Дво́рня, дворо́вые лю́ди или просто дворо́вые — особый тип крепостных крестьян, которых их господа использовали в качестве домашней прислуги. В ревизских сказках и других учётных документах эпохи их считали за помещиком отдельно от крестьян. Даже средней руки барин мог содержать несколько десятков человек крепостной прислуги. Например, после смерти графа Алексея Орлова в его доме насчитывалось 370 человек дворовых.

Веницианов «Утро помещицы» (1823)

Во главе дворовых стоял дворецкий. Он был обязан следить за порядком в доме, за подачей блюд при обеде. Иногда его называли по-французски мажордом. В штат дворовых входили камердинеры, стремянные, кучера, казачки́, форейторы, ливрейные лакеи, гайдуки, ключницы, повары и кухарки, горничные, кормилицы, няни и «дядьки», сенные девушки, арапы и арапчонки, в ряде случаев — шуты, карлы, и другая прислуга по вкусу, характеру и средствам помещика. Помещение для дворни называлось людская.

Дворня и дворовые в коротких цитатах править

  •  

Дворня ваша составлена не вами, а вашими предками, и вы наследовали ее от них вместе с их привычками и вкусами, с их образом жизни и даже, большею частью, образом их мыслей.[1]

  Степан Жихарев, «Записки современника», 1807
  •  

...заводить многочисленную дворню тому, у кого ее нет, было бы безрассудно, но если она уже есть ― как быть! Сноси терпеливо сопряженные с нею невыгоды за те выгоды, которые она тебе доставляет.[1]

  Степан Жихарев, «Записки современника», 1807
  •  

Дворня всякого помещика, самого мелкопоместного, есть в малом виде образчик того, что делается в большом и, скажу более, в огромнейшем размере. Домашняя челядь всегда и везде сметлива: она старается вызнать склонности, слабости, самые странности своего господина, умеет льстить им и чрез то подбиться в доверие и милость.[2]

  Орест Сомов, «Сказки о кладах», 1829
  •  

...дворовый человек до обеда повар, а после обеда уж он кучер, или лакей, или башмаки шьёт.[3]

  Николай Гоголь, «Лакейская» (пьеса), 1840
  •  

Наушничества и сплетни дворни сделали то, что сестрица, ненавидевшая братца, возненавидела и экономку, которую сослала на скотный двор, а дочку её, в виде особенной милости, оставила при своей особе в горничных и увезла в Петербург.[4]

  Всеволод Крестовский, «Петербургские трущобы» (Часть 1), 1867
  •  

Будь она в Москве, в Петербурге или другом городе и положении, — там опасение, страх лишиться хлеба, места положили бы какую-нибудь узду на её склонности. Но в её обеспеченном состоянии крепостной дворовой девки узды не существовало.[5]

  Иван Гончаров, «Обрыв», 1869
  •  

Дворня верная убита, а степные кони
Увезли в полон хозяйку, не боясь погони…[6]

  Леонид Трефолев, «Воевода», 1877
  •  

Избоиной хорошо коров с новотёлу покармливать; но и дворовые охотно её едят; даже барышни любят изредка полакомиться ею...[7]

  М.Е. Салтыков-Щедрин, «Пошехонская старина» (Житие Никанора Затрапезного, пошехонского дворянина), 1887
  •  

Дворня именно то культурное общество для деревенской аристократии, кулаков, лавочников, кабатчиков и кутейников, ― с которым причт был в дружеских связях.[8]

  Глеб Успенский, Письма, 1889
  •  

...чем глубже погружалась матушка в хозяйственные интересы, тем сложнее и придирчивее становились ее требования к труду дворовых. Дворня, в её понятиях, представлялась чем-то вроде опричины, которая должна быть чужда какому бы то ни было интересу, кроме господского, и браки при таком взгляде являлись невыгодными.[9]

  Михаил Салтыков-Щедрин, «Пошехонская старина. Житие Никанора Затрапезного, пошехонского дворянина», 1889
  •  

Дворня представляла собой сборище подъярёмных зверей, которые и вожделели, как звери. Вожделели урывками, озираясь по сторонам, не дозволяя себе лишней ласки и разбегаясь, как только животный инстинкт был удовлетворен.[9]

  Михаил Салтыков-Щедрин, «Пошехонская старина. Житие Никанора Затрапезного, пошехонского дворянина», 1889
  •  

В дверях столпилась дворня с исковерканными изумлением и тайным страхом лицами: девка, выпавшая вчера из окна, мальчишка, разбивший тарелку, и даже продажный кучер Афанасий, сговорившийся с Андрейкой погубить учителя.[10]

  Аркадий Аверченко, «Кривые Углы» (из сборника «Рассказы о детях»), 1916
  •  

Дворня бастует. Брезгуя
Мусором пыльным и тусклым...[11]

  Борис Пастернак, «Свистки милиционеров», 1917
  •  

Пусть бегут и улица и дворня,
Пусть кричат:
«Сгрызем его, сгрызем!»[12]

  Леонид Мартынов, «Сон подсолнуха», 1933

Дворня и дворовые в научно-популярной литературе и публицистике править

  •  

Теперь должен я благосклонного читателя познакомить с Гаврилою Афанасьевичем Ржевским. Он происходил от древнего, боярского рода, владел огромным имением, был хлебосол, любил соколиную охоту; дворня его была многочисленна.

  А.С.Пушкин, «Арап Петра Великого», 1827
  •  

Когда все общество «господ» расположилось в беседке и по зеленому скату холма приблизился мажордом Михалыч в сопровождении двух дворовых, которые несли за спиной туго набитые мешки, Гаврила Романович поднялся на ноги, обнажил голову и, указывая на Дмитревского, сказал собравшемуся внизу народу такую речь:
— Вот старый друг и приятель мой из Питера привез добрую весточку, что наш царь-батюшка благополучно вернулся из чужих краев восвояси. Матушка-царица устроила ему пир горой, какого не было, говорят, и не будет. Возрадуемся же и мы, верноподданные, насколько средств и уменья наших хватит. Вали! Последнее слово относилось к двум дворовым, которые не замедлили развязать принесенные ими мешки и высыпать под гору что там было. По всему скату покатились, запрыгали краснощекие яблоки, сорванные, как видно, только что с дерев барского фруктового сада. То-то потеха для мужской деревенской молодежи!

  Василий Авенариус, «Юношеские годы Пушкина», 1888
  •  

Бабы уж выколотили льняное семя и намяли льну. Семя начнут постепенно возить на ближайшую маслобойню: и масла и избоины ― всего будет вдоволь. Избоиной хорошо коров с новотёлу покармливать; но и дворовые охотно её едят; даже барышни любят изредка полакомиться ею, макая в свежее льняное масло. А лён-стланец раздадут на пряжу ― будет чем занять в зимние вечера и сенных девушек, и ткачих. А покуда все дворовые заняты в огороде; роют последний картофель, срезывают капусту.[7]

  М.Е. Салтыков-Щедрин, «Пошехонская старина» (Житие Никанора Затрапезного, пошехонского дворянина), 1887

Дворня и дворовые в мемуарах, письмах и дневниковой прозе править

  •  

К этому присовокупил он, что давно бы пора приняться за ум: ввести у нас такой же порядок <как в Европе> и уничтожить всю эту дворню, которая съедает половину доходов наших.
«А позвольте вам сказать, ― возразил Каменецкий, ― не напрасно ли вы слишком вооружаетесь против этой многочисленной прислуги наших помещиков? Дворня ваша составлена не вами, а вашими предками, и вы наследовали ее от них вместе с их привычками и вкусами, с их образом жизни и даже, большею частью, образом их мыслей».[1]

  Степан Жихарев, «Записки современника», 1807
  •  

Да и зачем вам жаловаться, что вас съела дворня? Пусть ест: чем у вас ее больше, тем больше к вам уважения: это вывеска, что живете не для одного себя, а кормите и поите других. Не походить же вам на англичан, у которых только и правил, что взаимные услуги: служишь ― плачу тебе; отслужил ― со двора долой. <...> Не спорю, что заводить многочисленную дворню тому, у кого ее нет, было бы безрассудно, но если она уже есть ― как быть! Сноси терпеливо сопряженные с нею невыгоды за те выгоды, которые она тебе доставляет.[1]

  Степан Жихарев, «Записки современника», 1807
  •  

Деревня мнѣ пришла, какъ то, по сердцу. Есть какое-то поэтическое наслажденіе возвратиться вольнымъ въ покинутую тюрьму. Ты знаешь что я не корчу чувствительность, но встрѣча моей дворни, хамовъ и моей Няни ― ей богу приятнѣе щекотитъ сердце чѣмъ слава, наслажденія самолюбія, разсѣянности и пр.[13]

  Александр Пушкин, из письма П. А. Вяземскому, 9 ноября 1826
  •  

Священник села, где нет барского дома, волостного писаря и кабака, может спиться или стать наряду с мужиком простым пахарем, «но не растлить своей души развратом героев пошехонской старины, проживающих в барском доме, окруженном дворней. Дворня именно то культурное общество для деревенской аристократии, кулаков, лавочников, кабатчиков и кутейников, ― с которым причт был в дружеских связях. Я не могу изобразить именно безбожия, которое здесь царило в юные годы Ник<олая> Вас<ильевича> и где у него развилось удовольствие издеваться над человеком, желать довести, если можно, всякого знакомого, особенно женщину, до пробуждения в них распутных побуждений и вообще удовольствие ощущать в людях дураков, подлецов и мошенников. Ведь вот ― Тургенев, Толстой, Григорович, Некрасов, Помялов<ский>, Лев<итов> ― словом все, о ком написаны его литературные воспоминания, ― все плуты, дураки, мошенники, пьяницы...[8]

  Глеб Успенский, Письма, 1889

Дворня и дворовые в беллетристике и художественной прозе править

  •  

Майор на все согласился, ожидая верного успеха от знахаря-жида, которого чародейскую силу видел он уже на опыте, то есть при укреплении мельничной плотины. Дворня всякого помещика, самого мелкопоместного, есть в малом виде образчик того, что делается в большом и, скажу более, в огромнейшем размере. Домашняя челядь всегда и везде сметлива: она старается вызнать склонности, слабости, самые странности своего господина, умеет льстить им и чрез то подбиться в доверие и милость. Так было и в доме Максима Кирилловича Нешпеты. После старого капрала, ближний двор его составляли хлопцы, или псари, и пользовались особым благорасположением своего пана. Но как нельзя же быть шести любимцам вдруг, то каждый из них, наперерыв перед другими, старался прислуживаться своему господину, угодничать любимому коньку его и увиваться ужом перед всем, что усмехается будущею милостию.[2]

  Орест Сомов, «Сказки о кладах», 1829
  •  

В передней никого не было, все люди сбежались на двор смотреть на Кирила Петровича. Она вышла на крыльцо — и услышала ответ слуги, доносящего от имени молодого барина. Кирила Петрович выслушал его сидя на дрожках. Лицо его стало мрачнее ночи, он с презрением улыбнулся, грозно взглянул на дворню и поехал шагом около двора. Он взглянул и в окошко, где за минуту перед сим сидел Андрей Гаврилович, но где уж его не было. Няня стояла на крыльце, забыв о приказании барина. Дворня с шумом толковала о сем происшествии. Вдруг Владимир явился между людьми и отрывисто сказал: «Не надобно лекаря, батюшка скончался».
Сделалось смятение. Люди бросились в комнату старого барина. Он лежал в креслах, на которые перенес его Владимир; правая рука его висела до полу, голова опущена была на грудь — не было уж и признака жизни в сем теле, еще не охладелом, но уже обезображенном кончиною. Егоровна взвыла, слуги окружили труп, оставленный на их попечение, — вымыли его, одели в мундир, сшитый еще в 1797 году, и положили на тот самый стол, за которым столько лет они служили своему господину.[14]

  Александр Пушкин, «Дубровский», 1833
  •  

Григорий. Ну, уж ты, брат, будь теперь штопальница. Уж мы так и звать тебя будем.
Чужой лакей. Врешь, а вот же и не штопал никогда.
Петр. Да ведь у вас известно: дворовый человек до обеда повар, а после обеда уж он кучер, или лакей, или башмаки шьет.
Чужой лакей. Ну так что ж, ремесло другому не помешает. Не сидеть же без дела. Конечно, я и лакей, да и женский портной вместе. И на барыню шью, и на других тоже — копейку добываю. А вы что, ведь вот ничего ж не делаете.
Григорий. Нет, брат, у хорошего барина лакея не займут работой, на то есть мастеровой. Вон у графа Булкина — тридцать, брат, человек слуг одних; и уж там, брат, нельзя так: «Эй, Петрушка, сходи-ка туды». — «Нет, мол, скажет, это не мое дело; извольте-с приказать Ивану». Вон оно как! Вот оно что значит, если барин хочет жить как барин. А вон ваша пигалица из Москвы приехала — коляска-то орех раскушенный, веревками хвосты лошадям позавязаны.[3]

  Николай Гоголь, «Лакейская» (пьеса), 1839-1840
  •  

Вслед за стуком отодвигаемых стульев и кресел прибежала к нам Александра Ивановна. Узнав, что мы и не начинали обедать, она очень встревожилась, осердилась, призвала к ответу буфетчика, который, боясь лакеев, бессовестно солгал, что никаких блюд не осталось и подать нам было нечего. Хотя Александра Ивановна, представляя в доме некоторым образом лицо хозяйки, очень хорошо знала, что это бессовестная ложь, хотя она вообще хорошо знала чурасовское лакейство и сама от него много терпела, но и она не могла себе вообразить, чтоб могло случиться что-нибудь похожее на случившееся с нами. Она вызвала к себе дворецкого Николая и даже главного управителя Михайлушку, живших в особенном флигеле, рассказала им обо всем и побожилась, что при первом подобном случае она доложит об этом тетушке. Николай отвечал, что дворня давно у него от рук отбилась и что это давно известно Прасковье Ивановне, а Михайлушка, на которого я смотрел с особенным любопытством, с большою важностью сказал, явно стараясь оправдать лакеев, что это ошибка поваров, что кушанье сейчас подадут и что он не советует тревожить Прасковью Ивановну такими пустяками.[15]

  Сергей Аксаков, «Детские годы Багрова-внука, служащие продолжением семейной хроники», 1858
  •  

У барина была экономка из его крепостных, которая, несмотря на приближенное свое звание, по беспечности барина так и оставалась крепостною. А у экономки была дочка, которую барин очень любил, очень деликатно воспитывал, баловал, рядил в шёлк и бархат, выписывал для нее старушку гувернантку французского происхождения, учил танцевать и играть на фортепиано, — словом, что называется, «давал образование». Эта-то экономкина дочка и была Наташа. Она с детства еще отличалась капризным, своенравным и настойчивым характером, вертела, как хотела, и барином и дворней — и барин исполнял все ее прихоти, а дворня подобострастно целовала у нее ручки и звала «барышней».
Между тем в один прекрасный день барин накушался свиного сычуга и приказал долго жить, по беспечности своей не отпустив на волю экономку и не сделав никаких распоряжений насчет «молодой барышни». А барин был холост, и потому все имение его перешло немедленно к прямой наследнице — сестрице, княгине Чечевинской, которая и приехала туда вводиться во владение.
Наушничества и сплетни дворни сделали то, что сестрица, ненавидевшая братца, возненавидела и экономку, которую сослала на скотный двор, а дочку ее, в виде особенной милости, оставила при своей особе в горничных и увезла в Петербург.[4]

  Всеволод Крестовский, «Петербургские трущобы» (Часть 1), 1867
  •  

Вдруг этот разговор нарушен был чьим-то воплем с другой стороны. Из дверей другой людской вырвалась Марина и быстро, почти не перебирая ногами, промчалась через двор. За ней вслед вылетело полено, очевидно направленное в нее, но благодаря ее увертливости пролетевшее мимо. У ней, однако ж, были растрепаны волосы, в руке она держала гребенку и выла.
— Что такое? — не успел спросить Райский, как она очутилась возле них.
— Что это, барин! — вопила она с плачущим, искаженным лицом, остановясь перед ним и указывая на дверь, из которой выбежала. — Что это такое, барышня! — обратилась она, увидевши Марфеньку, — житья нет!
Тут же, увидев выглядывавшие на нее из кухни лица дворни, она вдруг сквозь слёзы засмеялась и показала ряд белых блестящих зубов, потом опять быстро смех сменился плачущей миной.[5]

  Иван Гончаров, «Обрыв», 1869
  •  

Савелий встретился с Мариной на дворе. До ушей Райского долетел звук глухого удара, как будто кулаком по спине или по шее, потом опять визг, плач.
Марина рванулась, быстро пробежала через двор и скрылась в людскую, где ее встретил хохот, на который и она, отирая передником слезы и втыкая гребень в растрепанные волосы, отвечала хохотом же. Потом опять боль напомнила о себе.
Дьявол, леший, чтоб ему издохнуть! — говорила она, то плача, то отвечая на злой хохот дворни хохотом.[5]

  Иван Гончаров, «Обрыв», 1869
  •  

Он медленно взглянул исподлобья, сначала на барыню, потом на Райского, и, медленно обернувшись, задумчиво прошел двор, отворил дверь и боком перешагнул порог своей комнаты. А Егорка, пока Савелий шел по двору, скаля зубы, показывал на него сзади пальцем дворне и толкал Марину к окну, чтобы она взглянула на своего супруга.
— Отстань ты, чёрт этакой!
И она с досадой замахнулась на него, потом широко улыбнулась, показывая зубы.
— Что это такое, бабушка? — спросил Райский.
Бабушка объяснила ему это явление. В дворню из деревни была взята Марина девчонкой шестнадцати лет. Проворством и способностями она превзошла всех и каждого, и превзошла ожидания бабушки.
Не было дела, которого бы она не разумела; где другому надо час, ей не нужно и пяти минут.
Другой только еще выслушает приказание, почешет голову, спину, а она уж на другом конце двора, уж сделала дело, и всегда отлично, и воротилась.
Позовут ли ее одеть барышень, гладить, сбегать куда нибудь, убрать, приготовить, купить, на кухне ли помочь: в нее всю как будто вложена какая-то молния, рукам дана цепкость, глазу верность. Она всё заметит, угадает, сообразит и сделает в одну и ту же минуту.
Она вечно двигалась, делала что нибудь, и когда остановится без дела, то руки хранят прием, по которому видно, что она только что делала что-нибудь или собирается делать.
И чиста она была на руку: ничего не стащит, не спрячет, не присвоит, не корыстна и не жадна: не съест тихонько. Даже немного ела, все на ходу: моет посуду и съест что-нибудь с собранных с господского стола тарелок, какой-нибудь огурец, или хлебнет стоя щей ложки две, отщипнет кусочек хлеба и уж опять бежит.
Татьяна Марковна не знала ей цены и сначала взяла ее в комнаты, потом, по просьбе Верочки, отдала ее в горничные. В этом звании Марине мало было дела, и она продолжала делать все и за всех в доме. Верочка как-то полюбила ее, и она полюбила Верочку и умела угадывать по глазам, что ей нужно, что нравилось, что нет.
Но… несмотря на все это, бабушка разжаловала ее из камерфрейлин в дворовые девки, потом обрекла на чёрную работу, мыть посуду, бельё, полы и т. п.
Только ради её проворства и способностей она оставлена была при старом доме и продолжала пользоваться доверенностью Веры, и та употребляла её по своим особым поручениям. Марина потеряла милости барыни за то, что познала «любовь и её тревоги» в лице Никиты, потом Петра, потом Терентья и так далее, и так далее.
Не было лакея в дворне, видного парня в деревне, на котором бы она не остановила благосклонного взгляда. Границ и пределов ее любви не было.
Будь она в Москве, в Петербурге или другом городе и положении, — там опасение, страх лишиться хлеба, места положили бы какую-нибудь узду на ее склонности. Но в ее обеспеченном состоянии крепостной дворовой девки узды не существовало.
Ее не прогонят, куска хлеба не лишат, а к стыду можно притерпеться, как скоро однажды навсегда узнает все тесный кружок лиц, с которыми она более или менее состояла в родстве, кумовстве или нежных отношениях.[5]

  Иван Гончаров, «Обрыв», 1869
  •  

Мартин Лукьяныч еще до приезда Переверзева получил уведомление, что Юрий Константиныч в услугах его больше не имеет нужды и просит приготовиться к сдаче имения. Новость тотчас же стала всем известна, однако дворня отнеслась к ней гораздо равнодушнее, чем к смерти Капитона Аверьяныча и удалению Фелицаты Никаноровны в монастырь. Дело в том, что самые закоренелые приверженцы старины к тому времени уже покинули Гарденино; другие, как например, кучер Никифор Агапыч, повар Лукич, лакей Степан, думали, что это их не касается; наконец третьи настолько уж уверились в неизбежности распадения прежних порядков, что перестали толковать об этом, а каждый в одиночку изыскивал способы, чтоб примениться и к новым порядкам, сохранить во что бы то ни стало «угол», «мещину» и с детства привычное дело.[16]

  Александр Эртель, «Гарденины, их дворня, приверженцы и враги», 1889
  •  

Я не раз упоминал, что, когда отец был холост, и даже лет пятнадцать спустя после его женитьбы, покуда матушка была молода, браки между дворовыми совершались беспрепятственно. Еще в моей памяти живы (хотя я был тогда очень мал) девичники, которые весело справлялись в доме накануне свадьбы. Вечером, часов с шести, в зале накрывали большой стол и уставляли его дешевыми сластями и графинами с медовой сытою. В голове стола сажали жениха с невестой, кругом усаживались сенные девушки; но участвовала ли в этом празднике мужская прислуга ― не помню. Девушки пели песни и величали нареченных; господа от времени до времени заглядывали в зал и прохаживались кругом стола. Часам к десяти все расходились. Но чем глубже погружалась матушка в хозяйственные интересы, тем сложнее и придирчивее становились ее требования к труду дворовых. Дворня, в её понятиях, представлялась чем-то вроде опричины, которая должна быть чужда какому бы то ни было интересу, кроме господского, и браки при таком взгляде являлись невыгодными. Семейный слуга ― не слуга, вот афоризм, который она себе выработала и которому решилась следовать неуклонно. Отец называл эту систему системой прекращения рода человеческого и на первых порах противился ей; но матушка, однажды приняв решение, проводила его до конца, и возражения старика мужа на этот раз, как и всегда, остались без последствий. С тех пор малиновецкая девичья сделалась ареною тайных вожделений и сомнительного свойства историй, совершенно непригодных в доме, в котором было много детей.[9]

  Михаил Салтыков-Щедрин, «Пошехонская старина. Житие Никанора Затрапезного, пошехонского дворянина», 1889
  •  

В той среде, в которой она жила, в той каторге, которая не давала ни минуты свободной, не существовало даже условий, при которых могла бы развиться настоящая сердечная склонность. Дворня представляла собой сборище подъяремных зверей, которые и вожделели, как звери. Вожделели урывками, озираясь по сторонам, не дозволяя себе лишней ласки и разбегаясь, как только животный инстинкт был удовлетворен. Встретился Ермолай-шорник ― инстинкт устремился к нему: но если б, вместо Ермолая, явился ткач Дмитрий ― инстинкт не отвернулся бы и от него.[9]

  Михаил Салтыков-Щедрин, «Пошехонская старина. Житие Никанора Затрапезного, пошехонского дворянина», 1889
  •  

В дверях столпилась дворня с исковерканными изумлением и тайным страхом лицами: девка, выпавшая вчера из окна, мальчишка, разбивший тарелку, и даже продажный кучер Афанасий, сговорившийся с Андрейкой погубить учителя.
Потом крадучись пришла вчерашняя старуха. Она. заглянула в комнату, увидела учителя, блестящий рупор, всплеснула руками и снова умчалась, подпрыгивая, в сад.
В Кривых Углах она считалась самым пугливым, диким и глупым существом.[10]

  Аркадий Аверченко, «Кривые Углы» (из сборника «Рассказы о детях»), 1916
  •  

Госпожа Плантова за обедом подкладывала Поползухину лучшие куски, поила его наливкой и всем своим видом показывала, что она не прочь нарушить свой супружеский долг ради такого искусного музыканта и галантного человека.
Вся дворня при встрече с Поползухиным снимала шапки и кланялась. Выпавшая в своё время из окна девка каждый день ставила в комнату учителя громадный свежий букет цветов, а парень, разбивший тарелку, чистил сапоги учителя так яростно, что во время этой операции к нему опасно было подходить на близкое расстояние: амплитуда колебаний щетки достигала чуть не целой сажени.
И только одна поджарая старуха не могла превозмочь непобедимую робость перед странным могущестом учителя — при виде его с криком убегала в сад и долго сидела в крыжовнике, что отражалось на её хозяйственных работах.[10]

  Аркадий Аверченко, «Кривые Углы» (из сборника «Рассказы о детях»), 1916

Дворня в поэзии править

  •  

Тут, отдав царю поклон,
Ёрш пошел, согнувшись, вон.
С царской дворней побранился,
За плотвой поволочился
И салакушкам шести
Нос разбил он на пути.

  Пётр Ершов, «Конёк-Горбунок», 1830-е
  •  

Да вдруг гроза и грянула…
Не верит: врут, разбойники!
Посредника, исправника
Прогнал! дурит по-старому.
Стал крепко подозрителен,
Не поклонись ― дерет!
Сам губернатор к барину
Приехал: долго спорили,
Сердитый голос барина
В застольной дворня слышала;
Озлился так, что к вечеру
Хватил его удар![17]

  Николай Некрасов, «Кому на Руси жить хорошо», 1865-1877
  •  

Все тебя покинули,—
Дворня разбрелась,—
Замуж вышла вдовушка
Да и прожилась…
В доме стекла выбиты,—
Вырубили сад,—
Писарь ходит барином,—
Мужики галдят…
Моя Маша… — помнишь ли,—
Али позабыл?!
Подманил смазливую…
Да и загубил.[18]

  Яков Полонский, «Помешанная», 1870-е
  •  

Шумно шляхтичи гуляют в деревеньке бедной,
Тихо по небу гуляет месяц страшно бледный.
К небу очи воевода обратил и вскрикнул: «
На коней! Мой замок пышет, ― враг в него проникнул…»
Но пока примчалась шляхта в замок, супостаты
В прах и пепел обратили крепкие палаты.
Дворня верная убита, а степные кони
Увезли в полон хозяйку, не боясь погони…[6]

  Леонид Трефолев, «Воевода», 1877
  •  

Барская дворня не раз говорила,
Мать-то от барина многих роди́ла;
Все перемёрли, лишь я оставалась;
С барской семьею играть призывалась.
Много нас было мальчишек, девчат![19]

  Константин Случевский, «В снегах», 1878
  •  

В мрачные цвета окрасил рыцарь свой герб.
Силы цвет голубой может ослабить.
Когда месяц пошел на ущерб,
Мрачный рыцарь выехал грабить.
У рыцаря есть горделивая самка,
У рыцаря ― злая и храбрая дворня…
Высоки и узки башни старого замка,
Тупые и толстые у корня.[20]

  Алексей Лозина-Лозинский, «В мрачные цвета окрасил рыцарь свой герб...», 1916
  •  

Дворня бастует. Брезгуя
Мусором пыльным и тусклым,
Ночи сигают до брезгу
Через заборы на мускулах.[11]

  Борис Пастернак, «Свистки милиционеров», 1917
  •  

Заслушиваясь друга, Мик
От службы у людей отвык,
И слуги видели, что он
Вдруг стал ленив и несмышлен.
Узнав о том, Ато̀-Гано
Его послал толочь пшено,
А этот труд ― для женщин труд,
Мужчины все его бегут.
Была довольна дворня вся,
Наказанного понося,
И даже девочки, смеясь,
В него бросали сор и грязь.[21]

  Николай Гумилёв, «Мик», 1918
  •  

Спит Кудеяр-разбойник.
Ржут лошади,
Звенит ведро колодца,
Перекладных меняют господа
И кушают чаек,
Дворня в то время ―
Огурчики с капустой, с чёрным хлебом,
Приятно улыбаясь, ПОЕДАЕТ.[22]

  Игорь Юрков, «Из русского букварика», 1928
  •  

Ну, рванись! Употреби усилья!
Ведь летает даже нетопырь.
Листья, превратившиеся в крылья,
Над землею мощно растопырь.
Пусть бегут и улица и дворня,
Пусть кричат:
«Сгрызем его, сгрызем!»
Взвейся в небо, осыпая с корня
На головы жирный чернозём![12]

  Леонид Мартынов, «Сон подсолнуха», 1933
  •  

Но верховодит,
На трёх китах покоясь,
Людским зверинцем
Отнюдь не чести кодекс,
Отнюдь не принцип.
Над парнем дворня ржёт: ―
Брюхат, ей-ей!
Потребовал расчёт
Лакей.[23]

  Георгий Оболдуев, «Героев рандеву...» (из цикла «Я видел»), 1950

Пословицы и поговорки править

  •  

Дворня вотчину съела.
Куда барин, туда и дворня.
У хорошего барина и дворня хороша.[24]

  Русские пословицы

Источники править

  1. 1 2 3 4 С. П. Жихарев. Записки современника. Редакция, статья и комм. Б. М. Эйхенбаума. — М.―Л.: Изд-во АН СССР, 1955 г.
  2. 1 2 О. М. Сомов. «Были и небылицы». — М.: «Советская Россия», 1984 г.
  3. 1 2 Н. В. Гоголь. Полное собрание сочинений в 14 томах. Том 11. — М.: Изд-во Академии Наук СССР, 1952 г.
  4. 1 2 Крестовский В.В., Петербургские трущобы. Книга о сытых и голодных. Роман в шести частях. Москва, «Правда», 1990 г.
  5. 1 2 3 4 Гончаров И.А. Собрание сочинений в 8 томах. — Москва, «Художественная литература», 1979 г.
  6. 1 2 Трефолев Л. Н. Стихотворения. (из серии Библиотека поэта). — Ленинград, «Советский писатель», 1958 г.
  7. 1 2 М.Е. Салтыков-Щедрин. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 17. Москва, Художественная литература, 1973 г.
  8. 1 2 Успенский Г. И. Собрание сочинений в девяти томах. Том девятый. Статьи. Письма. — Москва, ГИХЛ, 1957 г.
  9. 1 2 3 4 Салтыков-Щедрин М.Е. Собрание сочинений в двадцати томах, Том 17. Москва, «Художественная литература», 1966 г.
  10. 1 2 3 А. Т. Аверченко. Рассказы. Сост. П.Горелов. — М.: Молодая гвардия, 1990 г.
  11. 1 2 Б. Пастернак, Стихотворения и поэмы в двух томах. Библиотека поэта. Большая серия. — Ленинград: Советский писатель, 1990 г.
  12. 1 2 Л. Мартынов. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. — Л.: Советский писатель, 1986 г.
  13. Пушкин А. С. Письма, 1826 ― 1830. Под ред. и с примеч. Б. Л. Модзалевского. ― М. ― Л.: Гос. изд-во, 1928 г. ― Том 2.
  14. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений, 1837-1937: в шестнадцати томах. — Том 5. Художественная проза.
  15. Аксаков С. Т. «Семейная хроника. Детские годы Багрова-внука. Аленький цветочек». Москва, «Художественная литература», 1982 г.
  16. А. И. Эртель. Гарденины, их дворня, приверженцы и враги. Москва: «Советская Россия», 1996. «Гарденины, их дворня, приверженцы и враги»
  17. Некрасов Н. А. Полное собрание стихотворений в трёх томах. Библиотека поэта. Большая серия. — Ленинград, «Советский писатель», 1967 г.
  18. Я. П. Полонский. Стихотворения. Поэмы. — М., «Правда», 1986 г.
  19. К. Случевский. Стихотворения и поэмы. Новая библиотека поэта. Большая серия. — Спб.: Академический проект, 2004 г.
  20. А. Лозина-Лозинский. «Противоречия». — М.: Водолей, 2008 г.
  21. Н. Гумилев. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая серия. — Л.: Советский писатель, 1988 г.
  22. И. Юрков. Полное собрание сохранившихся стихотворений и поэм. — Чернигов: Эсха, 2010 г.
  23. Г. Оболдуев. Стихотворения. Поэмы. М.: Виртуальная галерея, 2005 г.
  24. В. И. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. (2-е изд., 1880 г.)

См. также править