Сорня́к, сорняки́ или со́рные расте́ния (от слова «сор»), иногда волчцы (устар.) — особенно живучие и легко распространяющиеся дикорастущие растения, обитающие на землях, используемых в качестве сельскохозяйственных угодий (поля, сады, огороды). Вред, который наносят сорные растения, связан как со снижением плодородия почв, так и с ухудшением урожайности и качества сельскохозяйственной продукции.
Вторая загадка из области распространения сорных трав была знакома мне еще с ранней юности. <...> Почему это мелампирум называется «арвензе», т. е. «полевой», «пашенный»? Ведь он растет совсем не на полях![1]
Почему марьянник не засоряет наших полей? Потому что вследствие суровости нашего климата его семена созревают слишком поздно, позднее уборки пшеницы. Если марьянник случайно и попадает в пшеничное поле, он будет скошен еще незрелым и не попадет в следующий посев.[1]
...когда видишь, что у некоторых художников стремление к идейности начинает зарастать сорной травой, то хочется сказать им об этом, предостеречь их.[2]
— Борис Иогансон, «Заметки художника. О некоторых произведениях Художественной выставки 1950 года», 1950
Если всерьёз признать, что культурные растения сами порождают сорняки, то это должно вести к прекращению борьбы с сорняками или же направить борьбу с ними по какому-то бессмысленному, лысенковскому пути.[7]
В христианской традиции злостные сорняки символизируют порок, который конечно же должен быть наказан: «То пусть вместо пшеницы вырастает волчец, и вместо ячменя куколь» (Иов 31: 40).[11]
— Игорь Сокольский, «Что есть что в мире библейских растений», 2006
Название Agropyron происходит от двух греческих слов: agros — поле (агроном) и pyr — огонь (пиротехника). Подобно огню, может распространиться по нашему саду, как и по полю, этот злостный сорняк...[12]
— Татьяна Подоскина, «Нескучная латынь», 2009
Грядки копать рано, полоть нечего, поскольку сорняки еще не выросли...[13]
...тучный чернозём, оставленный без обработки, покрывается сорными травами: полыном, чернобыльником, девясилом, репейником и другими; некоторые стебли тянутся в вышину аршина на два и выше и образуют собою сорную заросль вышиною в рост человеческий.[15]
Низшие разборы железнодорожных должностей, вновь объявившиеся канцелярии мировых и земских и иных учреждений, реформы, потребовавшие переписки, переписки и переписки ― все это, вплоть до наших дней и до пресловутого движения добровольцев в Сербию, ― подобно омуту, впитывало в себя мелкого дворянина. А крошечные домишки с тесовыми и иными кровлями гнили и обрушивались и зарастали чертополохом; «забалованная» мелкодворянская земелька покрывалась сорными травами, порастала бурьяном и бобовником и за бесценок переходила в руки предприимчивых пионеров нового сословия. Так погибли «малодушные».[16]
Другой массоворастущий по всему СССР, кроме Дальнего Востока, полевой сорняк ― сурепица ― имеет мягкую и приятную на вкус, хотя и слегка горьковатую зелень. Отвар ее слизист. Если ее варить или припускать, т. е. варить не вполне залитую, водой, то горечь сурепицы пропадает. Сурепица очень хороша для приготовления пюре. В народной медицине Закавказья листья сурепицы считаются противоцынготным средством.[17]
— Георгий Боссэ, «Готовьте из диких весенних растений», 1942
И когда видишь, что у некоторых художников стремление к идейности начинает зарастать сорной травой, то хочется сказать им об этом, предостеречь их. Никто из нас никогда не будет спорить о том, что, кроме темы, еще существует мастерство, существует живопись, которая в гармоническом сочетании с идейностью только и в состоянии выразить величие нашего времени.[2]
— Борис Иогансон, «Заметки художника. О некоторых произведениях Художественной выставки 1950 года», 1950
Марьянник полевой (Melampyrum arvense), который при достаточном обеспечении водой может расти на почвах от песчаных до хрящеватых, является полупаразитом зерновых культур. В южной Швеции он был раньше наиболее обычным сорняком в посевах ржи на лёгких почвах, которые до начала интенсивной очистки посевного материала были больше засорены многолетними сорняками, на которых марьянник также мог паразитировать. Кроме того, поля на бедных почвах с подходящими растениями-хозяевами в течение многих лет оставались без обработки. В настоящее время там, где залежи устранены и возделывание ржи ограничено ради картофеля, марьянник, который не может паразитировать на картофеле, потерял экономическое значение.[18]
— Владимир Тишлер, Сельскохозяйственная экология, 1971
― В нашем языке появилось много сорных словечек. Он порой похож на поле, покрытое сорняками. Иногда эти сорняки кажутся даже красивыми ― овсюг, сурепка (василёк я не считаю сорняком).[6]
Работ с доказательством правоты лысенковских идей не счесть, их тысячи. После того как Лысенко провозгласил, что один вид порождается в недрах другого, в научной печати начали появляться десятки статей с описаниями: пшеница твёрдая, 28-хромосомная порождала мягкую, 42-хромосомную; и просто ― пшеница порождала рожь, рожь ― пшеницу; овёс порождал сорняк овсюг; рожь ― сорняк костёр; подсолнечник ― сорняк заразиху; чечевица ― вику; капуста ― брюкву; сосна ― ель; граб ― лещину; пеночка ― кукушку (да-да, пеночка ― кукушку, это не анекдот, это слова самого Лысенко!) и так далее. Всё это не невинные нелепости. Если всерьёз признать, что культурные растения сами порождают сорняки, то это должно вести к прекращению борьбы с сорняками или же направить борьбу с ними по какому-то бессмысленному, лысенковскому пути.[7]
Слово «волчцы» употребляется в Библии исключительно во множественном числе и практически всегда вместе со словом «терние», означая всякую бесполезную, вредную, негодную растительность. Эти слова служат собирательным названием целого ряда сорных и колючих растений, произрастающих повсюду, но с особым рвением селящихся на пустынных участках, небрежно обрабатываемых, или вовсе на заброшенных пашнях и виноградниках. <...>
В христианской традиции злостные сорняки символизируют порок, который конечно же должен быть наказан: «То пусть вместо пшеницы вырастает волчец, и вместо ячменя куколь» (Иов 31: 40). Употребление словосочетания «терние и волчцы» в иносказательном или даже символическом смысле в одних случаях может характеризовать результаты пренебрежения своим делом, в других — иллюстрирует последствия неисполнения Божьего промысла, в третьих — означает затруднения и препятствия.[11]
— Игорь Сокольский, «Что есть что в мире библейских растений», 2006
В другом месте книги пророка Исаии сказано: «И зарастут дворцы ее колючими растениями, крапивою и репейником ― твердыни ее; и будет она жилищем шакалов, пристанищем страусов» (Исайя 34:13). Опять-таки в греческом тексте Библии, равно как в первоначальных текстах, написанных на иврите, вместо крапивы упомянуто другое растение. Большинство исследователей идентифицируют его с амми зубной (Ammi visnaga) либо с ее ближайшей родственницей амми большой (Ammi majus) семейства зонтичных, традиционными для Израиля сорняками на виноградниках, которые очень быстро распространяются на необрабатываемых землях или покинутых человеком местах.[11]
— Игорь Сокольский, «Что есть что в мире библейских растений», 2006
Название Agropyron происходит от двух греческих слов: agros — поле (агроном) и pyr — огонь (пиротехника). Подобно огню, может распространиться по нашему саду, как и по полю, этот злостный сорняк, если не принять мер. Второе слово repens (ползучий, ползающий) легко запомнить, если представить себе, как ползают различные рептилии — змеи, черепахи и ящерицы.[12]
— Татьяна Подоскина, «Нескучная латынь», 2009
Но борщевик борщевику рознь. Справедливую ненависть заслужил пришелец с Кавказа, борщевик Сосновского, громадное растение, обладающее способностью вызывать сильные и долго не заживающие ожоги. Истребить его очень трудно, распространяется он со страшной скоростью, захватывая всё новые территории, ― это растение появилось даже на улицах Москвы. В пылу борьбы с опасным сорняком большинство из нас забыли о другом виде ― борщевике сибирском, не только совершенно безобидном, но и полезном растении.[19]
— Наталья Замятина, «Мой друг борщевик», 2009
Аналогичный случай произошёл с кактусом из рода опунция (Opuntia). Она была завезена в Австралию из Америки для создания колючих изгородей. Не имея здесь конкурентов, быстро распространилась по всему континенту и стала сорняком на овечьих пастбищах. Теперь уже для борьбы с сорняком в Австралию привезли бабочку, естественного вредителя опунции, гусеницы которой питаются опунцией.[20] Так прекратили дальнейшее размножение этого кактуса.[21]:15
— Нина Григорьева, «География растений», 2014
Земля еще холодная, сырая и налипает на лопату огромными комьями. Грядки копать рано, полоть нечего, поскольку сорняки еще не выросли, сажать нельзя даже редиску, так как еще не проснулась редисочная муха, которая будет в нее откладывать свои яйца, а потому дачник, нетерпение которого достигло предела и даже перешло через него, теперь, чтобы хоть как-то успокоиться, без конца точит лопаты, тяпки и секаторы до хирургической остроты, выпрямляет, пломбирует и протезирует погнутые и поломанные в прошлом году зубья грабель и три раза в день специальным высокоточным садовым микрометром проверяет, насколько подросла рассада.[13]
Что же до усадебного парка <в деревне Шешурино>, то в нём, кроме трёх огромных старых лиственниц, которые охраняются государством, из куропаткинских времен дошли до нас только заросли дальневосточной гречихи. Про гречиху эту в торопецком краеведческом музее думают, что она ― бамбук. Заросло ею всё вокруг потому как сорняк ― он и есть сорняк.[14]
— Михаил Бару, «Самовар лоцмана Воронина. Окончание», 2016
Заберёшься, бывало, в яблочный сад, в самую середину высокой заросшей, густой малины. Над головой — яркое горячее небо, кругом — бледно-зелёная колючая зелень кустов малины, перемешанных с сорною зарослью. Тёмно-зеленая крапива с тонкой цветущей макушкой стройно тянется вверх; разлапистый репейник с неестественно лиловыми колючими цветками грубо растёт выше малины и выше головы и кое-где вместе с крапивою достает даже до развесистых бледно-зелёных ветвей старых яблонь, на которых наверху, в упор жаркому солнцу, зреют глянцевитые, как косточки, круглые, ещё сырые яблоки.[22]
Еще большая странность заключалась в том, что ростки были двух типов. Но и это было вполне объяснимо. Приобрел-то я два типа картошки: одна будет готова через сорок дней другая через восемьдесят. Это мне продавец сказал. На всякий случай решил свериться с ботаническим атласом. Однако ростки даже отдаленно не напоминали Solanum tuberosum, каковой должен мне скоро дать обильный урожай. Полистал атлас и установил, что на моем поле взошли Taraxacum и Sonchus, о которых в атласе говорилось, что это злостны сорняки. Рассвирепел да и выдернул их с корнем. Ну, теперь моим картофелинам будет дышаться гораздо легче.[23]
Раздуваемое Алексеем дело всё шире расползалось по песчаным холмам над рекою; они потеряли свою золотистую окраску, исчезал серебряный блеск слюды, угасали острые искорки кварца, песок утаптывался; с каждым годом, вёснами, на нём всё обильнее разрастались, ярче зеленели сорные травы, на тропах уже подорожник прижимал свой лист; лопух развешивал большие уши; вокруг фабрики деревья сада сеяли цветень; осенний лист, изгнивая, удобрял жиреющий песок.
Вторая загадка из области распространения сорных трав была знакома мне еще с ранней юности. Есть так называемый марьянник полевой (Melampyrum arvense), близкородственный и сходный с распространенной в наших лесах «Иван-да-Марьей» (Melampyrum nemorosum).
Растение — очень заметное своими разрезными розово-лиловыми прицветниками, среди которых сидят желтые с красным цветы. Замечательно, что у этого полевого марьянника, относящегося к семейству Норичниковых (Scrophulariaceae), плоды и по размерам и по форме очень похожи на зерна пшеницы, только темнее цветом. <...>
— Почему это мелампирум называется «арвензе», т. е. «полевой», «пашенный»? Ведь он растет совсем не на полях!
— Название растению дали в Западной Европе, — объяснил отец. — Там он повсеместно растет как раз на пашнях, в посевах пшеницы.
Итак, вот перед нами загадка. Марьянник, семена которого так сходны с пшеничными зернами, обильно засоряет западноевропейские поля. Тот же марьянник у нас отлично растет вне полей, но в посевы не попадает. Почему?[1]
Почему марьянник не засоряет наших полей? Потому что вследствие суровости нашего климата его семена созревают слишком поздно, позднее уборки пшеницы. Если марьянник случайно и попадает в пшеничное поле, он будет скошен еще незрелым и не попадет в следующий посев. Почему же в более мягком климате Западной Европы марьянник созревает одновременно или раньше пшеницы? Западная Европа — страна гористая. Там очень многие растения дают горные расы с укороченным периодом цветения и созревания плодов. Более быстро созревающий марьянник мог легко произойти именно от таких горных рас.[1]
Некоторые думают, что поливать сад очень просто, — особенно, если есть шланг. <...> Если вы будете совершать эту операцию каждый день, то через две недели вместо травы покажутся сорняки. Это — одна из тайнприроды: отчего из самого лучшего семенного материала вместо травы вырастает какое-то буйное, колючее быльё? Может быть, для того чтобы получился хороший газон, нужно сеять сорняки? Через три недели газон густо зарос чертополохом и всякой нечистью, ползучей либо уходящей корнями в землю на целый локоть. Станешь её вырывать, — она обламывается у самого корешка либо захватывает с собой целую груду земли. Выходит так: чем гаже поросль, тем она сильней цепляется за жизнь.
По старой привычке, привитой еще Андреем Иванычем, она записывала в нее свои наблюдения над жизнью растений: время сева, появление ростков, начало цветения. Захар не скупился на советы, и частенько пионеры узнавали от него что-нибудь новенькое: как с корнем уничтожить злостный сорняк, как подкормить пшеницу, как пасынковать помидоры. <...>
Федя отыскал на пшенице клопа-черепашку, вытащил из кармана увеличительное стекло:
― Смотрите, что он, паразит, делает.
Санька первый захватил увеличительное стекло и приблизил его к колоску.
― Что видишь?
― Пы… пырей, дедушка… злостный сорняк.
― Знать знаешь, а щадишь. Раз злостный ― значит, под корень убивать надо… А кому на пользу твоя работа ― тыр-пыр, суета! Землю и червяк роет. А ты со смыслом трудись. Кто ты такой есть? Завтрашний колхозник, хозяин на земле. Царь природы, можно сказать…[24]
Вечером в тот день Анфиса не пошла в правление. Она нарочно переоделась в домашнюю юбку и отправилась полоть картошку на своем огороде. Осторожно, чтобы не обжечь крапивой босые ноги, ступая по заросшей травой борозде, она прошла к крайней грядке и принялась за работу. Пальцы ее привычно и быстро начали выдергивать сорняки, совать их в подол передника. На деревне пахло дымом: многие хозяйки начиная с нынешней весны топили по вечерам, экономили дневное время.[25]
― А что мне прикажешь там делать? За бабами присматривать ― так на это бригадиры есть.
― Не присматривать, а полоть самому.
Размётнов, отмахиваясь руками, весело рассмеялся. ― Это чтобы я вместе с ними сурепку дергал? Ну уж это, брат, извиняй! Не мужчинское это дело, к тому же я ишо не кто-нибудь, а председатель сельсовета.
― Не велика шишка. Прямо сказать, так себе шишка на ровном месте! Почему же я сурепку и тому подобные сорняки наравне с ними дергаю, а ты не могешь?
Размётнов пожал плечами.
― Не то что не могу, а просто не желаю срамиться перед казаками.[26]
— Михаил Шолохов, «Поднятая целина» (книга вторая), 1959
Человек не понимает, что созданные им города не есть естественная часть природы. Человек не должен выпускать из рук ружья, лопаты, метлы, чтобы отбивать свою культуру от волков, метели, сорных трав. Стоит зазеваться, отвлечься на год-два, и пропало дело — из лесов пойдут волки, полезет чертополох, города завалит снегом, засыплет пылью. Сколько уже погибло великих столиц от пыли, снега, бурьяна.[4]
― Кульбаба! Кульбаба! ― заблажил он и ринулся на костылях в чащу, запутался, упал. Лёжа на брюхе, сорвал худой, сорный цветок, нюхать его взялся.
― Кульбаба! Узнал? ― подтвердила Паня и сняла с лица его паутину. Он ещё не слышал паутины на лице.[27]
Ломовые лошади тащили на телегах к станциям остатки самолётов, броневиков, орудий ― мусор знаменитых сражений; чертыхаясь, его убирали с полей. На что пойдёт этот лом? Никто не предполагал, что когда-нибудь его переплавят на новые пушки. Германия, во всяком случае, воевать больше не будет. Потянулись разорённые, нищие польские селения, разбитые костёлы, каменные распятия на перекрёстках. Кто выиграл эту войну? Сорняки, которые заполонили поля?..[8]
― Пары́ ― вот главное условие степных урожаев. Не получите хлеба, если останетесь на целине без них.
― Сорняки пошли? Следовало ожидать. Пока кое-где уже получают заовсюженную пшеницу, а потом получат в запшениченный овсюг. Иные растерялись: дескать, силён овсюг, что с ним делать? А он сорняк, наоборот, хлипкий. Он силен, когда хозяева плохи. Хорошо, что позже сеете. Подождать надо, спровоцировать овсюг и уничтожить. Потом уж сеять. Нервы надо крепкие иметь. У кого нервы слабые, тому в полеводстве делать нечего…[28]
На этом суровом фоне винно-красные и бело-розовые лепестки, покрытые налётом тончайшего пушка, казались особенно нежными. Будь эта мальва делом человеческих рук, она вызывала бы раздражение у истинного ценителя искусств, показавшись ему излишне приторной. Но мальва была живая и рассматривалась исключительно как сорняк, которому вздумалось зацвести. Потому что среди обитателей баронского замка поэтов не было. Вместо восхищённого созерцателя возле мальвы примостился Хальдор.[9]
И вот пока ты сейчас стоишь между колонн и ждешь, когда она выйдет ― то ли минуту, то ли все эти годы, ― а она стоит и ждет, когда все пройдут, чтобы не толкаться в дверях, я тебе покажу самое главное, вот здесь, где боковая и задняя стена из кирпича, а потом вдруг ― скала из розового известняка, на ней ― капители колонн, обломки фризов с дельфинами, и все это одето мхом и заросло, видишь, богом, лёгким, курчавым <по названию венерин волос>. У нас ― комнатное растение, иначе не выживет, без человеческого тепла, а здесь сорняк.[10]
У самого подножия каменной ограды, разделявшей наши участки, подлая ведьма насадила целую плантацию петрушки. О, как прекрасна, развесиста и кучерява была петрушка у мерзейшей старухи! Кажется, никогда прежде за всю свою жизнь — я не видывал такой славной петрушки (разве что сельдерей).
И вот, словно вечный сеятель плевел (подобно великому Сократу), десятками щедрых горстей я закидывал её вылизанные грядки семенами цикуты — смертельно ядовитого сорняка, внешний вид которого почти невозможно отличить от петрушки, но зато вкус... Ох, что за дивный это был вкус, мой бедный друг Сократ! — и я заранее преклоняю голову, если этот вкус оказался — дороже истины![29]
Занимаясь семь лет этим дельцем,
Не напрасно я брал свой оклад
(Тут сравнил он себя с земледельцем,
Рвущим сорные травы из гряд).
Например, Вальтер Скотт или Купер ―
Их на веру иной пропускал,
Но и в них открывал я кану́пер!
(Так он вредную мысль называл.)[30]
Цвет сирени, запах мёда,
Среди хлама, среди сброда,
Как сорняк ― растёт бодяк.
Так его назвали люди...
(мы оспаривать не будем)
Чтобы не было беды...[31]
— Михаил Савояров, «Бодяга» (из сборника «Не в растения»), 1912
Кончаю. Страшно перечесть. Тому порукой ― ваши муки, Моя рука и ваша честь, Которая ― что нет, что есть...
Мне говорят: «скерда́» ― трава, сорняк.
Двумя руками я согласен...
Но вы попробуйте... наверняка,
Прожить хотя бы день, хоть час...
― Без Сор-ня-ка.[32]
— Михаил Савояров, «Скерда» (из сборника «Наброски и Отброски»), 1916
Степь ― это битва сорняков друг с другом.
Сначала появляется пырей.
Он мелковат, но прочих побыстрей
И занимает оборону кругом.
Но вот полыни серебристый звон…
Ордою сизой хлынув на свободу,
Из-под пырея выпивая воду, Полынь его выталкивает вон!
А там типец, трава эркек, грудница…
И, наконец, за этими тремя
Летит ковыль, султанами гремя,
Когтями вцепится и воцарится.[3]
