Повесть о дружбе и недружбе

«Повесть о дружбе и недружбе» — детская повесть-притча братьев Стругацких, написанная в 1978 году и опубликованная в 1980. Процитирована в «канонической» редакции.

Цитаты

… папа <…> впервые высказался [об этом] ещё на заре времён, года три назад.

В девятнадцать ноль пять с целью выяснить, не изменилось ли положение к лучшему, Андрей Т. произвёл экспериментальный глоток всухую. Положение не изменилось, горло болело.

На табуретке возле кровати безмолвствовал Андреев любимец и мученик, радиоприёмник второго класса «Спидола» — он же Спиха, он же Спиридон, он же Спидлец этакий, в зависимости от состояния эфира и настроения.

Справа и слева вдоль коридора тянулись ряды обшарпанных дверей с тёмными пятнами возле ручек, и каждую дверь украшала надпись, как правило грозная и в повелительном наклонении: «Не стучать!», «Не зевать по сторонам!», «Не сметь!» и даже «Миновать быстро и не оглядываться!».

… в тупике были две двери — последние. Надпись на левой двери гласила с вызовом: «Для смелых». Надпись на правой двери снисходительно ухмылялась: «Для не очень».

… в уши его ударил глухой клокочущий рёв. Со всех четырёх сторон сразу из каких-то невидимых труб хлынули в бассейн свирепые потоки мутной вспененной воды, исходящей паром как бы от сдерживаемого бешенства.

— Уж поверьте мне, кривой-то дорожкой ближе напрямик.

Две совершенно одинаковые чёрные дорожки уходили в бесцветную дымку вправо и влево под углом в две трети «пи». Причём поперёк правой дорожки было большими белыми буквами написано «Для умных», а поперёк левой — «Для не слишком». <…> Прости меня, моя скромность. Криво усмехаясь (большое искусство, освоенное в своё время ценой двухчасового безобразного кривляния перед зеркалом в прихожей), Андрей Т. двинулся по Дороге для умных. Впрочем, насилие, учинённое им над собственной скромностью, не очень угнетало его. Гораздо важнее было то, что никаких новых бассейнов со свирепыми водами и вообще никаких болезнетворных физических воздействий ожидать в ближайшем будущем, по-видимому, не приходилось. Ум есть ум, господа, если мне и дадут, то, скорее всего, по мозгам, а уж это я как-нибудь переживу. Дорога для умных оказалась на удивление короткой.

— Представляюсь, имею честь представиться: Всемогущий Электронный Думатель, Решатель и Отгадыватель, сокращённо ВЭДРО. <…> Процедура ввода информации в школьника Андрея начинается. Ввод информации. Первый этап. Я задаю три вопроса.

И наступила Тишина Почтительного Созерцания. Нет, лучше скажем так. Указанная Тишина попыталась наступить, но у неё ничего не получилось.

… этот Генка просвечивал насквозь. Правда, не очень сильно, а так, слегка. Читать сквозь него газету было бы, наверное, затруднительно, но вот смотреть телевизор, например… — А… а кто же ты… вы? — растерянно спросил Андрей Т. — Я — Напоминание, — ответил прозрачный Генка и смущённо усмехнулся.

… внимание Андрея с первого же взгляда целиком поглотила удивительная публика, вольно расположившаяся у стены в левой части кастрюли на множестве кресел, стульев, диванов, кушеток и прочих седалищ. В течение первых секунд невероятная пестрота красок и форм в этой массе народа не давала Андрею сосредоточиться, и только постепенно обрёл он способность выделять из неё отдельные фигуры. Была там омерзительного вида старуха в сером штопаном балахоне, который вздымался у неё на спине двумя острыми горбами разной величины. Физиономия у неё тоже была серая, нос загибался ястребиным клювом, правый глаз горел кровавым огнём наподобие катафота, а на месте левого тускло отсвечивал большой шарикоподшипник, подбородка же у неё не было вовсе — торчали у неё там, на месте подбородка, растопыренные жёлтые зубы. Словом, это была такая старуха, что от неё надлежало бежать со всех ног, немедленно, стремительно и в бесконечность… Был там страхолюдный толстяк в бесформенном костюме в красно-белую шашечку, распространившийся на четыре стула и половину тахты, целая гора нездорового ноздреватого сала. Лицо его общими очертаниями и цветом, а также выразительностью походило на небезызвестный первый блин, да вдобавок и не просто первый, а самый первый из всех блинов. Впрочем, при всей своей устрашающей наружности толстяк этот был, наверное, не из опасных противников, ибо все свои силы без остатка употреблял на то, чтобы не расползтись и не расплыться по полу… И был там удивительный мужчина, похожий на покосившуюся вешалку для одежды. Он единственный из всей компании стоял, подпёртый костылем спереди и двумя костылями по бокам, а на нём висело расстёгнутое пальто горохового цвета, из-под которого виднелись: висящий до полу засаленный шёлковый шарф, свободно болтающиеся полосатые брюки и шерстяной полосатый свитер, не содержащий внутри себя, как казалось, ничего, кроме некоторого количества слегка спёртого воздуха. <…> И был ещё там попсовый — нет, не просто попсовый, а прямо-таки забойный — молодой человек с длинными прямыми волосами, с одутловатым прыщавым лицом и с глазами столь красными и воспалёнными, что они тут же вызывали воспоминание об уэллсовском Спящем, который проснулся, о куриной лапше, забытой на несколько дней на подоконнике в самое жаркое время года. <…> И ещё был там могучего телосложения хмырь без шеи, в пятнистой лиловой майке, замшевых штанишках выше колен и кедах на босу ногу, с бледной безволосой кожей, испещрённой затейливой татуировкой, и с колоссальной щетинистой челюстью, которая непрерывно и весьма энергично двигалась. Словно перетирала попавшие в ротовую полость булыжники. Глаз и лба у этого типа почти что не было, во всяком случае, чтобы их заметить, требовалась известная сосредоточенность, зато у него были колоссальные, под стать челюсти, вилоподобные длани, и ими он в рассеянности сгибал и разгибал железный дворницкий лом… Всего их там было не менее двух десятков, нехороших и разных, и все они поразительно отличались друг от друга формами и расцветками, словно бы принадлежали к различным зоологическим семействам, и в то же время в чем-то были схожи — наверное, в том, что самим обликом своим и повадками дружно и нагло бросали вызов распространённому мнению, будто бы в человеке всё должно быть прекрасно, а потому, несомненно, составляли то неопределённое сообщество, которое принято называть дурной, или неподходящей, компанией.

… он был из тех, кто никогда никому и ничего не уступает. Особенно если его припирают к стенке. Андрей Т. сам был свидетелем того, как Генку в метро припёрла к стенке почтенная пожилая женщина, увешанная сумками и кошелками. Генка проехал восемь остановок, в том числе и ту, где им нужно было выходить. Он краснел, бледнел, читал газету, в которую были завёрнуты его ботинки с коньками, даже притворялся мёртвым, но места своего так и не уступил…

… бесчисленные таблички, плакаты, афиши, вывески, объявления, указания и сообщения, которыми был буквально перенаселён этот удивительный парк. Таблички торчали из зарослей жёлтой травы, плакаты украшали стволы вязов и буков, объявления и указания, начертанные на тяжёлых досках, свисали, прикованные цепями к могучим раскидистым ветвям. Некоторые из этих шедевров трактовали правила поведения в садах и парках. Например: „ПО ГАЗОНАМ ХОДИТЬ ВОСПРЕЩАЕТСЯ! ОТ ХОЖДЕНИЯ ПУЛЬС УЧАЩАЕТСЯ“. <…> „ТОВАРИЩ, БЕРЕГИ ПРИРОДУ! И ОТ СЕБЯ, И ОТ НАРОДУ“. Другие были бы уместны скорее на какой-нибудь мощной автомобильной магистрали <…>. „НЕПЕРЕКЛЮЧЕНИЕ СВЕТА ВЕДЕТ К АВАРИИ! ШЕЮ СЛОМИШЬ СЕБЕ И МАРЬЕ“. <…> Попадались нравоучения и более общего порядка. „ХРАНИТЕ ДЕНЬГИ В СБЕРЕГАТЕЛЬНОЙ КАССЕ! ДАЖЕ ЕСЛИ ВЫ ещё В ЧЕТВЁРТОМ КЛАССЕ“. „ЛЕТАЙТЕ САМОЛЁТАМИ АЭРОФЛОТА! ЗАЧЕМ ВАМ ОПАЗДЫВАТЬ НА РАБОТУ?“ — черновик

О повести

Начиналась она как сценарий «полнометражного телефильма-сказки для юношества». <…> Есть такое понятие — «проходная повесть» — <…> она не есть ступенька вверх для автора и вообще не составляет никакого этапа на его пути. У АБС таких «проходных», слава богу, немного: «Малыш», «Парень из преисподней», самые последние рассказы начала 60-х, ну и, конечно, «Повесть о дружбе и недружбе». Вполне могли бы мы её не писать совсем. А если уж написали, — печатать под псевдонимом, чтобы не портила нам творческой статистики. Однако, слово из песни не выкинешь. Был, был у нас этот сбой — лишнее доказательство фундаментальной теоремы сочинительства: «То, что не интересно писателю, не может быть по-настоящему интересно и читателю тоже».

— Борис Стругацкий, «Комментарии к пройденному», 1999

	Главной побудительной причиной [написать повесть] послужило то обстоятельство, что ничего серьёзного в те поры опубликовать было невозможно. Поэтому мы и решили переделать старый сценарий в сказку для детей старшего школьного возраста. Соответственно так к этой сказке всегда и относились: как к нежеланному и нелюбимому ребёнку.
	— Борис Стругацкий, Off-line интервью, 25 мая 2000

	Повесть написана усталым человеком… Она неулыбчива и предсказуема. Энтропия сюжетных ходов невелика… Особенно меня огорчило использование в пиковой ситуации… расхожей схоластической «мудрости» 300-летней давности…. — процитировано в письме Бориса Аркадию 5 июня 1978
	— Святослав Сахарнов, письмо Борису Стругацкому

Вся «Повесть о дружбе и недружбе» пронизана литературной стихией, и в этой мозаичности литературных реминисценций — один из важных художественных приёмов Стругацких. <…> вплетённые в сюжет элементы литературной полемики и пародии заставляют видеть, кроме всего прочего, своеобразную и парадоксальную иллюстрацию авторов-фантастов на литературный процесс, на ряд конкретных задач и проблем современной фантастики. <…> можно было бы, например, поставить в центр исследования трансформацию элементов фольклорной сказки в современной фантастике.

— Роман Арбитман, «Со второго взгляда», 1989