Владимир Петрович Бурнашев

Владимир Петрович Бурнашев (24 июля (5 августа) 1810 — 31 января (12 февраля) 1888) — русский писатель и агроном-любитель. Использовал несколько псевдонимов.

Цитаты

	«Бориса Годунова» ждали давно: об этом сочинении можно было бы сказать, что оно долго пользовалось негласной славой, прежде чем та стала настоящей. Сегодня либо безоговорочно отдают ей дань, либо упрямо в ней отказывают. — Громкое имя Пушкина, отклики, повторяемые в некоторых гостиных, где автор читал свою драму, несколько сцен, появившихся среди множества посредственных стихов, коими кишат наши литературные альманахи, наконец, желание увидеть на русской сцене образец народного искусства — всё это преувеличило представление об ожидаемом творении, как надежда моряка приукрашивает берег неведомой страны. «Борис Годунов» наконец появился; на него накинулись, если позволительно воспользоваться таким выражением; его вырывают друг у друга, превозносят до небес или попирают ногами; и те и другие не правы. Прежде всего, как первые не заметили, что эта драма в целом не что иное, как несколько глав из Карамзина, переложенных в стихи? Несомненно, она наполнена живыми, блестящими картинами; но какая сбивчивость, какое несогласие, какой беспорядок! И своеобразность тут ни при чём для оправдания этого недостатка, ибо нельзя отрицать, что это — подражание. Как иногда это делал Шекспир, автор примешал в свою пьесу прозу… Но Шекспир часто писал в спешке, некоторым образом импровизируя свои драмы. Мольер поступал так же и по той же причине, и ни тот, ни другой не посоветовали бы своим ученикам превратить в систему необходимость, которую им навязали обстоятельства. <…> Мы читаем в истории Карамзина, что — перевод: И. Л. Дмитриева
	Depuis longtemps, «Boris Godounoff» était attendu: on pourrait dire de cet ouvrage qu’il jouit longtemps d’une réputation inédite avant qu’il vint en réclamer une plus franche, qu’on lui abandonne aujourd’hui sans réserve, ou qu’on lui refuse avec obstination. — Le grand nom de Pouschkine, les échos répétés de quelques salons où l’auteur avait fait la lecture de son drame, plusieurs scènes de l’ouvrage jetées à travers cette foule de vers médiocres dont fourmillent nos almanachs littéraires, enfin le désir de voir un chef-d’œuvre national s’élever sur la scène russe, tout avait grandi l’œuvre attendue comme la côte d’un pays inconnu que grandit l’espérance du matelot. «Boris Godounoff» parait enfin; on se rue dessus, si je puis me servir de cette expression; on se l’arrache, on l’élève aux deux et on le foule aux pieds: les uns et les autres ont tort. D’abord, comment les premiers n’ont-ils pas vu que ce drame n’offrait guère dans son ensemble que quelques chapitres de Karamsin mis en vers? Sans doute il est rempli de tableaux animés et saillants; mais quelle confusion, quel désordre, quel pêle-mêle! et l’originalité n’est point là pour justifier ce défaut, car on ne saurait nier l’imitation. Comme Shakespeare l’a fait quelquefois, l’auteur a mêlé sa pièce de prose…. Mais Shakespeare écrivait souvent à la hâte, improvisant en quelque sorte ses drames. Molière en fit autant par la même raison, et ni l’un ni l’autre n’eussent dit à leurs élèves de se faire un système d’une nécessité que les circonstances leur imposaient. — Pouschkine a travaillé cinq ans entiers à son poème-drame. <…> Nous voyons bien dans l’histoire de Karamsin, que Godounoff eut le temps, avant d’expirer, de dire quelques mots à son fils; mais était-il naturel de lui mettre dans la bouche une tirade entière de cent ver?..
	— Годунов, перед тем как умереть, успел сказать несколько слов сыну; но разве это естественно — вложить в его уста целую тираду в сотню стихов?..

Этот г. Бестужев был человек лет тридцати среднего роста, темноволосый, не столько плотный, сколько ширококостный, широкогрудый, сутуловатый и с огромною головой в виде пивного котла, да и лицо-то у него было цвета какого то медно-красного, с глазами серо-карими, из которых один препорядочно косил. Говорил он пришепётывая, словно имел кашу во рту, и с довольно заметным заиканьем. <…> Светскими манерами этот господин не отличался: речь его пересыпанная площадными пересыпанная извозчичьими выражениями, делалась неестественно, по-гостинодворски учтива, с прибавкой с почти к каждому слову, когда он хотел с кем-нибудь быть вежлив по-своему, голос же его отличался постоянною неприятною хрипотой, свойственною голосу людей <…> с перепоя. Одевался Бестужев безвкусно и имел вид <…> лакея в праздничном туалете, в котором изобиловала яркие цвета, как например, светло-синий фрак, красновато-розовый жилет и бронзового цвета шаровары с глубокими карманами. Вообще он не отличался ни изяществом, ни знанием светских приличий, причём, хотя и был журналист, из всех наук знал порядочно одну лишь русскую грамматику и писал совершенно правильно, но во всём другом отличался поразительным невежеством, которым Бог знает для чего даже любил хвастать: <…> почему без строгого наблюдения за его редакторством гг. Татищева и Глебова наделал бы в печати самых жалких ошибок, которые доставили бы торжество его врагам; а врагов у него было не початый конец. В числе их главный Воейков, лично ненавидевший бедного Бестужева и хлопотавший за кулисами сериозно о высылке его из столицы.

— «Моё знакомство с Воейковым в 1830 году и его пятничные литературные вечера»

Вся тогдашняя журналистика отнеслась к книге моей Описание Удельного земледельческого училища как нельзя ласковее и любезнее, конечно не потому чтобы книга эта была безукоризненно хороша, а больше, кажется, потому что всем известно было, что книга эта удостоилась внимания Высочайшего двора <…>. На передней стене, против входной двери, была в золотой раме огромная картина, изображавшая турецкую комнату и в этой комнате портрет (сильнейше польщённый живописцем) Осипа Ивановича Сенковского, в чалме и полном восточном одеянии, лежащего на массе бархатных подушек и курящего из кальяна. Под самой картиной был устроен низкий диван из бесчисленного множества сафьянных зелёных, красных и жёлтых подушек, и на этих подушках полусидел, полулежал сам Осип Иванович Сенковский, желтокофейный, рябой, с приплюснутым носом, широкими губами, которым словно вторила пара небольших заспанных бело-голубых глаз с желчными, как бы шафраном выкрашенными, белками. Голова великого Брамбеуса покрыта была тёмно-красной феской с синей кистью, а вся особа его облачена была в какую-то албанскую тёмно-синюю куртку поверх розовой канаусной рубашки, в широчайшие, кирпичного цвета шальвары, из-под которых виднелись носки ярко-жёлтых сафьянных бабушей. <…> в дополнение этого пёстро-арлекинского туалета, шальвары опоясаны были светло-зелёною кашемировой шалью с пёстрым донельзя бордюром. Левая рука барона Брамбеуса придерживала тонкий, гибкий ствол чубука, янтарный мундштук которого был у искривлённого рта, и изо рта этого, через чёрные зубы, исходила струйка ароматного дыма, наполнявшего комнату своим действительно упоительным запахом. На ковре стоял матовый хрустальный кальян с золочёными арабесками.:гл.I, 1 <…> Явилась, наконец, <…> статья пера самого Осипа Ивановича. Статья была большая и представляла собою мастерское воспроизведение и сокращение моей объёмистой книги <…>. А между тем статья читалась с величайшей лёгкостью и, конечно, легче, чем читалась самая книга, далеко не так увлекательно изложенная. <…> В домах моих знакомых о книге моей знали преимущественно потому, что читали в газетах о том, что автор удостоился получить за неё Высочайшие подарки, но едва ли əкземлляры мною этим знакомым подаренные были ими прочитаны, между тем как все они ознакомились с моею книгой благодаря статье Библиотеки для чтения, составлявшей в 1839 году принадлежность каждого мало-мальски грамотного русского дома.:гл.II, 11

— «Воспоминания об эпизодах из моей частной и служебной деятельности»

Присоединение к [псевдониму] титула тоже имеет свою анекдотивную причину, состоявшую в том, что тесть Сенковского, известный банкир барон Раль, носился со своей любимой идеей — передать зятю своё баронское достоинство. Сенковский всячески от этого дара отнекивался: ему вовсе не хотелось именоваться «барон Раль-Сенковский», но чтобы как-нибудь потешить старика, помешавшегося на своём буффонском баронстве, Сенковский произвёл в бароны Брамбеуса, а этот псевдоним с этим титулом затмил его настоящую фамилию.:гл.III, 3 — сомнительно:гл.III, 3

— «Клуб русских анекдотистов и каламбуристов. Коренная причина знаменитого некогда псевдонима Барон Брамбеус»

О Бурнашеве

Виссарион Белинский

Его книжка — истинный клад для детей. <…> Именно такие повести должно писать для детей. <…> Развивайте также в [детях] и эстетическое чувство, которое есть источник всего прекрасного, великого <…>. Мы думаем, что для этого одно средство: давать детям произведения, сколько возможно доступные для них, но изящные, но согретые теплотою чувства и ознаменованные большею или меньшею степенью истинного таланта. Из этого видно, как редки должны быть люди, обладающие талантом, необходимым для детского писателя, и как глупы люди, презирающие этим родом литературной славы!

— рецензия на «Детскую книжку на 1835 год», март 1836

Действительно, знаете ли, что такое шестой пяток этих «Посиделок»? <…> в 1798 и 1799 годах, в С.-Петербурге при губернском правлении напечатана была книжица в трёх частях, под заглавием: «Деревенское зеркало, или Общенародная книга, сочинена не только чтоб её читать, но чтоб по ней и исполнять». Книжица эта, по своей устарелости, уже мало кому теперь известна и потому показалась редакции «Посиделок» весьма пригодною к тому, чтоб взять её и перепечатать большую часть, разумеется, нигде не поминая об ней и даже подставляя под каждым перепечатанным рассказом разные вымышленные имена, чтоб тем лучше скрыть незаконнорожденность статей. <…> то же безвкусие в выборе предметов, то же незнание потребностей народа и средств действовать на развитие его понятий, как и в прежних книжицах этого жалкого издания; <…> у г-на редактирующего недостало или знания или внимания даже на то, чтоб исправить грамматические ошибки в статьях, печатанных в 1798 году.

— рецензия на 6-й пяток «Воскресных посиделок», октябрь 1844

Эта серенькая книжка с таким изысканным заглавием посвящается от сочинителя добрым родителям <…>. Нам сдаётся, что чуть ли сочинитель не разумел под добрыми родителями только тех родителей, которые будут покупать его изделие. <…> книжонка <…> с избытком начинена разного рода безграмотностью. <…> И вся-то книжонка эта набита решительно не относящимися к букварю разглагольствиями, в которых, если ребёнок потребует объяснения, ему нечего больше сказать, как «после узнаешь»! По этому букварю никак нельзя выучить ребёнка читать ни минутою скорее против всех букварей <…>. Напрасно г. Бурнашев не выставил своего имени на заглавном листке «Наставника русской грамате»: тогда мы не стали бы много тратить слов об этой книжонке…

— рецензия на «Наставник русской грамате, или Руководство к обучению малолетных детей, в самом скором времени, чтению правильному и свободному», январь 1845