Полдень, XXII век

«Полдень, XXII век» — утопический роман в новеллах Аркадия и Бориса Стругацких. В согласии с сюжетообразующей идеей, поначалу был назван «Возвращением», но позже авторы придумали более подходящее заглавие. Однако, книга стояла в плане издательства именно как «Возвращение» (1962), и новое название удалось вставить только в качестве подзаголовка. Журнальная публикация фрагментов содержала 10 рассказов, книжная — 16. В 1967 роман был переработан и этот вариант считается теперь каноническим (20 рассказов).

Цитаты

	— Я человек простой, простодушный, — ответил Панин. — Есть норма. Нормой считается пятикратная перегрузка. Мой простой, незамысловатый организм не выносит ничего, превышающего норму. Однажды он попробовал шестикратную, и его вынесли на седьмой минуте. Вместе со мной. — Кого вынесли? — не понял Гриша. — Мой организм.
	— «Почти такие же», 1961 [1960]

— Сначала он говорит: «Хочу есть». Тогда он ещё не человек. А потом он говорит: «Хочу знать». Вот тогда он уже Человек. Ты чувствуешь, который из них с большой буквы? — Этот ваш Человек, — сердито сказал Панин, — ещё не знает толком, что у него под ногами, а уже хватается за звёзды. — На то он и Человек, — ответил Малышев. — Он таков. Смотри, Борис, не лезь против законов природы. Это от нас не зависит. Есть закон: стремление познавать, чтобы жить, неминуемо превращается в стремление жить, чтобы познавать. Неминуемо!

— там же

Возвращение

Злоумышленники

1962 [1960]

Четвёрка обитателей 18-й комнаты была широко известна в пределах Аньюдинской школы. <…> Такие таланты, как совершенное искусство подражать вою гигантского ракопаука с планеты Пандора, способность непринуждённо рассуждать о девяти способах экономии горючего при межзвёздном перелёте и умение одиннадцать раз подряд присесть на одной ноге, не могли остаться незамеченными, а все эти таланты не были чужды обитателям 18-й.

«Ладно, пойдём в восемнадцатую, я познакомлю тебя с экипажем». — «Это с твоими-то ослами?» — поморщился Атос-Сидоров, но пошёл.

… в мире наибольшим почётом пользуются, как это ни странно, не космолётчики, не глубоководники и даже не таинственные покорители чудовищ — зоопсихологи, а врачи и учителя. В частности, выяснилось, что в Мировом Совете — шестьдесят процентов учителей и врачей. Что учителей всё время не хватает, а космолётчиками хоть пруд пруди. Что, не будь врачей, плохо бы пришлось глубоководникам, а отнюдь не наоборот.

Бортинженер Лин был пойман Капитаном за чтением «Курса простудных заболеваний в детском возрасте» и в ответ на резкий выпад нахально заявил, что намерен впредь приносить людям конкретную пользу, а не сомнительные сведения из жизни космических пространств. Капитан и штурман были вынуждены применить крайние меры убеждения, под давлением которых отступник признал, что детский врач из него всё равно не получится, тогда как в качестве бортинженера или, на худой конец, охотника у него ещё есть шансы стяжать себе бессмертную славу. На протяжении экзекуции хитроумный Либер Полли сидел в углу и молчал, но с той поры взял за правило при малейшем нажиме шантажировать экипаж бессвязно-язвительными угрозами типа «сбегу в ларингологи» или «пусть учитель скажет, кто прав». Сашка Лин, слушая это, завистливо сопел. Сомнения разъедали экипаж «Галактиона». Сомнения грызли душу Капитана.

Система прозрачности стен и потолка расстроена, и сделал это Атос. Клавиша поставлена у него в изголовье, и, ложась спать, он с ней играет. Он лежит и нажимает её, и в комнате то становится совсем темно, то появляется ночное небо и луна над парком.

Из душевой доносилось: <…> — Но-но! Втяни манипуляторы, ты!…

Матёрые космолётчики самозабвенно глядели на учителя и восторгались. Этот человек казался им великим и простым, как мир.

Учитель сказал: — Хорошо, мальчики. Теперь я вижу: если вы сведёте все ваши жизненные проблемы к полиномам, они будут решены. Хотя бы приближённо…

— Как называется человек, который обижает слабого? — Тунеядец, — быстро сказал Лин. Он не мог выразиться резче.

Самодвижущиеся дороги

1961 [1960]

Их начали строить давно, и теперь они тянулись через многие города, образуя беспрерывную разветвлённую материковую систему <…>. Женя рассказывал об этих дорогах неправдоподобные вещи. Он говорил, будто дороги эти не потребляют энергии и не боятся времени; будучи разрушенными, восстанавливаются сами; легко взбираются на горы и перебрасываются мостами через пропасти. По словам Жени, эти дороги будут существовать и двигаться вечно, до тех пор, пока светит Солнце и цел Земной шар. И ещё Женя говорил, что самодвижущиеся дороги — это, собственно, не дороги, а поток чего-то среднего между живым и неживым. Четвёртое царство.

… он выбрался на вершину холма и остановился на краю исполинской котловины, тянувшейся, как ему показалось, до самого горизонта. Контраст между спокойной мягкой зеленью под синим вечерним небом и тем, что открылось в котловине, был настолько разителен, что Кондратьев попятился: на дне котловины кипел ад. Настоящий ад, со зловещими сине-белыми вспышками, крутящимся оранжевым дымом, клокочущей вязкой жидкостью, раскалённой докрасна. Что-то медленно вспучивалось и раздувалось там, как гнойный нарыв, затем лопалось, разбрызгивая и расплескивая клочья оранжевого пламени, заволакивалось разноцветными дымами, исходило паром, огнём и ливнем искр и снова медленно вспучивалось и лопалось. В вихрях взбесившейся материи носились лохматые молнии, возникали и исчезали через секунду чудовищные неясные формы, крутились смерчи, плясали голубые и розовые призраки. Долго Кондратьев вглядывался, как завороженный, в это необыкновенное зрелище. Затем он понемногу пришёл в себя и стал замечать и нечто другое. Ад был бесшумен и строго геометрически ограничен. Ни одним звуком не выдавала себя грандиозная пляска огней и дымов, ни один язык пламени, ни один клуб дыма не проникал за какие-то пределы, и, приглядевшись, Кондратьев обнаружил, что все обширное, уходящее далеко к горизонту пространство ада накрыто еле заметным прозрачным колпаком, края которого вливались в бетон — если это был бетон, — покрывающий дно котловины. Потом Кондратьев увидел, что колпак этот был двойным и даже, кажется, тройным, потому что время от времени в воздухе над котловиной мелькали плоские отблески — вероятно, отражения вспышек от внутренней поверхности верхнего колпака. Котловина была глубокая, её крутые ровные стены, облицованные гладким серым материалом, уходили на глубину по крайней мере сотни метров. «Крыша» необъятного колпака возвышалась над дном котловины не более чем метров на пятьдесят. Видимо, это и была Жёлтая Фабрика, о которой предупреждали надписи на указателях.

— Вот и начинается межпланетная экспансия Человечества — разрядка великих аккумуляторов…

«Марш добровольцев» <…> Мы пройдём горячими чёрными пустынями — Миллионы яростных, сильных, молодых! Если надо будет — горы передвинем мы, На вулканах атомных взрастим сады!

— В конечном счёте смысл нашего существования — тратить энергию… И по возможности, знаете ли, так, чтобы и самому было интересно, и другим полезно. А на Земле теперь стало трудно тратить энергию. У нас всё есть, и мы слишком могучи. Противоречие, если угодно… Конечно, и сейчас есть много людей, которые работают с полной отдачей — исследователи, педагоги, врачи-профилактики, люди искусства… Агротехники, ассенизаторы… Их всегда будет много… Но вот как быть остальным? <…> Конечно, кое-кто уходит в искусство, но ведь большинство ищет в искусстве не убежища, а вдохновения. Судите сами — чудесные молодые ребята… им мало места! Им нужно взрывать, переделывать, строить… И не дом строить, а по крайней мере мир — сегодня Венера, завтра Марс, послезавтра ещё что-нибудь… Вот и начинается межпланетная экспансия Человечества — разрядка великих аккумуляторов…

Скатерть-самобранка

1961 [1959]

— Знаешь, — сказал он, — в известном смысле предки всегда богаче потомков. Богаче мечтой. Предки мечтают о том, что для потомков рутина. <…> — Всякому времени своя мечта, — сказала Шейла. — Ваша мечта унесла человека к звёздам, а наша мечта вернёт его на Землю. Но это будет уже совсем другой человек. <…> Ведь это мечта. Человек Всемогущий. Хозяин каждого атома во Вселенной. У природы слишком много законов. Мы их открываем и используем, и все они нам мешают. Закон природы нельзя преступить. Ему можно только следовать. И это очень скучно, если подумать. А вот Человек Всемогущий будет просто отменять законы, которые ему неугодны. Возьмёт и отменит. <…> Человек Всемогущий будет обитать во Вселенной. Как мы с тобой в этой комнате.

— Яблоки ещё падают, — сказал Женя. — А Ньютонов что-то не видно. — Ты имеешь в виду учёных-полилогов? <…> — Во-первых, мы все сейчас полилоги, — с неожиданным раздражением сказал Юра. — С вашей допотопной точки зрения, конечно. Потому что нет биолога, который не знал бы математики и физики, а такой лингвист, как Шейла, например, сразу пропал бы без психофизики и теории исторических последовательностей. <…> Нет, видите ли, Ньютонов! Энциклопедический ум ему подавай! Узко, видите ли, работаете! <…> что такое современная так называемая узкая проблема? Всю жизнь её жуёшь, и конца не видно. Это же клубок самых неожиданных задач. Да возьмём хоть то же яблоко. Почему упало именно это яблоко? Почему именно в данный момент? Механика соприкосновения яблока с землёй. Процесс передачи импульса. Условия обращённого падения. Квантовая картина падения. Наконец, как, пропади оно пропадом, извлечь пользу из этого падения… <…> — Кстати, о пользе, — сердито сказал Женя. — <…> вокруг бегают невообразимо сложные кибердворники, киберсадовники, киберпоедатели-мух-и-гусениц, киберсоорудители-бутербродов-с-ветчиной-и-сыром. Ведь это же дико. Это даже не стрельба из пушек по воробьям, как говорили в наше время. Это создание однокомнатных индивидуальных квартир для муравьёв. Это же сибаритство чистейшей воды! <…> — Дело в том, что все эти киберы… и вообще все бытовые машины и приборы… это всё великолепные озонаторы. Они поедают мусор, сухие ветки и листья, жир с грязной посуды, и всё это служит им топливом. Вы поймите, Женя, это не грубые механизмы вашего времени. По сути, это квазиорганизмы. И в процессе своей квазижизни они ещё и озонируют воздух, витаминизируют воздух, насыщают воздух лёгкими ионами. Это маленькие добрые солдаты огромной славной армии ассенизации.

— Хотел бы я посмотреть сейчас на какого-нибудь полилога, — с внезапным раздражением сказал Юра. — Ведь мы часто полжизни мучаемся над решением какой-нибудь весьма частной задачи. А в двадцать первом веке об этой задаче были написаны целые тома всяких общих рассуждений. Возьмите теорию информации. Когда-то она считалась синтезом целой груды дисциплин <…>. А сейчас? Очень узкая отрасль знания. <…> Дерево науки разрастается. <…> И хорошо, если вам за жизнь удастся переварить хотя бы один его листочек! Современные Ньютоны свихнулись бы, если бы им в головы пришли сразу все проблемы, связанные с падением яблока. — вариант 1-й половины предыдущего

Он кончил набирать шифры и нежно обнял машину. — Милая, спасительница ты наша! — <…> А если будешь обниматься с машиной, я оболью тебя кислотой. Дезоксирибонуклеиновой. Так, кажется, поступали ревнивые женщины в твоих романах?

Благоустроенная планета

• см. «Загадка задней ноги»

У Горбовского был очень несчастный вид. Он сел рядом, пошевелил длинным носом и сказал просительно: «Послушайте, Марк, вы не знаете, где здесь можно достать арфу?» Здесь — это на расстоянии в триста пятьдесят тысяч километров от Земли, на звездолётной базе. Валькенштейн подавился супом. Горбовский с любопытством разглядывал его, затем представился и сказал: «Да вы успокойтесь, Марк, это не срочно. Я, собственно, хотел узнать, на каком режиме вы входили в экзосферу Нептуна». Это была манера Горбовского: подобраться к человеку, особенно незнакомому, задать такой вот вопрос и смотреть, как человек выкручивается.

— «Десантники», 1961 [1959]

	— Здесь у вас один молодой петушок в моем присутствии все время твердит про себя какие-то математические формулы. И что же? Я не понимаю ни одной формулы, но зато ясно чувствую, что он до смерти боится, как бы я не угадал его нежности в отношении одной молодой особы…
	— «Естествознание в мире духов», 1960

	— Значит, вы метите [септоподов], — сказал Горбовский. — Забавно. Чем? — Генераторами ультразвука. — Я вытащил из метчика обойму и показал ампулу. — Вот такими пульками. В пульке — генератор, прослушивается под водой на двадцать-тридцать километров.
	— «О странствующих и путешествующих», 1963 [1962]

Меня совсем не трогали соображения о том, что носители Мирового Разума могут оказаться неизмеримо выше нас. Пусть себе оказываются. По-моему, чем выше они будут, тем меньше у нас шансов оказаться у них на дороге. Это как плотва, для которой нипочём сеть с крупными ячейками. А что касается гордости, унижения, шока… Вероятно, мы переживём это. <…> И то, что мы открываем для себя и изучаем давно обжитую ими Вселенную, — ну и что же? Для нас-то ведь она не обжита! А они для нас всего-навсего часть природы, которую тоже предстоит открыть и изучить, будь они хоть трижды выше нас… Они для нас внешние! Хотя, разумеется, если бы меня, например, пометили, как я мечу септоподов… <…> Не будет никакого шока. Скорее всего, мы просто не заметим друг друга. Вряд ли мы им так уж интересны…

— там же

Томление духа

1962 [1961]

— А помнишь, как на общей линейке мы изобразили стадо ракопауков? <…> — Ракоматадор!

Ферма «Волга» была одной из нескольких тысяч скотоводческих ферм умеренного пояса Планеты. Судя по всему, здесь можно было заниматься практической генетикой, эмбриомеханической ветеринарией, продовольственным рядом экономической статистики, зоопсихологией и агрологической кибернетикой. Поль встретил здесь также одного почвоведа, который явно бездельничал: пил парное молоко, ухаживал напропалую за хорошенькой зоопсихологичкой и всё звал её на болота Амазонки, где ещё есть чем заняться уважающему себя почвоведу. <…> Кстати, именно лаборатория генетики занималась самыми сумасшедшими экспериментами и служила постоянным источником некоторых трений между фермой и перерабатывающим комбинатом — работники комбината, скромные и свирепые стражи мировой гастрономии, приходили в неистовство, обнаруживая в очередной партии коров чудовищную скотину, по виду и, главное, по вкусу больше всего напоминающую тихоокеанского краба. На ферму немедленно прибывал представитель комбината. Он сразу же шёл в лабораторию генетики и требовал «автора этой неаппетитной шутки». В качестве авторов неизменно откликались все сто восемьдесят сотрудников лаборатории генетики (не считая школьников-практикантов). Представитель комбината сдержанно напоминал, что ферма и комбинат предназначены для бесперебойного снабжения Линии Доставки говядиной во всех видах, а не лягушечьими лапками и не консервированными медузами. Сто восемьдесят прогрессивно настроенных генетиков в один голос возражали против такого узкого подхода к проблеме снабжения. <…> «Мы с Ириной выведем коров, которые будут жрать землю. Как дождевые черви. Вот будет весело! Вот только Академия Здравоохранения…»

— Ты будешь ей только мешать и путаться под ногами. Я знаю Ирину, и я знаю тебя. Ты на пятьдесят лет глупее её героя.

Какими вы будете

• см. «Поражение»

«Какими вы будете», 1961 [1960]

— Отец рассказывал мне, что в его время кое-кто пророчил человечеству вырождение в условиях изобилия. Всё-де будут делать машины, на хлеб с маслом зарабатывать не надо, и люди займутся тунеядством. Человечество, мол, захлестнут трутни. Но дело-то как раз в том, что работать гораздо интереснее, чем отдыхать. Трутнем быть просто скучно. — Я знал одного трутня, — серьёзно сказал Горбовский. — Но его очень не любили девушки, и он начисто вымер в результате естественного отбора. И всё-таки я думаю, что история развлечений ещё не окончена. Я имею в виду развлечения в старинном смысле слова. И обонялища какие-нибудь будут обязательно. Я хорошо представляю это себе… — Сидят сорок тысяч, — сказал Славин, — и все как один принюхиваются. Симфония «Розы в томатном соусе». И критики — с огромными носами — будут писать: «В третьей части впечатляющим диссонансом в нежный запах двух розовых лепестков врывается мажорное звучание свежего лука…» — «…В огромном зале лишь немногие смогли удержаться от слёз…»

— В Комиссии желчные и жестокие люди. Например, Геннадий Комов. Он наверняка запретит мне даже лежать. Он потребует, чтобы все мои действия соответствовали интересам аборигенов этой планеты. А откуда я знаю, какие у них интересы? — Вы фантастический нытик, Леонид Андреевич, — сказал Славин. — Ваше участие в Комиссии по Контактам — ужасная ошибка. Ты представляешь, Сергей, Леонид Андреевич, с ног до головы покрытый родимыми пятнами антропоцентризма, представляет человечество перед цивилизациями другого мира! — А почему бы и нет? — рассудительно сказал Кондратьев. — Я весьма уважаю Леонида Андреевича. — И я его уважаю, — сказал Горбовский. — Я его тоже уважаю, — сказал Славин. — Но мне не нравится первый вопрос, который он намерен задать тагорянам. — Какой вопрос? — удивился Кондратьев. — Самый первый: «Можно, я лягу?»

«Я, говорит, ваш отдалённый потомок. Мы, потомки, очень иногда любим навестить вас, предков. Поглядеть, как идут дела, и показать вам, какими вы будете. Предков всегда интересует, какими они будут, а потомков — как они стали такими. Правда, я вам прямо скажу, такие экскурсии у нас не поощряются. С вами, предками, нужен глаз да глаз. Можно такого натворить, что вся история встанет вверх ногами. А удержаться от вмешательства в ваши дела иногда очень трудно. Так вмешаться, как я, например, сейчас вмешался, — это ещё можно. Или вот один мой друг. Попал в битву под Курском и принялся там отражать танковую атаку. Сам погиб и дров наломал — подумать страшно. Правда, атаку он не один отражал, так что всё прошло незаметно. А вот другой мой товарищ — тот всё порывался истребить войска Чингиза. Еле удержали. Вот, собственно, и всё. А теперь я пойду, обо мне наверняка уже беспокоятся». И тут я завопил: «Постойте, один вопрос! Значит, вы теперь уже всё можете?» Он с этакой снисходительной ласкою поглядел на меня и говорит: «Что вы, говорит, Леонид Андреевич. Кое-что мы, конечно, можем, но вообще-то работы ещё на миллионы веков хватит. Вот, говорит, давеча испортился у нас случайно один ребёнок. Воспитывали мы его, воспитывали, да так и отступились. Развели руками и отправили его тушить галактики — есть, говорит, в соседней метасистеме десяток лишних. А вы, говорит, на правильном пути. Вы нам нравитесь. Мы, говорит, в вас верим. Вы только помните: если вы будете такими, какими собираетесь быть, то и мы станем такими, какие мы есть. И какими вы, следовательно, будете».

Черновики

В президиум Экономического Совета Мира входили семь человек: Председатель Президиума Виктор Говорков, он же последний Секретарь ЦК Коммунистической Партии ССКР, по профессии преподаватель; его заместитель Марта Гинзбург, знаменитый хирург; Юй Ситан, педиатр и психолог; Джеймс Нортон, экономист; Яйла Гайрубекова, заслуженная учительница; Форто Каспаро, инженер-кибернетист, племянник великого учёного; Поль Андерсен, Главный врач лечебно-профилактических учреждений Европейского Юго-Запада. Президиум собирался раз в декаду (за исключением очень редких экстренных случаев). В подмосковном Городе Совета имелось немало специальных помещений, оборудованных специально для всякого рода торжественных заседаний, и некоторые составы Президиума охотно пользовались просторными, пронизанными светом залами, прямо соединёнными с Большим Информаторием и другими консультативными устройствами и органами. Но состав нынешний, избранный в позапрошлом году, предпочитал собираться на окраине Полтавы в яблоневом саду возле старомодного коттеджика Марты Гинзбург. Семеро членов Президиума и немногочисленные консультанты по вопросам повестки дня располагались за деревянным столом в тени под тяжёлыми ветвями яблонь. Посередине стола, между бутылками с минеральными водами и тарелками с вишней и яблоками ставилась крошечная серебристая коробочка кристаллофонографа, но старик Говорков, кроме того, вел протокол и вручную — писал в блокноте вкривь и вкось, царапая бумагу карандашом и постоянно ломая грифели. Он говорил, что это помогает ему сосредоточиваться. Аккуратный Нортон, вздыхая, чинил для него карандаши. <…> Завтрак и обед подавала внучка Марты, красивая черноглазая украинка, вечно ворчавшая на Каспаро, который имел неопрятную привычку бросать огрызки яблок и вишневые косточки мимо мусорной корзины. В таких случаях Каспаро похлопывал её ниже талии (племяннику великого учёного было за сто) и говорил: «Не сердись, малышка, не сердись», а Говорков сердито стучал карандашом по столу и просил не отвлекаться.

— «Президиум ЭСМ», 1961

	— От группы молодых звездолётчиков поступил проект переброски нескольких специально оснащённых экспедиций в отдалённое будущее — в пятое и шестое тысячелетия, <…> чтобы помочь тогдашним профессорам истории. <…> Пустая затея.
	— там же

Во все времена и у всех народов были люди-паразиты, совершенно бесполезные для человечества. Вредные именно своей бесполезностью, более вредные, <…> чем даже открытые враги человечества, всякие Гитлеры или как их там, ибо враги эти появлялись из их среды и наливались соками именно в их среде, прежде чем выйти на открытую арену. С каждым веком их становилось всё меньше, их влияние становилось всё слабее, но они оставались, поражая всё ядом равнодушия, трусости и пошлости. В девятнадцатом веке это были, как явствовало из литературы, соблазнители модисточек, фланировавшие по Невскому проспекту с тросточками и в цилиндрах, а также мордастые сонные лакеи и приказчики в поддёвках, в лакированных сапожках, с жирными икрами. В двадцатом веке это были <…> безмозглые и безграмотные прыщавые <2 строки нечитаемы> вечера напролёт торчащие в подворотнях домов, предназначенных на слом. В двадцать первом веке <…> это были истощённые любовью хлыщи с томными взглядами и, расшатанной нервной системой, кричащие о необходимости немедленно покончить жизнь самоубийством, а также сонные маслянистые мужчины и женщины, днюющие и ночующие возле бесплатных магазинов, живущие в прихожих, потому что комнаты завалены барахлом, натасканным из этих магазинов. Сейчас их не было. Видимо, они вымерли своей смертью или с помощью настоящих людей, как исчезли франты с Невского и лакеи, стиляги и хулиганы! Но кто пришёл на их место? И пришёл ли кто-нибудь? До сих пор штурман встречал людей, которые ему нравились. Что ж, женщины кокетничали и болтали о нарядах, видимо, так будет всегда, но сейчас они были и прекрасными работниками. Девушки шептались — вероятно, о любви <…>. Юнцы баловались, когда их не видели взрослые, а иногда и назло взрослым. Тоже понятно. Мужчины любили потолковать о смысле жизни, пожаловаться на невыносимые условия и на бюрократизм «этих врачей и педагогов», побаловаться хорошим коньяком и между делом погордиться своей работой… Всё, как было, но только теперь у всех, кажется, чувствовалось нетерпеливое желание всевозможных больших перемен и стремление участвовать в этих переменах. То, что раньше называлось энтузиазмом.

— «Полтораста лет спустя» (начало «Самодвижущихся дорог»)

О романе

	В этой огромной книге очень мало политического ханжества.
	There is about this gigantic book very little political cant.
	— Теодор Стерджен, предисловие, 1977

	Если перевести притчи <варианта 1967 г.> на неметафорический язык, можно сказать, что Стругацкие наметили для себя цель поразмышлять о существовании ограничений человеческой натуры и о силе современного общественного и политического зла.
	— Войцех Кайтох, «Братья Стругацкие», 1992

	{{{Цитата}}}
	— Сергей Переслегин, «Миражи Золотого века» («В реальности „Полдня“…»), 1997

Этот мир, нарисованный в сборнике «Полдень, XXII век», очень долго был питательной средой, из которой рождались новые повести Стругацких. Любимые герои кочевали из произведения в произведение, но не покидали пределов «земли Стругацких». Все они умны и добры. Ни об одном из них нельзя сказать — он бездушный, трусливый, злой или глупый человек. Но какая бездна между ними и тем миром, в котором жили сами авторы и их читатели! Не так давно отгремела война, на умы давит тоскливое ожидание ядерной гибели, колючее слово «концлагерь» до самой смерти вбито в сознание современников Стругацких. Откуда же взялись эти светлые герои? Они, как, впрочем, и весь счастливый мир будущего, родились в сознании советской интеллигенции в годы «оттепели», когда на короткое время возродились надежды на счастливое будущее и свободное творчество. Стругацким выпала роль изобразить мир, где осуществились эти надежды. Те славные люди, которыми авторы повестей населили будущее, живут уже в настоящем, имея в душе те же идеалы, столько же ума, доброты и честности, сколько их понадобится нормальному человеку в XXII столетии. Что им делать, когда вокруг бушует море ненависти и невежества? Вмешаться, бороться? Но тогда придётся научиться применять насилие, быть может, даже обагрить руки кровью. Или просто жить, наблюдая постепенные, почти незаметные подвижки в сторону лучшего? Ведь прогресс неизбежен…

— Дмитрий Володихин, «Аркадий Натанович Стругацкий, Борис Натанович Стругацкий», 2000

Стругацкие

	Хорошо бы ввести в «В» маленькие рассказики из нынешней жизни — для контраста и настроения — a la Хемингуэй или Дос-Пассос. Не позволят, наверное. (Блокада, война — Сталинград, военный коммунизм, 37 год, смерть Сталина, целина, запуск спутника и ракеты…) — процитирован в «Комментариях к пройденному»
	— Борис Стругацкий, рабочий дневник, 16 июля 1960

	Учти вот что — от «В» многие ждут многого, считается, что это первое в литературе (мировой!) произведение об «уютном» коммунизме. <…> «В» должно быть мировой книгой.
	— Аркадий Стругацкий, письмо Борису Стругацкому 10 января 1961

• см. Борис Стругацкий, соотв. главу «Комментариев к пройденному», 1999

	«Моби Дик» был написан где-то в самом конце 50-х под большим впечатлением от романа Кларка о китовых пастухах <…>. Слепок получился слишком уж точным (сходство, переходящее в, страшно сказать, плагиат), и мы решили этот рассказ больше в роман не вставлять. — рассказ включён в переработанным виде — «Глубокий поиск»
	— Борис Стругацкий, Off-line интервью, 24 апреля 2002

1960-е

Эта книга — не всеобъемлющее исследование коммунистического будущего и не трактат о коммунистическом обществе. Это лишь ряд отдельных эпизодов, не всегда тесно связанных друг с другом, мозаика, в которой, может быть, и не хватает многих кусков, но всё же позволяющая разглядеть рисунок целиком. Так иногда в ранний предутренний час рассвета солнце уже золотит вершины гор, но влажная мгла ещё лежит в долинах, по-ночному ещё шумит лес, но уже слышны голоса птиц, приветствующих утро…

— Кирилл Андреев, «Будем ли мы такими?»

	«Возвращение» — вещь неровная, излишне фрагментарная, она распадается на отдельные малосвязанные между собой эпизоды и по своей направленности занимает в творчестве Стругацких, как нам кажется, переходное положение. Во всяком случае, такое впечатление создаётся, когда сравниваешь «Возвращение» с новой повестью <…> «Попытка к бегству».
	— Евгений Брандис и Владимир Дмитревский, «Век нынешний и век грядущий»

• см. Анатолий Бритиков, «Русский советский научно-фантастический роман» (в гл. «Дорога в сто парсеков» начало 10 и 14), 1969