Недопёсок (повесть)

«Недопёсок» — повесть русского писателя Юрия Коваля о побеге со зверофермы молодого песца по кличке Наполеон Третий. Одно из самых известных произведений писателя. Сокращённый вариант повести был опубликован в журнале «Костёр» в 1974 году, отдельным изданием повесть вышла в 1975 году. Повесть неоднократно переиздавалась отдельно и в составе сборников, переведена на несколько иностранных языков. По повести снят художественный фильм, поставлен радиоспектакль, был выпущен диафильм.

Недопёсок белоснежный

Арсений Тарковский назвал «Недопёска» «одной из лучших книг на земле». Спустя год после написания повесть была посвящена Белле Ахмадулиной. Литературовед Владимир Бондаренко, озаглавивший свой очерк о Юрии Ковале «Недопёсок», писал, что «и сам Юра Коваль был тоже Недопёском, бежавшим от зла и людской пошлости в чистую сказовую форму».

Цитаты из повести

Ранним утром второго ноября со зверофермы «Мшага» бежал недопёсок Наполеон Третий. Он бежал не один, а с товарищем ― голубым песцом за номером сто шестнадцать. Вообще-то за песцами следили строго, и Прасковьюшка, которая их кормила, всякий раз нарочно проверяла, крепкие ли на клетках крючки. Но в то утро случилась неприятность: директор зверофермы Некрасов лишил Прасковьюшку премии, которая ожидалась к празднику. ― Ты прошлый месяц получала, ― сказал Некрасов. ― А теперь пускай другие. ― Ах вот как! ― ответила Прасковьюшка и задохнулась. У неё от гнева даже язык онемел. ― Себе-то небось премию выдал, ― закричала Прасковьюшка, ― хоть и прошлый месяц получал! Так пропади ты пропадом раз и навсегда! Директор Некрасов пропадом, однако, не пропал. Он ушёл в кабинет и хлопнул дверью.

— из главы «Побег»

Но вот настало время обеда, и по звероферме разнёсся металлический звон. Это песцы стали «играть на тарелочках» ― крутить свои миски-пойлушки. Миски эти вделаны в решётку клетки так ловко, что одна половина торчит снаружи, а другая ― внутри. Чтоб покормить зверя, клетку можно и не отпирать. Корм кладут в ту половину, что снаружи, а песец подкручивает миску лапой ― и корм въезжает в клетку. Перед обедом песцы начинают нетерпеливо крутить пойлушки ― по всей звероферме разносится алюминиевый звон. Услыхав звон, Прасковьюшка опомнилась и побежала кормить зверей. Скоро добралась она до клетки, где должен был сидеть недопёсок Наполеон Третий. Прасковьюшка заглянула внутрь, и глаза её окончательно померкли. Кормовая смесь вывалилась из таза на литые резиновые сапоги.

— из главы «Алюминиевый звон»

Горячий человек директор Некрасов был тощ и сухопар. Он ходил круглый год в пыжиковой шапке. На своём посту Некрасов работал давно и хозяйство вёл образцово. Всех зверей знал наизусть, а самым ценным придумывал красивые имена: Казбек, Травиата, Академик Миллионщиков. Недопёсок Наполеон Третий был важный зверь. И хоть не стал ещё настоящим песцом, а был щенком, недопёском, директор очень его уважал. Мех Наполеона имел особенный цвет ― не белый, не голубой, а такой, для которого и название подобрать трудно. Но звероводы всё-таки подобрали ― платиновый.

— из главы «Давило»

Пролезши сквозь дыру в заборе, песцы быстро побежали в поле, но уже через десяток шагов остановились. Их напугал снег, который был под ногами. Он мешал бежать и холодил пятки. Это был второй снег нынешней зимы. На поле был он пока неглубок, но всё же доходил до брюха коротконогим песцам. Точно так напугала бы песцов трава. Раньше им вообще не приходилось бегать по земле. Они родились в клетках и только глядели оттуда на землю ― на снег и на траву. Наполеон облизнул лапу ― снег оказался сладким. Совсем другой, не такой, как в клетке, был этот снег. Тот только сыпался и сыпался с неба, пушистыми комками собирался в ячейках железной сетки и пресным был на вкус.

— из главы «Снежное поле»

― Где песцы? ― Песцы-то? ― растерялся охотник. ― Наверно, круги делают. Директор Некрасов всего секунду глядел на охотника Фрола Ноздрачёва, но и за эту секунду взглядом успел многое сказать. Оправивши шапку, директор повернулся к охотнику спиной и направился обратно на звероферму. За ним поспешил бригадир. ― Погоди, погоди, ― вслед ему сказал Ноздрачёв. ― Не волнуйся. Сейчас догоним. Я тут всё кругом знаю, не уйдут.

— из главы «Кто стрелял?»

Дёргался директор, метался под одеялом. ― Катя, ― говорил он во сне, ― дай кисельку клюквенного. И Прасковьюшка спала неровно, просыпалась, бормотала, била в подушку кулаками. Славно спал в эту ночь Фрол Ноздрачев, и снился ему теплый магазин, ящик с макаронами. Грозно, азартно, по-охотницки храпел Ноздрачев, так храпел, будто выговаривал фамилию знаменитого немецкого философа: «Фейеррр-бах! Фейеррр-бах!» Барсучья ночь тянулась долго, и высоко поднялся Орион, медленно наклонился набок, догоняя скрывающегося за горизонт Тельца. Под утро ушел Орион за край земли, только кровавая звезда с его плеча долго еще светила над елками, тусклая звезда с таким певучим и таким неловким, неповоротливым в наших лесах названием ― Бетельгейзе. Перед рассветом протопали барсуки по оврагу в последний раз. Сопя и кряхтя, залезли спать в свои норы. И как только самый старый барсук улегся, над далекими лесами протянулась брусничная полоса рассвета. Из оврага тем временем послышалось короткое тявканье, шорох увядших трав, припорошенных снегом. Кто-то бежал по следу песцов. Вот прохрустел сухим дудником у ручья и стал подниматься наверх.

— из главы «Барсучья ночь»

Наполеон хорошо знал этого рыжеватого Маркиза. Маркиз жил в клетке напротив и с утра до вечера дремал, накрывши нос пышным хвостом. Он никогда не метался по клетке, как другие песцы, и не грыз решётку. Целыми днями он мудро спал, а просыпался только лишь для того, чтобы покрутить пойлушку. Музыку предобеденную Маркиз очень любил и сам был неплохим музыкантом, умел выжать из своего незатейливого инструмента целый набор ликующих, а то и печальных, задумчивых звуков. Душа у него была, как видно, тонкая, артистическая. Недопёсок терпеть не мог железную музыку. От визга пойлушек шерсть его вставала дыбом, он лаял, стараясь заглушить звон, но почему-то против воли и сам подкручивал миску ― не хотел, а она притягивала, заманивала. Появление Маркиза на барсучьей горе ни капли не удивило Наполеона. Он даже и не задумался, откуда здесь взялся Маркиз, которому полагалось дремать в данный момент на звероферме.

— из главы «Маркиз»

Легонечко носом толкнул он мотоциклетную перчатку, взял ее в зубы. Перчатка слабо запищала. Наполеон тряхнул головой, обнюхал знакомые валенки, установил нос свой на север и решительно стал выбираться из оврага. Дошкольник поспешил за ним, стараясь не натягивать веревку. Неизвестно, что успокоило Наполеона: перчатка или валенки. Наверно, он просто понял, что дошкольник — порядочный человек: веревку не дергает, пешней не машет. Он только бежит следом, вроде Сто шестнадцатого. — Ну дает дошкольник! — изумлялся Коля Калинин. Наполеон вылез из оврага шагах в тридцати от ребят и побежал прямо в открытое поле.

— из главы «Бег на северный полюс»

Директор Губернаторов сидел в учительской и, как говорится, подбивал итоги. К сожалению, итоги не слишком радовали его, уж очень много высыпало в этот день троек, никак не меньше, чем веснушек на носу дошкольника Серпокрылова. Тройки огорчали директора, ему хотелось, чтоб побольше было в школе отличников. «А тут еще этот песец, — раздраженно думал директор. — Оставлять его в школе никак нельзя. За праздники сдохнет. Надо звонить на звероферму». Но телефона в школе не было, а оторваться от школьных дел директор Губернаторов не мог, как не может мудрый извозчик бросить на произвол судьбы своих коней. — Пошлю телефонограмму, — решил директор.

— из главы «Три телефонограммы»

Верно сказано, что человеческое терпение имеет границы. Оно похоже на яичную скорлупу, внутри которой зреет усталость, отчаяние, гнев. И вот лопнула скорлупа терпения, и страшный цыплёнок гнева выскочил на свет и кинулся клевать дошкольника. — Где Наполеон? Куда ты его дел? — Да чего вы пристали? — отвечал дошкольник. — Нет Наполеона! Я его отпустил! На полюс! — Он его отпустил! — кричали второклассники, обманутые нагло и бесповоротно. От грозных криков еще больше съежилась карасевская баня, переползла от греха подальше на новое место. — Товарищи директора! Мы ему доверили! А он отпустил! — Прекратить базар! — рявкнул директор Некрасов, и даже пыжиковая его шапка побледнела от злости. Он выхватил из кармана зуб дошкольника Серпокрылова и растоптал его.

— из главы «Окружение и погоня»

Долго тянулся вечер, задерживал, отодвигал ночь, но вот наконец она нахлынула на землю, погасила все окна, а в небе над одинокой сосною, по дороге, сотканной из мельчайших звездочек, медленно помчался Орион. Тускло горела красная звезда на его плече, сверкал кинжал, звездным острием указывал на водокачку, отмечающую над черными лесами звероферму «Мшага». Песцы давно уж заснули. Только Маркиз и Сто шестнадцатый метались по клеткам, корябали решетки и глядели не отрываясь на свернувшегося в клубок Наполеона. На этом заканчивается повесть о недопеске Наполеоне Третьем. Добавить больше нечего, кроме того, что ровно через месяц недопесок снова сбежал. На этот раз он нигде не задерживался и наверняка добрался до Северного полюса.

— из главы «Поздний вечер в деревне Ковылкино»

Цитаты о повести

	Вам предстоит сейчас увлекательное чтение. Перу Юрия Коваля принадлежит одна из моих любимых книг — «Недопёсок» — история молодого песца, убежавшего со зверофермы «Мшага» ранним утром 2 ноября.
	— Арсений Тарковский, «О книге друга», 1984

— ...Даже Белла Ахмадулина, которой я подарил эту книжку, то ли она ее не прочла тогда... Но позже Белла мне сказала все-таки: Всю ночь смеялась, как дурак. — Над “Лодкой”? — Над “Лодкой”, да. Всю ночь смеялась, как дурак. Она любит про себя в мужском роде сказать... Несколько месяцев назад, где-то в октябре, она мне звонит очень печальная и говорит: Я не могу жить без вашей прозы, я все время читаю “Лодку”, все время читаю “Лодку”. Папашка — это я, самая легкая лодка в мире — это я, всё там — это я. В результате я ей посвящаю вторую вещь, то есть “Лодку”. И теперь я посвящаю ей “Суера”. Три книги от меня — это тоже большой рекорд. “Недопёска”, “Лодку” и “Суера”. С Беллой особые отношения, это, конечно, особые отношения, они вообще не вписываются ни в какие рамки...

— Юрий Коваль, «Я всегда выпадал из общей струи», 1993

— Мы жили все в Переделкине. Андрей Битов мне сказал: У тебя чего-нибудь новое есть, дай я хоть почитаю на ночь. Я дал “Недопеска”. Андрей Битов, прочитав книжку, передал ее Татьяне Алексеевне Тарковской. Татьяна Алексеевна прочла книжку, пришла в неописуемый восторг и сказала: Арсюша, ты должен это почитать. Арсений Саныч, прочтя книжку, пришел в бешеный восторг. Он меня целовал, обнимал всячески, трогал мою руку и говорил всем встречным-поперечным, которые ничего не понимали: Это Юра Коваль. Он “Недопёска” написал. Вы знаете, что такое недопесок?.. Короче говоря, вот так. С Арсением Алексанычем я мог познакомиться только таким образом. Только через литературу. И он бесконечно меня поддержал. Бесконечно меня поддержал. Ну как сказать тебе? — Он поддержал, как я понимаю, приятием... — Это было признание... Ир, Тарковский — это признание. Понимаешь, какая вещь. Шергин — это признание. Белла потом прочла “Недопеска” и тоже рехнулась, она сошла с ума. Она сошла слегка с ума на этой почве. Она даже разговаривала голосом недопеска. То есть у нее был особый голос такой, она говорит: Вы понимаете, каким голосом я с вами разговариваю? Я говорю: Каким? Говорит: Это голос недопеска. (Смеётся. — И. С.) Это чудно, но это факт. И она написала на книжке, которую попросила, чтоб я подарил дочери Льва Ошанина, она написала “Недопесок — это я”. А я пожалел, что на моей-то она так не написала. У меня-то этой нет надписи. Белла потом на многие годы исчезла и вот этой осенью снова стала мне звонить, потрясенная повестью “Самая лёгкая лодка в мире” и всей книгой “Опасайтесь лысых и усатых”. Сейчас она ходит, у них там в Доме Книги еще продаются “Опасайтесь лысых и усатых”, она скупает их столько, сколько есть денег, приносит домой и дарит всем, кому только может.

— Юрий Коваль, «Я всегда выпадал из общей струи», 1993

	— А знаешь, как появился в моей жизни недопёсок? — рассказывал мне Коваль. — Дело было в Новгородской губернии. Нас привели на звероферму. Там клетки — в них сидят песцы. Мои друзья: «Дайте, дайте Ковалю песца!» И мне дали Маркиза. Он корябался, вырывался, юркнул в дверь. И пошла история. Сама. Я еле успевал записывать.
	— Юрий Коваль, о «Недопёске», 1990-е

Сюжеты моих книг впрямую связаны с моей биографией. Конечно, не так впрямую, как фотография, а как переживания художника. Вот «Недопёсок». Действительно, есть у меня друг Вадим. Одно время он работал на звероферме бригадиром. Приехали мы его навестить. Я впервые оказался на звероферме, любопытно было посмотреть. Посмотрели. Вадим мне сказал: «А вот песец ручной, Маркиз называется. Хочешь, достану?» Виктор Усков, который был при этом, наш друг-фотограф, говорит: «Давай я тебя сниму с песцом на память». – «Да ну его, вонючий». — «Возьми, возьми для искусства». Ну, я и взял этого песца. Витя меня снял с песцом, такая фотография, действительно, есть. Роман ещё не написан, даже ещё не обдуман. Я этого песца бросил на землю, он стал бегать, а работницы его ловить. И тут я задал Ваде вопрос: «Что, бегут песцы-то?» — «Ну, бегут». — «И чего?» — «Ловим». — «И как вы ловите?». И разговор пошёл. Потом я уехал. Но как-то всё это запало в голову и начало потихонечку зреть, зреть. И я в голове себе всё это представил: что с песцом происходит, как это должно быть. Я точно знал пейзаж, предельно точно знал людей, эти деревни знал. И вещь получилась. Я потом ещё ездил на звероферму. На всякий случай. Кое-что проверить. И кое-что добавил. Это вот такое художническое переживание, связанное с этим романом.

— Юрий Коваль, «Что мне нравится в чёрных лебедях», 1994

Ему смешны были натянутые аллегории любителей фиг в кармане. Такая «фиговая» литература давно умерла. А «Недопёсок» и «Вася Куролесов» еще как живы. Этот разговор с Камиром о своей русскости в литературе и о примитивности либеральных суждений о том, что под видом недопеска Коваль вывел еврея, бегущего в Израиль, он сам изложил уже в перестроечные времена в беседе с Ириной Скуридиной, когда все бывшие певцы Братских ГЭС и ленинских Лонжюмо, нагло придумывали, как они тайно боролись с советской властью, и, мол, стихи о похоронах Льва Толстого на самом деле были о похоронах Бориса Пастернака. Что мешало незадолго до смерти, уже в 1995 году и Ковалю подыграть Демократии, выдать своего знаменитого Недопеска за жертву советского режима, убегающую на Запад? Или за еврея-отказника? Не пожелал. Ибо его герой — на все времена. Это уже детская классика. Впрочем, кто поумнее, всегда понимали психологию образа этого симпатичного зверька, убегавшего из клетки на Северный полюс. Белла Ахмадулина прямо сказала: «Недопёсок — это я». Такой Недопесок есть и среди людей, и среди зверей на все времена. Я уже говорил, что и сам Юра Коваль был тоже Недопеском, бежавшим от зла и людской пошлости в чистую сказовую форму. Он был идеалист с добрыми глазами. Он легко сходился с людьми, уважая их за человеческие качества, а не за знания и политические взгляды. Я вообще никогда не слышал о нем дурных отзывов. А в жестком литературном мире такое редко бывает.

— Владимир Бондаренко, «Недопёсок», 10 марта 2000 г.

См. также

• «Недопёсок», текст повести.
• Отрывок из повести, читает Александр Филиппенко
• Тигрёнок на подсолнухе
• Приключения Васи Куролесова
• «Самая лёгкая лодка в мире»
• Суер-Выер
• Юрий Коваль