Кедровый стланик

Кедро́вый стла́ник, кедро́вник или сосна́ стла́никовая (лат. Pinus pumila, буквально: сосна-карлик) — низкорослое стелющееся древесное растение с широко раскинутыми ветвями, вид рода Сосна (лат. Pinus). Образует различные по виду кроны — чашеобразные, стелющиеся над землёй или древовидные. Древовидные кроны встречаются у стланика в наиболее благоприятных условиях произрастания: укрытых от ветра долинах, где деревца достигают 4—5 м (изредка 7 м) высоты при толщине ствола 15—18 см у шейки корня. У взрослых (100 и более лет) растений, стелющихся по земле, стволы достигают 20—25 см и длины 10—12 м. Из-за разнообразия форм крон кедровый стланик определяют как кустарник, кустовидное дерево или «полукуст-полудерево», а его заросли называют стелющимися лесами, стланцевыми кедрачами и стелющимися кедровниками.

Заросли стланика на ковре из оленьего мха (Прибайкалье)

Кедровый стланик распространён в тундровых областях Сибири, а также на Северо-Востоке Азии, на границе вечной мерзлоты. Приспособившийся к суровым условиям севера, это низкорослое дерево местами образует стелющиеся заросли, покрывающие в обще сложности около 40—50 млн. гектаров. В тундре кедровый стланик — источник жизни для многих местных видов. Шишки созревают на второй год после «цветения». Шишки мелкие, от 4 до 7 см длины, около 3 см ширины, яйцевидные или удлинённые, опадают закрытыми вместе с семенами. Орешки мелкие, 5—9 мм длины, 4—6 мм ширины, темно-коричневые, овально-неправильной формы, с тонкой деревянистой кожурой. На долю ядра приходится 43 %, на долю скорлупы — 57 % всей массы орешка.

Кедровый стланик в прозе

Далее, в стороне от берега, на сухой и каменистой почве растут берёзы и ели, преимущественно же низменный кедровник (по-здешнему стланец). Он стелется по скатам и ущельям гор; его мелкие, но вкусные орешки равно привлекают неповоротливого медведя и резвую белку. В густых еловых и лиственичных лесах гнездятся во множестве глухари и куропатки. <...> Мы спустились по более отлогому скату горы и с наступлением ночи достигли реки; здесь нашли мы лодку и счастливо возвратились домой. До половины высоты своей Обром порос лесом; у подошвы его растет густой, высокоствольный лес, а далее стелется низменный, изогнутый кедровник и, наконец, встречаются только низкая твердая трава и серый мох. Вся гора состоит главнейше из неровного, ломаного и выветренного гранита; местами попадается шифер. В щелях и углублениях веками образовался тонкий слой земли и в нем растут разные прозябения. <...> Замечательно, что только за два года снова показался лиственичный подрост, но молодые деревья составляют уже хотя невысокую, но прекрасную рощу среди поля, испещренного цветами. Выше на горе растут душица, богородская трава, ромашка, а по камням стелется стланец и, наконец, тальник, ближе к вершине горы, являющейся только отдельными листочками. Между низменными кустарниками зеленеет мох, но самая вершина сопки совершенно обнажена. Разительная противоположность голой, черной вершины с подошвой горы, покрытой яркой зеленью лиственицы и испещренной пышными цветами, делает вид подгорья еще прелестнее.

— Фердинанд Врангель, «Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю», 1841

Вся описываемая часть Сихотэ-Алиня совершенно голая; здесь, видимо, и раньше не было лесов. Если смотреть на вершины гор снизу (из долин), то кажется, что около гольцов зеленеет травка. Неопытный путник торопится пройти лесную зону, чтобы поскорее выйти к альпийским лугам. Но велико бывает его разочарование, когда вместо травки он попадает в пояс кедрового стланца. Корни этого древесного растения находятся вверху, а ствол и ветви его стелются по склону, как раз навстречу человеку, поднимающемуся в гору. Пробираться сквозь кедровый стланец очень трудно: без топора тут ничего не сделать. Нога часто соскальзывает с сучьев; при падении то и дело садишься верхом на ветви, причём ноги не достают до земли, и обойти стланцы тоже нельзя, потому что они кольцом опоясывают вершину. Выше их на Сихотэ-Алине растут низкорослые багульники, брусника, рододендрон, мхи, ещё выше ― лишаи, и наконец начинаются гольцы.

— Владимир Арсеньев, «Дерсу Узала», 1923

Вершина сопки была округло-плоская, поросшая кедровым сланцем, толстые ветви которого действительно стелются по земле, образуя труднопроходимые заросли. Рядом с ним около камней приютились даурский рододендрон с мелкими зимующими кожистыми листьями, а на сырых местах ― багульник лежачий с белым соцветием и вечнозелеными кожистыми листьями, издающими сильный смолистый запах. Мы выбрали место, откуда можно было видеть долину Иггу, и сели на камни.

— Владимир Арсеньев, «Сквозь тайгу», 1930

Поднимаемся сначала по лесу в влажной тени по глубокому мху; еще рано и холодно. Вскоре появляется кедровый стланец ― цепкий кустарник, преграждающий путь своими бесчисленными ветвями, стелющимися по земле и затем дугообразно загибающимися вверх. Подниматься по зарослям стланца невероятно трудно. На вершине и на полянах следы медведей и ямки, вырытые в щебне: сюда медведи приходят погреться на солнце и отдохнуть от комаров, которые гудят в лесу.

— Сергей Обручев, «В неизведанные края», 1954

Из всех северных деревьев я больше других любил стланик, кедрач. Мне давно была понятна и дорога та завидная торопливость, с какой бедная северная природа стремилась поделиться с нищим, как и она, человеком своим нехитрым богатством: процвести поскорее для него всеми цветами. <...> Зимой всё это исчезало, покрытое рыхлым, жёстким снегом, что ветры наметали в ущелья и утрамбовывали так, что для подъёма в гору надо было вырубать в снегу ступеньки топором. Человек в лесу был виден за версту ― так всё было голо. И только одно дерево было всегда зелено, всегда живо ― стланик, вечнозелёный кедрач. Это был предсказатель погоды. За два-три дня до первого снега, когда днём было ещё по-осеннему жарко и безоблачно и о близкой зиме никому не хотелось думать, стланик вдруг растягивал по земле свои огромные, двухсаженные лапы, легко сгибал свой прямой чёрный ствол толщиной кулака в два и ложился плашмя на землю. Проходил день, другой, появлялось облачко, а к вечеру задувала метель и падал снег. А если поздней осенью собирались снеговые низкие тучи, дул холодный ветер, но стланик не ложился ― можно было быть твёрдо уверенным, что снег не выпадет. В конце марта, в апреле, когда весной ещё и не пахло и воздух был по-зимнему разрежён и сух, стланик вокруг поднимался, стряхивая снег со своей зелёной, чуть рыжеватой одежды. Через день-два менялся ветер, тёплые струи воздуха приносили весну. Стланик был инструментом очень точным, чувствительным до того, что порой он обманывался, ― он поднимался в оттепель, когда оттепель затягивалась. Перед оттепелью он не поднимался. Через два-три часа из-под снега протягивает ветви стланик и расправляется потихоньку, думая, что пришла весна. Ещё не успел костёр погаснуть, как стланик снова ложился в снег. Зима здесь двухцветна ― бледно-синее высокое небо и белая земля. И вот среди этой унылой весны, безжалостной зимы, ярко и ослепительно зеленея, сверкал стланик. К тому же на нём росли орехи ― мелкие кедровые орехи.

— Варлам Шаламов, «Колымские рассказы» («Кант»), 1956

Заготовка хвои стланика шла вручную, зелёные сухие иглы щипали, как перья у дичи, руками, захватывая побольше в горсть, набивали хвоей мешки и вечером сдавали выработку десятнику. Затем хвоя увозилась на таинственный витаминный комбинат, где из неё варили тёмно-жёлтый густой и вязкий экстракт непередаваемо противного вкуса. Этот экстракт нас заставляли пить или есть (кто как сумеет) перед каждым обедом. Вкусом экстракта был испорчен не только обед, но и ужин, и многие видели в этом лечении дополнительное средство лагерного воздействия. Без стопки этого лекарства в столовых нельзя было получить обед — за этим строго следили. Цинга была повсеместно, и стланик был единственным средством от цинги, одобренным медициной. Вера всё превозмогает, и, хотя впоследствии была доказана полная несостоятельность этого «препарата» как противоцинготного средства и от него отказались, а витаминный комбинат закрыли, в наше время люди пили эту вонючую дрянь, отплёвывались и выздоравливали от цинги. Или не выздоравливали. Или не пили и выздоравливали. Везде по свету была тьма шиповника, но его никто не заготовлял, не использовал как противоцинготное средство — в московской инструкции ничего о шиповнике не говорилось. (Через несколько лет шиповник стали завозить с материка, но собственной заготовки, сколько мне известно, так никогда и не было налажено.) Представителем витамина C инструкция считала только хвою стланика.

— Варлам Шаламов, «Колымские рассказы» («Кант»), 1956

	На вершине было сухо и тепло. Змеился по желто-зеленому мху пахучий кедровый стланик. И кисти брусники алели на теплых камнях. А главное ― какой вид прекрасный открывался с горы! Бутугычаг был виден вверху, Центральный поселок и покатые сопки на многие километры.
	— Анатолий Жигулин, Обломки «Черных камней», 1972

Витаминным комбинатом назывался просто сарай, где в котлах варили экстракт стланика — ядовитую, дрянную, горчайшую смесь коричневого цвета, сваренную в многодневном кипячении в сгущённую смесь. Эта смесь варилась из иголок хвои, которые «щипали» арестанты по всей Колыме, доходяги — обессилевшие в золотом забое. Выбравшихся из золотого разреза заставляли умирать, создавая витаминный продукт — экстракт хвои. Горчайшая ирония была в самом названии комбината. По мысли начальства и вековому опыту мировых северных путешествий — хвоя была единственным местным средством от болезни полярников и тюрем — цинги. Экстракт этот был взят на официальное вооружение всей северной медицины лагерей как единственное средство спасения, если уж стланик не помогает — значит, никто не поможет. Тошнотворную эту смесь нам давали трижды в день, без нее не давали пищи в столовой. Как ни напряженно ждет желудок арестанта любую юшку из муки, чтобы прославить любую пищу, этот важный момент, возникающий трижды в день, администрация безнадежно портила, заставляя вкусить предваряющий глоток экстракта хвои. От этой горчайшей смеси икается, содрогается желудок несколько минут, и аппетит безнадежно испорчен. В стланике этом был тоже какой-то элемент кары, возмездия. Штыки охраняли узкий проход в столовую, столик, где с ведром и крошечным жестяным черпачком из консервной банки сидел лагерный «лепило» — лекпом — и вливал каждому в рот целительную дозу отравы. Особенность этой многолетней пытки стлаником, наказания черпачком, проводимой по всему Союзу, была в том, что никакого витамина C, который мог бы спасти от цинги, — в этом экстракте, вываренном в семи котлах, — не было. Витамин C очень нестоек, он пропадает после пятнадцати минут кипячения. Однако велась медицинская статистика, вполне достоверная, где убедительно доказывалось «с цифрами в руках», что прииск дает больше золота, снижает койко-день. Что люди, вернее, доходяги, умиравшие от цинги, умерли только оттого, что сплюнули спасительную смесь. Составлялись даже акты на сплюнувших, сажали их и в карцеры, в РУРы. Таблиц таких было немало. Вся борьба с цингой была кровавым, трагическим фарсом, вполне под стать фантастическому реализму тогдашней нашей жизни. Уже после войны, когда разобрались на самом высшем уровне в этом кровавом предмете, — стланик был запрещён начисто и повсеместно. После войны в большом количестве на Север стали завозить плоды шиповника, содержащие реальный витамин С. Шиповника на Колыме пропасть — горного, низкорослого, с лиловым мясом ягод. А нам, в наше время, запрещали подходить к шиповнику во время работы, стреляли даже в тех и убивали, кто хотел съесть эту ягоду, плод, вовсе не зная об её целительной сущности. Конвой охранял шиповник от арестантов. Шиповник гнил, сох, уходил под снег, чтобы снова возникнуть весной, выглянуть из-под льда сладчайшей, нежнейшей приманкой, соблазняя язык только вкусом, таинственной верой, а не знанием, не наукой, умещенной в циркуляры, где рекомендовался только стланик, кедрач, экстракт с Витаминного комбината. Зачарованный шиповником доходяга переступал зону, магический круг, очерченный вышками, и получал пулю в затылок.

— Варлам Шаламов, «Перчатка», 1972

Где-то выше яростно верещали кедровки. Раз кедровки, значит, должен быть стланик. Я стал забирать а сторону, так как идти сквозь стланик вверх вовсе уж невозможно. И сразу попал на звериную тропку. Тропинка с бараньими и лосиными следами вела вверх, огибая склон. Скоро я вышел в лиственничный пролесок. Лиственнички были тонкие, они уже начинали желтеть, хотя от долины я поднялся всего метров на триста. Еще через триста метров кончились лиственнички, почти исчезла березка. Был голый камень. Между камнями посвистывал ветер.

— Олег Куваев, «Эй, Бако!», 1975

― Росмунта! ― повелительно сказал Коравье. ― Гость хочет есть и пить. ― Сейчас приготовлю, ― засуетилась Росмунта. Женщина завозилась у очага. Костёр разгорался плохо. Толстые ветки стланика едва тлели. Росмунта колотила по ним каменным молотком, разгрызала их зубами, словно какой-нибудь заяц, и при этом еще ласково улыбалась гостю, как полагается радушной хозяйке. Порой Еттытегину казалось, что он видит странный сон. Чтобы отделаться от чувства нереальности происходящего, он вынул пачку папирос и предложил Коравье закурить. <...> Коравье вернулся в ярангу. У очага как ни в чем не бывало хлопотала Росмунта. Она подкладывала ветки стланика в чадящий костер, и слёзы от дыма капали на обнаженную, лоснящуюся грудь. Коравье окинул взглядом располневший стан жены, лицо, залитое слезами, и горячая волна жалости и нежности захватила его. <...> ― Кыкэ вынэ вай! ― воскликнула женщина, повстречавшаяся им, и кинулась бежать, чтобы разнести новость по стойбищу. В яранге Коравье уложил жену, бережно пристроил рядом с ней сына и принялся разжигать костер, чтобы приготовить для роженицы теплое питье. Когда запылали сухие ветки стланика, в ярангу вошел Арэнкав.

— Юрий Рытхэу, «В долине Маленьких Зайчиков», 1977

Кроме того, теперь наряду с УРЧем нами усердно занималась и КАВЕЧЕ ― культурно-воспитательная часть. Это уже само по себе было явлением прогрессивным, так как работа КАВЕЧЕ, очевидно, исходила из допущения, что оголтелые враги народа могут все-таки поддаваться благотворным воспитательным усилиям. КАВЕЧЕ вывешивала плакаты и лозунги. В столовой ― «Мойте руки перед едой!» и «Стланик предохраняет от цинги!» В лагерном клубе ― «Через самоотверженный труд вернемся в семью трудящихся».

— Евгения Гинзбург, «Крутой маршрут», 1977

Здесь, у «Черных камней», впервые, если спускаться дорогою вниз, кончалась справа почти сплошная стена очень крутых, обрывистых каменных сопок и открывалась сравнительно широкая долина. Это был большой раздел. Здесь было зелено, особенно летом. Однако и зимою на склонах округлых сопок зеленел кедровый стланик. Не везде, но большими куртинами. И было много бурундуков. Зоны лагеря «Черные камни» располагались в долине слева от главной дороги. <...> Я работал в бригаде по заготовке пней месяца два, это было вольготное время моей колымской жизни ― короткое колымское лето, солнце, теплая шуршащая осыпь скатанных камней, кедровый стланик, брусника, бурундуки… по мере корчевки пней места работы менялись. Пни лиственниц обнаруживались порою и довольно высоко на южных склонах, и даже на лбах отдельных сопок. Благодаря этому я хорошо изучил местность вокруг «Черных камней» ― расположение дорог, долин, распадков, ручьев, тропинок. А главное ― хорошо выяснил зеленые густые места по распадкам и ручьям со стлаником, молодым подростом лиственницы, ивой, челкой, березой, травою. Места, где можно было незаметно укрыться весною и летом. Наметился ясный путь обхода поселка Усть-Омчуг, главного препятствия, мешавшего уходу вниз, в густую, живую, непроходимую и неодолимую, но свободную тайгу!

— Анатолий Жигулин, «Чёрные камни», 1988

Кедровый стланик в стихах

Ведь снег-то не выпал. И, странно Волнуя людские умы, К земле пригибается стланик, Почувствовав запах зимы. Он в землю вцепился руками. Он ищет хоть каплю тепла. И тычется в стынущий камень Почти неживая игла. Земля еще в замети снежной, Сияет и ло́снится лёд, А стланик зеленый и свежий Уже из-под снега встает. И черные, грязные руки Он к небу протянет ― туда, Где не было горя и муки, Мертвящего грозного льда.

— Варлам Шаламов, «Стланик» (Л. Пинскому), 1937-1956

См. также

• Кедровник
• Кедрач
• Сосновый бор
• Пиния
• Сосна
• Кедр
• Ель
• Туйя
• Кипарис
• Пихта