Графоман
Графома́н (от греч. γράφω — писа́ть, чертить, изображать и греч. μανία — страсть, безумие, влечение) — человек, подверженный графомании, навязчивому стремлению к сочинению таких произведений, к которым у него нет ни достаточных способностей, ни компетенции.
Страдающий графоманией порывается «творить» в самых разных областях и жанрах: пытается сочинять «научные труды» в областях, в которых не разбирается; писать художественные произведения при полном отсутствии каких бы то ни было творческих способностей. Написанное графоманами большей частью банально, бездарно или, в крайних случаях, даже бессмысленно по содержанию. Один из самых известных образов графомана в литературе — капитан Лебядкин.
Графоман в афоризмах и коротких цитатах
править...графомана никогда не удовлетворяет изложение его мыслей; он постоянно пытается начать работу сызнова, не понимая, что это бесполезный труд, так как нет возможности облечь туманные представления в определённую форму.[1] | |
| — Макс Нордау, «Вырождение» («Рихард Вагнер»), 1892 |
| — Корней Чуковский, «Тоска по скандалу», 3 декабря 1913 |
Из скромности считал себя графоманом, а был доносчиком. | |
| — Станислав Ежи Лец |
Писатель-графоман проживал за чертой творческой бедности. | |
| — Никита Владимирович Богословский |
…что графоман я понял по затылку[2] | |
| — Генрих Сапгир, «Поэзия земли», 1980-е |
| — Юрий Коваль, «Что мне нравится в чёрных лебедях», 1994 |
«Потомство» — это миф, созданный графоманами. | |
| — Казимеж Брандыс, «Душ» |
Талант не может не писать, графоман не может не печататься. | |
| — Михаил Михайлович Генин |
Графоман в исторической и документальной литературе
правитьДаже публика досадует на вас, когда вы ей уясните, что её мнимые пророки — глупцы, шарлатаны или балаганные петрушки. Но ведь графоманы и их телохранители-критики господствуют почти над всею печатью и пользуются ею , как орудием пытки, чтобы самым варварским образом до конца жизни истязать того, кто расстраивает их игру.[1] | |
| — Макс Нордау, «Вырождение», 1892 |
Присмотримся поближе к графоману Вагнеру. Полное собрание его сочинений составляет десять больших томов, и из приблизительно 4500 страниц едва ли найдётся одна, которая не поразила бы непредубежденного читателя какою-нибудь нелепою мыслью или невозможным способом изложения. Главный его труд в прозе — поэтических его трудов мы коснёмся впоследствии — конечно, «Художественное произведение будущего»...[1] | |
| — Макс Нордау, «Вырождение» («Рихард Вагнер»), 1892 |
...бесконечное повторение одних и тех же мыслей в высшей степени характерно. Здоровый, вполне нормальный писатель, чувствующий потребность высказать ту или другую мысль, изложит ее по возможности ясно и рельефно и удовольствуется этим. Быть может, он вернется к своему предмету для того, чтобы рассеять недоразумения, отразить нападение или пополнить пробелы, но он не станет писать два или три раза одну и ту же книгу, варьируя только выражения, даже в том случае, если он с течением времени убедится, что ему не удалось выразить свою мысль в наиболее совершенной форме. Но графомана никогда не удовлетворяет изложение его мыслей; он постоянно пытается начать работу сызнова, не понимая, что это бесполезный труд, так как нет возможности облечь туманные представления в определенную форму.[1] | |
| — Макс Нордау, «Вырождение» («Рихард Вагнер»), 1892 |
Не только содержание, но и внешняя форма произведений Вагнера служит доказательством его графомании. Из вышеприведенных мест читатель мог заметить, как Вагнер злоупотребляет подчеркиванием слов. У него попадаются иногда полстраницы, набранные курсивом. Ломброзо специально констатирует это явление у графоманов. Оно вполне объясняется своеобразностью мистического мышления. Никакая форма изложения не может удовлетворить мистика-психопата; он постоянно сознает, что фразы, которые он записывает, не выражают смутных мыслей, бродящих у него в голове; так как он не может достигнуть точного их выражения, то он постоянно прибегает к восклицательным знакам, подчеркиванию, многоточиям и разрядке.[1] | |
| — Макс Нордау, «Вырождение» («Рихард Вагнер»), 1892 |
Его <Вагнера> ближайшим сторонником, значительно способствовавшим его успеху, был Ференц Лист, которого я охарактеризовал в другом сочинении и о котором я здесь только замечу, что он представлял поразительное сходство с Вагнером: и он был литератором (его труды составляют шесть толстых томов и занимают почётное место в литературе графоманов), композитором, эротоманом и мистиком, хотя он во всех этих отношениях значительно уступал Вагнеру и превосходил его только как пианист. Вагнер увлекался всеми графоманами, с которыми он в жизни встречался, как, например, известным Глейзесом (Ломброзо прямо называет этого субъекта сумасшедшим, но Вагнер отзывался о нём восторженно), и окружил себя избранным обществом графоманов.[1] | |
| — Макс Нордау, «Вырождение» («Рихард Вагнер»), 1892 |
Графоман в публицистике и критике
правитьИли вот Маяковский — кликуша, проклинатель, горластый. Казалось бы, вот скандалист прирожденный. Но вглядитесь: это лишь симулянт сумасшествия, транса, а на деле кропотливый шлифовальщик мозаически склеенных образов, такой же эпигон модернизма, как Эльснер, Курдюмов и проч. | |
| — Корней Чуковский, «Тоска по скандалу», 3 декабря 1913 |
| — Варлам Шаламов, «Заметки рецензента», начало 1960-х |
| — Ян Блоньский, польский литературный критик, 1970-е |
Если начать с самого начала… Я вот точно этот момент не припомню, но, кажется, когда я оторвался от груди матери, сразу решил: буду писателем. Цель была единственная: писатель не ходит на службу, он сидит дома и пишет. Писатель для меня не тот, кто сидит – тюк-тюк-тюк, словечко к словечку. Это графоман называется. Писатель — это определённый строй души, это особая работа. Писатель — это, в сущности, художник.[3] | |
| — Юрий Коваль, «Что мне нравится в чёрных лебедях», 1994 |
Графоман не может остановиться. Главное для него — выявление своей природы. Графоман ценит богатство своего внутреннего мира, считает его интересным для окружающих. Поэтому спешит излить на бумаге то, что в нём горит, кипит. Впервые что-то почувствовал, и ему кажется, что мир этого ещё не слышал, не переживал. | |
| — Леонид Филатов, из интервью «Графоман со стажем», 2003 |
К интернету я как к форме легитимизации литературного процесса отношусь отрицательно. «Я выложил в сеть своё произведение», — то есть, как бы опубликовал, к такой публикации я отношусь очень плохо, это не интересно. Это скопление дурных подпольных инстинктов. Графоман любой ужасен, а когда этот графоман в своей тусовке еще что-то значит, то это вообще ужасно. А как вы знаете, своя тусовка есть у всех, даже самый бездарный текст соберёт поклонников. Так что это трагедия. Я очень не люблю публичного дневника. Человек пишет о себе в расчёте на то, что это прочтут окружающие. Есть несколько типажей в сети. Есть романтическая девочка, есть мальчик — брутальный мачо, который комментирует военные события с войны с политической точки зрения и т.д. Любой, у кого есть ЖЖ — это человек с явной психической патологией.[5] | |
| — Дмитрий Быков, из интервью 21 августа 2010 |
Божественный дар ― графомания. Музыка и архитектура. Отчётливое нежелание терпеть в своём кругу «бессмертного» проявилось именно среди пишущих ― среди читающих (их немного) реакция обратная. Знаменитый прозаик Фёдор Абрамов, послушав однажды стихи С. В., сказал ему с обезоруживающей откровенностью: «Если бы я не знал, С. В., что Вы ― замечательный переводчик, то подумал бы, что Вы ― графоман».[6] | |
| — Магид Белла, «Сергей Петров в ожидании благовещенья», 2013 |
Графоман в мемуарах, письмах и дневниковой прозе
правитьИногда хочется кое-что записать. | |
| — Джек Алтаузен, Из дневника, 1928 |
Примерно столько же, сколько зарабатывала Элла каторжным учительским трудом, слепя глаза над тетрадями, зарабатывал и я в журнале «Крестьянка»: отвечал на письма, рецензировал графоманские рукописи. Выписывать надо было оттуда, выписывать бессмертные фразы, такие нарочно не придумаешь. Теперь жалею, что я этого не делал, но я начитался их до полного отравления, кое-что случайно сохранилось в памяти. Ну, например: «Передние лошади вставали на задние дыбы, а сзади напирали передние лошади». | |
| — Григорий Бакланов, «Жизнь, подаренная дважды», 1999 |
Графоман в беллетристике и художественной прозе
правитьОн знал уйму стихов Есенина. Мы неслись по лесу, фары пробивали лес, и в глубине за соснами возникали фантастические очертания кустарника. И полон был лес для меня призраков, призраков моей любви, которые маячили из-за потухших костров, смешных и милых призраков. | |
| — Василий Аксёнов, «Пора, мой друг, пора», 1963 |
Графоман в стихах
править…что графоман я понял по затылку | |
| — Генрих Сапгир, «Поэзия земли», 1980-е |
| — Борис Рыжий, «Все хорошо начинали. Да плохо кончали...», 1997 |
| — Белла Ахмадулина, «Я ровно в полночь возжигаю свечи...» (из цикла «Возле елки»), 1999 |
Источники
править- ↑ 1 2 3 4 5 6 Нордау Макс. «Вырождение», «Современные французы» (серия Прошлое и настоящее). Пер. с нем. и предисл. Р. И. Сементковского; — М.: Республика, 1995 г. — 400 стр.
- ↑ 1 2 Сапгир Г. Стихотворения и поэмы. Сост. и вступ. статья М. Д. Шраера и Д. П. Шраера-Петрова. — СПб., 2004 г. — 604 с. — (Новая библиотека поэта: Малая серия).
- ↑ 1 2 Юрий Коваль. «Что мне нравится в чёрных лебедях, так это их красный нос». Подготовила Татьяна Романова // «Живая шляпа». 1994 г. № 1.
- ↑ «Пшекруй» № 629, с. 17
- ↑ Ирина Горюнова: Интервью с Дмитрием Быковым, 21 августа 2010.
- ↑ Магид Белла. Сергей Петров в ожидании благовещенья. — Саратов: «Волга», № 1-2, 2013 г.
- ↑ Г.Я.Бакланов, «Жизнь, подаренная дважды». — М.: Вагриус, 1999 г.
- ↑ Василий Аксёнов. «Пора, мой друг, пора». — М.: Молодая гвардия, 1965 г.
- ↑ Б. Б. Рыжий. «В кварталах дальних и печальных». Избранная лирика. Роттердамский дневник. — М.: Искусство – XXI век, 2012 г.
