Цензура в Российской империи

Здесь представлены цитаты о цензуре в Российской империи.

Цензура в Российской империи

Статья в Википедии

Медиафайлы на Викискладе

Цитаты

	Если бы мнение, что басня есть уловка рабства, ещё не существовало, то у нас должно бы оно родится. Недаром сочнейшая отрасль нашей словесности — басни. Ум прокрадывается в них мимо цензуры.
	— Пётр Вяземский, записная книжка, около 1818

• см. Александр Пушкин, «Когда б писать ты начал сдуру…», 1820

Право, кажется, военные ценсоры марают для того чтоб доказать, что они читают. <…> Не знаю, чем провинились русские писатели, которые не только смирны, но даже сами от себя согласны с духом правительства. Но знаю, что никогда не бывали они притеснены, как нынче: даже и в последнее пятилетие царств[ования] покойн[ого] имп[ератора], когда вся литература сделалась рукописною благодаря Красовскому и Бирукову. Ценсура, дело земское; от неё отделили опричину — а опричники руководствуются не уставом, а своим крайним разумением.

— Александр Пушкин, черновик письма Д. В. Давыдову август 1836

	Шихматовская цензура до того всех напугала, что никто не смеет предпринять никаких изданий. Литература русская зарезана: не стоит более учить детей грамоте; публика в негодовании; книгопродавцы с гор продают обои и стеариновые свечи. <…> И, что всего печальнее, учреждается рукописная литература, сама опасная из всех, потому что она неприступнее критике и живёт в тайне…
	— Осип Сенковский, письмо М. Н. Загоскину 15 декабря 1850

	Решительно нет возможности ничего издавать здесь. Свиньям отдан суд над человеческим разумом, и свиньи пустились, поднявши хвост, прыгать по русской словесности и уничтожать её своими нечистыми копытами.
	— Осип Сенковский, письмо Корнилову, 1851

… цензор, питавший личное неблаговоление к Гоголю, <…> помнится, <…> утверждал, что не следовало бы пропускать в печать известных водевильных стишков: По Гороховой я шёл… И гороху не нашёл! Во-первых, — говорил он, — это всё-таки критика, неудовольствие мерою начальства; а во-вторых: теперь вот толкуют о горохе… а кто может поручиться, что другой сочинитель, воспользовавшись послаблением цензуры, не напишет: На свободе хоть я шёл — Но свободы не нашёл! Так уж лучше не позволять толковать и о горохе.

— Иван Тургенев, рецензия на «Племянницу» Е. Тур, декабрь 1851

Возобновлённая строгость ценсуры возбуждает разные толки: говорят, что её усилили для содействия Герцену, которого «Колокол» в последнее время начал уже было ослабевать, а теперь снова привлекает интерес читателей. Важнее этой шутки замечание, что в то время, как боятся карикатур «Искры», позволяют распространять в народе лубочные картинки страшного суда, где изображены разные роды истязаний, которые были произведены на практике в Старой Руссе.

— Владимир Одоевский, дневник, [20 марта] 1860

	— Привлекают к ответственности за то, что я перепечатал заметку о полицеймейстере, избившем еврея. — Он что же?… Не бил его, что ли? — Он-то бил. А только говорят, что этого нельзя было разглашать в печати. Он бил его, так сказать, доверительно, не для печати.
	— Аркадий Аверченко, «Я — как адвокат», 1914

Обобщения

	Вообще, московские ценсоры, не имея никакого сообщения с министерствами, в политических предметах поступают наобум и часто делают непозволительные промахи.
	— Фаддей Булгарин, донесение в Третье отделение, август 1827

	Ныне такое уныние в литературе, какого никогда не было. Ужасно слушать толков! Ценсоры отказываются от всякого дела, где есть суждения о книге или о чём бы то ни было.
	— Фаддей Булгарин, письмо М. Я. фон Фоку января 1830

	Нынешняя наша ценсура дожила до высшей степени смешного. Составился целый список запрещённых слов: запрещается самое полезное и благонамеренное. По всей России кружат анекдоты, изображающие ценсуру в смешном виде — и невольно все бестолковые её действия относятся на счёт правительства.
	— Фаддей Булгарин, письмо Л. В. Дубельту 5 октября 1849

Прежде нежели мы приступим к обозрению словесности прошедшего года, я прошу просвещенных читателей обратить внимание на сочинение, которое, хотя вышло ранее 29-го года, но имело влияние на его текущую словесность; которое должно иметь ещё большее действие на будущую жизнь нашей литературы; которое успешнее всех других произведений русского пера должно очистить нам дорогу к просвещению европейскому; которым мы можем гордиться перед всеми государствами, где только выходят сочинения такого рода; которого издание (выключая, может быть, учреждение ланкастерских школ) было самым важным событием для блага России в течение многих лет и важнее наших блистательных побед за Дунаем и Араратом, важнее взятия Эрзерума и той славной тени, которую бросили русские знамёна на стены царьградские. Эта книга — читатель уже назвал Цензурный устав. — начало

	… пасть цензуры, сей гладной коровы, пасущейся на тучных пажитиях литературы и жующей жвачку с каким-то философским самоотвержением;..
	— Василий Жуковский, письмо С. С. Уварову марта 1837

	Питерская цензура очень добра, но и глупа — из рук вон.
	— Виссарион Белинский, письмо В. П. Боткину 9 февраля 1840

	Природа осудила меня лаять собакою и выть шакалом, а обстоятельства велят мне мурлыкать кошкою, вертеть хвостом по-лисьи.
	— Виссарион Белинский, письмо В. П. Боткину 28 февраля 1847

	Для безмятежного сохранения своих окладов, наши цензора, если им прикажут не пропускать ничего о стеариновых свечах, скроют от сведения высшей власти и самое солнце.
	— Осип Сенковский, записки, 1857

… дореформенное цензурное ведомство до такой степени терзало русскую литературу, как будто поклялось стереть её с лица земли. Но литература упорствовала в желании жить и потому прибегала к обманным средствам. Она и сама преисполнилась рабьим духом и заразила тем же духом читателей. С одной стороны, появились аллегории, с другой — искусство понимать эти аллегории <…>. Цензурное ведомство скрежетало зубами, но, ввиду всеобщей мистификации, чувствовало себя бессильным и делало беспрерывные по службе упущения.

— Михаил Салтыков-Щедрин, «Недоконченные беседы (Между делом)», IV, 1875

Пятьдесят лет тому назад о передовых, руководящих статьях и о политических обозрениях Издатели не дерзали и грезить; упоминая о коронованных особах Западной Европы, они были обязаны пропечатывать их полный титул, да и не иначе как с прописными буквами <…>. Попробуй кто-нибудь написать (до печати и не допустили бы!), что в высокоторжественный день случилась неблагоприятная погода — над ним разразилась бы такая буря, что и упаси Господи! <…> В Турецкую и Польскую кампании пропорция убыли убитыми и ранеными в самых кровопролитных делах была определена так: неприятелей убито 1000, ранено 2000, с нашей стороны убито 50, ранено 100. Опечатки с увеличением цифры допускались лишь в показаниях потерь неприятеля; но попробуй, какая-нибудь газета обмолвиться, да показать число наших убитых в 500 человек <…>. Из-за этого нуля сам издатель и его газета обратилась бы в нули!

— Пётр Каратыгин, «Северная пчела. 1825—1859»

	… мыслящий класс времени [Пушкина] подвержен был самовольной расправе глуповатой цензуры. Эта цензура, усматривающая непристойность в слове ночь, государственную измену в выражении «мой ангел» — эта цензура кажется нам теперь жеманством классной дамы по сравнению с безобразной потехой над живым словом, которая ныне имеет место в России.
	— Владимир Набоков, «Моя русская лекция», 1936 или 37

	Цензурный комитет, как и все подобные организации, был сборищем трусливых олухов или чванливых ослов, и уже то, что писатель осмелился изобразить государственных чиновников не как идеал сверхчеловеческих добродетелей, было само по себе преступлением, от которого по спинам жирных цензоров бежали мурашки.
	The censors’ committee was as blatantly a collection of cringing noodles or pompous asses as all such organizations are, and the mere fact of a writer daring to portray officers of the state otherwise than as abstract figures and symbols of superhuman virtue was a crime that sent shivers down the censors’ fat backs.
	— Владимир Набоков, «Николай Гоголь», 1944

Дневник Александра Никитенко

Цензурный устав предписывает не преследовать писателей; хорошо было бы не только в теории, но и на практике держаться этого благого правила. — 30 января 1830

Подарок русским писателям к Новому году: в цензуре получено повеление, чтобы ни одно сочинение не допускалось к печати без подписи авторского имени. Истекший год вообще принёс мало утешительного для просвещения в России. Над ним тяготел унылый дух притеснения. Многие сочинения в прозе и стихах запрещались по самым ничтожным причинам, можно сказать, даже без всяких причин, под влиянием овладевшей цензорами паники… Цензурный устав совсем ниспровержен. Нам пришлось удостовериться в горькой истине, что на земле русской нет и тени законности. Умы более и более развращаются, видя, как нарушаются законы теми самыми, которые их составляют, как быстро одни законы сменяются другими и т.д. В образованной части общества всё сильнее возникает дух противодействия, который тем хуже, чем он сокровеннее: это червь, подтачивающий дерево. — 30 декабря 1830

Больно, истинно больно честному человеку видеть, как этими странными мерами шевелят страсти, которые без этого или спокойно дремали бы, или обращались к полезным целям. Отними у души возможность раскрываться перед согражданами, изливать перед ними свои мысли и чувства, — это заставит её погружаться в себя и питать там мысли суровые, мечту о лучшем порядке вещей. — 26 октября 1832

Министр избрал меня в цензоры, а государь утвердил в сём звании. <…> Сегодня министр очень долго со мной говорил о духе, в каком я должен действовать. <…> — Действуйте, — между прочим сказал он, — по системе, которую вы должны постигнуть не из одного цензурного устава, но из самых обстоятельств и хода вещей. Но при том действуйте так, чтобы публика не имела повода заключать, будто правительство угнетает просвещение. — 16 апреля 1833

… вчера <…> министр сделал представление государю о необходимости дополнить и изменить цензурный устав. <…> Государь отвечал, что цензурный устав достаточен и что, следовательно, нет никакой надобности его <…> изменять. «У цензора довольно власти, — сказал он: — у них есть карандаши: это их скипетры». — 16 декабря 1843

… с Аксаковым <…> поговорили о нынешнем состоянии цензуры, которая чуть не свирепее, чем в николаевское время. — 8 октября 1872

См. также

• Цензура в СССР
• Цензура в Российской Федерации