Генрик Ибсен

Генрик (Хенрик) Иоган Ибсен (норв. Henrik Johan Ibsen; 1828—1906) — норвежский драматург, основатель европейской «новой драмы».

Генрик Ибсен

Статья в Википедии

Произведения в Викитеке

Медиафайлы на Викискладе

Цитаты

	Конечно, драматургическая обработка приближает эпоху саг к действительности, но именно это и противопоказано материалу той эпохи: статуя не выиграет оттого, что её наделят естественным цветом кожи, волосами, глазами. Вытекающие отсюда несообразности оставили некоторые следы в драматургическом творчестве Эленшлегера;.. — перевод: С. Тарханова
	— «О богатырской песне и её значении для искусства» (Оm Kaempevisen og dens betydning for kunstpoesien), 1857

	Общество — вроде корабля. Весь экипаж должен участвовать в управлении им. — перевод: А. В. и П. Г. Ганзен
	— «Враг народа», 1882

Большинство имеет за собой власть, но не право; меньшинство всегда имеет за собой право.

Не может быть свободы или красоты в домашней жизни, которая опирается на займы и долги.

Чистая совесть — самая лучшая подушка.

Женщина — самое могущественное в мире существо, и от неё зависит направлять мужчину туда, куда его хочет повести Господь Бог.

Пожалуйста, не употребляйте этого иностранного слова «идеал». Скажите просто, по-нашему: «ложь».

Статьи о произведениях

• См. Категория:Произведения Генрика Ибсена

Об Ибсене

См. также Категория:Литература о Генрике Ибсене

	Ибсен — это всего лишь школяр, ученик, вульгаризирующий средствами романа и театра концепции <Кьеркегора>.
	— Георг Брандес, в беседе 14 июня 1896

	Ибсен казался тем более великим и самобытным, что Кьеркегор был неизвестен в Европе. <…> Восприятие Ибсеном эротики как чего-то преступного было клеймом бедности, которым маленький народ отметил великого писателя.
	— Георг Брандес, «Ибсен», 1907

Опасно начинать игру. Генрик Ибсен довёл игру до того, что годами в определённый час сидел сфинксом на определённом стуле в определённом кафе в Мюнхене. А уж потом ему пришлось продолжать эту игру; куда бы он ни приезжал, ему всюду приходилось сидеть сфинксом напоказ людям в определённое время и на определённом стуле. Потому что люди ждали его. По всей вероятности, это было для него иногда очень мучительно; но он был слишком силён, чтобы прекратить эту игру. Ах, что это за силачи, Толстой и Ибсен! <…> А может быть, оба они проявили бы более силы, если бы вовремя остановились. К сожалению, они теперь возбуждают насмешку как у меня, так и у других обыкновенных людей. Ну, что же, они достаточно велики, чтобы перенести это; а мы сами будем предметом насмешек в свою очередь. Но если бы они были более велики, то они, может быть, не относились бы к самим себе так серьёзно. Они улыбнулись бы слегка своему собственному многолетнему чудачеству. То обстоятельство, что они внушают другим, а в конце концов и самим себе, что их игра является для них необходимостью, доказывает недостаток в их личности, что и делает их меньше, унижает их. Для того, чтобы заплатать эту прореху, необходимо великое произведение. Чтобы позировать — надо стоять на одной ноге, а естественное положение — это стоять на двух ногах без всякого жеманства. <…> народ Ибсена за всю свою историческую жизнь не дал человечеству ни одного мыслителя. <…> Во всяком случае, до появления <…> великого писателя Ибсена.

— Кнут Гамсун, «В сказочной стране», 1903

	Ибсен <…> — именно такой драматург, типичный в своём роде, затянутый в потёртый театральный мундир, работающий с оглядкой, которому пришлось отказаться от тонкости в пользу грубости, от содержательности в пользу водянистости, от нестандартности в пользу самоочевидности.
	Ibsen <…> [is] precisely cases of man, man in their degree, in [his] poor theatrical straight-jacket, speculative, who have had to renounce the finer thing for the coarser, the thick, in short, for the thin and the curious for the self-evident.
	— Генри Джеймс, предисловие к «Переходному возрасту», 1908

Никто из писателей не был в силах развить традиции великого мастера, ибо наследовать духовное означает не перенимать, но осваивать накопленный капитал, продолжать работу. Наследие Ибсена вдохновляло писателей разных стран, но каждый из них воспринял то, что соответствовало его таланту. Однако первенство принадлежит Бернарду Шоу и Гуннару Хейбергу. <…> Великие пьесы Ибсена современны в идейном отношении и сегодня, однако по форме они часто кажутся устаревшими. <…> Взгляды Ибсена и его новаторские идеи принадлежат не прошлому, а будущему. Они до сих пор ждут признания. <…> Тем не менее Ибсен представляется нам уже чем-то далёким, он превратился в памятник <…>. Именно великолепное построение, эта строгая закономерность влекут за собой и слабости ибсеновской драмы. Все время с раздражением замечаешь, что писатель преследует определенную цель. Хотя персонажи вроде бы живут своей жизнью, то и дело возникает ощущение, что автор стеснил их свободу. Диалог порой слишком схематичен, поскольку во всех деталях заметна целеустремленность автора — она то и дело выступает на первый план. Одна сцена сменяет другую, почти как главы в романе, — нельзя не восхититься логикой драматурга. Но если читатель или зритель восхищается логикой построения драмы, утрачивается иллюзия сопереживания. <…> Во всех остальных областях Генрик Ибсен был полностью свободен от условностей, однако он намного более осторожен в изображении страсти, чувственной любви. Он разделяет духовную и плотскую любовь, которые в его пьесах ни разу не изображены как единое чувство; напротив, эти два вида любви — враждующие силы. Страсть Ибсен осуждает. Стоит ей перейти грань чистых мечтаний, Ибсен изображает её как нечто темное, постыдное и греховное. Лишь когда любовь, если так можно выразиться, беспола, он её безоговорочно принимает. В этом противоестественном дуализме, враждебном жизни и подчёркнуто провинциальном, отражается слабость мировоззрения Ибсена.

— Хельге Крог, «От Ибсена к Хейбергу» (Fra Ibsen til Heiberg), 1929

	В пьесах Ибсена дело не в реализме, а в том, что им были найдены новые мировые схемы, умещающиеся и в современности.
	— Варлам Шаламов, записная книжка, 1971