Песец

Песе́ц, песе́ц обыкновенный или полярная лисица, реже арктическая лиса (лат. Vulpes lagopus) — вид хищных млекопитающих семейства псовых, обычно относимый к роду лисиц (иногда выделяют в отдельный род Alopex). Небольшое хищное пушное животное, тело приземистое, уши закруглены, слабо выступают из зимней шерсти (это предохраняет их от обморожения).

Белый песец (Исландия)

Единственный представитель семейства псовых, меняющий окраску шерсти дважды в год. Различают обычного белого (зимой — чисто-белый, летом — грязно-бурый) и голубого песца. У последнего зимний наряд тёмный: от песочного и светло-кофейного до тёмно-серого с голубоватым отблеском и даже коричневого с серебром. Весенняя линька песцов, как правило, начинается в марте—апреле и длится до 4 месяцев. Осенняя — с сентября по декабрь. Лучший мех у песцов бывает в январе — феврале.

В русском языке слово «песец» нередко употребляется в качестве эвфемизма созвучного с ним обсценного слова в значении: провал, неудача, конец всего.

Песец в коротких цитатах

	Песцов два рода почитается, белые и голубые; из коих последних более на новой земле ловят.
	— Иван Лепёхин, «Продолженіе Дневныхъ записокъ путешествія...», 1770

	Наружный песцов вид и телосложение весьма близко подходит к лисице; но они не столь хитры, как оная. Рыло у нихъ тупее, и уши небольшия кругловатые...
	— Иван Лепёхин, «Продолженіе Дневныхъ записокъ путешествія...», 1770

	Всё богатство сего края почитается ныне в мягкой рухляди, весьма посредственной, исключая голубых песцов и белку..
	— Александр Радищев, «Описание Тобольского наместничества», 1791

	Песцы похожи на собак, не только видом и лаем, но ещё большим против других зверей смыслом. Летом, когда они линяют, бывают очень ручные...
	— Гавриил Давыдов, «Двукратное путешествие в Америку морских офицеров Хвостова и Давыдова, писанное сим последним», 1809

	Случается, что некоторые из молодых песцов так привыкают к людям, что приживаются, как собаки, бегают по хате, играют со щенятами и спят вместе с своими маленькими хозяевами, даже не думая о свободе...
	— Константин Носилов, «Таня Логай», 1895

	Шагаю в дождь я или в град, Шагаю в рай я или в ад, И мой песец за мною.
	— Михаил Савояров, «Русский савояр» (куплеты без сурка), 1909

	Через минуту вошла худая и извивающаяся как змея Аглая Николаевна. На плечах у нее лежал голубой песец.
	— Константин Вагинов, «Козлиная песнь», 1928

	Пока в стороне рыли для мертвецов могилы, песцы делали своё дело: они с жадностью набрасывались на покойников, объедали у них носы, уши, выгрызали щёки, обгладывали пальцы...
	— Борис Островский, «Великая Северная экспедиция», 1937

	— Ага, — оборачивался дошкольник. — Мы мчимся на Северный полюс! Мы — песцы!
	— Юрий Коваль, «Недопёсок», из главы «Бег на северный полюс», 1974

	Летние лохматые песцы тявкали, словно выплевывая застывшие в глотке мелкие косточки морошки...
	— Юрий Рытхэу, «Когда киты уходят», 1977

	Я ей скажу, здесь нужна женская деликатность... Ах, мадам, песец, мадам... Вашего мужа зарезали!
	— «Ищите женщину», фильм, 1982

Песец в научно-популярной литературе и публицистике

Песцовъ два рода почитается, бѣлые и голубые; изъ коихъ послѣднихъ болѣе на новой землѣ ловятъ. Но какъ песцы между пушистыми звѣрями не послѣднее, занимаютъ мѣсто, то и шкурки ихъ на разныя руки разбиваются. Молодые песцы, какъ скоро начинаютъ выходить изъ своихъ норъ, которыя имъ отцы въ землѣ съ разными выходами вырываютъ, называются норники. Четырехмѣсячные становятся уже бѣлы, кромѣ сѣрой спины и части лежащей при лопаткахъ, гдѣ сѣрая же полоса спинную пересѣкаетъ, по чему и называются крестовиками или крестоватиками. Голубые песцы сіе же имѣютъ раздѣленіе по тому, что прочія части голубѣютъ, а спина и надлопатошная часть еще сѣры остаются.

— Иван Лепёхин, «Продолженіе Дневныхъ записокъ путешествія...», 1770

Наружной песцовъ видъ и тѣлосложеніе весьма близко подходитъ къ лисицѣ; но они не столь хитры, какъ оная. Рыло у нихъ тупяе, и уши небольшія кругловатыя, на противъ того у лисицы долгія острыя. Голосъ со всѣмъ отъ лисьяго отмѣнной, гораздо сиповатѣе и толще. Удобно, когда вынутъ ихъ изъ норы, привыкаютъ къ людямъ, и весьма ручными становятся. Я держалъ песца съ лисицами, въ одномъ анбарѣ; лисицы между собою вязалися, на противъ того съ песцомъ никакого союза примѣтить не могъ.

— Иван Лепёхин, «Продолженіе Дневныхъ записокъ путешествія...», 1770

	Все богатство сего края почитается ныне в мягкой рухляди, весьма посредственной, исключая голубых песцов и белку, которые количеством своим награждают за недостающую им доброту, сала и несколько рыбьяго клею, отправляемаго в Архангельск и Ирбитской ярманки.
	— Александр Радищев, «Описание Тобольского наместничества», 1791

Песцы. На Аляксе водятся только белые, на Беринговом же, Медном и Китовых островах голубые и белые. На Андреяновских островах не было зверей сих, а заведены с Берингова, и теперь доставляют хороший прибыток Компании. При открытии Китовых островов видели на оных голубых только песцов; но через несколько лет принесло льдом из севера и белых: с того времени два рода стали смешиваться и голубые потеряли несколько свою доброту. Песцы похожи на собак, не только видом и лаем, но еще большим против других зверей смыслом. Летом, когда они линяют, бывают очень ручные; но с вырастающею шерстью увеличивается и осторожность их. Поймав молодых, можно приучить их, как собак, что они будут ходить всюду за хозяином.

— Гавриил Давыдов, «Двукратное путешествие в Америку морских офицеров Хвостова и Давыдова, писанное сим последним», 1809

	Как сказано, Великим Князем убит был волк; кроме того, пять лисиц и ― большая редкость в крае, особенно на острове ― песец. Песец был наполовину белый, наполовину дымчатый, величиной с лисицу; он шел в момент безвременной смерти своей по повалившемуся стволу старой березы.
	— Константин Случевский, «Поездки по Северу России в 1885-1886 годах», 1897

Приблизительно с 15 октября каждый промышленник выделяет из наличных запасов мяса определенное количество на приманки и раскладывает его на своем угодье. Приманкой служит кусок моржевого или какого-либо другого мяса. Промышленник раскладывает его в приметных местах, чтобы легко можно было бы потом найти, обкладывает кругом камнями с таким расчётом, чтобы мясо было открыто только в каком-нибудь одном месте и небольшим участком; со всех остальных сторон песец к мясу доступа не имеет. Приманки промышленник в течение всего времени до начала охоты не посещает, чтобы песцы привыкли к ним. В первый день охоты промышленник, нагрузив нарту капканами, едет по угодью, осматривает приманки. Песец, рыскающий по побережью в поисках пищи, уже нашел приманки и начинает поедать мясо, но так как только небольшой участок приманки открыт, то поедать мясо может только один песец. Этим приманки уберегаются от съедания их полностью до начала охоты. Когда промышленник обнаружит, что к той или иной приманке ходят песцы, ― это обычно видно по большому количеству следов у приманки, ― он настораживает капкан с таким расчётом, чтобы песец, приблизившийся к обнаженному месту приманки, обязательно наступил ногой на сторожек капкана. Закрыв капкан, чтобы он совершенно не был виден зверю, промышленник покидает приманку.

— Ареф Минеев, «Пять лет на острове Врангеля», 1936

Особенно были удивлены наши путешественники колоссальным множеством здесь песцов. Об этом животном, которое, по словам Стеллера, по наглости, хитрости и пронырству далеко оставляет за собой обыкновенную лисицу, мы расскажем ещё ниже, а сейчас заметим, что осмотренный нашими путешественниками берег произвёл на них самое безотрадное впечатление. <...> Настали тяжёлые, мрачные дни. Несколько человек больных, едва их вынесли из душных каморок на свежий воздух, тотчас же умерли, 9 человек умерло во время перевозки на берег или тотчас же по водворении их туда. Пока в стороне рыли для мертвецов могилы, песцы делали своё дело: они с жадностью набрасывались на покойников, объедали у них носы, уши, выгрызали щёки, обгладывали пальцы, не оставляли они и больных, от которых все время приходилось отгонять палками этих голодных и дерзких животных. «Наш лагерь, ― замечает Стеллер, ― представлял печальный и ужасный вид; покойников, которых не успели ещё предать земле, тотчас же обгладывали песцы, не боялись они подходить и по-собачьи обнюхивать и беспомощных больных, лежавших на берегу без всякого прикрытия».

— Борис Островский, «Великая Северная экспедиция», 1937

В Японском море есть маленький остров Фуругельм. Наши звероводы привезли с Севера голубых песцов, пустили на остров, и дорогие звери прижились. Я с интересом наблюдал здесь жизнь этих очень семейственных, но чрезвычайно плутоватых зверей, близких родственников нашей хитрой лисицы. Совсем недалеко от рыбацкого лагеря, почти возле самых палаток, устроилась необыкновенно продувная и сильная семья песцов. Тут когда-то стояла фанза, корейская изба, теперь от нее остался лишь кан, или пол, заросший бурьяном в рост человека. У корейцев пол отапливается, устраивается с дымоходами, как печь. И вот под этим каном и устроилась жить пара песцов ― Ванька и Машка. Между прочим, возле кана над бурьяном возвышалась горка старого мусора и служила песцам верандой или наблюдательным пунктом.

— Михаил Пришвин, «На Дальнем Востоке», 1951

Поднявшись к горе Жуковского, мы увидали под утесом двух песцов в коричневых летних шубках, которые лаяли на нас, как собаки. При нашем приближении песцы убежали, оставив в норе в скале своего ребенка ― маленького злого щенка. С трудом матросы извлекли его из норы ― щенок кусался и злобно огрызался. В борьбе ему повредили коготь на одной из лапок. Его с торжеством везут к базе. Матросы делают ему клетку из ящика и кормят доотвала. Но нрав щенка остается такой же злобный. Я видел его потом зимой в Московском зоопарке среди десятка собратьев.

— Владимир Обручев, «В неизведанные края. Путешествия на Север», 1954

Сюжеты моих книг впрямую связаны с моей биографией. Конечно, не так впрямую, как фотография, а как переживания художника. Вот «Недопёсок». Действительно, есть у меня друг Вадим. Одно время он работал на звероферме бригадиром. Приехали мы его навестить. Я впервые оказался на звероферме, любопытно было посмотреть. Посмотрели. Вадим мне сказал: «А вот песец ручной, Маркиз называется. Хочешь, достану?» Виктор Усков, который был при этом, наш друг-фотограф, говорит: «Давай я тебя сниму с песцом на память». – «Да ну его, вонючий». — «Возьми, возьми для искусства». Ну, я и взял этого песца. Витя меня снял с песцом, такая фотография, действительно, есть. Роман ещё не написан, даже ещё не обдуман. Я этого песца бросил на землю, он стал бегать, а работницы его ловить. И тут я задал Ваде вопрос: «Что, бегут песцы-то?» — «Ну, бегут». — «И чего?» — «Ловим». — «И как вы ловите?». И разговор пошёл. Потом я уехал. Но как-то всё это запало в голову и начало потихонечку зреть, зреть. И я в голове себе всё это представил: что с песцом происходит, как это должно быть. Я точно знал пейзаж, предельно точно знал людей, эти деревни знал. И вещь получилась.

— Юрий Коваль, «Что мне нравится в чёрных лебедях», 1994

Песец в мемуарах и художественной прозе

В корзине, стоявшей на лежанке, жило целое семейство песцов. Когда Фифина заглянула туда, они все сбились в кучу; точно небольшая муфта виднелась к одной стороне их жилища. Тут же положена им была еда и поставлено блюдечко с питьем. Песцы ищут тепла. Вели они себя тихо и зимой все больше спали. Эта семья считалась любимцами старухи. Остальных держали на кухне, на русской печи. <...> Небольшого роста, недавно еще полная, Катерина Петровна в этой затхлой и тесной комнате сама держала себя опрятно, хотя носила уже третью зиму все тот же шёлковый капот, перешитый два раза. ― Тютеньки!.. спят милые… Она прозвала песцов «тютьками».

— Пётр Боборыкин, «Китай-город», 1882

В стороне от зимовья Таня ставит на песцов капканчики, кладет в них для приманки кусочки тюленьего сала. Песцы, разыскивая пищу, заслышав лакомый запах, бегут к приманке и попадаются в капканы. Каждое утро Таня осматривает эти капканы со своим маленьким любимым братишкой Костей. Порой они застают около капканов, даже при свете дня, песцов, которые, повидимому, нисколько не опасаясь людей, ни за что не хотят бежать в горы без своих товарищей, тоскливо сидящих в капканах, с прижатыми холодным железом лапками. Так как песцы кусаются слабо, а часто и совсем не сопротивляются, позволяя себя взять в руки, то Таня берет их рукавицей за шею, освобождает с помощью брата из капканов и идет обратно домой с живой ношей, которой так всегда бывают рады ее братишки; для них забава с песцами ― любимое дело. Случается, что некоторые из молодых песцов так привыкают к людям, что приживаются, как собаки, бегают по хате, играют со щенятами и спят вместе с своими маленькими хозяевами, даже не думая о свободе, где и холодно, и голодно в зимнее время. Другие, быть может, и убежали бы снова на волю, но так страшно боятся собак, что не смеют даже сунуть носа в сени.

— Константин Носилов, «Таня Логай», 1895

Однажды, я помню, мы с Юдиком убили и начинили очень удачно белую маленькую лисичку-песца и положили ее на наш диванчик в позе отдыхающего зверька. Бабушка наша, войдя без нас в кабинет, так его испугалась, что моментально выбежала вон и больше уже не входила, пока мы не возвратились с охоты. Она в простоте своей души думала, что мы принесли его туда живого, и он готов броситься на нее, как только она зайдет в нашу комнату. Я помню, когда мы рассказали ей, что это уже чучело, то даже и тогда она долго боялась, посматривая подозрительно на пушистую мордочку этого сердитого зверька, словно опасаясь, чтобы он и в самом деле даже мертвый не бросился на неё и не перепугал её, трусиху.

— Константин Носилов, «Юдик», 1899

Но больше всего ему нравилось ходить со мной за белыми песцами. Казалось, у него была давнишняя ненависть к этому зверю, и нужно было видеть, как он его выслеживал, как гонялся за ним по снежным равнинам. Но раз, в охоте за ними, с нами случилась неприятность. Мы нечаянно согнали со скалы, где он спал, старого песца. Животное, казалось, совсем не боялось собаки, и, вместо того, чтобы удалиться по льду, он спокойно воспользовался какой-то громадною намерзшею льдиной, кругом которой и повел кружить Яхурбета, пока тот не высунул язык как лопату. Я был на скале и следил за этими маневрами; мне совсем не хотелось бить весною лисичку; льдина и зверь были передо мной, как на ладони, и я заливался хохотом, видя, как бегал песец и носился за ним Яхурбетко. Казалось, это было беспрерывное кружение. Казалось, пес, задохнется от досады. Порою он даже останавливался в недоумении и прислушивался. Но зверь был тут, хитрая лисичка выглядывала из-за льдины, и Яхурбет с воем бросался снова ее преследовать, пока снова не терял из вида и не останавливался, окончательно задохнувшись.

— Константин Носилов, «Яхурбет», 1899

	Быть может, горит над землей северное сияние, быть может, мечет метель, быть может, светит луна, такая, что все, все земли и горы начинают казаться луной. И там ― в ледяных, снежных просторах и скалах ― идет Могучий: с винтовкой на руке, от капкана до капкана, смотрит ловушки, ― не копался ли песец?
	— Борис Пильняк, «Заволочье», 1925

	Через минуту вошла худая и извивающаяся как змея Аглая Николаевна. На плечах у нее лежал голубой песец. На груди сверкал большой изумруд, а в ушах ничего не было. Рядом с ней извивался Костя Ротиков, а с другой стороны прыгала собачка.
	— Константин Вагинов, «Козлиная песнь», 1928

	Несколько мгновений Выку молчал, следя взглядом за переливами сияния, потом закинул назад по-волчьи голову, и из горла его снова понеслись низкие, клокочущие звуки. Ночь голубая, как песец, за которым я охочусь. Сплю в снегу. Ного дразнит меня. И я вижу только кровавую нить, тянущуюся из горла пойманных куропаток рядом со следом.
	— Борис Юркевич, «Случай в Средней стране», 1930

Боги видели: чукча Кисимбо умер плохой смертью, смертью голодного. Не так следовало бы умереть охотнику, у которого верное копье, меткий глаз и умелые руки. Но боги видели и молчали. Через несколько дней песцы съели старого Кисимбо. Остался скелет; он лежал среди камней, пустые глазницы черепа смотрели в небо. Песцы были сыты. Люди умирали от голода. <...> Он боялся выходить далеко за пределы поселка. Свои капканы он расставил невдалеке от жилья. Он мечтал стать великим охотником, но боязливо косился на север, в сторону владений Тугнагака. Когда песец, наконец, попался в ловушку Таяна, молодой охотник, торжествуя, принес начальнику добычу. ― Я добыл! ― кричал он, размахивая пушистым хвостом зверька. ― Сам добыл! Он ждал похвал, наград, одобрений, но Ушаков сказал ему: ― Что ж, хорошо, Таян. Но другие охотники добыли больше. И Таян в сердцах бросил песца наземь и, опечаленный, злой, ушел. Как добыть песцов, если капканы стояли чуть ли не у самого жилья? Песец хитер и не забегает сюда. А идти далеко в тундру Таян боялся: медведи бродят вокруг, злой Нанек сердит на людей, незванно явившихся на остров.

— Борис Горбатов, «Таян-начальник», 1938

Ведь у нас как было, товарищ начальник? Он на печке, а я и по промыслу и с собаками. А промыслу никакого нет. Сам он ничего не умеет и мне ходу не даст. Учи-ил? Непутевому ты меня учил. «Разве ж, говорю, это велено ― песцов стрихнином травить? Я дурак, а и то слыхал. Как бы, говорю, за это в ответе не быть». А он: «Ты, грит, дурак, Семка, пахарь ты. Тут-ко тебе не колхоз. Тут не посеял, а жни. Тут кто смел, тот два съел, а кто слаб, тот и раб. Медвежий край, по-медвежьи и жить». Вот чему вы меня учили, Пантелей Иванович. ― Это правда насчёт стрихнина? ― нахмурившись, спросил начальник.

— Борис Горбатов, «Карпухин с Полыньи», 1944

В нескольких шагах от Олешека лежал, припав к земле, небольшой сероватый зверь. Глаза его злобно горели. Зверь был не очень крупный и походил на собаку. Поэтому олененок не испугался. Но он почувствовал, что надо быть настороже. Очень уж неприятно пахнул этот непонятный зверь. Это был песец ― полярная лисица. Песец был очень голоден и зол. Он видел, что олененок совсем маленький, и хотел напасть на него. Зверь тихо подползал все ближе и ближе. Когда до Олешека осталось всего несколько шагов, песец неожиданно прыгнул. Он хотел вцепиться олененку в шею, но тот отскочил, и песец только задел своими острыми зубами нежную шкурку малыша. На светлой шерстке выступило несколько капелек крови. Олешеку стало больно, и он страшно рассердился.

— Анатолий Членов, «Как Алёшка жил на Севере», 1965

Директор Губернаторов сидел в учительской и, как говорится, подбивал итоги. К сожалению, итоги не слишком радовали его, уж очень много высыпало в этот день троек, никак не меньше, чем веснушек на носу дошкольника Серпокрылова. Тройки огорчали директора, ему хотелось, чтоб побольше было в школе отличников. «А тут еще этот песец, — раздраженно думал директор. — Оставлять его в школе никак нельзя. За праздники сдохнет. Надо звонить на звероферму». Но телефона в школе не было, а оторваться от школьных дел директор Губернаторов не мог, как не может мудрый извозчик бросить на произвол судьбы своих коней. — Пошлю телефонограмму, — решил директор.

— Юрий Коваль, «Недопёсок», из главы «Три телефонограммы», 1974

В тундре мор лемминга, так по-научному зовется мышь-пеструшка ― самый маленький и самый злой зверек на Севере; всему живому в тундре пеструшка ― корм, даже губошлеп олень, попадись она ему, сжует и не задумается, а песцу-прожоре это главное питание. Несло мертвые тушки леммингов по реке, оттого и набилась в Дудыпту рыба ― жирует. Еще в тот, в первый день, когда ошалелый Колька рыдающим голосом позвал их к сети, екнуло и заскулило у старшого сердце: не будет лемминга ― не будет песца. Ход его, миграция, по-научному говоря, много таит всяких загадок, да навечно ясно и понятно одно: держится песец, как и всякая живая тварь, там, где еда. Не только проходной, но и местный песец откочует ― голодной смерти кому охота? При первых же заморозках, отковавших железную корку на земле и звонкий лед на озерах, появился широкий путаный нарыск зверьков по тундре. Песец выедал остатки лемминга, землеройку-мышь, отставшую больную птицу и все, что было еще живо и пахло мясом.

— Виктор Астафьев, «Царь-рыба», 1974

Один мой знакомый американец, который учил русский язык пять лет в университете, три года стажировался в России и еще, думаю, лет десять проработал в ЦРУ, говорил мне буквально со слезами на глазах: ― Аркадий, я ничего не могу понять! Скажи, вот меховая шапка, она называется песец ― это я понимаю. Шуба из этого зверя тоже называется песец. Это я еще тоже понимаю. Но вот человек попал под машину, подходит милиционер и говорит: «Всё, песец!» Как это можно понять? Не понимаю! И не поймёт никогда! Потому что нет в нём нашей жизненной закваски, которая позволяет всё хватать на лету.

— Аркадий Хайт, «Монологи, миниатюры, воспоминания», 1996

куда бы вы ни шли, вас самым непостижимым образом встречает завораживающий взгляд Марлен с огромной фотографии… А в центре всей этой фантасмагории ― ее шикарное бриллиантовое платье с накидкой из белых песцов, в котором она поразила весь мир, в том числе и нас на сцене Театра киноактера. Повторюсь: после концерта она в поклоне подобрала одной рукой пышную белую накидку и, волоча ее, медленно пошла за кулисы, покачиваясь в такт музыке. Она улыбалась как-то очень удивленно и одновременно приветливо, играя песцами, а нам хотелось удержать ее на сцене, чтобы она пела снова и снова… Последняя записка Марлен Дитрих: «В это майское утро мне кажется, что я чувствую начало умирания, ― поскольку у меня нет никакого опыта в этой области, то я не могу объяснить, почему я это знаю. Но оно обретает реальные очертания. Я почти надеюсь, что это оно и есть».

— Василий Катанян, «Прикосновение к идолам», 1998

Песец в стихах

Летний недопёсок

	Иду в перёд я или в зад, Иду печален или рад, И мой песец за мною, Шагаю в дождь я или в град, Шагаю в рай я или в ад, И мой песец за мною. За мной всегда, за мной везде, И мой песец за мною. За мной всегда, за мной везде, И мой песец за мною...
	— Михаил Савояров, «Русский савояр» (куплеты без сурка), 1909

	Обгладывает тундры океан Ледовитый. И сквозь ляпис-лазурные льды, На белом погосте, Где так редки песцов и медведей следы...
	— Михаил Зенкевич, «Сибирь», 1916

	Доху песцовую тундра надела, ― Время велело надеть. Поверху ― бело, Понизу ― бело, Бело, как белый медведь.
	— Иосиф Уткин, «Якуты», 1924

	И увидишь, примерзнувший к поцелую, Как, боясь рассвету в силки попасться, Лунными стаями побегут врассыпную По снегам голубым голубые песцы.
	— Михаил Зенкевич, «Поцелуй на морозе. Осмелься попробуй...», 1924

	Он золотился, роился, мигал, Пушком по щеке ласкал, колоссальный, Как будто мимо проносят меха Голубые песцы с золотыми глазами.
	— Илья Сельвинский, «Великий океан», 1932

	Меж задушевных имен и лиц Ты как червонец в куче пезет, Как среди меха цветных лисиц Свежий, как снег, белый песец. <...> Радуйся ж каждому новому дню! Пусть оплетает лукавая сеть ― В берлоге души тебя сохраню, Мой драгоценный, мой Белый Песец.
	— Илья Сельвинский, «Белый песец», 1932

	Жать рожь, жать руку. Жну и жму язык, как жалкую жену ― простоволосая вульгарна и с каждым шествует попарно, отвисли до земли сосцы, их лижут псицы и песцы…
	— Андрей Николев (Егунов), «Жать рожь, жать руку. Жну и жму...», 1933

	Выползал на снега голубой песец, Говорил человечьим голосом: «Не довольно ли вам в облаках висеть? Не зазорно ль шуметь над полюсом? Подобру говорю: убирайтесь прочь! ― Лаял, злобно наморщив усики. ― Напущу я на вас на полгода ночь, Поглядим тогда, как вы струсите!»
	— Дмитрий Кедрин, «Сказка про белую ведмедь и про Шмидтову бороду», 1937

	Я голубой на звероферме серой, но, цветом обреченный на убой, за непрогрызной проволочной сеткой не утешаюсь тем, что голубой. И я бросаюсь в линьку. Я лютую, себя сдирая яростно с себя, но голубое, брызжа и ликуя, сквозь шкуру прет, предательски слепя. И вою я, ознобно, тонко вою трубой косматой Страшного суда, прося у звезд или навеки волю, или хотя бы линьку навсегда.
	— Евгений Евтушенко, «Монолог голубого песца», 1967

См. также

• Недопёсок
• Лисица
• Собака
• Белка
• Волк
• Соболь
• «Недопёсок» (повесть)