Мир Полудня

«Мир Полудня» — вымышленная вселенная братьев Стругацких, в которой происходит действие большинства их крупных произведений до 1985 года. Цикл состоит из 4 повестей и 3 рассказов о конце XX и XXI веке, 10 романов (начиная с «Полдень, XXII век» и заканчивая «Волны гасят ветер») и 2 рассказов о XXII веке. При поверхностном восприятии общество Земли в них кажется коммунистической утопией.

Рассказы

Спонтанный рефлекс (1958)

Урму стало скучно. Собственно, скука как реакция на однообразие и монотонность обстановки или внутренняя неудовлетворённость самим собой, потеря интереса к жизни, свойственна только человеку и некоторым животным. Для того чтобы скучать, нужно, так сказать, иметь, чем скучать, — тонко и совершенно организованную нервную систему. Нужно уметь мыслить или, по крайней мере, страдать. У Урма не было нервной системы в обычном смысле слова, и он не умел мыслить. Тем более он не умел страдать. Он только воспринимал, запоминал и действовал. И тем не менее ему стало скучно. Всё дело было в том, что вокруг него, после ухода Хозяина, не осталось ничего нового, что можно было бы запомнить. Между тем накопление новых впечатлений было основным стимулом, направляющим деятельность Урма и побуждающим его к деятельности. Его обуревало ненасытное любопытство, ненасытная жажда воспринять и запомнить как можно больше. Если неизвестных фактов и явлений не было, их следовало найти. <…> Урм качнулся и тяжело шагнул вперёд. Цементный пол загудел под его толстыми каучуковыми подошвами, и Урм на мгновение остановился, чтобы послушать, и даже нагнулся. Но в гамме звуков, излучаемых вибрирующим цементом, не было ни одного незнакомого, и Урм снова устремился к противоположной стене. Он подошёл к ней вплотную и понюхал. Стена пахла мокрым бетоном и ржавым железом. Ничего нового. Тогда Урм повернулся, царапнув стену острым стальным локтем, пересёк комнату по диагонали и остановился перед дверью. Открыть дверь было не так просто, и Урм не сразу сообразил, как это сделать. <…> В недрах памяти Урма всплыл приказ <…>. Вероятно, Урм так и появился на свет, уже зная его, как он знал многое другое. Но Урм не подчинился приказу. Любопытство оказалось сильнее. <…> Два человека, сидевшие у стола в тесной узкой комнатушке, вскочили при его появлении и с ужасом уставились на него. Он закрыл за собой дверь (и даже задвинул засов) и остановился перед ними. — Как поживаете? — сказал он. — Товарищ Пискунов? — растерянно спросил один из людей. — Товарищ Пискунов вышел. Что ему передать? — равнодушно осведомился Урм. Люди его не интересовали. <…> — Надо выбить из него эту дурь и сделать его всё-таки Урмом — Универсальной рабочей машиной.

о рассказе

— Почему в Ваших романах, за исключением эпизода с Массачусетской машиной, нет упоминания темы [искусственного интеллекта] — может быть, она Вам была не интересна? — Нам действительно не очень интересна была эта тема. Уж слишком она была заезжена, особенно — в англо-американской НФ. Впрочем, мы ведь отдали ей дань: один из первых рассказов о разумном роботе (в отечественной НФ) написали именно АБС.

— Борис Стругацкий, Off-line интервью, 22 мая 2000

	«Спонтанный рефлекс» важен для нас лишь тем, что был первым тщательно придуманным и аккуратно записанным братьями в режиме пинг-понга — может быть, слишком тщательно и слишком аккуратно. Это настоящая, классическая до оскомины научная фантастика. Самой идее рассказа уделялось слишком большое внимание в ущерб литературной составляющей.
	— Ант Скаландис, «Братья Стругацкие», 2008

Венера. Архаизмы (1959)

Глава Аркадия Стругацкого, не вошедшая в повесть «Стажёры», но её основные идеи использованы в 9-й. Опубликована в 2001 г.

— … здесь на Венере только два промышленных предприятия: наше — международная фабрика по добыче и переработке трансуранитового сырья — и частная лавочка «Бамберга», принадлежащая «Спэйс Пёрл Лимитэд». Они, конечно, не трансураниты добывают — это частникам запрещено категорически, — а копают так называемый космический жемчуг. Эта «Бамберга» находится в шестистах километрах отсюда. <…> Так вот — аутсайдеры. Рабочих компания вербует, привозит сюда. По контракту они обязаны отработать столько-то. Но некоторые авантюристы заключают этот самый контракт только для того, чтобы добраться до Венеры. Здесь они удирают с Бамберги и ведут жемчугоискательство на свой страх и риск. Некоторые находят крупные жемчужины и затем под разными предлогами влезают в наши корабли. Обычно как больные. Они действительно бывают очень больны, когда их поиски приходят к концу. <…> Народ это мерзкий, с ними нужно ухо востро. В прошлом году ограбили и убили одного нашего парня-техника. Кислородный регенератор отобрали. Ну, наши им дали… — А что они здесь-то делают? — В отвалах роются. Нам же этот самый жемчуг не нужен, мы его не берём, а в рыхлой породе взять его легче… Страшный отчаянный вопль прозвучал вдруг в наушниках. <…> — Спасите! Помогите, люди добрые! — надрывался человек. <…> В интонациях неизвестного было что-то диковинно архаичное, плаксивое, нездешнее. <…> Он бешено и беспомощно барахтался на дне глубокого котлована в рыхлой и полужидкой грязи, которая наползала на него со всех сторон. Он лежал на животе и отчаянно бил руками и ногами, весь облепленный чёрной и коричневой грязью, от которой поднимался желтоватый туман, и всё время погружался в эту грязь, так как она лилась на него вязкими лавинами со стен котлована, и снова выкарабкивался на поверхность и бил руками и ногами и вопил. <…> — Ты с какого участка? — сердито спросил Василий. — Что с тобой случилось? <…> — Мы не ваши, люди добрые, дай бог вам здоровья. Мы оттуда… — Он не пояснил откуда. — Да вот надсмеялись надо мною, ограбили да столкнули в ямину-то… Чуть было не потоп… <…> Приятно встретить соотечественника. А мы молокане, вот понёс чёрт на небеса за кладами. Камушки мы ищем. Камушки. <…> Под кровавым небом Венеры, на чёрном песке Урановой Голконды, в двух шагах от гигантского предприятия, где гением человека богатства чужой планеты уходили на питание Земли, прозвучал унылый и пошлый рассказ, напомнивший пошлейшие времена «золотой лихорадки» — рассказ об обмане, о предательстве, о годах, прожитых впустую, о мечте разбогатеть и открыть своё дело… — Дурак, — сказал безжалостный Василий. <…> — Молод ещё дурачи́ть-то! Молоко ещё… Ты мне скажи, что делать? Полгода я здесь гнил, а теперь ограбили, по миру пустили подлецы! На мои кровные, на пот мой и кровь мою жить в роскошестве будут, а я что? Подыхать здесь? <…> — Иди к нам работать. Денег у нас, правда, не платят, так ведь жить как человек будешь. <…> Человечек неожиданно успокоился. — Нет уж, — сказал он. — Этак не пойдёт. Это уж вы, коммунисты, работайте без денег. А я ещё так поживу. У меня кое-что ещё есть. — Он хвастливо похлопал себя по груди, затем испуганно замолк, искательно улыбнулся Быкову и сказал: — Спасибо вам за спасение, добрые люди. Спасибочка. А я уж теперь пойду. Может, мне ещё пофартит.

Чрезвычайное происшествие (1960)

Исследователи сообщают о межзвёздном планктоне, о спорах неведомой жизни в Пространстве. Протяженные скопления их встречаются только за орбитой Марса.

У планетолёта толстые стены, и всё, что через эти стены проникает, смертельно опасно. Всё равно что — метеорит, жёсткие излучения или какие-нибудь восьминогие мухи. И опаснее всего мухи.

Мутная жидкость в баночке была дезинсектором «Леталь». Леталь убивал насекомых практически мгновенно. Он мог бы убить и быка. Но восьминогая муха об этом, по-видимому, не знала и даже не догадывалась. Она плавала в летале и время от времени злобно гудела. <…> — Этих мух ничего не берёт. А Малышев в восторге. <…> Режет мух и разглядывает в микроскоп. Говорит, что в жизни не представлял себе ничего подобного. Говорит, что у этих мух нет ни глаз, ни рта, ни пищевода, ни чего-то там ещё. <…> Он говорит, что они миллионы лет носились в Пространстве, а в корабле нашли благоприятную почву. Он говорит, что нам повезло.

Штурман сидел наклонившись, сдерживая дыхание, и глядел не отрываясь на дохлую муху. На бывшую дохлую муху. Было видно, как шевелится чёрная голая нога мухи. Если присмотреться — она вся покрыта мельчайшими порами, и из каждой поры торчит головка микроскопической мушки. Они вылезали прямо из тела. Вот почему они так быстро размножаются <…>. Они просто вылезают друг из дружки. Каждая клетка несёт в себе зародыш. Эту муху просто нельзя убить. Она возрождается стократно повторённая.

— Если бы мухи угрожали жизни или хотя бы здоровью человека, я бы первым потребовал отвести корабль подальше от Земли и взорвать его. Но мухи неопасны. Небелковая жизнь не может — не может, понимаете? — угрожать белковой жизни. <…> — Малейшая ваша неосторожность, — упрямо сказал Лидин, — и они расплодятся на Земле. Они сожрут всю атмосферу. <…> — Пусть они даже расплодятся на планете, я берусь в два дня вывести двадцать две расы азотно-кислородных вирусов, которые уничтожат и мух, и споры, и двести двадцать поколений потомства. Это во-первых. А во-вторых, <…> я уверен, что эффективнейшим средством против наших мух были бы простые слюни. <…> Ну, не слюни, конечно, но простая вода. <…> До сих пор небелковая жизнь воспроизводилась только искусственно. <…> Представьте себе завод без машин и котлов. Гигантские инсектарии, в которых с неимоверной быстротой плодятся и развиваются миллиарды наших мух. Сырьё — воздух. Сотни тонн первоклассной неорганической клетчатки в день. Бумага, ткани, покрытия… А вы говорите — в реактор.

Цитаты о Мире Полудня

• см. интервью Стругацких «Между прошлым и будущим» 1988 года

• см. Анатолий Бритиков, «Русский советский научно-фантастический роман» (гл. «Дорога в сто парсеков», 14), 1969

Первая стадия творчества Стругацких — за исключением нескольких ранних рассказов — цикл «истории будущего» <…>. Вместо монолитных руководителей Ефремова и грандиозных разработок здесь представлены молодые исследователи и учёные, видящие романтику в повседневном своём, хотя и первопроходческом труде. Даже поддерживающие утопическое чувство абсолютной этической доминанты и личной чести ранние герои произведений Стругацких, временами разочарованные, усталые или капризные, выглядят куда более жизненными, нежели обычные картонные персонажи большей части советской НФ. <…> От хорошей приключенческой НФ, адресованной подросткам, они быстро перешли к более богатой форме, в которой приключенческий уровень служил лишь средством для социо-философских исследований и обобщений. <…> Хотя будущее всё ещё показывается как золотой длящийся момент «полдня», исторической время с его загадками, болью и возможностью регресса начинает проявляться тенями на послеполуденном опыте. <…> Диалектика невинности и познания, утопической этики и исторических препятствий на пути к её воцарению обеспечивает основное напряжение и пафос творчества Стругацких.

— Дарко Сувин, «Творчество братьев Стругацких», 1974

Отказавшись от утопии как, в принципе, нежизненного жанра, Стругацкие нашли иной способ выражения своих чувств и мыслей. Не отрываясь от действительности и не забывая о её проблемах, они старались совместить их с миром желанным. Но с миром, являющимся продолжением и развитием нашего мира, с чувствами и характерами, которые были развитием наших чувств и наших характеров. И потому, на мой взгляд, они нашли новую форму фантастического предвидения, которую нельзя назвать ни утопией, ни антиутопией. Это была литература исторической перспективы.

— Кир Булычёв, «Всё ещё впереди!», 1988

• см. Вячеслав Сербиненко, «Три века скитаний в мире утопии», 1989

Полдень уходит. <…> Идея исчерпала себя до последней капли. Буря иссякла, паруса опали. Штиль. Дальше Стругацкие будут писать только по-другому и о другом. Как бы ни была велика и мощна эйфория молодости, но и её запаса <…> нечем подпитывать; ни внутренний источник, ни окружающий мир ничего для этого не дают. <…> Фантасты мирового уровня — в конце концов из фантастики как таковой «выпали» окончательно и бесповоротно. Они умели видеть «поперёк», умели ставить вопросы, которых нет и не будет никогда… Истинная фантастика <…> занималась и занимается вещами, виртуальными по самой своей сути <…>. Мир Полудня реален <…>. Просто это самозамкнутый мир. <…> с уверенностью можно сказать, что он столь же интересен, сколь и недостижим. Зато исключительно полезен для ума, для души, для фантазии. Общение с ним развивает умение смотреть извне и понимать человека. <…> писатель по имени АБС на этом этапе пути решается ампутировать у себя отмирающую конечность. Сделать это без ущерба для организма оказалось возможным лишь потому, что никогда виртуальность не была для этого автора так уж важна. Боюсь, у многих других подобная операция дала бы едва ли не стопроцентную летальность… И вообще, раз наш мир породил Мастеров — он не безнадёжен.

— Леонид Филиппов, «От звёзд — к терновому венку», 2001

• см. Юрий Нестеренко, «Слепящий свет полудня, или Фашизм братьев Стругацких», 2005—2010

	«Мир Полдня» безотказно срабатывает. «Мир Полдня» — как огромная чаша, до краёв наполненная солнечным светом. Свет этот — прохладен. Он не столько греет, сколько делает окружающее прозрачным, рациональным, правильным. Весь он — бесконечно длящееся во времени и пространстве творческое усилие по отысканию истины. Да, ныне «Мир Полдня» уже отцветает, но аромат его до сих пор силён и притягателен.
	— Дмитрий Володихин, Геннадий Прашкевич, «Братья Стругацкие», 2011

Создание мира Полдня стало одним из высших достижений советской культуры. Гуманистическая утопия Стругацких, освобождённая от родового проклятия реальной истории, не теряет актуальности даже сейчас. Несмотря на то, что сами авторы со временем потеряли к ней интерес (хотя и сохранили ностальгический пиетет). Практическое крушение коммунизма в конце XX века не уничтожило привлекательности формально коммунистического XXII века для читателей. Реальность оказалась не в силах испортить впечатление от «мира, в котором хочется жить». Более того, Стругацким своей картиной будущего удалось перехватить, отобрать у изолгавшихся партийных догматиков образ коммунизма, освободить его от острого лагерного запаха крови и страха. <…> Вопреки всему, мир Полдня легко пережил удушение породившей его «оттепели» шестидесятых, пережил застой и перестройку, демократизацию страны и её последующее перепрофанирование. Прошедшая такие испытания идея достойна того, чтобы признать её победу в столкновении с реальностью.

— Сергей Бережной, «Солнечный ветер», 2012

Борис Стругацкий

• см. «Как создавалась «Улитка на склоне», история и комментарии», 13 апреля 1987 — от слов «XX съезд партии…» до «… тут что-то не то!»

• см. «К вопросу о материализации миров», 1996 (про ненаписанный роман «Белый Ферзь»)

• см. Off-line интервью: 26 июня и 5 июля 1998, 27 мая 1999, 25 марта и 17 августа 2000, 15 декабря 2005, 19 июня 2010

Там ведь как эту операцию «Вирус» собирались проводить? Создали наведённое сознание у нашего несчастного Максима. <…> Пересадили ему сознание пандейского инженера по счётно-аналитическим машинам, который потерпел кораблекрушение в океане и оказался спасён какими-то странными людьми, совершенно непонятными. <…> Хохма заключалась в том, что этот самый Капсукас, инженер, он страшный трус: патологический трус. <…> Кругом гниющее море на многие десятки километров вокруг. В зарослях бродят совершенно жуткие дикари, беспощадные, как капкан, готовые в любой момент прийти. У него в сознании сидят эти самые таинственные люди, которые его вытащили из пучины моря и у которых здесь вот, в хижине, в самодельной хижине загадочная и таинственная лаборатория с какими-то мигающими экранами, в которых он, инженер, ничего не понимает. И он там сидит, боится в хижину идти. Жратва есть только в хижине, консервы. Он туда идёт, только когда умирает от голода, а в остальное время сидит на берегу и ждёт, что, может, подойдёт судно какое-нибудь… кто-нибудь его спасёт… И вот в один прекрасный момент из этого гнилого моря вдруг поднимается <…> белая субмарина. Эти офицеры-подводники подходят к этому Капсукасу и начинают обращаться с ним так, как офицеры-подводники Океанской Империи обращаются со всеми неокеанцами. И в тот самый момент, когда ужас Капсукаса достигает неописуемого уровня, по всем законам наведённой психики происходит срыв — он превращается в Максима. Это надо было сделать для того, чтобы не успели убить. Океанские офицеры оказываются, естественно, землянами, которые проводили этот эксперимент только для того, чтобы выяснить, насколько высок этот самый уровень. Уровень оказался слишком низким. <…> Ну вот и они <…> снова в этой самой хижине загоняют ему Капсукаса в мозг, снова они уходят в море, а Капсукас остается ждать своей страшной участи. <…> После чего приходит настоящая подводная лодка, которая его забирает. Его отвозят в Океанскую Империю…

— слова группе «Людены» о прологе «Белого Ферзя», 1998

Мы, правда, планировали написать ещё один роман — под условным названием то ли «Белый Ферзь», то ли «Операция „Вирус“», — но так и не собрались даже начать его. Любопытно, что задуман этот роман был раньше, чем «Волны». <…> Именно над этим романом думали АБС во время своей последней встречи в январе 1991 года, <…> обсуждение наше шло вяло, нехотя, без всякого энтузиазма. Время было тревожное и неуютное, <…> нарыв грядущего путча готовился прорваться, и приключения Максима Каммерера в Островной Империи совсем не казались нам увлекательными — придумывать их было странно и даже как-то неприлично.

— «Комментарии к пройденному», 1999

1990-е

	Прогрессорство <…>. Вообще, я считаю, что любимое детище Стругацких имеет некоторые аналогии с КГБ в масштабе Галактики.
	— Кир Булычёв, интервью «Рассекреченный Кир Булычев!», август-сентябрь 1991

До Стругацких наши фантасты, как правило, изображали Светлое Будущее в виде некоего трагикомического переплетения потёмкинских деревень, продовольственных павильонов ВДНХ, строгих и чинных казарм и тезисов очередных Основных направлений… <…> Стругацкие первыми поселили в своём вымышленном мире обычных живых людей — своих друзей, знакомых, сослуживцев. Космонавты Дауге и Быков, Юрковский и Крутиков меньше всего походили на роботов с жёстко заданными «оптимистическими» программами и приклеенными улыбками на пластмассовых лицах. Герои Стругацких могли совершать ошибки, у них могли быть многие слабости, недостатки. Кроме одного: писатели освободили своих любимых персонажей от чувства страха — заложенного в генах, липкого, подленького, трудно искоренимого. В эпоху, когда лагерная колючка не успела ещё толком проржаветь, а люди по привычке предпочитали «подумать, прежде чем подумать», появление таких героев стало событием выходящим за рамки только фантастики. Для нас свобода изначально являлась уже в наручниках осознанной необходимости, для них же она была естественной, как воздух. <…> азартные физтеховские мальчишки держали всю планету в своих руках и не чувствовали особенной тяжести от такой ответственности; превыше всего они ценили дружбу, а жадными были разве что до знаний. <…> В более поздних произведениях сами писатели ещё не раз и не два вспомнят собственные фантазии с затаённой грустной усмешкой. Слишком велик оказался разрыв между желаемым и реальным.

— Роман Арбитман, «Участь Кассандры», ноябрь 1991

• см. Сергей Переслегин, «А «медные трубы» заархивируем для подходящего общества», 1997