Чернети

Че́рнети, че́рнеть, иногда чернь (латин. Aythya) — общее название для рода некрупных водоплавающих птиц из семейства утиных. Эти птицы близки к ныркам (Netta); даже орнитологи в расширительном смысле иногда называют их нырка́ми. Чернети имеют средний размер (меньше кряквы), большую голову и короткую шею. На берег выходят редко, большую часть времени проводят на открытых плёсах. Плавая, держат хвост опущенным, посадка на воде низкая. Кормясь, то и дело ныряют, за что и получили своё второе имя. Латинское название рода Aythya имеет древнегреческие корни, не установленная морская птица под названием aithuia упоминается в трудах Аристотеля, Исихия Александрийского и других древних авторов.

Хохлатая чернеть (селезень), Царицынские пруды

Хохлатая чернеть (самка), Мытищенские плавни

На территории России гнездится пять видов чернетей.

• Хохлатая чернеть обитает почти на всей территории страны, за исключением районов крайнего севера.
• Красноголовый нырок широко распространён в европейской и азиатской части к западу от Якутии.
• Бэров нырок встречается в Восточном Забайкалье, Приамурье и Приморье.
• Белоглазый нырок обитает в основном на юге Европейской части России южнее Псковской, Смоленской, Калужской, Рязанской областей, Татарстана и Башкирии, а также в Южной Сибири у подножий Алтая и долины Урунгу.
• Морская чернеть — гнездится в тундровой и лесотундровой зоне России на всём протяжении с запада на восток.

Чернеть в научной и научно-популярной прозе

С нырка начинаются утиные породы, которые почти лишены способности ходить по земле: лапы их так устроены, что ими ловко только плавать, то есть гресть, как веслами; они посажены очень близко к хвосту и торчат в заду. У нырка эта особенность еще не так резко выдается, и он составляет как будто переходную породу. Нос у него обыкновенного устройства, черноватый, не узенький и не бледно-рогового цвета, как у всех остальных пород рыбалок, кроме черни <чернети>.

— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852

Я, зарядив ружьё, стоял еще на берегу, поджидая, не налетит ли на меня куличок или утчонка. Вдруг вся стая черни стремительно поднялась, как будто испуганная чем-то, и улетела. Я взглянул и увидел, что одна утка бьется на воде в предсмертных конвульсиях. Я послал собаку, и она вынесла мне уже умершую утку чернь, которая была вся в крови, вытекавшей из боковой раны прямо против сердца. Это достаточное доказательство, что птица может летать, будучи ранена смертельно. Но сколько тут удивительных обстоятельств! Утка была ранена на расстоянии по крайней мере девяноста или ста шагов, ранена рикошетом, взмывшею от воды 4-го нумера дробинкой (ибо я стрелял в чирков вдвое ближе), улетала вместе со стаей, как будто здоровая, и улетала довольно далеко; потом прилетела назад, села на прежнее место и умерла перед моими глазами.

— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852

Чернь. Недаром дано этой породе уток собирательное имя: они появляются не очень рано весной, всегда огромными стаями; не только в одиночку или попарно, но даже маленькими стайками я никогда их не встречал. Обыкновенно садятся они на большие, чистые пруды или озера и густым черным покрывалом одевают светлую воду. Вода буквально кажется черною, а потому и в этом отношении верно дано им название чернь. Они бывают у нас только пролетом: весной и осенью; на больших водах держатся долго, особенно в хорошую, теплую осень. Где выводят детей ― не знаю, только не в тех уездах Оренбургской губернии, где я живал, потому что с молодыми я никогда их не видывал. Недавно получил я известие от одного достоверного охотника, что он встречал выводки черни в Оренбургской губернии. Я могу объяснить свою ошибку только тем, что смешивал их с выводками белобрюшки или нырка: утки их очень сходны. Beличиною, складом носа и пером чернь очень похожа на утку нырка, то есть верхняя часть у них черного, а нижняя ― беловатого цвета. Мне не удавалось много стрелять их; это хлопотно, потому что они всегда сидят на середине пруда и надобно к ним подъезжать на лодке, чего я никогда не делал, да и птица того не стоит. Я бивал их только тогда, когда они случайно на меня налетали. Различия в перьях между селезнем и уткой я не замечал, но другие охотники сказывали мне, что селезень отличается большим отливом кофейного цвета, большею величиной и черным хохлом. Вообще эта утка пером некрасива, но крепкого сложения; нос и лапы у ней точно такого же цвета и устройства, как у нырка, а пахнет рыбой меньше его. Если удастся подплыть в меру из-за камыша к стае черни, то можно убить одним зарядом до десятка.

— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852

Новые породы птиц продолжали являться попрежнему и в первую половину апреля прилетел двадцать один вид в следующем порядке: утки (Anas marilla, Anas poecillorhyncha) <Niroca marilla ― морская чернеть, Niroca poecillorhyncha ― черная кряква> ― последние из тех пятнадцати пород, которые замечены мною на озере Ханка. Впрочем, эти два вида были очень немногочисленны, в особенности последний, которого родина далёкая Индия и который, таким образом, умножает собой число южных видов, появляющихся летом в бассейне озера Ханка, в Уссурийском и иногда Амурском крае...

— Николай Пржевальский, «Путешествие в Уссурийском крае», 1870

	Сколько могу припомнить, попробую перечислить на местном жаргоне те породы, какие попадались под мои выстрелы. <...> 7) Чернеть черная, хохлатая. 8) Чернеть голубая ― утка не менее кряковой, с красноватой головой. 9) Крохаль ― двух пород, большой и маленький, ― несется больше в утесах. 10) Гоголь ― с большой головой, короткой шеей и носом.
	— Александр Черкасов, «Зерентуй», 1887

Озеро и вечером было совершенно тихое, но напуганные рассказом о вёрткости усольских лодок и внезапных бурях на озере, мы решили плыть, не упуская из виду темной линии берега. В тишине на воде была слышна вся жизнь большого озера, и если бы научиться узнавать значение всех этих звуков, то много бы можно было порассказать, и мы уже теперь много знали: там трещал чирок в быстром полете за самкой, там слышался рокот крякового селезня подплывающего, и потом он ее топтал и душил, у черней было как-то почти по-вороньему, свиязи посвистывали, ― а то вдруг гомон всех невидимых стай ― непонятное. <...> Большие стаи белогрудых черней вздымались при нашем подплывании, сильно хлопая крыльями, и так же много было свиязей с их характерным посвистыванием...

— Михаил Пришвин, «Дневники», 1925

Чернеть в беллетристике

Евсей Стахеевич повел глазами по красному углу, по хазовому концу гостиной, где малиновские покровительницы сияли и блистали шёлком, бронзой, золотом, тяжеловесами и даже алмазами, и еще подумал про себя: «А женский пол наших обществ, цвет и душу собраний, надобно сравнивать только с птицами: женщины так же нарядны, так же казисты, так же нежны, легкоперы, вертлявы и голосисты. Например, вообразим, что это все уточки, и посмотрим, к какому виду этого богатого рода принадлежит каждая: председательша наша ― это кряковая утица, крикуша, дородная, хлебная утка; прокурорша ― это широконоска, цареградская, или так называемая саксонка; вот толстоголовая белоглазая чернеть, а вот чернеть красноголовая; вон докучливая лысуха, которая не стоит и заряда; вон крохаль хохлатый, вон и гоголь, рыженький зобок; вон остроносый нырок, или запросто поганка...

— Владимир Даль, «Бедовик», 1839

В воздухе свежело. На озере, шагах в тридцати от меня, плавало стадо штук в тридцать чернетей, беспрестанно нырявших. Я заслонен был от них кустиком ракитника, сквозь ветви которого и осмотрел уток. Осторожно подняв ружьё, подполз я еще ближе к кусту, просунув сквозь ветви стволы, и, выждав тот момент, когда чернети скучились, выстрелил в средину стада; три остались на месте, остальные, поднявшись, залепетали по воде. Из второго ствола, в угонку, еще вырвал одну штуку. Ветерок погнал убитых уток к тому берегу. Я был вполне уверен, что их прибьет к нему прежде, нежели я успею обойти озеро; к обходу же не представлялась, по-видимому, никаких препятствий.

— Флегонт Арсеньев, «Щугор», 1885

Двинулся далее. Кустарник делался плотнее и, наконец, перешел в еловую чащу, составляющую опушку сплошного леса, в который с правой стороны от болота вдавалось острым углом чистое озерко. Продираясь сквозь ельник, я начал обходить это озерко. На средине его, вне выстрела, ныряли около десятка чернетей. Заметив меня, они сжались в кучу и, покеркивая, изогнув головки несколько в сторону, вдавившись как-то в воду по самую шею, бойко поплыли к противоположному берегу. Обойдя озерко, я снова вышел на обширную луговую пожню и, все держась берега, начал, как мае показалось, возвращаться с противоположной стороны назад, к тому месту, где оставил убитых уток, но вдруг я уперся в поперечную промоину, сажен, около семи ширины; она отрезала мне возможность обхода. Следовало бы воротиться назад, но продираться вновь сквозь лесную чащу, идти старым местом, не достигнув цели, мне не захотелось, и я вошел по берегу промоины, в надежде отыскать брод.

— Флегонт Арсеньев, «Щугор», 1885

Прежде всего я заметил серых уток и узконосых чирков. Тех и других было очень много. Первые очень пугливы. Они не подпускали к себе человека и взлетали тотчас, как только слышали шум шагов. Вторые ― маленькие серые уточки с синими зеркальцами на крыльях, смирные и доверчивые, ― старались только немного отплыть в сторону. В другом месте я увидел нескольких чернетей. Чёрные, с синим отливом и с белыми пятнами на спине, они быстро плавали по лагуне и часто ныряли. Я убил двух птиц, но есть их было нельзя, потому что мясо сильно пахло рыбой. На противоположном берегу стайками ходило много куличков.

— Владимир Арсеньев, «Дерсу Узала», 1923

Озеро и вечером было совершенно тихое, но напуганные рассказом о вёрткости усольских лодок и внезапных бурях на озере, мы решили плыть, не упуская из виду темной линии берега. В тишине на воде была слышна вся жизнь большого озера, и если бы научиться узнавать значение всех этих звуков, то много бы можно было порассказать, и мы уже теперь много знали: там трещал чирок в быстром полете за самкой, там слышался рокот крякового селезня подплывающего, и потом он ее топтал и душил, у черней было как-то почти по-вороньему, свиязи посвистывали, ― а то вдруг гомон всех невидимых стай ― непонятное. <...> Большие стаи белогрудых черней вздымались при нашем подплывании, сильно хлопая крыльями, и так же много было свиязей с их характерным посвистыванием...

— Михаил Пришвин, «Дневники», 1925

Около манчуков кружились, плавали, неслись мимо, возвращались табуны уток. В смутном свете утра я видел лишь множество уток, а какой они породы ― да чёрт же их разберет. Оказалось, однако, что их Тимофей разбирал отлично. Шилохвостей он называл тонкохвостыми, кряковых почему-то величал только в мужском роде: селезнями. Я проверял в бинокль и ругался: вот каменная дубина шестидесяти лет! Я палил, не разбирая, часто мимо, и все-таки очень скоро груда уток выросла посредине нашего челнока. Тогда я стал заказывать. ― Чернеди больше не нужно, Тимофей. Широконоски? Пожалуй. Ты мне чирков подавай! Тимофей «подавал», и маленькие уточки, никогда не пахнущие рыбой, завершили чудовищную добычу. Чернедь валила тучами, но и благородных уток можно было настрелять хоть вагон. К чему? Я ограничился двумя мешками. ― Ну, как, ничего, летят у нас утчонки? ― посмеивались пригласившие меня охотники.

— Евгений Дубровский, «Лесной шум», 1935

	Где-то далеко, засыпая, прогомонили журавли, и малейший звук на озере был слышен у нас на лодке: там посвистывали свиязи, у чернетей была война, и потом был общий гомон всех утиных пород, где-то совсем близко топтал и душил свою самку кряковой селезень. Там и тут, как обманчивые вехи, вскакивали на воде шеи гагар и нырков.
	— Михаил Пришвин, «Лесная капель», 1943

См. также

• Утка
• Нырок
• Крохаль
• Чирок
• Шилохвость
• Кряква
• Гусь лапчатый
• Гусь
• Газетная утка
• Белая ворона
• Проблема курицы и яйца