Шешурино
Шешу́рино — деревня в Торопецком районе Тверской области в составе Пожинского сельского поселения. Расположена примерно в километре к северо-востоку от деревни Наговье на берегу озера Наговье. Название «Шешурино» образовано от мужского личного имени Шешура, вероятно, семантически родственного понятиям «шиш», «шатун», «бродяга», «вор», нечистый, сатана, бес, лазутчик, соглядатай, переносчик.
В конце XIX — начале XX века усадьба Шешурино относилась к Холмскому уезду Псковской губернии. Владельцем усадьбы был генерал А. Н. Куропаткин (1848—1925), который здесь родился и был похоронен.
Шешурино в коротких цитатах править
В Шешурине Куропаткин оканчивал свой «Отчёт», составивший четыре солидных тома.[1] | |
| — генерал Деникин, «Путь русского офицера», 1947 |
Вместе с народом А. Н. Куропаткин пережил ужасы и лишения гражданской войны. 8 сентября 1918 года был арестован в Шешурино и доставлен в Петроградскую ЧК... | |
| — В. А. Авдеев, «Терновый венец генерала А. Н. Куропаткина», 1995 |
...человек, которого никто из шешуринских и в глаза не видывал, прописан в развалинах усадьбы точно привидение в развалинах готического замка.[2] | |
| — Михаил Бару, «Самовар лоцмана Воронина. Окончание», 2016 |
| — Михаил Бару, «Самовар лоцмана Воронина. Окончание», 2016 |
| — Михаил Бару, «Самовар лоцмана Воронина. Окончание», 2016 |
| — Михаил Бару, «Самовар лоцмана Воронина. Окончание», 2016 |
Шешурино в публицистике и документальной прозе править
На четвертый раз разорился и исчез без следа совхоз «Борьба». Власти продали то, что осталось от усадьбы какому-то человеку, купившему ее для того, чтобы иметь прописку. Теперь этот человек, которого никто из шешуринских и в глаза не видывал, прописан в развалинах усадьбы точно привидение в развалинах готического замка. Что же до усадебного парка, то в нем, кроме трёх огромных старых лиственниц, которые охраняются государством, из куропаткинских времен дошли до нас только заросли дальневосточной гречихи. Про гречиху эту в торопецком краеведческом музее думают, что она ― бамбук. Заросло ею все вокруг потому как сорняк ― он и есть сорняк.[2] | |
| — Михаил Бару, «Самовар лоцмана Воронина. Окончание», 2016 |
Больнице, в отличие от усадьбы, повезло больше. Никто ее не продавал и не разрушал. Она и сейчас, спустя сто с лишним лет после постройки, стоит в Шешурино. Кроме неё Куропаткин построил дом врача, дом фельдшера, столовую и амбулаторию. При советской власти в больнице работало около трех десятков человек. И хирургия там была, и терапия, и даже родильное отделение было, а на трудные роды из Твери прилетал вертолёт. Теперь-то хоть вся деревня, включая мужиков, рожай – из Твери даже комар не прилетит. Теперь и врача там нет – осталось две фельдшера. Вернее, фельдшерицы, одна из которых на правах заведующей больницей, а вторая и фельдшер и заодно завхоз, и даже держит двух коров – Ягодку и Зорьку, молоком которых отпаивает своих пациентов из Шешурино и окрестных деревень. Сено для этих коров косят и родственники больных и добровольцы, и просто соседи, а соседи там все. В самом Шешурино живёт всего девять человек, а в Шешуринском сельском округе сотни две с небольшим и малая толика дачников. | |
| — Михаил Бару, «Самовар лоцмана Воронина. Окончание», 2016 |
Здравоохранительное торопецкое начальство смотрело на это всё сквозь пальцы – в райцентре и своих проблем со здравоохранением хватает. Да и вообще из города все эти микроскопические сельские больницы, фельдшерские пункты и их пациенты представляются какими-то молекулами, а уж из Москвы, из министерства, – и вовсе атомами, даже электронами. Тут и реформа здравоохранения подоспела – объявили районные медицинские начальники шешуринской больнице, что будут ее сокращать. Понятное дело, что никто не говорил шешуринским, что все их проблемы никого не волнуют. Даже и не думал так никто. Стариков, что лежат в больнице развезут кого в Нелидово, а кого… ну, куда-нибудь развезут. Кому надо к терапевту – милости просим съездить в другую деревню за тридцать километров.[2] | |
| — Михаил Бару, «Самовар лоцмана Воронина. Окончание», 2016 |
Надо сказать, что в Торопце сказали шешуринским (на ухо, конечно), что за больницу они могут бороться, но сами. Пишите, говорят, стучитесь во все двери и бейте во все колокола, но если спросит кто – откуда, мол, звон, то мы тут… То есть, вообще. Они там, в Торопце, не злыдни какие-нибудь. Закрывать больницу будут без всякого удовольствия. Шешуринские, конечно, стали писать, в Москву. Дело это тоже непростое – писать из деревни в столицу. Письма с надписью «в приемную президента Российской Федерации» дальше уездного почтового отделения не пойдут.[2] | |
| — Михаил Бару, «Самовар лоцмана Воронина. Окончание», 2016 |
В Тверь жаловаться – тоже резону нет. В Твери теперь губернатор думает о том, как бы его самого, на новых выборах, как шешуринскую больницу, не умножили на ноль. По слухам, у него на задней части брюк уже проступил отпечаток царского каблука и он этот след скрывает под пиджаком, который не снимает даже на ночь. Не до ерунды ему. Вы там вымираете? И вымирайте себе на здоровье. Не мешайте работать. И то сказать – вымирают последние из шешуринских могикан тихо, начальству не жалуясь, не беспокоя его различными просьбами, а всё больше «повторяя: «Суди его бог!», разводя безнадёжно руками.[2] | |
| — Михаил Бару, «Самовар лоцмана Воронина. Окончание», 2016 |
Конечно, если бы жители села Шешурино и нескольких окрестных деревенек разом каким-нибудь волшебным образом испарились бы, то начальство век бы Бога за них молило, как минимум, неделю, а то и две, но… они не исчезают. Они хотят сохранить больницу, которая, так уж случилось, получается градообразующим предприятием села Шешурино. Они хотят, чтобы у них, у их детей (а в Шешуринском сельском округе полсотни детей, из которые трое грудных) была возможность, в случае необходимости… Скорее всего, ничего у них не получится. Совсем ничего. Пока приказ о закрытии больницы еще только нагнаивается, точно вулканический прыщ в недрах райздрава или облздрава, но скоро вскроется и тогда, скорее всего, больницу закроют, а перед тем, как закрыть, пообещают не закрывать, чтобы не омрачать радостного настроения, которое должно сопровождать перевыборы тверского губернатора. Ну, а после закрытия пообещают открыть, как только представится возможность.[2] | |
| — Михаил Бару, «Самовар лоцмана Воронина. Окончание», 2016 |
Шешурино в мемуарах, письмах и дневниковой прозе править
.jpg)
(А. Першаков, 1905)
Такой же приказ получил и ген. Куропаткин, который в отношении революции держал себя твердо и разумно. Причём Куропаткину повелено было ехать морем через Владивосток, высадиться в одном из портов Чёрного моря, где ждать дальнейших распоряжений. Словом ― ссылка. Обиженный Куропаткин ответил телеграммой, донося, что, по состоянию здоровья, он не может выдержать такого длительного морского путешествия, чуть не кругом света, и просил дать ему возможность, не откладывая, вместе со своими сотрудниками закончить «Отчёт» о своем командовании. По-видимому, этот «Отчёт», о составлении которого знали в Петербурге и боялись разного рода неожиданностей, и послужил причиной таких необычных мер в отношении Куропаткина. В конце концов он получил приказ ― выехать по железной дороге «с первым отходящим эшелоном», не останавливаться в Петербурге и его окрестностях, проживать в своем имении, в Шешурино (Псковской губ.), воздержаться от всяких интервью, от оправданий и высказываний в печати. Впоследствии эти ограничения были сняты. В Шешурине Куропаткин оканчивал свой «Отчёт», составивший четыре солидных тома.[1] | |
| — генерал Деникин, «Путь русского офицера», 1947 |
Вместе с народом А. Н. Куропаткин пережил ужасы и лишения гражданской войны. 8 сентября 1918 года был арестован в Шешурино и доставлен в Петроградскую ЧК, но уже 25 сентября освобожден с разрешением проживать на родине. А еще через некоторое время получил охранную грамоту за подписью председателя Петроградской ЧК Г. И. Бокия. | |
| — В. А. Авдеев, «Терновый венец генерала А. Н. Куропаткина», 1995 |
Алексей Николаевич вышел в отставку с поста Туркестанского генерал-губернатора и с мая 1917 года проживал в собственном имении Шешурино, отданном заслуженному генералу в пожизненное владение новой властью. В 1918 году он отказался от предложения французского посла покинуть Родину и заплатил за это не только собственным краткосрочным арестом, но и расстрелом единственного сына <...> 72-летний бывший царский сановник нашёл в себе силы пережить случившиеся потрясения и, не озлобившись душой, остался со своим народом. Он основал Наговскую сельскохозяйственную школу, заведовал волостной библиотекой, участвовал в создании Холмского музея, читал лекции, писал дневники и мемуары.[3] | |
| — Александр Колмогоров, «Мне доставшееся», 2012 |
Местные жители смотрели на них, как на пришлых. Потом выяснилось, что пришлые для шешуринских все, кто не живет в их селе. Фельдшер, который работает в больнице не один десяток лет – пришлый. Не имеет значения, что он из соседней деревни, которая находится в двух километрах от Шешурино. Корова Зорька, которую соседи купили в этой же деревне – пришлая. Понятно почему, она даёт меньше молока, чем Ягодка, которая родилась и все детство и юность провела в Шешурино. И вообще, для того, чтобы стать местными им придется там умереть и снова родиться.[2] | |
| — Михаил Бару, «Самовар лоцмана Воронина. Окончание», 2016 |
К чему я это всё рассказал… И сам не знаю. Помочь жителям Шешурино отстоять больницу я не смогу. Да они и сами, судя по всему, смирились со своей участью. «Отстаивать», «бороться», «права», «до суда дойдем» – это все слова не из их лексикона. Придут они домой, выпьют водки, да и станут говорить про себя: «а мы что ж, когда все решено давно и где решено, а мы где, мы разве куда, да и зачем…». Старики останутся помирать дома, а те, кто помоложе, продадут свои дома или просто заколотят их и уедут на заработки в какой-нибудь город. Останутся здесь немногочисленные дачники, озеро Наговье, аллея дубов и лип, три старых лиственницы, охраняемых государством, и развалины усадьбы генерала Куропаткина, заросшие дальневосточной гречихой, потому как сорняк – он и есть сорняк. И слова здесь останутся из тех слов, которые уже некому говорить. К примеру, бабочку местные жители называют «мяклыш», а мокрый снег «шалипа», а когда бабе плохо, то это называется мягким, нежным и пахнущим парным молоком словом «нянять». Нянять – когда плохо одной бабе, а когда всем и так, что просто… Ну, да что это слово повторять. И без него во рту горше некуда.[2] | |
| — Михаил Бару, «Самовар лоцмана Воронина. Окончание», 2016 |
Источники править
- ↑ 1 2 А. И. Деникин. Путь русского офицера. — М.: Современник, 1991 г.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 Михаил Бару. Самовар лоцмана Воронина. Окончание. — Саратов: «Волга», № 3-4, 2016 г.
- ↑ А. Г. Колмогоров, «Мне доставшееся». Семейные хроники Надежды Лухмановой. — М.: Аграф, 2013 г.
