Всё ещё впереди! (Кир Булычёв)

«Всё ещё впереди!» — заочное интервью (ответы на вопросы читателей) Кира Булычёва 1988 года о фантастике СССР.

Цитаты

Я убеждён, что, за исключением Стругацких, в нашей фантастике сегодня нет талантов мирового класса. Но существует, скажем, отряд писателей, числом в несколько десятков человек, которые, хотя звёзд с неба не хватают, могут работать на профессиональном уровне. Чтобы этот уровень поддерживать, они должны много работать. <…> И мне не очень приятно слышать упрёки в том, что я слишком много работаю. Мне в этом видится глубинная беда нашего общества <…>. Провести жизнь, задумчиво ковыряя в носу за солидным столом, почему-то почётнее, чем трудиться.

… фантастика издаётся у нас фантастически скудно, что у нас до сих пор нет своего печатного органа — журнала «Фантастика», что положение клубов любителей фантастики неустойчиво и порой эфемерно. <…> Я не считаю фантастику жанром. Она — род литературы (или искусства), включающий в себя самые различные жанры — от трагедии до бурлеска и детектива. Это своеобразный взгляд на мир, на действительность. И именно этот факт сыграл печальную роль в истории нашей отечественной фантастики. Она очень высоко начинала. В двадцатых годах у нас издавались сотни книг (включая переводные), существовало немало журналов и альманахов, которые отводили фантастике львиную долю своих страниц. Она питалась как невероятностью, темпами перемен и предчувствием перемен новых, так и традициями русской и мировой фантастической литературы. Мне уже приходилось говорить об арифметике. Она проста. Если сегодня в США издаётся ежегодно тысяча новых фантастических книг, то это не только цифра — это та почва, которая даёт возможность расцвести талантам. И если из тысячи книг девятьсот — барахло, то сто уже профессиональны, а десять по-настоящему хороши. На этой же почве возникает общественное мнение и квалифицированная критика. Возьмём сегодняшнюю Польшу. Когда я был прошлым летом на польском конгрессе любителей фантастики, где собралось около тысячи делегатов от многих десятков клубов и которому был предоставлен большой студенческий клуб в центре столицы, я попросил показать издания клубов. Мне притащили стопу высотой в метр. Каждый клуб издаёт свой журнал или газету, многие клубы издают свои книги. И это создаёт атмосферу гласности и объективной (в сумме) оценки явлений в фантастической литературе. Это, наконец, предоставляет платформу и рупор молодым талантам. В Польше немыслима ситуация, в которой какое-то издательство может почти монопольно издавать книги узкого круга «своих людей», пользуясь тем, что слово «фантастика» на обложке автоматически переносит книгу в разряд «чернорыночного дефицита», а отсутствие всякой реальной критики позволяет год за годом сохранять подобное положение вещей.

Фантастика, по моему убеждению, более точно, чем реалистическая литература, отражает состояние общества. Я объясняю это тем, что реалистическая литература преимущественно изучает отношения: человек — человек. Фантастика чаще: человек — общество — время. Современная социальная фантастика родилась в XX веке, когда человеческая цивилизация вошла в период невероятных с точки зрения предыдущих столетий кризисов.

С начала тридцатых годов [в СССР] восторжествовал принцип единого мнения, единой воли, единственного пути. Слова «дискуссия» и «оппозиция» стали бранными. И употреблялись лишь в моменты ликвидации инакомыслящих. Наступило несладкое время для литературы вообще и катастрофическое для литературы фантастической. <…> Фантастика перестала существовать, так как фантазировал лишь сам вождь, а прочие воспевали. От фантастов ждали утопий, а они не могли их создать. <…> Утопия, как обнаруживается при взгляде на историю этого жанра фантастики, могла подниматься до философских и даже художественных высот только в том случае, когда была на самом деле антиутопией. Ведь фантастика всегда была и будет литературой предупреждения, а не литературой воспевания. Постараюсь объяснить кажущийся парадокс. Наиболее знаменитые утопии прошлых веков, когда создание таковых и считалось главной функцией фантастики (не называвшейся ещё фантастикой), рождались как оппозиция существовавшим концепциям идеального общества, разработанным его апологетами. Утописты старались найти альтернативу общепринятой концепции. <…> Настоящей же утопии в фантастике никогда не существовало. Настоящая утопия должна быть написана человеком, верящим в светлое будущее своего общества, разделяющим официальную его концепцию и отражающим в художественной форме, через своих персонажей тот идеал счастья, что будет достигнут именно на путях развития данного общественного строя.

Перед самой второй мировой войной в советской фантастике намечается некоторый подъём. Он вызван был в основном предчувствием мирового конфликта. <…> Появляются несколько книг и рассказов о грядущей войне. И тут случается печальнейший парадокс: литература предупреждения, отражавшая действительные настроения и тревоги общества, вынуждена при том выполнять очередной социальный заказ, спущенный сверху и рождённый ложными неоправданными надеждами на то, что страна с экономикой, подорванной волевыми приказными методами управления, и армией, обессиленной уничтожением командных кадров, сможет легко, одним ударом отразить нападение любого агрессора. Наиболее известными книгами такого рода стали романы Н. Шпанова «Первый удар» и П. Павленко «На Востоке». Авторы успешно закидали шапками немецких фашистов и японских милитаристов. Теперь оставалось лишь сделать это наяву. Вот замечательный пример реального воздействия фантастической литературы на историю — миллионные тиражи этих и подобных им книг сыграли куда более вредную роль в предвоенный период, нежели все действительные и воображаемые шпионы, вместе взятые. Это были своего рода утопии, утопии «ближнего прицела», лживые, как миражи в пустыне. Постепенное возрождение фантастики начинается к концу Отечественной войны. <…> Выражение «фантастика ближнего прицела», которое принято распространять на всю советскую фантастику сороковых и пятидесятых годов, не совсем точно. Да, подавляющее большинство книг того периода лишены художественных достоинств и вряд ли могут именоваться литературой. Но в то же время ростки раздумий упорно пробивались сквозь толстый слой асфальта благополучия.

Как знамение времени возникает первая значительная советская утопия — «Туманность Андромеды» Ефремова. Она не могла появиться ранее — не было к тому социальных условий. Появляются и иные произведения, в которых фантасты стараются заглянуть в будущее. Об этом будущем повествует целый цикл романов и повестей Стругацких. Но судьба этих книг различна. Роман Ефремова — настоящая утопия, попытка нарисовать идеальное коммунистическое общество. И, несмотря на то, что он весьма популярен и сегодня, несмотря на то, что он вызвал к жизни множество подражаний и сыграл немаловажную роль в истории нашей фантастической литературы, я осмелюсь заявить, что это всё-таки была попытка, и не более. Конструирование общества, не имеющего пока реальных корней в окружающей действительности, созданного лишь на основе самых общих представлений, <…> привело к отказу от основного принципа фантастической литературы — её актуальности. Соотнести себя с героями романа читатель не мог хотя бы потому, что они и не были людьми, а лишь носителями имён и благородных функций. Отказавшись от утопии как, в принципе, нежизненного жанра, Стругацкие нашли иной способ выражения своих чувств и мыслей. Не отрываясь от действительности и не забывая о её проблемах, они старались совместить их с миром желанным. Но с миром, являющимся продолжением и развитием нашего мира, с чувствами и характерами, которые были развитием наших чувств и наших характеров. И потому, на мой взгляд, они нашли новую форму фантастического предвидения, которую нельзя назвать ни утопией, ни антиутопией. Это была литература исторической перспективы.

… «научный фантаст» — термин для меня бессмысленный и в истории фантастики сыгравший отрицательную роль, всё равно что «научный поэт» или «научный юморист».

У нас, к сожалению, критики фантастики не существует, но статьи о ней порой появляются. С конца шестидесятых годов они ограничивались почти директивным признанием достижений И. Ефремова (но не лучших его вещей, а «Туманности Андромеды»), открывшего нам глаза на то, каким будет коммунизм; констатацией заслуг В. Обручева, создавшего ряд книг на границе между художественной и популяризаторской литературой, и резкими выпадами против Стругацких, которые никак не могут освоить оптимистический взгляд на будущее.

В отчёты и сводки попадают все книги, на которых есть гриф «фантастика». А это значит — миллионные переиздания <…> Жюля Верна, Уэллса, А. Беляева, А. Толстого, А. Казанцева, К. Чапека и т. д. В большинстве своём они хорошие писатели, но их мир ушёл в прошлое. <…> Зато и издатели могут быть уверены, что, прочтя в очередной раз о злоключениях капитана Немо, читатель не станет задумываться о том, что творится вокруг, куда идёт наш мир, что нас ждёт. Процент новых книг советских авторов в общем потоке отчётности весьма мал, хотя, как только заговариваешь об этом, тебе показывают сводную таблицу, и ты оказываешься в положении клеветника. <…> Наш книжный рынок так громаден и спрос читательский на фантастику столь велик, что издательства и завтра могут отлично прожить, издавая Жюля Верна и Казанцева, и всегда найдётся на такую книгу покупатель. Этим, как мне уже приходилось говорить, вызван и дефицит молодых имён в нашей фантастической литературе. Молодым авторам, особенно за пределами Москвы, издаться очень трудно. Обратной связи с читателем они не имеют. Мыкаются, мыкаются и зачастую бросают эту неблагодарную работу. <…> В ответ на подобные филиппики мне приходится слышать: — А где эти молодые таланты? Я вчера открыл книжку, выпущенную в Москве, и оказалось, что это даже не литература, а чёрт знает что! Согласен. Чёрт знает что. Но ведь это следствие сложившегося положения дел и издательской практики. Любую книгу купят. Издаётся мало. Издадим приятного моей редакторской душе человека. Он будет рад, я буду рад. Ответственности за качество издательство не несёт. А дефицит всё оправдает. И молодой человек, который хочет читать фантастику, а сталкивается с окололитературной подделкой, разочаровывается в фантастической литературе в целом.

… мы единственная цивилизованная страна, не имеющая своего журнала фантастики. Который стал бы не только местом, где могли бы оперативно появляться новые произведения, но и ареной споров, современной критики, который предоставил бы слово клубам любителей фантастики.

… моей научной работы, выражение склада ума, склонного к систематике. А литература — это для меня отрицание систематики. Когда я работаю, то обычно не знаю, чем всё это кончится, иначе мой собственный внутренний читатель начинает хандрить.