Дубровский (роман)

неоконченная повесть Александра Пушкина

«Дубро́вский» — незаконченный разбойничий роман Александр Пушкина, написанный с октября 1832 по февраль 1833 года и опубликованный в 1841.

Дубровский (роман)
Статья в Википедии
Медиафайлы на Викискладе

Цитаты

править
  •  

… Троекуров часто говаривал Дубровскому: «<…> коли в твоём Володьке будет путь, так отдам за него Машу; даром что он гол как сокол». Андрей Гаврилович качал головой и отвечал обыкновенно: «Нет, Кирила Петрович: мой Володька не жених Марии Кириловне. Бедному дворянину, каков он, лучше жениться на бедной дворяночке да быть главою в доме, чем приказчиком избалованной бабёнки!» — глава I

  •  

— У меня сосед есть, — сказал Троекуров, — мелкопоместный грубиян; я хочу взять у него имение. Как ты про то думаешь?
— Ваше превосходительство, коли есть какие-нибудь документы или…
— Врёшь, братец, какие тебе документы. На то указы. В том-то и сила, чтобы безо всякого права отнять имение. — глава I

  •  

— Господа съезжаются к нему на поклон, и то сказать, было бы корыто, а свиньи-то будут[1]. — глава III

  •  

… Владимир узнал Архипа-кузнеца. <…>
— А зачем с тобою топор?
— Топор-то зачем? Да как же без топора нонече и ходить. Эти приказные такие, вишь, озорники — того и гляди…
— Ты пьян, брось топор, поди выспись.
— Я пьян? Батюшка Владимир Андреевич, бог свидетель, ни единой капли во рту не было… да и пойдёт ли вино на ум, слыхано ли дело, подьячие задумали нами владеть, подьячие гонят наших господ с барского двора… — глава VI

  •  

… кошка бегала по кровле пылающего сарая, недоумевая, куда спрыгнуть; со всех сторон окружало её пламя. Бедное животное жалким мяуканием призывало на помощь. Мальчишки помирали со смеху, смотря на её отчаяние. «Чему смеётеся, бесенята, — сказал им сердито кузнец. — Бога вы не боитесь: божия тварь погибает, а вы сдуру радуетесь», — и, поставя лестницу на загоревшуюся кровлю, он полез за кошкою. — глава VI

  •  

Прогладавшегося медведя запрут, бывало, в пустой комнате, привязав его верёвкою за кольцо, ввинченное в стену. Верёвка была длиною почти во всю комнату, так что один только противуположный угол мог быть безопасным от нападения страшного зверя. Приводили обыкновенно новичка к дверям этой комнаты, нечаянно вталкивали его к медведю, двери запирались, и несчастную жертву оставляли наедине с косматым пустынником. Бедный гость, с оборванной полою и до крови оцарапанный, скоро отыскивал безопасный угол, но принужден был иногда целых три часа стоять прижавшись к стене и видеть, как разъярённый зверь в двух шагах от него ревел, прыгал, становился на дыбы, рвался и силился до него дотянуться. Таковы были благородные увеселения русского барина! Несколько дней спустя после приезда учителя, Троекуров вспомнил о нём и вознамерился угостить его в медвежьей комнате: для сего, призвав его однажды утром, повёл он его с собою тёмными коридорами; вдруг боковая дверь отворилась, двое слуг вталкивают в неё француза и запирают её на ключ. Опомнившись, учитель увидел привязанного медведя, зверь начал фыркать, издали обнюхивая своего гостя, и вдруг, поднявшись на задние лапы, пошёл на него… Француз не смутился, не побежал и ждал нападения. Медведь приближился, Дефорж вынул из кармана маленький пистолет, вложил его в ухо голодному зверю и выстрелил. Медведь повалился. Всё сбежалось, двери отворились, Кирила Петрович вошёл, изумлённый развязкою своей шутки. Кирила Петрович хотел непременно объяснения всему делу: кто предварил Дефоржа о шутке, для него предуготовленной, или зачем у него в кармане был заряженный пистолет. <…>
— Я не слыхивал о медведе, — отвечал Дефорж, — но я всегда ношу при себе пистолеты, потому что не намерен терпеть обиду, за которую, по моему званью, не могу требовать удовлетворения. <…>
Кирила Петрович ничего не отвечал, велел вытащить медведя и снять с него шкуру; потом, обратясь к своим людям, сказал: «Каков молодец! не струсил, ей-богу, не струсил». С той минуты он Дефоржа полюбил и не думал уж его пробовать. — глава VIII

  •  

Ай да бумага! по этим приметам немудрено будет вам отыскать Дубровского. Да кто же не среднего роста, у кого не русые волосы, не прямой нос, да не карие глаза! Бьюсь об заклад, три часа сряду будешь говорить с самим Дубровским, а не догадаешься, с кем бог тебя свёл. — глава IX

  — Троекуров
  •  

— … роскошь утешает одну бедность, и то с непривычки на одно мгновение;.. — глава XV

О романе

править
  •  

Это одно из величайших созданий гения Пушкина. Верностию красок и художественною отделкою она не уступает «Капитанской дочке», а богатством содержания, разнообразием и быстротою действия далеко превосходит её.

  Виссарион Белинский, «Сочинения Александра Пушкина. Томы IX, X и XI», июль 1841
  •  

«Дубровский» — pendant к «Капитанской дочке». В обеих преобладает пафос помещичьего принципа, и молодой Дубровский представлен Ахиллом между людьми этого рода, — роль, которая решительно не удалась Гринёву, герою «Капитанской дочки». Но Дубровский, несмотря на всё мастерство, которое обнаружил автор в его изображении, всё-таки остался лицом мелодраматическим и не возбуждающим к себе участия. Вообще вся эта повесть сильно отзывается мелодрамою. Но в ней есть дивные вещи. Старинный быт русского дворянства в лице Троекурова изображён с ужасающею верностью. Подьячие и судопроизводство того времени тоже принадлежат к блестящим сторонам повести. Превосходно очерчены также и холопы. Но всего лучше — характер героини, по преимуществу русской женщины.

  — Виссарион Белинский, «Сочинения Александра Пушкина», статья одиннадцатая и последняя, сентябрь 1846
  •  

… «Капитанская дочка» и «Дубровский» — повести в полном смысле слова превосходные; но укажите, в чём отразилось их влияние? где школа писателей, которых было бы можно назвать последователями Пушкина как прозаика? А литературные произведения бывают одолжены значением не только своему художественному достоинству, но также (или даже ещё более) своему влиянию на развитие общества или, по крайней мере, литературы.

  Николай Чернышевский, «Очерки гоголевского периода русской литературы» (статья первая), декабрь 1855
  •  

«Русалка» <…> — отражение истории с той девушкой, которую поэт «неосторожно обрюхатил». <…>
Через шесть с лишним лет после истории, разыгравшейся в Михайловском, в том же 1832 году, которым помечена первая сцена «Русалки», Пушкин писал «Дубровского». Бередя «раны совести», он порой казнил себя тайной казнью, бичевал себя сокровенно. Так и в «Дубровском», описывая «барскую праздность» Троекурова, он взял да и нарисовал картину, невольно напоминающую кое-что из <…> рассказа Пущина. <…>
«Вошли в нянину комнату, где собрались уже швеи. <…> Среди молодой своей команды няня преважно разгуливала с чулком в руках».
<…> в описании троекуровского гарема краски весьма сгущены. Но они взяты из одного запаса, с той же палитры. В том-то и заключалась казнь, что Пушкин, невидимо для читателя, с самим собою наедине, сближал себя с Троекуровым — и это сближение закреплял на бумаге. <…>
Другое подобное же сближение, и опять в связи с той же историей, находим в восьмой главе «Дубровского», там, где введен совершенно эпизодический рассказ о мамзель Мими, «которой Кирила Петрович оказывал большую доверенность и благосклонность, и которую принужден он был наконец выслать в другое поместье, когда следствия сего дружества оказались слишком явными».
Если о сходстве «няниной комнаты» с троекуровским гаремом можно, пожалуй, сказать, что оно относительно и случайно, то уж никак невозможно предположить, чтоб случайно, не думая и не вспоминая о подлинном событии своей жизни, Пушкин мог написать подчёркнутую мной фразу, в которой это событие изображено совершенно точно, в полном соответствии с действительностью.

  Владислав Ходасевич, «„Русалка“. Предположения и факты», январь 1924
  •  

В сравнении с «Повестями Белкина» и «Пиковой дамой» «Дубровский» кажется неровным, недостаточно прозрачным, одновременно и слишком длинным, и слишком коротким. <…> И в «Дубровском» множество восхитительных мест привлекают наше внимание; но в том-то и дело, что именно привлекают, тогда как в «Повестях Белкина» ничто поначалу не бросается в глаза, кроме совершенства каждой вещи.[2][3]

  Марсель Арлан, «Дубровский»
  •  

В отношении художественной, да, пожалуй, и идейной своей разработки распадается на три части, соответственно самому ходу работы над ним Пушкина. Наиболее совершенно обработан первый том романа, <…> а концовка <…> явно скомкана, набросана наспех, когда Пушкин уже, видимо, разочаровался в своём романе и думал о других вещах. <…> первая часть развёртывает глубоко драматическую ситуацию столкновения социальных сил. <…> Но в центре этой части романа — столкновение Троекурова и старого Дубровского, причём оба они даны исторично и социологично. <…> Дубровский — это как бы человек фонвизинского склада, нечто вроде Стародума или других положительных героев Фонвизина. Троекуров — это как бы державинский вельможа, один из тех, против кого выступал Державин в своих гражданско-сатирических одах. Но эти образы осмыслены как представители определённых и враждебных друг другу социальных групп эпохи. Троекуров — это та новая знать, появившаяся в результате помещичьей деспотии, фаворитизма, бюрократически-полицейского засилья, о которой так зло и с такой ненавистью говорил Пушкин ещё в «Моей родословной», которая и являлась, с его точки зрения, реальной и официальной поддержкой царской деспотии. Дубровский — это то истинное, независимое, свободное и благородное русское дворянство, которое дало декабристов, дало и его самого, Пушкина, беднеющее и угнетаемое, теряющее силу в государстве, но не желающее холопствовать перед властью.

  Григорий Гуковский, «Пушкин и проблемы реалистического стиля» (гл. 4), 1948
  •  

Перспективы крестьянской революции и связанные с ней вопросы о той или иной линии поведения прогрессивного меньшинства правящего класса впервые встали перед Пушкиным во всей своей конкретности и остроте летом 1831 г. <…>
Раздумья Пушкина этой поры получают ближайшее отражение в романе «Дубровский» <…>. Вплотную подойдя именно в «Дубровском» к проблеме крепостных отношений и крестьянской революции, к истории дворянина, изменяющего своему классу, Пушкин не мог, однако, в архаических формах традиционного «разбойничьего» романа конкретно-исторически осмыслить «бунт» Дубровского и сделать самый образ его политически значимым и актуальным.[4]

  Юлиан Оксман, «Пушкин в работе над „Историей Пугачёва“», 1962
  •  

Вообще считается, что у П. нет неудач. И всё-таки «Дубровский» — неудача Пушкина. И слава Богу, что он его не закончил. Это было желание заработать много, много денег, чтобы о них больше не думать. Это, в противуположность «Пик. даме», вещь без Тайны. А он не мог без Тайны. Она, одна она, влекла его неудержимо. «Дуб.», оконч[енный], по тому времени был бы великолепное «чтиво». <…> оставляю целые три строки для перечисления того, что там есть соблазнительного для читателя.

  Анна Ахматова, записная книжка, 14 февраля 1966

Примечания

править
  1. Николай Гоголь в «Выбранных местах из переписки с друзьями» (XXVIII, 1845) указал, что последнее — пословица.
  2. La Nouvelle Revue, 1937, № 191.
  3. Перевод И. В. Радченко / Писатели Франции о литературе. — М.: Прогресс, 1978. — С. 201.
  4. А. С. Пушкин. Собрание сочинений в 10 томах. Т. 7. История Пугачева. Исторические статьи и материалы. Воспоминания и дневники. — М.: ГИХЛ, 1962. — С. 371-5.