Кельнер

страница значений

Ке́льнер (нем. Kellner) — то же, что официант (с отличиями в стиле, месте и времени употребления), работник предприятий общественного питания, обслуживающий посетителей в ресторанах, кафе и барах. В России XIX — начала XX веков трактирную обслугу чаще называли половыми. Слово кельнер в России имело узкое-ограниченное хождение, так назывались слуги, обслуживавшее посетителей в немецких ресторанах. В отличие от простого слова официант, кельнер в литературном русском имеет стилево характерный и слегка устаревший оттенок.

Кельнерша с подносом (Буэнос-Айрес)

В сферу деятельности кельнера, как правило, входят: приём заказов от посетителей или гостей, доставка еды и напитков; получение от клиента расчёта за услуги; лёгкая уборка столов после ухода посетителей, а затем сервировка столов для новых посетителей.

Кельнер в определениях и коротких цитатах

править
  •  

Я спросил бутылку вина у кельнера, который встретился мне в сенях. Кельнер, улыбаясь, посмотрел на нас и, ничего не ответив, пробежал мимо. Старший кельнер, к которому я обратился с той же просьбой, серьезно выслушал меня и, оглядев с ног до головы робкую, маленькую фигуру певца, строго сказал швейцару, чтоб нас провели в залу налево. Зала налево была распивная комната для простого народа.[1]

  Лев Толстой, «Люцерн : Из записок князя Д. Нехлюдова», 1857
  •  

Кельнер, который пришел служить нам, поглядывая на нас с кроткой насмешливой улыбкой и засунув руки в карманы, переговаривался о чем-то с горбатой судомойкой. Он, видимо, старался дать нам заметить, что, чувствуя себя по общественному положению и достоинствам неизмеримо выше певца, ему не только не обидно, но истинно забавно служить нам.[1]

  Лев Толстой, «Люцерн : Из записок князя Д. Нехлюдова», 1857
  •  

...я потребовал обер-кельнера и пошел в залу вместе с моим собеседником. Обер-кельнер, услыхав мой озлобленный голос и увидав мое взволнованное лицо, не стал спорить и с презрительной учтивостью сказал, что я могу идти, куда мне угодно.[1]

  Лев Толстой, «Люцерн : Из записок князя Д. Нехлюдова», 1857
  •  

Бабушку пронесли, или лучше сказать, прокатили по всем комнатам, и она внимательно и строго оглядывала их. Обер-кельнер, уже пожилой человек, с плешивой головой, почтительно сопровождал ее при этом первом осмотре.[2]

  Фёдор Достоевский, «Игрок», 1866
  •  

Красавец обер-кельнер с начинавшимся от шеи пробором в густых напомаженных волосах, во фраке и с широкою белою батистовою грудью рубашки, со связкой брелок над округленным брюшком, заложив руки в карманы, презрительно прищурившись, строго отвечал что-то остановившемуся господину.[3]

  Лев Толстой, «Анна Каренина», 1876
  •  

Вот, видите, папаша; что я вам говорил!? Эти кельнеры здесь все друг друга знают; он обойдёт отели, расспросит своих знакомых и всё разведает лучше любого сыщика. Уж если они здесь, им от него не спрятаться.[4]

  Екатерина Краснова, «Шарманщик» (сюжет заимствован), 1896
  •  

Кельнер, пива!
Где мой карандаш?[5]

  Саша Чёрный, «В ожидании ночного поезда», 1910
  •  

Я б назвал её мадонной,
Но в пивных мадонн ведь нет…[5]

  Саша Чёрный, «Кельнерша», 1920
  •  

Вы видели хоть одного кельнера, который, несмотря на все ваши мольбы, — подал бы вам водку перед обедом?! Он всегда норовит притащить водку к сладкому!! Это разве порядок?![6]

  Аркадий Аверченко, «Смерть африканского охотника», 1924
  •  

Переменив костюм, многие из числа обслуживающего персонала могли с успехом сойти за господ, так же как многие из тех, что с сигарой в зубах сибаритствовали в глубоких плетеных креслах, вполне естественно выглядели бы в роли кельнеров.

  Томас Манн, «Признания авантюриста Феликса Круля», 1954
  •  

В баре двое заказывают пиво. Один из них говорит:
― Только, пожалуйста, в чистой кружке.
Через минуту кельнер приносит 2 пива:
― Кто там из вас хотел в чистой кружке?[7]

  — Из коллекции анекдотов Г. Б. Хазана, 1970-е
  •  

Одинокая двадцатичетырехлетняя девушка оказалась хозяйкой кафе и отеля, и всем, и ей самой было ясно, что она должна выйти замуж за своего прихрамывающего кельнера.[8]

  Семён Липкин, «Записки жильца», 1976
  •  

В забегаловке нашей компании прислуживал молодой, лет двадцати двух, кельнер. Прелестная, от природы обаятельная морда. Ни о чём он серьезном не думал, жил, как птица.[9]

  Сергей Есин. Дневник, 1996
  •  

Кельнер ― молодой парень, белобрыс, ангелоподобен, с серьгой в правом ухе. Ах, как хорошо для романа ввернуть модную гомосексуальную тему! Кельнер, как конфетка фантиком, обтянут белым форменным фартуком.[10]

  Сергей Есин. «Марбург», 2005

Кельнер в публицистике и документальной прозе

править
  •  

После развода Сашка Зубков стал республиканцем. Он покинул принцессу и начал выступать на эстраде, правда, под чужим именем. Пел пошленькие куплеты и рассказывал старые анекдоты. Во Францию, Бельгию и Германию его не пускали, и он завалился в Люксембург, где стал кельнером в одном из тамошних ресторанов.[11]

  Георгий Андреевский, «Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1920-1930-е годы», 2008

Кельнер в мемуарах, письмах и дневниковой прозе

править
  •  

Страхов говорит в своём письме, что Достоевский был зол, и в доказательство приводит глупенький случай с кельнером, которым он будто бы «помыкал». Мой муж, из-за своей болезни, был иногда очень вспыльчив, и возможно, что он закричал на лакея, замедлившего подать ему заказанное кушанье (в чем другом могло бы выразиться «помыкание» кельнера?), но это означало не злость, а лишь нетерпеливость. И как неправдоподобен ответ слуги: «Я ведь тоже человек!» В Швейцарии простой народ так груб, что слуга, в ответ на обиду, не ограничился бы жалостными словами, а сумел и посмел бы ответить сугубою дерзостью, вполне рассчитывая на свою безнаказанность. Не могу понять, как у Страхова поднялась рука написать, что Федор Михайлович был «зол» и «нежно любил одного себя»?[12]

  — Анна Достоевская, Воспоминания, 1911-1916
  •  

Услышал новый анекдот: двое русских, не знающие французского, придумали в французском ресторане говорить «ля суп», «ля жаркое». Им подали. «Вот видишь, я говорил, что нас поймут». Кельнер, услышав это, говорит: «Ваше счастье, что я из ля-Херсона».[13]

  Владимир Швец, Дневник, 10 ноября 1968
  •  

Я пил «Гиннес» и доел мороженое за Викой, Лёней, у которого ко всем его несчастьям еще и поджелудочная, за Толей Кимом, он тоже оказался в стольном Марбурге. В забегаловке нашей компании прислуживал молодой, лет двадцати двух, кельнер. Прелестная, от природы обаятельная морда. Ни о чём он серьезном не думал, жил, как птица. Такая обаятельная мордаха, такой редкой пластики фигура. Правда, Виктория с ее психологической наблюдательностью сразу сказала, что парень педрило.[9]

  Сергей Есин. Дневник, 1996

Кельнер в беллетристике и художественной прозе

править
  •  

Я спросил бутылку вина у кельнера, который встретился мне в сенях. Кельнер, улыбаясь, посмотрел на нас и, ничего не ответив, пробежал мимо. Старший кельнер, к которому я обратился с той же просьбой, серьезно выслушал меня и, оглядев с ног до головы робкую, маленькую фигуру певца, строго сказал швейцару, чтоб нас провели в залу налево. Зала налево была распивная комната для простого народа. В углу этой комнаты горбатая служанка мыла посуду, и вся мебель состояла в деревянных голых столах и лавках. Кельнер, который пришел служить нам, поглядывая на нас с кроткой насмешливой улыбкой и засунув руки в карманы, переговаривался о чем-то с горбатой судомойкой. Он, видимо, старался дать нам заметить, что, чувствуя себя по общественному положению и достоинствам неизмеримо выше певца, ему не только не обидно, но истинно забавно служить нам.
— Простого вина прикажете? — сказал он с знающим видом, подмигивая мне на моего собеседника и из руки в руку перекидывая салфетку.
— Шампанского, и самого лучшего, — сказал я, стараясь принять самый гордый и величественный вид.[1]

  Лев Толстой, «Люцерн : Из записок князя Д. Нехлюдова», 1857
  •  

— Та зала заперта,— отвечал швейцар.
— Нет, — закричал я,— неправда, не заперта зала.
— Так вы лучше знаете.
— Знаю, знаю, что вы лжете.
Швейцар повернулся плечом прочь от меня.
— Э! что говорить! — проворчал он.
— Нет, не «что говорить»,— закричал я, — а ведите меня сию минуту в залу.
Несмотря на увещанья горбуньи и просьбы певца идти лучше по домам, я потребовал обер-кельнера и пошел в залу вместе с моим собеседником. Обер-кельнер, услыхав мой озлобленный голос и увидав мое взволнованное лицо, не стал спорить и с презрительной учтивостью сказал, что я могу идти, куда мне угодно. Я не мог доказать швейцару его лжи, потому что он скрылся еще прежде, чем я вошел в залу.
Зала была действительно отперта, освещена, и на одном из столов сидели, ужиная, англичанин с дамой. Несмотря на то, что нам указывали особый стол, я с грязным певцом подсел к самому англичанину и велел сюда подать нам неоконченную бутылку.
Англичане сначала удивленно, потом озлобленно посмотрели на маленького человечка, который ни жив ни мертв сидел подле меня; они что-то сказали между собой, она оттолкнула тарелку, зашумела шёлковым платьем, и оба скрылись. За стеклянными дверьми я видел, как англичанин что-то озлобленно говорил кельнеру, беспрестанно указывая рукой по нашему направлению. Кельнер высунулся в дверь и взглянул в нее. Я с радостью ожидал, что придут выводить нас и можно будет наконец вылить на них все свое негодование. Но, к счастью, хотя это тогда мне было неприятно, нас оставили в покое.[1]

  Лев Толстой, «Люцерн : Из записок князя Д. Нехлюдова», 1857
  •  

На водах — да, кажется, и во всей Европе — управляющие отелями и обер-кельнеры при отведении квартир посетителям руководствуются не столько требованиями и желаниями их, сколько собственным личным своим на них взглядом; и, надо заметить, редко ошибаются. Но бабушке, уж неизвестно почему, отвели такое богатое помещение, что даже пересолили: четыре великолепно убранные комнаты, с ванной, помещениями для прислуги, особой комнатой для камеристки и прочее, и прочее. Действительно, в этих комнатах неделю тому назад останавливалась какая-то grande duchesse, о чем, конечно, тотчас же и объявлялось новым посетителям, для придания еще большей цены квартире. Бабушку пронесли, или лучше сказать, прокатили по всем комнатам, и она внимательно и строго оглядывала их. Обер-кельнер, уже пожилой человек, с плешивой головой, почтительно сопровождал ее при этом первом осмотре.[2]

  Фёдор Достоевский, «Игрок», 1866
  •  

При осмотре бабушка вдруг иногда приказывала останавливать кресла, указывала на какую-нибудь вещь в меблировке и обращалась с неожиданными вопросами к почтительно улыбавшемуся, но уже начинавшему трусить обер-кельнеру. Бабушка предлагала вопросы на французском языке, на котором говорила, впрочем, довольно плохо, так что я обыкновенно переводил. Ответы обер-кельнера большею частию ей не нравились и казались неудовлетворительными. Да и она-то спрашивала всё как будто не об деле, а бог знает о чем. Вдруг, например, остановилась пред картиною — довольно слабой копией с какого-то известного оригинала с мифологическим сюжетом.
— Чей портрет?
Обер-кельнер объявил, что, вероятно, какой-нибудь графини.
— Как же ты не знаешь? Здесь живешь, а не знаешь. Почему он здесь? Зачем глаза косые?
На все эти вопросы обер-кельнер удовлетворительно отвечать не мог и даже потерялся.
— Вот болван-то! — отозвалась бабушка по-русски. Ее понесли далее. Та же история повторилась с одной саксонской статуэткой, которую бабушка долго рассматривала и потом велела вынесть, неизвестно за что. Наконец пристала к обер-кельнеру: что́ стоили ковры в спальне и где их ткут? Обер-кельнер обещал справиться.
— Вот ослы-то! — ворчала бабушка и обратила всё своё внимание на кровать.[2]

  Фёдор Достоевский, «Игрок», 1866
  •  

Полозов привёл Санина в одну из лучших гостиниц Франкфурта, в которой занимал уже, конечно, лучший номер. На столах и стульях громоздились картоны, ящики, свёртки… «Все, брат, покупки для Марьи Николаевны!» (так звали жену Ипполита Сидорыча). Полозов опустился в кресло, простонал: «Эка жара!» — и развязал галстук. Потом позвонил обер-кельнера и тщательно заказал ему обильнейший завтрак. «А в час чтобы карета была готова! Слышите, ровно в час!»
Обер-кельнер подобострастно наклонился и рабски исчез.[14]

  Иван Тургенев, «Вешние воды» (глава XXXI), 1872
  •  

— Ты мою Алексеевку знаешь? — спросил Санин, тоже садясь за стол.
— Знаю, как же. — Полозов запихал себе в рот кусок яичницы с трюфелями. — У Марьи Николаевны — жены моей — по соседству есть имение… Откупорьте эту бутылку, кельнер! Земля порядочная — только мужики у тебя лес вырубили. Ты зачем же продаёшь?
Деньги нужны, брат. Я бы дёшево продал. Вот бы тебе купить… Кстати.
Полозов проглотил стакан вина, упёрся салфеткой и опять принялся жевать — медленно и шумно.
— Н-да, — проговорил он наконец… — Я имений не покупаю: капиталов нет. Пододвинь-ка масло. Разве вот жена купит. Ты с ней поговори. Коли дорого не запросишь — она этим не брезгает… Экие, однако, эти немцыослы! Не умеют рыбу сварить. Чего, кажется, проще? А ещё толкуют: фатерланд, мол, объединить следует. Кельнер, примите эту мерзость!
— Неужели же твоя жена сама распоряжается… по хозяйству? — спросил Санин.
— Сама. Вот котлеты — хороши. Рекомендую. Я сказал тебе, Дмитрий Павлович, что ни в какие женины дела я не вхожу, и теперь тебе то же повторяю
Полозов продолжал чавкать.
— Гм… Но как я с ней переговорить могу. Ипполит Сидорыч?
— А очень просто, Дмитрий Павлович. Отправляйся в Висбаден. Отсюда недалече. Кельнер, нет ли у вас английской горчицы? Нет? Скоты! Только времени не теряй. Мы послезавтра уезжаем. Позволь, я тебе налью рюмку: с букетом вино — не кислятина. Лицо Полозова оживилось и покраснело; оно и оживлялось только тогда, когда он ел… или пил.[14]

  Иван Тургенев, «Вешние воды» (глава XXXI), 1872
  •  

Вронский с Анною три месяца уже путешествовали вместе по Европе. Они объездили Венецию, Рим, Неаполь и только что приехали в небольшой итальянский город, где хотели поселиться на некоторое время.
Красавец обер-кельнер с начинавшимся от шеи пробором в густых напомаженных волосах, во фраке и с широкою белою батистовою грудью рубашки, со связкой брелок над округленным брюшком, заложив руки в карманы, презрительно прищурившись, строго отвечал что-то остановившемуся господину. Услыхав с другой стороны подъезда шаги, всходившие на лестницу, обер-кельнер обернулся и, увидав русского графа, занимавшего у них лучшие комнаты, почтительно вынул руки из карманов и, наклонившись, объяснил, что курьер был и что дело с наймом палаццо состоялось. Главный управляющий готов подписать условие.
— А! Я очень рад, — сказал Вронский. — А госпожа дома или нет?
— Они выходили гулять, но теперь вернулись, — отвечал кельнер.
Вронский снял с своей головы мягкую с большими полями шляпу и отер платком потный лоб и отпущенные до половины ушей волосы, зачесанные назад и закрывавшие его лысину. И, взглянув рассеянно на стоявшего еще и приглядывавшегося к нему господина, он хотел пройти.
— Господин этот русский и спрашивал про вас, — сказал обер-кельнер.[3]

  Лев Толстой, «Анна Каренина», 1876
  •  

В дверь постучались. Вошёл кельнер с газетами.
— Послушайте, — обратился к нему Жорж, осенённый внезапным вдохновением. — Видите вы этот золотой!?
— Zwanzig Frank? O ja! Excellenz.
— Прекрасно. Теперь, смотрите. Вот фотографическая карточка. Возьмите её. Если вы найдёте даму, которая изображена на этом портрете и доставите мне её адрес, вы получите пять таких золотых. Идёт?
Кельнер живо замотал головой, взял карточку и юркнул в дверь.
— И ты воображаешь, что из этого что-нибудь выйдет? — спросил генерал недоверчиво.
— А вот, посмотрим, — спокойно отозвался Жорж с того дивана, на котором поместился в своей любимой позе, т. е. вверх ногами, с французским романом в руке.
На другой день он послал за своим кельнером и с удовольствием узнал, что тот отлучился на целый день.
— Вот, видите, папаша; что я вам говорил!? Эти кельнеры здесь все друг друга знают; он обойдёт отели, расспросит своих знакомых и всё разведает лучше любого сыщика. Уж если они здесь, им от него не спрятаться.
— Ну, ещё погоди радоваться.
Но Жорж был прав. Под вечер, часов в восемь его поверенный явился с таинственным самодовольным видом и объявил, что дама найдена, и что экипаж уже ждёт господ у подъезда, чтобы свезти их по требуемому адресу.
Через полчаса они уже были у цели своего странствия. К немалому изумлению Жоржа, экипаж их остановился перед красивым зданием, украшенным гербом и флагом русского государства.
— Это что за дом? — спросил Жорж у проворного кельнера, соскочившего с козел, чтобы открыть дверцы.
— Дом русского посольства, Excellenz.
— Как? Неужели в нашем посольстве согласились укрывать барышню, удравшую из родительского дома с бродягой? Не может быть! — сказал Жорж по-русски и затем уже по-немецки добавил, для кельнера. — Доннерветтер!
— Молодая дама находится здесь, — любезно отозвался кельнер, — и супруг с нею.[4]

  Екатерина Краснова, «Шарманщик» (сюжет заимствован), 1896
  •  

Зимой под периной теплее, — робко возразил чех. — Впрочем, действительно, с непривычки, может быть, неприятно…
— Неприятно!.. Это даже неэстетично!! Вообразите молодую, хорошо сложенную женщину под этой горой! Каковы получаются у неё контуры? А? А как у вас подают водку в ресторане? Вы видели хоть одного кельнера, который, несмотря на все ваши мольбы, — подал бы вам водку перед обедом?! Он всегда норовит притащить водку к сладкому!! Это разве порядок?!
— Это, вероятно, потому, что наш национальный напиток — пиво[6]

  Аркадий Аверченко, «Смерть африканского охотника», 1924
  •  

В ресторане или в нижнем кафе у меня вдруг выдавалось несколько свободных минут, и я, заложив за спину руки с салфеткой, стоял и смотрел на публику в зале и суету синих фраков, всячески ее ублаготворявших, меня неотвязно преследовала мысль о взаимозаменяемости. Переменив костюм, многие из числа обслуживающего персонала могли с успехом сойти за господ, так же как многие из тех, что с сигарой в зубах сибаритствовали в глубоких плетеных креслах, вполне естественно выглядели бы в роли кельнеров. То, что все было так, а не наоборот, ― чистейшая случайность, случайность, порожденная богатством, ибо аристократия денег ― это случайная, ряженая аристократия.

  Томас Манн, «Признания авантюриста Феликса Круля», 1954
  •  

Его демобилизовали, он вернулся в родной Каменц, где раньше служил кельнером в «Золотом солнце» у отца Анны, которого бросила жена, когда Анне было шестнадцать лет. <...> Открылся русский фронт, папашу Кюна взяли в армию, он был убит под Вязьмой. Одинокая двадцатичетырехлетняя девушка оказалась хозяйкой кафе и отеля, и всем, и ей самой было ясно, что она должна выйти замуж за своего прихрамывающего кельнера. Она знала Иоахима с детства, он был старше ее всего на пять лет, но, когда она была девочкой, он уже брился и ходил на танцы, он был славным парнем, невысокого роста, но хорошего сложения, можно сказать, красивый, его и хромота не портила, наоборот, придавала мужественность его мягкому облику. <...>
Родился мальчик ― давно замечено, что в войну чаще рождаются мальчики, ― отец назвал его Рихардом, в честь весьма почитаемого в государстве композитора Вагнера. Кельнер Иоахим был с юных лет очень музыкален, любил оперу. Так счастливо получилось: все соседние семьи редели, война пожирала мужчин, а семья Шелике прибавилась. Теперь Иоахим был не только кельнером, и поваром, и мужем, но и нянькой, и какой внимательной, бессонной нянькой своего сокровища, своего чистенького, синеглазого, как мать, несравненного Рихарда.[8]

  Семён Липкин, «Записки жильца», 1976
  •  

Почти впритык к вокзалу маленькая стоянка такси, аптека с зеленым крестом и кафе с белыми пластмассовыми креслами. Самое время передохнуть, выпить кофе. Кельнер ― молодой парень, белобрыс, ангелоподобен, с серьгой в правом ухе. Ах, как хорошо для романа ввернуть модную гомосексуальную тему! Кельнер, как конфетка фантиком, обтянут белым форменным фартуком. <...>
― Эспрессо или капучино? ― Кельнер глядит проникновенно и внимательно, как молодой Феликс Круль в глаза лорду. Напрасно уставился, мальчик! Я играю в свои игры, сам вызываю себе запланированные видения. <...>
Кофе допит, кельнер, блестя глазками, подлетел с привычным блюдечком, на котором лежит кассовый чек, и где я оставлю ему два евро за этот самый кофе плюс чаевые. Не мало ли?[10]

  Сергей Есин. «Марбург», 2005
  •  

Я заглядывал туда и осталось ощущение, что именно здесь Пастернак ― в настоящем романе всё близко, и всё имеет тенденцию, как в жизни, сближаться ― несколько раз разговаривал с симпатизировавшим ему кельнером. <...>
Именно тогда этот доброжелательный, но безымянный кельнер, оставивший след в русской литературе, принес Kursbuh (расписание) и был найден некий невероятной дешевизны Bummelzug, на котором можно было буквально за гроши пересечь всю Германию. Все верно, это существует и сейчас, главное вчитаться в гроссбухи расписаний в праздничную щель недели, суббота и воскресенье, можно по льготному билету, пересаживаясь с одной электрички на другую устроить себе невероятное и невероятно дешевое путешествие.
Что касается кельнера, («В кафе со всеми нами дружил старший кельнер. Он знал подноготную каждого из нас») ему посвящены строки в «Охранной грамоте». Здесь не только картинка живая и любопытная, но и какая-то, я бы даже сказал не русская вера в то, что можно радоваться удаче и успеху другого.[10]

  Сергей Есин. «Марбург», 2005

Кельнер в стихах

править
  •  

Дрожу в пелерине
И страстно смотрю на часы.
Сорок минут до отхода!
Кусаю усы
И кошусь на соседа-урода
Проклятый! Пьет пятую кружку.
Шея, как пушка,
Живот, как комод
О, о, о!
Потерпи, ничего, ничего,
Кельнер, пива!
Где мой карандаш?[5]

  Саша Чёрный, «В ожидании ночного поезда», 1910
  •  

Я б назвал ее мадонной,
Но в пивных мадонн ведь нет…
Косы желтые ― короной,
А в глазах ― прозрачный свет.
В грубых пальцах кружки с пивом.
Деловито и лениво
Чуть скрипит тугой корсет.
Улыбнулась корпорантам,
Псу под столиком ― и мне.
Прикоснуться б только к бантам,
К черным бантам на спине!
Ты ― шиповник благовонный…
Мы ― прохожие персоны, ―
Смутный сон в твоей весне[5]

  Саша Чёрный, «Кельнерша», 1920
  •  

Между тем кельнерша очаровательным ротиком
Парировала рискованные остроты.
Например, когда за порцией осетрины
«Алло, ― ей кричали: ― Прелеста, натрите мне хрен»,
Она отвечала: «Ах, что вы ― я девушка честная».[15]

  Илья Сельвинский, «Я пришел в восхищенье и тем самым в полную ничтожность...» (из цикла «Записки поэта»), 1925
  •  

Эмигрант внешний: «Ага, наконец-то!
Русская совесть восстала. Гип-гип.
Мы предупреждали: жиды это тип.
И предупреждаем теперь в das letzte.
С годами тово… ну, как там по-русски?
Кельнер! Огурчик и соточку «русской».
Ик. Пардон. А вообще проздравляю:
Не оберетесь нашего лаю».[15]

  Илья Сельвинский, «Пушторг» (Глава 14, окончательная), 1927
  •  

Я признаюсь вам открыто:
Мне понравилась покуда
Изо всех вещей их быта
Только кельнерша Гертруда…[5]

  Саша Чёрный, «В венском павильоне» (На декоративной выставке), 1925
  •  

В искусстве коммерсантам нет прощенья.
Для коммерсанта вкус клиента ― стимул,
ну, а искусство ― дерзость совмещенья
казавшегося всем несовместимым.
И мастер пил, мешая пиво с водкой.
«Что на закуску?» ― кельнер осторожно
спросил.
В ответ со злобой: «Листья свеклы
«Что?!» ― кельнер побледнел.
«И ― розу, розу».

  Евгений Евтушенко, «Искусство составления букетов», 1969
  •  

Призрак бродит по Каyнасу, входит в собор,
выбегает наружу. Плетется по Лайсвис-аллее.
Входит в «Тюльпе», садится к столу.
Кельнер, глядя в упор,
видит только салфетки, огни бакалеи,
снег, такси на углу,
просто улицу.[16]

  Иосиф Бродский, «Литовский ноктюрн: Томасу Венцлова», 1974

Источники

править
  1. 1 2 3 4 5 Л. Н. Толстой. Собрание сочинений в 22 т., том 3. — М.: Художественная литература, 1983 г.
  2. 1 2 3 Ф. М. Достоевский. Собрание сочинений в десяти томах. Москва, Художественная литература, 1957 г.
  3. 1 2 Толстой Л. Н., «Анна Каренина». — М.: Наука, 1970 г. — стр. 609
  4. 1 2 Краснова Е. А. Рассказы. — СПб: Типография бр. Пателеевых, 1896 г. — стр.262
  5. 1 2 3 4 5 Саша Чёрный. Собрание сочинений в пяти томах. Москва, «Эллис-Лак», 2007 г.
  6. 1 2 Аркадий Аверченко. Записки Простодушного «Я в Европе». — Турция, Чехо-Словакия 1923-1924 г.
  7. Из коллекции анекдотов Г. Б. Хазана. Сборник анекдотов: Коллекция анекдотов: анекдоты об официантах.
  8. 1 2 С. Липкин. Квадрига. Повесть, мемуары. — М.: «Книжный сад» «Аграф», 1997 г.
  9. 1 2 Есин С. Н. Дневник 1984-1996. — М., Академика, 2015 г.
  10. 1 2 3 Сергей Есин. Ах, заграница, заграница... — М.: Дрофа, 2006 г.
  11. Г. В. Андреевский, Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1920-1930-е годы. — М.: Молодая гвардия, 2008 г.
  12. А. Г. Достоевская. Воспоминания. ― Москва, Захаров, 2002. Воспоминания (1911-1916)
  13. В. А. Швец. Дневник. В книге: Смирнов В. А. Реквием ХХ века: в 5-ти ч. Астропринт 2004-2013 гг.
  14. 1 2 Тургенев И. С. Собрание сочинений. — Москва, «Наука», 1954 г.
  15. 1 2 И. Сельвинский. Избранные произведения. Библиотека поэта. Изд. второе. — Л.: Советский писатель, 1972 г.
  16. Иосиф Бродский. Собрание сочинений: В 7 томах. — СПб.: Пушкинский фонд, 2001 г. Том 2

См. также

править