  •  

Геккерен был педераст, ревновал Дантеса и поэтому хотел поссорить его с семейством Пушкина. Отсюда письма анонимные и его сводничество.[1][2]резюмируя мнение друзей Пушкина[3]

  — записи
  •  

… г. Готье хотел бы обнять каждую статую, снять с полотна картины каждую женскую фигуру, посадить её около себя у камина, побеседовать с нею <…>. Желание, достойное любого юного приказчика из магазина и первого капиталиста (rentier), который вздумает помечтать. Впрочем, г. Готье — настоящий представитель мещанского понимания идеала.

  «Парижские письма» (IX), 1847
  •  

Статья «Александр Радищев» принадлежит, по нашему мнению, к тому зрелому, здравому и проницательному критическому такту, который отличал суждения Пушкина незадолго до его кончины.[4][5]

  •  

Не трудно наметить основные черты [общественной] теории, как они сказываются в статье Пушкина о Радищеве, в разборе книги последнего, озаглавленной: «Мысли на дороге», и как они отложились во множестве отрывков, оставшихся после поэта в бумагах его, как просвечивали в устных его заявлениях <…>.
Теория Пушкина была опять, в сущности, не что иное, как отражение патриотических воззрений В. А. Жуковского, <…> консерватизм <…>.
Все духовные стремления общества, думал Пушкин, — все его надежды и чаяния, равно как и требования материального свойства, собираются в правительстве, как в естественном своём хранилище, данном историей. Они тщательно берегутся там до тех пор, пока с наступлением срока, переработанные долгой мыслью и в совете с лучшими умами страны, выходят опять на свет в образе учреждений, в форме создания новых и восстановления старых прав, — возвращаясь, таким образом, снова в народ, но уже становясь ступенью в его прогрессивном развитии.[6][5]

  — «Общественные идеалы Пушкина»
  •  

Н. И. Отрешков успел составить себе репутацию серьёзного учёного и литератора по салонам, гостиным и кабинетам влиятельных лиц, не имея никакого имени и авторитета ни в учёном, ни в литературном мире. <…> Вероятно в одном из Петербургских салонов Пушкину и указали на Н. И. Отрешкова, как на образцового и дельного сотрудника по журналу. Отрешков не усумнился взять в свои руки газету <…> и вести её без признака редакторской способности, без литературных связей в обществе и без капитала.[7][8]

Письма

править
  •  

Я слышал, что вы в восторге от статьи Чернышевского. А мы здесь слегка её побраниваем. Нам кажется, что уже теперь можно соединить участие и энтузиазм к прошлым деятелям с истиной и дельным обсуждением. Возгласы, вскрики, фрондировка нам не кажутся здесь вещами важными теперь, — а в отдалении они, правда, должны казаться возвышенным голосом <…> что год тому назад было поступком, то теперь отсталая манера. А слышали вы — Боткин не упомянут в статье о круге Белинского, что произвело божеский смех в обеих столицах. «Современник» отступил перед ним один. Панаев говорит, что имя его вывалилось в типографии из рамки[К 1]. Говорят, страницу, где он красовался, перепечатывали, но отсутствие его есть, во всяком случае, самая яркая черта в статье.[10][9][К 2]

  И. С. Тургеневу, 7 ноября 1856
  •  

Сей муж не только вмешался в издание Энциклопедического Лексикона, но объявил себя его главным редактором. Это было знаком всеобщего негодования. На него опрокинулись пасквили, насмешки, позорные изобличения, преимущественно в «Искре». Я его видел притихшим и грустным, но ещё не всё исчерпано. Ждут первого выпуска Лексикона, чтобы пуститься в травлю.[11]

  — И. С. Тургеневу, 17 сентября 1860
  •  

Мистическим субъектом [Гоголь] сделался вполне только тогда, когда успехи его внушили ему идею об особенном его призвании на Руси, не просто литературном, а реформаторском. Тогда он и заговорил с друзьями языком ветхозаветного пророка.[12][13]

  М. М. Стасюлевичу, 27 октября 1874
  •  

Может ли быть что-нибудь дельнее книги [«Помпадуры и помпадурши»], а между тем у нас и на неё смотрят как на забавную штуку.[14]

  Н. А. Некрасову, 1874
  •  

… [новые главы «Современной идиллии»] открывают бесконечные галереи для мысли. Что за размах у человека![12]

  — М. М. Стасюлевичу, 1 ноября 1882
  •  

Первый человек из московского кружка, встреченный мною в 1839 г. — был В. П. Боткин. На нём отражался хорошо и весь кружок. <…> Никогда Боткин не делал так много добра, как в то время, когда почти ничего не имел или имел очень мало, да и в нравственном смысле никто более его не торопился навстречу каждому трудящемуся с книгой, вычитанным пособием и ободрением. Уже гораздо позднее обнаружилась его настоящая природа — помесь купеческого распутства с душевной мелкотой и с художническими инстинктами, что и сделало из него тип грека перикловой эпохи, помноженного на московского гостинодворца третьей руки и дополненного шопенгауеровской ненавистью к зверю — толпе и народу.
Но тогда Боткин был весь аспирация в горния мысли, поэзии, чувства, и ею отзывались его разговоры и поступки, так что он становился хорошим представителем своего круга. Олимп, куда люди его стремились, состоял из множества богов, как вам известно, но главной задачей их было всё-таки просто-напросто спасаться от тогдашнего общества и порядка. Они спасались, как аскеты любого монастыря, но, спасая себя, они спасли мимоходом и общественную мысль, начинавшую загрубевать в петербургской литературе булгариных и сенковских, да и в других сферах. Целей (особенно политических) они не имели никаких; дело было чисто личное, что и объясняет существование в этом круге рядом с развитыми личностями пустейших индивидуумов <…>. Спасаться может всякий, — и желающего спастись, кто бы он ни был, нельзя не принять в братство, устроенное для самоспасения. Тут даже является наклонность отыскивать знаменательные черты в неофите и возвеличивать его…[15]12 апреля

  •  

1) Разрыв Белинского с Катковым произошёл чрезвычайно быстро. Катков, ожесточённо преследовавший Белинского в Петербурге за его патриотические статьи, превратился в шеллингиниста, как только ступил на почву Берлина, куда прибыл со мной в октябре 1840. При отправлении нашем из Петербурга Белинский отзывался мне ещё очень симпатично о Каткове, поручая, между прочим, употребить все усилия для предотвращения дуэли между ним, Катковым, и Бакуниным, которая, вследствие какой-то московской ссоры или лучше драки, назначена была ими в Берлине и в которой я, кажется, предназначался играть роль секунданта одной стороны (катковской). К счастию, по взаимному предрасположению врагов к сделке, дуэль не состоялась. Переворот в Белинском относительно Каткова произошёл уже без меня, но вот что я слышал впоследствии. Катков, не посылая ничего в редакцию «Отечественных записок», требовал от неё настоятельно новых жертв и постоянного содержания, давая разуметь, что от него зависит сообщить журналу особенный смысл и выражение. При этом, как кажется, подразумевалась всё та же система Шеллинга, но однако ж не старая, знакомая Белинскому, а новая, второго периода, с философией мифологии и с философией откровения. Белинский ещё не знал в чём дело, но почуял опять пророка и вещателя в Каткове — и притом деспотического, с которым надо будет долго разделываться. Краевский, ничего не понимавший в идеях, но очень много понимавший в деньгах, Панаев, тогдашний ревнитель «Отечественных записок», не понимавший ничего ни в том, ни в другом, находились в недоумении, из которого их вывел Белинский, резко выразивший своё негодование на умственные и денежные претензии Каткова. Так и произошёл разрыв, а за ним и для подкрепленья его Белинский посмотрел уже назад, на статьи Каткова, ему предшествовавшие, и убедился, что для новой эстетическо-публицистической дороги, им самим теперь проходимой, потеря Каткова — не потеря. Вот чем объясняется и резкое слово Белинского почти на другой день появления последней статьи Каткова в «Отечественных записках» «Сарра Толстая»[16]. — «Нужно же ему было сперва нагадить в журнале статьёй, а потом уехать заграницу» (от свидетеля, слышавшего отзыв)[К 3].
2) Постараюсь говорить об истории основания «Современника» и о участии в ней Некрасова как можно объективнее. Эта история есть оригинал той копии с неё, которая позднее и очень ещё недавно явилась в форме истории с Антоновичем и Жуковским[К 4]. С коммерческой точки зрения Некрасов непогрешим: он купил у Белинского весь тот литературный материал, который выслали ему московские и другие друзья для альманаха, когда Белинский разорвал, наконец, с «Отечественными записками», не видя никакого исхода из своего положения рабочего при журнале, проедающего всё своё скудное жалованье, — это ещё при умножающемся семействе и оскудевающих силах. Но <…> были ещё и нравственные условия, и тут дело становится уже менее ясным. Положено было именно с помощию приобретённого материала начать издание нового журнала, в котором Белинский был бы главным хозяином и как таковой получал бы, кроме платы за статьи, и известную часть имеющего образоваться дохода. При этом, однако ж, поставлено было непременным условием, чтобы все московские друзья Белинского (Герцен, Грановский, Кавелин, и проч.) покинули редакцию «Отечественных записок» и формально заявили о своём переходе в новый журнал: для этого и нужно было поставить во главе его имя Белинского и подвигнуть последнего на настоятельные требования этой меры от друзей. Однако же московские и петербургские идеалисты показали при сём случае гораздо более практического смысла и проницательности, чем от них ожидали: они не хотели уничтожения одного либерального органа в пользу другого, ещё не определившегося и думали, что они оба могут существовать одновременно, а относительно нравственного вопроса не усматривали большого различия между Краевским и Некрасовым. Так мало желали они погибели «Отечественных записок», что на другой, так сказать, день выхода из редакции Белинского — они уже думали об отыскании журналу, взамен потерянного критика, — нового, способного держать знамя независимого мышления. Человек, введший в редакцию «Отечественных записок» покойного Майкова[17], был не кто другой, как И. С. Тургенев — горячий друг Белинского и самого Некрасова. Когда все переговоры и убеждения первого не достигли у его друзей никаких результатов, то и главенство его в журнале и все прочие условия отошли мало-помалу в область фикций, каковыми они были и спервоначала. Вы слышали большие ругательства на Некрасова в Москве: они объясняются именно этим родом дела. Белинский оказался таким же чернорабочим в новом журнале, каким был и в старом: отсюда и вопли негодования у людей, слышавших заявления и обещания совсем другого рода. Может быть, иначе и нельзя было: Некрасову приходилось платить ренту Плетнёву, журнал на первых порах приносил мало и уже начинал поедать все состояние Панаева (какие жалобы на своё вмешательство в литературу приходилось мне слышать около 1848 от него, когда состояния уже не было), но худшее состояло в том, что Белинский под конец жизни не только не имел своего органа, но и третировался уже свысока теми, которым дал жизнь[К 5]. Новая редакция не хотела и слышать об изменившихся отношениях Белинского к нашему славянофильству, к которому он, как будто, склонялся, начиная думать, что благожелательное изучение народных стремлений и воззрений может быть орудием либерализма не хуже многих других орудий, — ей это казалось отступничеством. Многие из его заметок она вовсе не принимала. В Зальцбрунне Белинский мне жаловался, что она отвергла или поправила (хорошенько не помню) его рецензию на «Воспоминания Булгарина»[К 6]. «Видите, — говорил он, — я уже не вправе в моём журнале сказать, что первая часть Булгарина, где он рассказывает, как капитаны 1-го кадетского корпуса, директора, инспектора и все предержащие власти драли его и других детей просто из потехи, — любопытна и занимательна». <…> Новой редакции эта похвала Булгарину казалась оскорблением ветхозаветного кодекса либерализма. Много согрешил при этом формально-передовом настроении редакции Боткин, утверждавший её в решимости сохранять строго все предания журналистики старого времени, Белинским же и утвержденной. Боткин даже просто советовал не печатать последних «обозрений» Белинского, говоря — «нельзя же из уважения к прошлому принимать все марания окончательно исписавшегося и выдохшегося господина». Таким образом, Белинский и умер пролетарием в двойном смысле — и в материальном и в нравственном, ибо теперь нажил ещё и опекунов — строгих патронов в лице редакции, чего не знал с «Отечественными записками». Не мудрено, что вопли негодования и осуждения, тогда возникшие у друзей Белинского против Некрасова, раздаются ещё и теперь, да они пробьются и в потомство, как мне кажется. — 12 июля

  •  

Боткин действительно много помог Белинскому при отъезде последнего за границу, открыв у себя подписку для этой цели, и тот же Боткин, при получении последнего обозрения русской литературы, написанного Белинским для «Современника», разразился теми словами и вообще тем презрением, о которых я упоминал. <…> но вообще никакой вражды между двумя старыми приятелями при этом не было. Весь этот круг держал вражду про запас только для подлецов, негодяев, гасителей и притеснителей всякого рода.
О наклонности к славянофильству Белинского имею сказать следующее. <…> Когда мы выехали с ним из Зальцбрунна в Париж в 1847 г., — там вопрос этот подымался в обычном нашем кругу весьма часто и всегда по инициативе Белинского. Говорилось тогда многое и именно, что за славянами есть кое-что, а за западниками, кроме Европы, ничего нет, а Европа на русской почве имеет значение не выше шиша (не надо забывать времени бесед). Славяне имеют фальшивый вид вооружённых людей, а западники совершенно истинный вид нищих, с пустыми руками. И первое казалось лучше. Искандер повторял в разных видах свою любимую мысль, что покуда западники не завладеют со своей точки зрения всеми вопросами, задачами и поползновениями славянофильства, — до тех пор никакого дела не сделается ни в жизни, ни в литературе, с чем соглашался и Белинский, прибавляя только, что для этого прежде всего надобно, чтоб все мы, западники и славяне, перемерли до единого. И опять свидетелем наклонности Белинского к славянской идее выставляю Некрасова; он тогда, помнится, жаловался на эту примесь в деятельности критика. — 25 октября

Статьи о произведениях

править

Об Анненкове

править
  •  

Читал я Вашу повесть, <…> конец повести ни к чорту не годится. Рассказ армейского друга о его изгнании из деревни делает вдову совершенно непонятною; а слова обоих приятелей: «она погибнет» — слова, которые должны намекать на смысл всей повести и быть её заключительным аккордом — ничего не объясняют и ничего не заключают, и аккорд дребезжит такими неладными звуками, как будто Вы его не написали, а пропели, да ещё вместе с Тургеневым, что ещё сквернее, нежели когда каждый из вас поёт особо. <…> Как хотите, а, по моему мнению, в таком виде печатать её не представляется никакой возможности[К 7]. Чем выше будет удовольствие читателей при чтении её, тем более будут оскорблены её неожиданно вялым и совершенно непонятным концом. Мне кажется, Вы тут опять перетопили.

  Виссарион Белинский, письмо Анненкову 15 февраля 1848
  •  

Нельзя не желать, чтобы г. Анненков, который более, нежели кто-нибудь, имеет средств для обогащения нашей литературы такими трудами, как его «Материалы для биографии Пушкина», «Воспоминания о Гоголе» и биография Станкевича, неутомимо посвящал свои силы этой прекрасной деятельности, которая доставила ему уже столько прав на благодарность русской публики. После славы быть Пушкиным или Гоголем прочнейшая известность — быть историком таких людей…

  Николай Чернышевский, «Заметки о журналах. Февраль 1857»

Комментарии

править
  1. Подтверждений этому нет[9].
  2. Чернышевский в статье написал: «мы пользовались воспоминаниями, которые сообщил нам один из ближайших друзей Белинского, г. А.» Тургенев писал И. И. Панаеву 10 ноября: «[в] статье Чернышевский <…> несколько бесцеремонно обходится с живыми людьми <…>. Иные, пожалуй, рассердятся, а иные струсят и закричат»[9].
  3. Развенчание Каткова и его статьи ярко выражено в письме Белинского Боткину 30 декабря 1840 — 22 января 1841[15].
  4. Анненков был плохо осведомлён об истории, произошедшей у них с Некрасовым. В 1867 при организации новой редакции «Отечественных записок», купленных Некрасовым у Краевского, эти старые сотрудники «Современника» отказались вступить в новую редакцию якобы из-за материальных расхождений с Некрасовым. На самом деле тот не выполнил пожеланий своих товарищей под нажимом Министерства внутренних дел, потребовавшего устранить их от участия в «Отечественных записках»[15].
  5. Этого мнения придерживались все друзья критика, попытки Белинского в письмах им оправдать Некрасова были безуспешными.[15].
  6. В №2 за 1847 г. редакция значительно исказила рецензию на 3-ю часть «Воспоминаний»[15].
  7. Повесть «Она погибнет!» вышла в «Современнике» без изменений в августе[18], после смерти Белинского.

Примечания

править
  1. Модзалевский Б. Л. Пушкин. — Л.: Прибой, 1929. — С. 341.
  2. Вересаев В. В. Пушкин в жизни. — 6-е изд. — М.: Советский писатель, 1936. — XVI.
  3. Юрий Лотман, «О дуэли Пушкина без „тайн“ и „загадок“», 1984.
  4. Сочинения Пушкина. Т. VII. — СПб.: П. В. Анненков, 1857. — Отд. II. — С. 3.
  5. 1 2 В. Е. Якушкин // Чтения в Обществе истории и древностей российских. — 1886. — Кн. 1.
  6. Вестник Европы. — 1880. — № 6. — С. 624-5.
  7. П. В. Анненков. Воспоминания и критические, очерки. Т. III. — C.-Пб., 1881. — С. 258.
  8. Пиксанов Н. К. Несостоявшаяся газета Пушкина «Дневник» (1831-1832) // Пушкин и его современники: Материалы и исследования. — СПб., 1907. — Вып. V. — С. 45.
  9. 1 2 3 А. А. Жук. Примечания // Н. Г. Чернышевский. Очерки гоголевского периода русской литературы. — М.: Художественная литература, 1984. — С. 456, 466.
  10. Письма П. В. Анненкова к И. С. Тургеневу // Труды Публичной библиотеки СССР им. Ленина. — Вып. III. — М., 1934. — С. 59.
  11. Труды Публичной библиотеки СССР им. Ленина. — М., 1934. — Вып. 3. — С. 96.
  12. 1 2 М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке. Т. III. — СПб., 1912. — С. 309, 407.
  13. Вересаев В. В. Гоголь в жизни. — М.: Academia, 1933. — IV.
  14. Н.А. Некрасов. II. — М.: Изд-во АН СССР, 1949. — С. 100. — (Лит. наследство, Т. 51/52).
  15. 1 2 3 4 5 П. В. Анненков о В. Г. Белинском: Письма к А. Н. Пыпину 1874 г. / Публикация К. П. Богаевской // Революционные демократы: Новые материалы. — М.: Изд-во АН СССР, 1959. — С. 539-554. — (Литературное наследство. Т. 67).
  16. М. Катков (без подписи) // Отечественные записки. — 1840. — № 10. — Отд. V. — С. 15-50.
  17. Указатель имен и названий // Белинский В. Г. Полное собрание сочинений в 13 т. Т. XIII. Dubia. Указатели. — М.: Издательство Академии наук СССР, 1959. — С. 592.
  18. К. П. Богаевская. Примечания // Полное собрание сочинений в 13 т. Т. XII. Письма 1841-1848. — М.: Издательство Академии наук СССР, 1956. — С. 596-711.