Путь на Амальтею

«Путь на Амальтею» — фантастическая повесть братьев Стругацких из предыстории Мира Полудня, первая, где действует Иван Жилин (следующие — «Стажёры» и «Хищные вещи века»). Написана в 1959 году и опубликована в следующем. Процитирована в «канонической» редакции, исправившей цензуру.

Цитаты

Планетологическая станция на Амальтее представляла собой научный городок в несколько горизонтов, вырубленный в толще льда и залитый металлопластом. Здесь жили, и работали, и учились, и строили около шестидесяти человек. Пятьдесят шесть молодых мужчин и женщин, отличных ребят и девушек с отличным аппетитом. Директор заглянул в спортивные залы, но там уже никого не было, только кто-то плескался в шаровом бассейне и звенело эхо под потолком. Директор пошёл дальше, неторопливо переставляя ноги в тяжёлых магнитных башмаках. На Амальтее почти не было тяжести, и это было крайне неудобно. В конце концов, конечно, привыкаешь, но первое время кажется, будто тело надуто водородом и так и норовит выскочить из магнитных башмаков. И особенно трудно привыкнуть спать. — пролог

Глава первая. Фотонный грузовик «Тахмасиб

«Оверсан», или «прыжок через Солнце», производится редко и только в исключительных случаях — как сейчас, когда на «Джей-станциях» голод. При оверсане между старт-планетой и финиш-планетой находится Солнце — расположение очень невыгодное с точки зрения «прямой космогации». При оверсане фотонный двигатель работает на предельных режимах, скорость корабля доходит до шести-семи тысяч километров в секунду и на приборах начинают сказываться эффекты неклассической механики, изученные пока очень мало. Экипаж почти не спит, расход горючего и отражателя громаден, и в довершение всего корабль, как правило, подходит к финиш-планете с полюса, что неудобно и осложняет посадку. — 1

	Знаете, товарищи, самое скверное в рейсе — это пассажиры. А самые скверные пассажиры — это старые друзья. — 2
	— Алексей Быков

Через двадцать минут Дауге даст первую очередь. Он говорит, что это необычайное зрелище, когда взрывается очередь бомбозондов. В позапрошлом году он исследовал такими бомбозондами атмосферу Урана. <…> Дауге сидел на корточках перед спектрографом… — 2

Глава вторая. Люди над бездной

	Такая карусель может объясняться только двумя причинами. Или — или. Или почему-то выскочила из фокуса точка сгорания плазмы, или откололся большой кусок отражателя. Я думаю, что разбит отражатель, потому что бога нет, и точку сгорания перемещать некому. — 1
	— Быков

— Теперь мы будем падать в Юпитер всю нашу жизнь, — сказал Моллар. — 2

	Мы уже сейчас хорошо тормозимся. Так что, по-моему, провалимся мы благополучно. — 2
	— Михаил Крутиков

	На Юпитере нет ремонтных станций. Это следует из всех теорий Юпитера. — 2
	— Быков

— … у тебя какая-нибудь идея есть? Как отсюда выбраться? — Что ты, Алёшенька! — Штурман говорил ласково, почти заискивающе. — Какие уж тут идеи! Это же Юпитер. Я как-то даже и не слыхал, чтобы отсюда… выбирались. — 3

Жилин поглядел. Глубоко внизу из коричневой глади странным призраком выплыл исполинский белесый бугор, похожий на чудовищную поганку. Он медленно раздавался вширь, и можно было различить на его поверхности шевелящийся, словно клубок змей, струйчатый узор. — Экзосферный протуберанец, — сказал Быков. — Большая редкость, кажется. Жалко, надо бы ребятам показать. Он имел в виду планетологов. Бугор вдруг засветился изнутри дрожащим сиреневым светом. <…> Протуберанец оторвался от коричневой глади и поплыл в розовое марево, волоча за собой клейкий хвост жёлтых прозрачных нитей. В нитях опять вспыхнуло сиреневое зарево и быстро погасло. Протуберанец растаял в розовом свете. — 3

Глава третья. Люди в бездне

… бомбозондов, несущих мезонные излучатели. — 1

Юрковский закрыл глаза. «Жить, — подумал он. — Жить долго. Жить вечно». Он вцепился обеими руками в волосы. Оглохнуть, ослепнуть, онеметь, только жить. Только чувствовать на коже солнце и ветер, а рядом — друга. Боль, бессилие, жалость. Как сейчас. Он с силой рванул себя за волосы. Пусть как сейчас, но всегда. Вдруг он услышал, что громко сопит, и очнулся. Ощущение непереносимого, сумасшедшего ужаса и отчаяния исчезло. Так уже бывало с ним — двенадцать лет назад на Марсе, и десять лет назад на Голконде, и в позапрошлом году тоже на Марсе. Приступ сумасшедшего желания просто жить, желания темного и древнего, как сама протоплазма. Словно короткий обморок. Но это проходит. Это надо перетерпеть, как боль. И сразу о чём-нибудь позаботиться. — 1

Они немного посчитали, потом поспорили относительно метеоритной атаки. Дауге сказал, что это был случайный рой. Юрковский объявил, что это кольцо. — Кольцо у Юпитера? — презрительно сказал Дауге. — Да, — сказал Юрковский. — Я давно это подозревал. И теперь вот убедился. — Нет, — сказал Дауге. — Всё-таки это не кольцо. Это полукольцо. — 2

Они стали смотреть в перископы. «Тахмасиб» плавал в пустоте, заполненной розовым светом. Не видно было ни одного предмета, никакого движения, на котором мог бы задержаться взгляд. Только ровный розовый свет. Казалось, что смотришь в упор на фосфоресцирующий экран. После долгого молчания Юрковский сказал: — Скучно. Он поправил подушки и снова лёг на спину. — Этого ещё никто не видел, — сказал Дауге. — Это свечение металлического водорода. — Т-таким н-наблюдениям, — сказал Юрковский, — грош цена. Может, пристроим к п-перископу с-спектрограф? — Глупости, — сказал Дауге, еле шевеля губами. Он сполз на подушки и тоже лёг на спину. — Жалко, — сказал он. — Ведь этого ещё никто никогда не видел. — Д-до чего м-мерзко ничего не делать, — сказал Юрковский с тоской. <…> Низкий, едва слышный гул доносился откуда-то, волнообразно нарастая и снова затихая, словно гудение гигантского шмеля. Гул перешёл в жужжание, стал выше и смолк. <…> — Надо поглядеть, — сказал Дауге. Гигантский шмель смолк, но через секунду загудел снова. Дауге поднялся на колени и уткнулся лицом в нарамник перископа, — Смотри! — закричал он. Из жёлто-розовой бездны поднимались огромные радужные шары. Они были похожи на мыльные пузыри и переливались зелёным, синим, красным. Это было очень красиво и совершенно непонятно. Шары поднимались из пропасти с низким нарастающим гулом, быстро проносились и исчезали из поля зрения. Они все были разных размеров, и Дауге судорожно вцепился в рубчатый барабан дальномера. Один шар, особенно громадный и колыхающийся, прошёл совсем близко. На несколько мгновений обсерваторный отсек заполнился нестерпимо низким, зудящим гулом, и планетолет слегка качнуло. Пузыри исчезли. — Вот, — сказал Дауге. — Диаметры: пятьсот, девятьсот и три тысячи триста метров. Если, конечно, здесь не искажается перспектива. Больше я не успел. Что это может быть? — Пузыри в газе, — сказал Дауге. — А впрочем, какой это газ — плотность как у бензина… — 2

— Наш капитан — это есть большая надежда. — Ещё бы. <…> Вы даже не знаете, какая это большая надежда. — М-метр девяносто пять, — сказал Юрковский. — 2

Юрковский заглянул в перископ. «Не может быть, — подумал он. — Этого не может быть. Не тут, не в Юпитере». Под «Тахмасибом» медленно проплывала вершина громадной серой скалы. Основание её тонуло в розовой дымке. Рядом поднималась другая скала — голая, отвесная, изрезанная глубокими прямыми трещинами. А ещё дальше вырастала целая вереница таких же острых крутых вершин. И тишина в обсерваторном отсеке сменилась скрипами, шорохами, едва слышным гулом, похожим на эхо далеких-далеких горных обвалов. — Эт-то н-не мираж, — проговорил Юрковский. — Эт-то п-похоже на ядро. — Вздор, — сказал Дауге. <…> Выше скалистых зубьев выступил тёмный бесформенный силуэт, вырос, превратился в изъеденный обломок чёрного камня и снова скрылся. Сейчас же за ним вслед появился другой, третий, а вдали, едва различимая, бледным пятном светилась округлая серая масса. <…> За перископом проплывала ещё одна горная страна. Она плыла высоко вверху, и вершины гор были обращены вниз. Это было дикое, фантастическое зрелище, и Юрковский <…> понял и сказал: — Это не ядро, Иоганыч. Это кладбище. Дауге не понял. — Это кладбище миров, — сказал Юрковский. — Джуп проглотил их. — 2

— … «Тахмасиб» может благополучно выбраться из Юпитера и <…> продовольствие будет доставлено на Амальтею, — сказал Быков. — П-продовольствие б-будет век б-благодарить Б-быкова, — сказал Юрковский. — 3

	Быков есть Быков. Всех немощных на своих плечах. — 3
	— Владимир Юрковский

	Удачи и спокойной плазмы. — 3 (пожелание на прощание)
	— Юрковский

О повести

Там есть эпизод: космический корабль приближается к Юпитеру и входит в метеоритный пояс, окружающий планету. Тогда один из героев делает предположение, что кольца такого типа должны быть вокруг всех тяжёлых планет <…>. И вот двенадцать лет спустя после выхода в свет этой повести космические зонды обнаружили подобные кольца не только вокруг Юпитера, но и вокруг Нептуна и Урана! Настал момент заявить, что оба мы, мой брат и я, — гении, предугадавшие это открытие! На самом же деле нам нужна была причина, заставляющая наш космический корабль упасть на Юпитер, и мы придумали кольцо вокруг планеты. Вот и всё!

— Аркадий Стругацкий, интервью В. Мора, 1985

… эта маленькая повесть называлась «С грузом прибыл». Она и придумана, и исполнена была как «производственная». Самым ценным для авторов была в ней атмосфера обыденности, повседневности, антигероизма, если угодно. (Задумывалась она под названием «Страшная большая планета» и в <…> первом воплощении <…> там были сражения в космическом пространстве, <…> настоящие, без дураков, пираты, жестокие, омерзительные и беспощадные, оседлавшие межпланетные коммуникации и готовящиеся нанести удар из космоса по Советским республикам… <…> Сама государыня Идеологическая Система была против этого варианта. <…> АН, конечно, довёл-таки его до конца <…>. В окончательный текст ПнА вошли из него только несколько кусочков.) Кажется, именно «Путь на Амальтею» была первой нашей повестью, написанной в новой <…> манере «хемингуэевского лаконизма». Кроме того, она впервые работалась и самым новейшим способом: оба соавтора сидят у большого обеденного стола в маминой комнате в Ленинграде напротив друг друга, один за машинкой, другой — с листом бумаги и ручкой (для записи возникающих вариантов) и — слово за словом, абзац за абзацем, страница за страницей — ищут, обсуждают и шлифуют «идеальный окончательный текст».

— Борис Стругацкий, «Комментарии к пройденному», 1999

Я не раз пытался представить себе Человека Будущего, в воображении возникали образы высококультурных людей — влюбленных в науку и одновременно любящих и знающих искусство. Я прочитал «Путь на Амальтею» и теперь доподлинно знаю, какой он — герой грядущих веков. В кармане у человека XXI века технический справочник и словарь питекантропа. <…> И вообще слово «черт» — самое распространённое в будущем. Им пользуются почти все грамотные люди. <…> Хочется искренне поблагодарить редактора издательства «Молодая гвардия» Б. Клюеву, которая не коснулась своим требовательным пером этих и других самородных слов, позволив авторам донести до нас живое дыхание будущего…

— А. Щелоков, «Со смаком!»

… по возможности, психологическое состояние при переживаниях столь драматичных, усложнённых, что их нельзя назвать напрямую или даже охарактеризовать их переносным образом, писатели пытались выразить описанием внешности субъекта, коротким диалогом, вставками замечаний рассказчика, что приводило к некоторой похожести на развлекательную прозу воспитанных на бихевиористической психологии американцев. Эти приёмы имели свои последствия для философского звучания концепции личностей персонажей. Они указывали на её неоднозначные, иррациональные элементы, существование которых не признавали теории социалистического реализма — в соответствии с ними человек гораздо проще.

— Войцех Кайтох, «Братья Стругацкие», 1992

Повесть хороша тем, что в героизме её персонажей нет ни казёнщины, ни драматической наигранности. Они ведут себя естественно. Люди завоевывают космос, космос наносит контрудары, экипаж и «Тахмасиб» попали на передовую, сразились, победили, и… всё опять возвращается в обычный, более спокойный режим противостояния. Обычные люди… Но как они хороши! <…> «Поджарый» стиль «Пути на Амальтею» наполнен внутренней энергией, которой так не хватало громоздкой и рыхлой «Стране багровых туч». Ничего лишнего! Ничего в сторону от сюжета. Всё подчинено общему замыслу.

— Дмитрий Володихин, Геннадий Прашкевич, «Братья Стругацкие», 2011