Утка

Утка — собирательное название для водоплавающих птиц с плоским клювом из нескольких родов семейства утиных, в частности: пеганок, нырков, савок, речных и мускусных уток и крохалей, всего более 110 видов. Распространены утки широко, в России — более 30 видов. Самцы уток называются се́лезнями, птенцы утки — утя́тами. Домашние утки произошли от кряквы.

Утка и селезень

В переносном смысле «уткой» или «газетной уткой» традиционно называют — публикацию или распространение заведомо ложных сообщений. Ещё одно значение слова — специализированная медицинская посуда, средство ухода за лежачими или ограниченными в движении больными (мочеприёмник).

Утка в прозе

К ночи подъехали они к гостинице. В такую темь какая уж езда? Да и утке трудно было ходить по земле: она и то насилу переваливалась с боку на бок; ну, и порешили общим советом завернуть в гостиницу и переночевать тут. Сначала хозяин и слышать не хотел, говоря, что дом и без того полнёхонек, так чтобы не случилось беспорядков. Но приезжие умаслили его своими медовыми речами и наобещались кучу: и яичко-то дадут ему, которое курочка доро́гой снесла, и уточку-то оставят ему, которая каждый день несёт по яйцу — словом, хозяин не выдержал и позволил им переночевать. Тогда они с весёлым шумом въехали в гостиницу и закутили. Рано утром, чуть забрезжило, когда все в гостинице ещё спали, проснулись петушок с курочкой, достали яичко, облупили его и съели по половинке; скорлупу же бросили на очаг. Потом подкрались к спавшей ещё иголке, схватили её за головку и воткнули в подушку хозяйского кресла, а булавку сунули в его полотенце. Покружились, покружились петушок с курочкой да и полетели за тридевять полей домой — поминай их как звали! Утка спала на дворе, под открытым небом, и слышала, как удрали её хозяева; тогда и она прибодрилась и, увидав ручей, поплыла, и откуда рысь взялась, поплыла-то она гораздо скорее, чем вчера тележку везла.

— Братья Гримм, «Всякий сброд», 1830-е

	Смотрел, как переплывал реку дикий буйвол; течение увлекало его с собой, и он плыл вниз по реке вместе со стаей диких уток, но те вспорхнули на воздух перед самым водопадом, а буйволу пришлось полететь головой вниз; это мне понравилось, и я сыграл такую бурю, что вековые деревья поплыли по воде и превратились в щепки.
	— Ганс Христиан Андерсен, «Райский сад», 1839

Евсей Стахеевич повел глазами по красному углу, по хазовому концу гостиной, где малиновские покровительницы сияли и блистали шёлком, бронзой, золотом, тяжеловесами и даже алмазами, и еще подумал про себя: «А женский пол наших обществ, цвет и душу собраний, надобно сравнивать только с птицами: женщины так же нарядны, так же казисты, так же нежны, легкоперы, вертлявы и голосисты. Например, вообразим, что это все уточки, и посмотрим, к какому виду этого богатого рода принадлежит каждая: председательша наша ― это кряковая утица, крикуша, дородная, хлебная утка; прокурорша ― это широконоска, цареградская, или так называемая саксонка; вот толстоголовая белоглазая чернеть, а вот чернеть красноголовая; вон докучливая лысуха, которая не стоит и заряда; вон крохаль хохлатый, вон и гоголь, рыженький зобок; вон остроносый нырок, или запросто поганка; вон красный огневик, как жар горит и водится, сказывают, в норах в красной глине; а это свистуха, и нос у нее синий; а вот вертлявая шилохвость! Ну, а барышни наши ― все равно и это уточки; вот, например, рябенький, темно-русый чирочек; вот золотистый чирок в блесточках; вот миленькая крошечная грязнушка, а вот луточек, беленький, шейка тоненькая, с ожерельем самородным, чистенький, стройный, красавица уточка; вот к ней подходит и селезень, который за все победы и удачи свои обязан гладеньким крылышкам да цветным зеркальцам, коими судьба или наследство его наделили! Он берет грудью, как сокол, потому что, независимо от вишнево-лилового фрака, жилет его ― неизъяснимого цвета, нового, какого нет в составе луча солнечного, и палевые к нему отвороты и серебряные пуговички с прорезью составляют главнейшие наступательные орудия разудалого хвата. Конечно, вихор и расчищенные по голове дорожки и изящная отчаянная повязка бахромчатого ошейника немало способствуют успехам его; но победоносный знает неодолимую силу своей жилетки и поэтому ходит обыкновенно по залам ― видите, как теперь, заложив большие персты обеих рук за окраины рукавных жилеточных проемов и придерживая очень искусно шляпу свою правым локотком»...

— Владимир Даль, «Бедовик», 1839

В чаще лопуха было так же глухо и дико, как в густом лесу, и вот там-то сидела на яйцах утка. Сидела она уже давно, и ей порядком надоело это сидение, её мало навещали: другим уткам больше нравилось плавать по канавкам, чем сидеть в лопухе да крякать с нею. Наконец яичные скорлупки затрещали. «Пи! пи!» — послышалось из них: яичные желтки ожили и повысунули из скорлупок носики. — Живо! Живо! — закрякала утка, и утята заторопились, кое-как выкарабкались и начали озираться кругом, разглядывая зелёные листья лопуха; мать не мешала им — зелёный цвет полезен для глаз.

— Ганс Христиан Андерсен, «Гадкий утёнок», 1843

	— Это — презренная ложь! вскричал я. — Это нахальная газетная утка какого-нибудь бумагомарателя из-за копеечной построчной платы!… По крайней мере, что касается до меня, лично, то я никогда не поверю ничему, выходящему из круга естественных явлений.
	— Эдгар По, «Гений фантазии», 1844

	На этом-то пруде, в заводях или затишьях между тростниками, выводилось и держалось бесчисленное множество уток всех возможных пород: кряковых, полукряковых, шилохвостых, чирков, нырков и пр. Небольшие стаи то и дело перелетывали и носились над водою, а от выстрела поднимались такие тучи, что охотник невольно хватался одной рукой за шапку и протяжно говорил: фу-у!
	— Иван Тургенев, «Льгов», 1847

Иван Васильевич Сабанеев был небольшого роста, довольно плотен, и до такой степени близорук, что ничего не видел в нескольких шагах, но не хотел носить очки. Мы, молодёжь, иногда подшучивали над нашим добрым командиром. На походе запрещено было стрелять. Вдруг один из нас, бывало, закричит: «Иван Васильевич, утки, утки! Позвольте выстрелить!» Хотя на самом деле не видно было ни одной утки, но Иван Васильевич, чтоб не показаться слепым, поднимет голову, и скажет: «Да, уток много, но стрелять нельзя – будет тревога в авангарде!»

— Фаддей Булгарин, «Воспоминания», 1849

	Вот он, деревянный домик, немного нагнувшийся на одну сторону от ветхости, ― место моего рождения; вот роща за этим домиком ― место моих детских забав; вот речка. Утка. Утка! Утка! в душный летний день я, бывало, купался в водах твоих! по твоей гладкой поверхности спускал кораблики!
	— Иван Панаев, «Раздел имения», 1860

Тебе, ведь, случалось бывать за городом, где ютятся старые-престарые избушки с соломенными кровлями? Крыши у них поросли мхом, на коньке непременно гнездо аиста, стены покосились, окошки низенькие, и открывается всего только одно. Хлебные печи выпячивают на улицу свои толстенькие брюшки, а через изгородь перевешивается бузина. Если же где случится лужица воды, по которой плавает утка или утята, там уж, глядишь, приткнулась и корявая ива.

— Ганс Христиан Андерсен, «Уж что муженёк сделает, то и ладно», 1861

Так же точно он описал в одной американской газете полёт шара, перелетевшего из Европы через океан в Америку: Это описание было сделано так подробно, так точно, наполнено такими неожиданными, случайными фактами, имело такой вид действительности, что все этому путешествию поверили, разумеется, только на несколько часов; тогда же по справкам оказалось, что никакого путешествия не было и что рассказ Эдгара Поэ — газетная утка. Такая же сила воображения, или, точнее, соображения, выказывается в рассказах о потерянном письме, об убийстве, сделанном в Париже орангутангом, в рассказе о найденном кладе и проч.

— Ф.М.Достоевский, «Три рассказа Эдгара Поэ», 1861

— Есть зелёный луг, на том лугу берёза, у той берёзы под кореньями утка; обруби у берёзы коренья и возьми утку домой; она станет нести тебе яички — один день золотое, другой день серебряное. Бедный брат пошёл к березе, достал утку и принёс домой; стала утка нести яички — один день золотое, другой день серебряное; стал он продавать их купцам да боярам и куда как разбогател скоро! — Дети, — говорит он, — молитесь богу; господь нашёл нас.

— Александр Афанасьев, Народные русские сказки; «Сказка про утку с золотыми яйцами», 1863

	— Значит, это мой роман глупейший, мой? — крикнул он так громко, что даже у Амаранты заболело горло. — Ах, ты, безмозглая утка! Так-то вы, сударыня, смотрите на мои произведения?
	— Антоша Чеханте, «Жёны артистов» 1880

	Утка это или не утка? Говорят, что камер-юнкер Бегичев и не имеющий чина Германович затевают в Москве «народный» театр и взывают к субсидии. Очень приятно. Бегичев любит театр; но энергии и деловитости в нём столько, сколько в произведениях Болеслава Маркевича правды. Во всяком случае, «весьма и весьма приятно!»
	— А.П.Чехов, «Осколки московской жизни», 1881

	8 марта, понедельник. Lundi. Montag. Обед: 1) Суп с апельсинами. 2) Газетная утка-фри. 3) Каша с репейным маслом. 4) Желе из каштанов.
	— Антоша Чеханте, Календарь «Будильника» на 1882 год

Вдруг тонкий, свистящий, прерывистый звук раздался в воздухе. Есть такая порода уток: когда они летят, то их крылья, рассекая воздух, точно поют, или, лучше сказать, посвистывают. Фью-фью-фью-фью — раздаётся в воздухе, когда летит высоко над вами стадо таких уток, а их самих даже и не видно, так они высоко летят. На этот раз утки, описав огромный полукруг, спустились и сели как раз в то самое болото, где жила лягушка.

— Всеволод Гаршин, «Лягушка-путешественница», 1887

Зарево охватило треть неба, блестит в церковном кресте и в стёклах господского дома, отсвечивает в реке и в лужах, дрожит на деревьях; далеко-далеко на фоне зари летит куда-то ночевать стая диких уток… И подпасок, гонящий коров, и землемер, едущий в бричке через плотину, и гуляющие господа — все глядят на закат и все до одного находят, что он страшно красив, но никто не знает и не скажет, в чем тут красота.

— Антон Чехов, «Красавицы», 1888

Утка вообще была не совсем довольна своим супругом, а теперь окончательно рассердилась: — Ты посмотри на других-то, лентяй! Вон наши соседи, гуси или лебеди, — любо на них посмотреть. Живут душа в душу… Небось лебедь или гусь не бросит своего гнезда и всегда впереди выводка. Да, да… А тебе до детей и дела нет. Только и думаешь о себе, чтобы набить зоб. Лентяй, одним словом… Смотреть-то на тебя даже противно!

— Дмитрий Мамин-Сибиряк, «Серая шейка», 1891

– ...Я понимаю, конечно, можно сказать что мы ведём себя дерзко и мерзко, что врать дурно; но в некоторых случаях ложь, эта небесная голубка, куда милее правды, не так ли? – О..., я с тобой полностью согласен, да вот и Генрик Ибсен тоже... со своей Дикой уткой. – Жаль, в первый раз слышу. Это, должно быть, горячая штучка. Прости, а его хвалёная утка..., в конечном счёте она всё-таки крякает, в смысле, заливает или прямо режет правду-матку? :311

— Альфонс Алле, «Подслушанный отрывок беседы», 1895

Но, пожалуй, самым забавным оказалось <…> мгновение духовного открытия, когда со всей пронзительностью, не допускавшей двойных толкований, меня осенило, что соседняя комната была занята вовсе не обычными французами, <…> а... двумя в высшей степени странными животными: волком и уткой. <…> Что за дичь! – волк и утка в комнате привокзального отеля! Но, с другой стороны, почему бы и нет? Всё на свете когда-то становится возможным, пускай даже и в Марселе, в обычной затрапезной гостинице неподалёку от вокзала... Неподалёку от вокзала, – скажу я вам как знаток вопроса, – возможно всё. И вот ещё что было удивительным: вопреки подозрениям или даже уверенности моих проницательных читателей и, в особенности, читательниц, волк не только не пытался сожрать утку, но даже, как бы это сказать, совершенно напротив: если он даже и старался её как-то придушить или продырявить, то в основном своими отвратительными волчьими ласками... :152

— Альфонс Алле, «Маленький волк и толстая утка», 1895

	— Да как же, помилуйте! — обратилась взволнованная примадонна ко мне. — Я по пьесе должна газетную утку убивать. Я требую ружьё. А бутафор мне говорит: «Вам из ружья стрелять нельзя, вы всю публику перепугаете».
	— Влас Дорошевич, «Оперетка», 1900

Морозы были порядочные, но озябнешь и отогреешься, а на следующий день выезжаешь как ни в чём не бывало. За Олекмой река уже остановилась, оставались только полыньи… Однажды, проезжая мимо одной из них, мы увидели двух уток. На них нам указал ямщик кнутовищем. Трудно мне теперь передать вам это истинно жалостное зрелище. Утки были отсталые. Товарищи давно улетели, а они, застигнутые болезнью или недостатком сил для перелёта, остались умирать на этой холодной реке. Пока течение было ещё свободно хоть на середине, ― они плавали, спасаясь как-то от ледохода; потом пространство воды всё суживалось, потом остались только эти полыньи. Когда и они замерзнут, уткам предстояла гибель. Теперь они вдвоём метались по узкой полынье, охваченные холодным паром, а кругом на них смотрели вот такие же сумрачные и безучастно холодные горы. Я помню, что ямщик смеялся, скаля свои белые зубы… Мне стало немного жутко и холодно, и я запахнулся дохой, как будто это подо мной была эта тёмная, холодная глубина. Но мой товарищ сразу заволновался и вспыхнул. ― Стой! ― закричал он ямщику. ― Неужели вы способны проехать мимо?..― обратился он ко мне с горечью и, не ожидая, пока ямщик остановит лошадей, выскочил из кошевы, затем, скользя и падая на торосьях, кинулся к полынье. Ямщик смеялся, как сумасшедший, и я тоже не мог удержаться от улыбки при виде того, как мой товарищ, наклонившись над узкой, но длинной полыньёй, старался поймать уток. Птицы, разумеется, кинулись от него. Тогда мой маленький спутник перебежал на нижний конец полыньи, правильно рассчитав, что уток теперь понесёт течением к нему, особенно когда, заинтересованный этим эпизодом, я тоже вышел на лёд и погнал их книзу… Нырять они боялись, так как течение несло под лёд. Одна из этих птиц поднялась было на воздух, но другая, потерявшая силы, а может быть, когда-нибудь подстреленная, летать не могла, она только взмахнула крыльями и осталась. Тогда и другая, сделав круг над холодными льдами реки, вернулась к своей подруге. Я не могу вам описать, какое действие произвело это проявление великодушия на моего друга. Он стоял на льду, следя за полётом птицы, мелькавшей на фоне угрюмых гор, опушённых снегами, и когда она самоотверженно шлепнулась в нескольких шагах на воду, с очевидным намерением разделить общую опасность, ― у него на глазах появились слёзы… Затем он решительно заявил, что мы можем, если угодно, ехать дальше, а он останется здесь, пока не поймает обеих уток. Я знал, что он непременно исполнит свою угрозу, и у нас началась своеобразная охота, к которой, наконец, присоединился и ямщик. В результате одна птица, именно та, которая пыталась улететь, утонула. Она нырнула из моих рук, и течением её унесло под лёд… Другая очутилась в руках ямщика. Игнатович сильно вымок, и с рукавов его дохи лилась вода. Это было очень серьезно, так как до станции было ещё не близко. Я окутал его, чем мог, но на станке мы едва оттёрли его обмороженные пальцы, и целые сутки после этого мы не говорили друг с другом. Утку эту мы повезли дальше, и хотя я принимал участие в её спасении и под конец даже увлёкся этим благотворительным спортом, ― но всё-таки сознавал, что это сентиментально и глупо, тем более, что всюду наш третий пассажир вызывал справедливые, по-моему, насмешки станочников. Игнатович чувствовал это моё настроение и презирал меня. В конце концов, утка всё-таки издохла, и мы её кинули на дороге, а сами поехали дальше.

— Владимир Короленко, «Мороз», 1901

Маленькая дикая утка лишилась своего друга ранней весной. По крайней мере, он исчез, а так как местность изобиловала смертельными врагами, то предположение о его смерти было более чем правдоподобно. Всё её внимание теперь поглощалось гнездом и будущим потомством, заключённым в яйцах. Всю вторую половину июня она их особенно берегла, оставляя ежедневно только на самое короткое время, чтобы слетать за кормом, предварительно прикрыв их чучелкой, сделанной из пуха, выщипанного из собственной груди. Однажды утром, когда утка улетала, предоставив чучелке охрану гнезда, она услыхала сильный треск в густом ближайшем ивняке, но стойко продолжала путь. Когда она вернулась, в голосе её соседки дикой утки ещё звучала испуганная нотка, а внизу, около её собственного гнезда оказались следы человеческих ног.

— Эрнест Сетон-Томпсон, «Путешествие дикой утки», 1901

В 1902 году усердно летала по газетам не совсем утка — скорее «проба пера» <...> будто французы или американцы какие-то получили или получают концессию на постройку второго великого пути через Сибирь, двухрельсового, который пройдёт гораздо севернее ныне действующего, прорезав тундры, горы, «разливы рек, подобные морям», тайгу и урманы. Не знаю, как известие было принято в России. Говорят, нашлись даже газеты, которые идею французов или американцев серьёзно поддерживали.

— Александр Амфитеатров, «Сибирские этюды», 1904

	Подошли к огромному пруду и сели на скамеечке. В нескольких шагах шелестел своими сухими листьями камыш. Слева вода казалась зелёной, так низко спустились над ней листья огромных плакучих ив. Хлюпая своими широкими носами, две утки ловили ряску. — Хорошо здесь. Ведь этакое богатство во всех смыслах! — сказал Константин Иванович и вздохнул.
	— Борис Лазаревский, «Урок», 1906

	Предостерегающе-тревожно крякала проснувшаяся на пруду утка.
	— Иван Бунин, «Суходол», 1911

Однажды, когда я таким образом сидел у окна и любовался спавшей пристанью, в воздухе с шумом и свистом пронеслась стая кряковых уток. Слышно было, как она опустилась в воду у противоположного берега, и чёрные точки долго бороздили темную речную струю, оставляя позади себя длинный, двоившийся след. Река вскрылась, и теперь по всему течению кипела не менее хлопотливая работа, чем на пристанях: кряквы, шилохвостки, гоголи, чирки и другие представители утиной породы торопливо вили гнёзда по разным укромным местечкам, чтобы через несколько недель выплыть на Чусовую с целым выводком крошечных жёлтеньких утят.

— Дмитрий Мамин-Сибиряк, «На реке Чусовой», 1912

Тысячи тысяч птиц большими и малыми стаями тянулись к югу. Некоторые шли в обратном направлении, другие — наискось в сторону. Вереницы их то подымались кверху, то опускались вниз, и все разом, ближние и дальние, проектировались на фоне неба, в особенности внизу, около горизонта, который вследствие этого казался как бы затянутым паутиной. Я смотрел, как очарованный. Выше всех были орлы. Распластав свои могучие крылья, они парили, описывая большие круги. Что для них расстояния!? Некоторые из них кружились так высоко, что едва были заметны. Ниже их, но все же высоко над землею, летели гуси. Эти осторожные птицы шли правильными косяками и, тяжело, вразброд махая крыльями, оглашали воздух своими сильными криками. Рядом с ними летели казарки и лебеди. Внизу, ближе к земле, с шумом неслись торопливые утки. Тут были стаи грузной кряквы, которую легко можно было узнать по свистящему шуму, издаваемому ее крыльями, и совсем над водою тысячами летели чирки и другие мелкие утки.

— Владимир Арсеньев, «По Уссурийскому краю», 1917

Помню я эти именины. Хозяин «Вены», незабвенный покойник Иван Сергеевич Соколов, постарался: украсил моё место цветами и за свой счёт, в виде подарка, отпечатал юмористическое меню на двадцать четыре персоны. Вот оно. Огромное красное 26 января, а под ним: «Закуски острые, сатириконские; водка горькая; как цензура, борщёк авансовый, осетрина по-русски, без опечаток; утка не газетная, трубочки с кремом a la годовой подписчик». Бедный остряк Иван Сергеевич! И косточки твои, верно, уже рассыпались...

— Аркадий Аверченко, «Моя старая шкатулка», 1920

Коленька рисовал плаунцов, головастиков и крохотных лягушек в альбом, озаглавленный «Жуки, лягушки и земноводные» (к земноводным он в первую очередь причислял уток). Несмотря на всё старанье дворника Доната содержать пруд в чистоте, он непреодолимо затягивался тиной и покрывался ряской, распространяя нехороший запах, а в жаркие дни высыхал окончательно: в углу оставалась лишь маленькая грязная лужа, где изнемогали на солнцепёке последние головастики. Утки перебирались в корыто.

— Юрий Анненков (Б. Темирязев), «Повесть о пустяках», 1934

Около манчуков кружились, плавали, неслись мимо, возвращались табуны уток. В смутном свете утра я видел лишь множество уток, а какой они породы ― да чёрт же их разберет. Оказалось, однако, что их Тимофей разбирал отлично. Шилохвостей он называл тонкохвостыми, кряковых почему-то величал только в мужском роде: селезнями. Я проверял в бинокль и ругался: вот каменная дубина шестидесяти лет! Я палил, не разбирая, часто мимо, и все-таки очень скоро груда уток выросла посредине нашего челнока. Тогда я стал заказывать. ― Чернеди больше не нужно, Тимофей. Широконоски? Пожалуй. Ты мне чирков подавай! Тимофей «подавал», и маленькие уточки, никогда не пахнущие рыбой, завершили чудовищную добычу. Чернедь валила тучами, но и благородных уток можно было настрелять хоть вагон. К чему? Я ограничился двумя мешками. ― Ну, как, ничего, летят у нас утчонки? ― посмеивались пригласившие меня охотники.

— Евгений Дубровский, «Лесной шум», 1935

«Тааах-тиииу-туууххх!» ― широко рассыпалось эхо, дым выскочил клубком на воду. Охотники, уже не боясь, треща сучьями, продрались к берегу и еще успели заметить трех уток, стремительно уходящих над озером. А две утки остались на воде. Одна лежала неподвижно, желтея брюшком, другая завалилась на бок, старалась нырнуть, но только опускала голову в воду, слабо подрагивала крылом. Дым от ружья, смешиваясь с туманом, расходился пеленой по воде.

— Юрий Казаков, «На охоте», 1956

Серафим вспомнил, как в прошлом году поздней осенью выпал первый снег и тонким ледком затянуло реку. И отставшая от перелёта утка, обессилевшая в борьбе со снегом, опустилась на молодой лёд. Серафим вспомнил, как выбежал на лёд человек, какой-то заключённый и, смешно растопырив руки, пытался поймать утку. Утка отбегáла по льду до промоины и ныряла под лёд, выскакивая в следующей полынье. Человек бежал, проклиная птицу; он измучился не меньше утки и продолжал бегать за ней от промоины к промоине. Два раза он проваливался на льду и, грязно ругаясь, долго выползал на льдину. Кругом стояло много людей, но ни один не помог ни утке, ни охотнику.

— Варлам Шаламов, «Колымские рассказы», 1961

	А вот навстречу, переваливаясь словно утка, величаво и плавно несёт своё тело Вера Ивановна.
	— Владимир Войнович, «Иванькиада, или рассказ о вселении писателя Войновича в новую квартиру», 1976

	― Стрелял? Шурка кивнул: ― Утицу. ― Врёшь! Утка ещё не летела. Кого стрелял?
	— Юрий Коваль, «У Кривой сосны», 1979

На Колыме первыми принимаются за хвощ таёжные гуси-гуменники. Пасутся на хвощовых луговинках, выщипывают сладкую зелень, выкапывают клубеньки. Жируют до самой осени. На Лене утки поступают более мудро. Не тратят понапрасну своих сил. Ждут, когда весенний паводок затопит ленские острова и вымоет из песка хвощовые клубеньки. И трава, и клубеньки с водяным потоком умчатся вниз по реке и скопятся в полосе прибоя сплошным валом. Вот тут-то и появляются чирки-свистунки, шилохвосты и разные другие утки. Берут готовенький продукт: ни копать, ни драть не надо.

— Алексей Смирнов, «Мир растений», 1982

	— Попал. Утка! С яблоками. Она, кажется, хорошо прожарилась. — Она, кажется, и соусом по дороге облилась. — Да? Как это мило с её стороны!
	— Григорий Горин, «Тот самый Мюнхгаузен», 1980-е

Подсадные утки жили у Булыги в сарае, в соломенном закутке. И как только я сунулся туда, заорали, оглашенные, стали носиться под ногами, хлопать крыльями. Я поймал подсадную, засунул её в кошёлку-плетёнку и побежал краем леса к болоту, к шалашу. Утка тяжело переваливалась в садке, крякала под самым локтем, а под ногами на все лады пели-трещали лужицы, схваченные утренним льдом. По клюквенной тропке, вдоль неглубокой канавы, я бежал к Кузяевскому болоту. В темноте ещё я был на месте. Высадил подсадную на воду и спрятался в шалаше под старой ёлкой, вышедшей из лесу к болоту.

— Юрий Коваль, «Лесник Булыга», 1985

Можно было, конечно, остаться еще и на вечернюю зорьку, подождать того часа, когда земля подернется густеющей дремой, а небо еще полно прежнего озарения. В эту пору утка, прокоротав светлое время на хлебных верхах, откуда заведомо зрим и слышим любой конный и пеший, всякий пёс и лис, покидает дневную кормежку и тянет к воде. На безопасной высоте она ведет свой едва ставший на крыло выводок к еще недавно тихому родному болоту, в один день истоптанному десятками охотничьих бродней, осыпанному свинцом, горелыми пыжами и окурками, чтобы забиться в крепи и перебыть там, вслушиваясь и тревожась, до первых утренних отсветов… Вечерний подлет длится каких-то полчаса, когда стрелок, слившись с одиноким кустом, хорошо видит птицу, а она его ― нет. Темный утиный рисунок четко, чеканно проступает на рьяной палевости зари. Матерая крачка сторожко поводит аккуратной, точеной головкой, посматривает, что там, внизу, коротко вскрякивает, наставляя несмышленый молодняк, несчастливо родившийся в пору предельно усовершенствованных «тозов» и «зауэров», выцеливающих их хрупкое бытие. В этот момент и бьют утку влет хорошей, крепкой дробью, чтобы не рикошетила от плотного пера мелкой, бессильной пшенкой, а разила кучно и наповал. Еще как сказать, что лучше: утренняя ли охота на воде или вот такая, в сухой лет, когда удачно схваченная на мушку дичь с тупым звуком падает на прибрежный бугор и стрелок не опасается ее потерять, как часто теряют подранка в болотной чаще. Здесь она сама себя добивает наверняка, грохаясь о твердь с подлетной высоты.

— Евгений Носов, «Тёмная вода», 1993

	― И два часа, пожалуйста, вообще не вставайте. Захочется в туалет ― утка. Никаких ложных стеснений.
	— Татьяна Соломатина, «Девять месяцев», или «Комедия женских положений», 2010

Ежедневная жизнь..., она обладает громадной въедливой силой инерции (особенно если в ней кое-что нравится или, тем более, доставляет удовольствие). А ему и в самом деле очень многое в ней нравилось: слишком многое, чтобы пренебречь этой уткой..., кровавой уткой под соусом, я хотел сказать. Алкоголь, беседа с другом, приятная женщина, хороший стол, стул или пол, всё это не оставляло его равнодушным ни в жизни, ни на бумаге, ни под бумагой.:53

— Юрий Ханон, «Альфонс, которого не было», 2013

И здесь как нельзя к столу пришлась ему наука и личный пример глумливого зайца, шкурника и даже чиновника Сапека, благодаря которому нервный ранимый солитёр с комплексом отдельного человека, Альфонс Алле смог достроить свой метод «саркастического конформизма» <...> Отныне всё, что бы он ни сказал (и сделал), заранее будет носить торговую марку блефа, «пускания дыма» в глаза — или газетной утки, а достигнутым на этом поприще триумфом он переплюнет не только самого себя, но и свой труп... И даже спустя двадцать лет после его смерти расхожая фраза «да это всё Алле!» по-прежнему значила: пошёл травить! ерунда! ничего всерьёз! Одним словом — ш-ш-ш..., не ш’утка, не утка..., но и не гусь.

— Юрий Ханон, «Чёрные Аллеи», 2013

	И прежде всего – это, разумеется, не перевод. Никакой не перевод, чтобы вы знали заранее. А если и перевод, то какой-то совсем другой, – не тот, о котором обычно говорят. Пожалуй, именно таким образом сам Альфонс не раз переводил... кальвадос..., или утку с кровью (и я не скажу на что). Однако литературу..., если не ошибаюсь, литературу у них так (как утку) переводить не принято.:58-59
	— Юрий Ханон, «Альфонс, которого не было», 2013

Утка в стихах

	Пожалуй приезжай Ко мне сегодня с братом: Со мной откушать чай И утку с кресс-салатом.
	— А.К.Толстой, «А.М. Жемчужникову» (Вхожу в твой кабинет…)

	Идут гуси, индейки и утки, Здесь помещенные бóле для шутки.:106
	— Козьма Прутков, «Церемониал погребения тела в бозе усопшего поручика и кавалера Фаддея Козьмича П...»

	Клубилось небо. Чёрная земля Болотами дышала. Стая уток Неслась вдали. Две женщины седые Мне преградили путь.
	— Владислав Ходасевич, «Сон»

	Взглянѝ- ка, девочка, взглянѝ-ка! ― В лесу поспела земляника, И прифрантился мухомор ― Объект насмешек и умор… О, поверни на речку глазы (Я не хочу сказать: глаза…): Там утки, точно водолазы, Ныряют прямо в небеса. Ты слышишь? ― чьи-то голоса Звучат так весело̀-задорно Над обнебесенной рекой? Дитя, послушай, ― успокой Свою печаль; пойми, все вздорно Здесь, на земле…
	— Игорь Северянин, «Июневый набросок», 1910

	Разрешите... дайте место, А то я не разрешу! — Может, утку пережарю, Может, яйца причешу.
	— Михаил Савояров, «Газетные куплеты»

	Уточка моховая, Где ты ночь ночевала? — Там, на Ивановом болоте. Немцы Ивана убили; В белый мох огрузили.
	— Борис Шергин, «Золотая сюрприза», 1960

	Или утки к селезню подплывут, Он блестит, зелёный – ну изумруд! (Сочетание в реке утиных теней С отражениями русских церквей.) Надо бы хоть уткой туда доплыть. Ну да что говорить, о чем говорить! Сказано – нет, и – сколько лет, сколько лет! Нет и нет, а на нет ― и суда нет.
	— Игорь Чиннов, «Только ветер пролетит, пойдет широко...», 1972

	Ландыш пахнет бенгальским огнём. Озеро ― аэродром уток. С удочкой в лодке один чей человеческий сын удит?
	— Виктор Соснора, «Хутор у озера», 1972

См. также

• Газетная утка
• Гусь лапчатый
• Гусь
• Чернеть
• Шилохвость
• Крохаль
• Кряква
• Чирок
• Нырок
• Гоголь
• Птичий помёт
• Белая ворона
• Проблема курицы и яйца