Аркадий и Борис Стругацкие

советские и российские писатели-фантасты
(перенаправлено с «Стругацкие»)

Братья СтругацкиеАркадий Натанович Стругацкий (1925—1991) и Борис Натанович Стругацкий (1933—2012) — русские писатели-соавторы, сценаристы, классики научной и социальной фантастики. Сыновья Натана Стругацкого.

Аркадий и Борис Стругацкие
Статья в Википедии
Медиафайлы на Викискладе
Новости в Викиновостях

Цитаты

править
  •  

… настоящая хорошая фантастика пронизывает большую литературу на всём протяжении её истории.[1]вероятно, неоригинально

Рассказы

править
  •  

— А не ведёт нейтринная акупунктура к поражению психики?
— Вряд ли, — ответил директор. — Комлин утверждает, что не ведёт. <…> Люди любят своё дело. <…>
— Плохо они его любят, <…> по старинке любят, товарищ Леман. И вы их, этих людей, плохо любите. Мы богаты. Самая богатая страна в мире. Мы даём вам любую аппаратуру, любых подопытных животных, в любом количестве. Работайте, исследуйте, экспериментируйте… Так почему же вы так легкомысленно транжирите людей?

  — «Шесть спичек», 1959
  •  

Четвёртое поколение коммунистов. Смелые, самоотверженные люди. Они по-прежнему не способны беречь себя, напротив — они с каждым годом всё смелее идут в огонь, и требуются огромные усилия, чтобы сдержать этот океан энтузиазма в рамках мудрой экономии.

  — там же
  •  

Нервная система играет роль датчика импульса, не больше. Ничтожный разряд, и сокращается мышца, способная передвинуть десятки килограммов, совершить работу, огромную в сравнении с энергией нервного импульса. Нервная система — это запал в пороховом погребе, мышца — порох, сокращение мышцы — взрыв.

  — там же
  •  

— Вы хотите понять. Вы — не циклотатор, вам хочется разобраться во всём. <…> Коротко говоря, все вы были задуманы как циклотаторы. Это такие машины, вы не поймёте… Два миллиарда ваших лет назад я забросил сюда кое-какое оборудование и поселился на берегу горячего океана. Я разрабатывал тогда новый вид циклотации, более экономичный и требующий минимальных сроков. Я был совершенно уверен в себе, всё было отлично. Двое суток — наших суток — я непрерывно работал. Потом меня буквально на час вызвали в лабораторию. Это было пятьдесят миллионов ваших лет назад. И за какой-то час… — Он покачал головой. — В чём-то я просчитался. Может быть, недостаточно учёл геологическую эволюцию, циклотаторы не получились. — Он вдруг остановился. — Скажите, возможно, вы случайно знаете, <…> в вашем организме, внутри; нет ли чего-нибудь такого, что вызывало бы недоумение, казалось бы нецелесообразным. <…>
— Есть рудиментарные органы, атавизмы. <…>
— Конечно, следовало бы посмотреть… <…> Может быть, в этом всё дело. Впрочем, какая теперь разница! Циклотаторы не получились. Из псевдозародышей выросло нечто непредсказанное, эволюция отклонилась от программы и дала человека…
— Что ж, — вставил я. — И прекрасно.
— Да, — он печально вздохнул. — Это было бы прекрасно, если бы я не спрограммировал точку останова. Ведь циклотаторы — это прикладные механизмы. Пока циклотация идёт — они нужны, когда циклотация заканчивается, включается останов и… <…> Лучше бы вообще ничего не получилось. <…> Циклотаторы бы не сработали, эксперимент бы провалился, и пусть его… А получилось, что я вызвал к существованию разумную жизнь и сам же спрограммировал её уничтожение в предельно короткие сроки… Какие-нибудь десять-двадцать тысяч локальных лет. <…> В разгар развития. <…> Когда кажется, что вся вселенная в твоих руках… — его опять передёрнуло.

  — «К вопросу о циклотации», 1963 [2008]

Статьи и эссе

править
  •  

Есть люди, которые представляют себе коммунизм как-то странно. Человечество перестаёт трудиться. Изобилие создают машины. В баках для питьевой воды — лимонад. Или даже пиво. Есть всё и в любых количествах. Нет только невыполнимых желаний. Человечество только нежится на полном иждивении машин. Нечего хотеть, не о чем мечтать, не к чему стремиться.
Это не коммунизм. Это мертвящая скука. Коммунизм — это братство закалённых бойцов, знающих, жизнерадостных, честных. Да, будет изобилие. Да, будут машины, множество хитроумных машин, выполняющих всю неприятную и однообразную работу. Но не для того, чтобы человек заплыл салом от лени. Изобилие и машины нужны для того, чтобы освободить человека для выполнения высшего его назначения — для творчества.
Мы уверены: коммунизм — это не жирный рай[К 1] проголодавшегося мещанина и не сонно-розовая даль поэтического бездельника, коммунизм — это последняя и вечная битва человечества, битва за знание, битва бесконечно трудная и бесконечно увлекательная. И будущее — это не грандиозная богадельня человечества, удалившегося на пенсию, а миллионы веков разрешения последнего и вечного противоречия между бесконечностью тайн и бесконечностью знания.[2]ранее в кратко в рассказе «Какими вы будете»

  — «От бесконечности тайн к бесконечности знаний»
  •  

Как можно пытаться затиснуть всё тематическое многообразие фантастики в рамки однотемного определения, как бы пышно оно ни звучало. «Литература мечты», «литература о завтрашнем дне», «литература научного предвидения», — честное слово, нам казалось, что даже школьнику нашего времени должно быть ясно: подобные определения способны лишь ограничить и обеднить жанр.[3]

  — «Нет, фантастика богаче!»
  •  

Фантастика никогда не сужалась до одной темы или даже до ограниченной совокупности тем или задач. Фантастика, как и вся литература, объективно полагала своей целью отражение действительности в художественных образах, причём под действительностью следует понимать не только мир вещей и событий, но и мир общественного сознания, мир прошлого и будущего человечества в преломлении творческого восприятия писателя. И это не теоретические соображения — это эмпирический факт, который нетрудно установить, если непредвзято окинуть взором весь пройденный фантастикой путь. <…> мы исходим из представления о ней, как о части всей литературы, преследующей общелитературные цели, подчиняющейся единым литературным законам. Мы стремимся не столько отграничить фантастику от всей литературы, сколько, найдя её специфические черты, слить с общим потоком прозы. <…>
Мир «Туманности Андромеды» прекрасен, но дороги к нему преграждены многими рогатками, и, наверное, самой опасной из таких рогаток является влияние буржуазной идеологии. Совершенно ясно, что одним повышением уровня материального благосостояния невозможно достигнуть истинно светлого будущего. Мы знаем, что в целом ряде капиталистических стран достигнут более высокий, нежели у нас, уровень благосостояния. Но стали ли эти страны ближе к коммунизму, чем мы? Нет, ибо там свирепствует никем не пресекаемое и даже поощряемое мещанство. И если даже каким-то путём удалось бы достигнуть в этих странах общественного владения орудиями и средствами производства, то и тогда осталась бы величайшая из задач — задача восстановления человеческого мировоззрения. Эта проблема ещё более сложна; она связана, вероятно, с созданием научной коммунистической педагогики, исчерпывающей теории преобразования и совершенствования человеческих душ.[4]

  — «Фантастика — литература»
  •  

Если в начале нашего века блестящая и художественно совершенная «Борьба миров» рассматривалась как описание гипотетического столкновения человечества со сверхразумом; <…> если в тридцатые годы в этой повести видели аллегорическое изображение грядущих истребительных войн; если прежнее поколение читателей восхищалось гениальными выдумками фантаста, <…> то перед сегодняшним читателем «Борьба миров» выдвигает куда более важную и общую мысль: мировоззрение массового человека сильно отстаёт от его космического положения, оно слишком косно, оно обусловлено самодовольствием и эгоизмом, и, если оно не изменится, это может обернуться огромной трагедией, огромным психологическим шоком. Марсианское нашествие превращается для читателя наших дней в некий символ всего неизвестного, выходящего за пределы земного опыта, с чем может столкнуться завтра космическое человечество без космической психологии[К 2].[9]

  — «Дальнобойная артиллерия Герберта Уэллса»
  •  

«Всё живое…» Клиффорда Д. Саймака, <…> следует отдать должное блестящей фантазии автора, воплотившей идею чуждой нам, внечеловеческой, жизни и особенно гротескные образы, поражающие неожиданно американское провинциальное захолустье, заброшенное, хилое, гибнущее, вероятно, хорошо знакомо читателю по произведениям Марка Твена и Харпер Ли; знакомы и его обитатели, отупевшие, разочарованные, озлобленные. Заслугой Саймака является то обстоятельство, что столкновение с Чудом выводит их из сонного, полурастительного прозябания и приводит в движение, побуждает к действию, и реакция на Чудо совершенно правомерно развивается я соответствии с расстановкой социальных сил как в самом городке, так и во всей громадной стране. Недюжинное мастерство автора довольно быстро заставляет читателя встать на сторону тех, кого он любит, и возненавидеть тех, кого он ненавидит; местных заправил, «отцов города», и зловещие призраки, воплощающие государственный аппарат, — сенатора, генерала и чиновника госдепартамента. Это вообще отличительная черта добротной фантастической литературы. У ведущих англо-американских писателей-фантастов, при всём разнообразии характеристик прочих персонажей, политикан и генерал — фигуры всегда отрицательные, внушающие ненависть, презрение и отвращение. <…>
Итак, тема не нова, бытовые и социальные детали — тоже. И это не случайно. Тема и детали выступают в повести лишь точками приложения некоей главной идеи автора.
<…> бешеное развитие науки уже поставило нас лицом к лицу со всеми мыслимыми и немыслимыми следствиями ситуации, когда будущее перестало быть чем-то неопределённым и нейтральным, не маячит уже неясно за далёким горизонтом, а придвинулось вплотную и запускает свои щупальца в самую толщу сегодняшнего дня. Вопросы, ещё в начале века казавшиеся праздными, детски наивными или чисто умозрительными, встают нынче на повестку дня рядом с <…> жизненно важными проблемами… <…>
Если бы пришельцы научили человечество космическим перелётам, что понесли бы на Сириус и на Альдебаран неонацисты и хунвэйбины? <…>
Всюду можно увидеть у Саймака грустную уверенность в том, что его соотечественники совершенно не готовы к «жестоким чудесам грядущего», и видна брезгливая ненависть к тем, кто из-за тупости или из-за корысти пытается повернуть прогресс вспять.[10]

  — «Контакт и пересмотр представлений»
  •  

С помощью приёма фантастики, реалистическая литература в наше время взялась за проблемы, которые ранее никогда перед нею не стояли: за проблемы, связанные с философией природы, за проблемы познания, за рассмотрение тенденций развития Её Величества Науки. Контакты человечества с иными цивилизациями, кибернетизацию общества, моральные аспекты вмешательства в святая святых человеческого организма и множество иных аспектов взаимоотношения человеческой личности с обществом и природой, ставших ныне актуальными, насущными, животрепещущими, литература, видимо, вообще не может пока рассматривать без применения приёма фантастики.[11]

  •  

Вообще к бездонным глубинам космоса всё чаще относятся с почтительным пренебрежением: возросшее литературное мастерство авторов позволяет достигать нужного эффекта на скромной арене нашей планеты, либо в загадочном мире какого-нибудь параллельного пространства. Язык этих произведений потерял берроузовскую выспренность и утилитарную лапидарность, поступки героев обрели какую-то видимость психологических, а иногда даже и социальных мотивировок, и — что очень важно — сами герои из великосветских сфер спустились в толщу жизни: зачастую довольно странной жизни, даже призрачной, но всё же, по меркам откровенно приключенческой литературы, вполне народной жизни. Короче говоря, приключенческая фантастика приблизилась к уровню Большой литературы настолько, насколько вообще может приблизиться к нему приключенческая литература. А в лучших своих вещах она демонстрирует даже зачатки социального протеста.
<…> повесть «Саргассы в космосе» <…> является, пожалуй, самым сильным её произведением Эндрю Нортон. <…> она написана в добротной реалистической манере, <…> есть суровые и тяжкие будни обыкновенных космопроходцев, в поте лица своего добывающих хлеб свой насущный. Кстати, именно хлеб насущный, а не таинственные сокровища исчезнувшей цивилизации является основной движущей силой в поступках героев повести. Мир, в котором они живут и работают, не менее жесток и безжалостен, чем Белое Безмолвие Джека Лондона. <…>
Вряд ли Нортон стремилась делать какие-либо социальные обобщения. Наивно было бы также думать, будто именно таким она видит будущее человечества.
Не надо забывать, что она писала обычный приключенческий роман, ей нужен был фон для развития сюжета, и, как честный человек, она избрала фоном именно ту безотрадность, которая больше всего ей не нравится в современной Америке. Возможно, сделано это было даже бессознательно.
Главное в этой повести — дружба, высокий гуманизм, интернационализм.
<…> тема дружбы вообще-то довольно редкая в приключенческой фантастике.
Хочется отметить ещё одну интересную деталь. Нортон предъявила к космопроходцам, довольно обычным людям того воображаемого времени, непомерные требования. Мало того, что её герои должны в совершенстве владеть своей специальностью. Мало того, что они должны владеть смежными специальностями и иметь практические навыки в вождении всевозможных каров, тягачей и летательных аппаратов. Они должны быть физически развиты, как легкоатлеты-многоборцы, они должны уметь при необходимости драться и воевать, они должны обладать мгновенной реакцией, уметь по нескольку суток обходиться без сна, и при всём том Нортон показывает их обыкновенными симпатичными людьми, а вовсе не суперменами. Это ли не прообраз наших современных и будущих космонавтов?[12]

  •  

Юрий Медведев в своей повести «Протей» не называя имён, излагает памятную историю обыска в квартире покойного И. А. Ефремова и, опять же не называя имён, но совершенно недвусмысленно, обвиняет нас, Аркадия и Бориса Стругацких, в том, что это мы, оказывается, написали лживый донос на мёртвого своего учителя и благодетеля[К 3].
Мы понимаем, что многочисленные наши устные и письменные публичные выступления по поводу деятельности Ю. Медведева, разрушительной для советской фантастики, не могли не вызвать у него крайней к нам неприязни.
Мы понимаем, что ответить по существу на наши выступления ему было нечего и это обстоятельство должно было накалить его до последнего градуса ненависти.
Однако клеветнический пасквиль тиражом 75 000 экземпляров — это уже слишком! Это ответ труса и подонка. Это не может быть прощено.
Мы пока ещё не решили, станем ли передавать дело в суд. Пасквиль составлен умело. Так что ответ на вопрос «Who is who в этом пасквиле?», совершенно очевидный для каждого «фэна», совсем не столь очевиден для суда, далёкого от истории отечественной фантастики. <…>
Однако нам кажется совершенно очевидным, что всё наше «фэнство», все организации, так или иначе связанные с советской фантастикой, должны сказать своё слово, не дожидаясь суда.
Мы обращаемся к советам всех этих организаций с просьбой обсудить поступок литератора Ю. Медведева и выразить своё отношение и к клеветническому пасквилю, и к его автору.
Есть <…> пословица: <…> с паршивой овцы — хоть шерсти клок. Наш пасквилянт напомнил всем нам, что и странный обыск в квартире покойного, и воспоследовавшее затем искусственное забвение И. А. Ефремова — и по сей день остаются не только мрачным, но и весьма загадочным событием в истории нашей фантастики. Нам кажется, сейчас наступило, наконец, время попытаться расшифровать эту загадку.
Мы предлагаем всем Советам объединить усилия и от имени всех советских писателей-фантастов, а также от имени всех любителей фантастики обратиться в КГБ СССР с соответствующим запросом. По сути дела речь идёт о ГЛАСНОЙ реабилитации И. А. Ефремова (негласная, слава богу, произошла уже давно).[14]

  — открытое письмо
  •  

… привлекательное мальчишество <…> живёт, обязано жить в сердце каждого фантаста, непреодолимое желание поиграть с читателем и с самим собой в увлекательную игру: действительно, сухому педанту в этой сфере делать нечего. <…>
У большого писателя и мысли всегда будут большими, в какую бы форму он их ни облёк. <…>
Умение вызывать симпатии к положительным персонажам — завидная черта англо-американской фантастики, хотя то же самое можно сказать о любой талантливой беллетристике. Во второсортном сочинительстве, образцы которого с готовностью демонстрирует нам отечественная полиграфия, некоторые признаки жизнеподобия в лучшем случае проявляют как раз отрицательные личности.[15]

  •  

… привлекательное мальчишество <…> живёт, обязано жить в сердце каждого фантаста, непреодолимое желание поиграть с читателем и с самим собой в увлекательную игру: действительно, сухому педанту в этой сфере делать нечего. <…>
Умение вызывать симпатии к положительным персонажам — завидная черта англо-американской фантастики, хотя то же самое можно сказать о любой талантливой беллетристике.

  — там же

Совместные интервью

править
Процитированы реплики, не разделённые в источниках.
  •  

Фантаст сейчас, как и раньше, может писать о чём угодно, он даже обязан это делать. Идей всегда будет бесконечно много. Но все эти идеи неизбежно покажутся когда-нибудь привычными и обыденными. Потому что человеку свойственно стремление знать, потому что всегда были, есть и будут люди, превращающие фантастику в реальность. И если фантаст хочет создать что-нибудь действительно полезное, он должен в меру своих сил и способностей писать прежде всего об этих людях. О таких, как Юрий Гагарин и тех, кто силой знания и упорным трудом дали человечеству возможность совершить прыжок в космос.[16]

  •  

Даже основной принцип писателя-реалиста: «Пиши только о том, что знаешь хорошо», формулируется для писателя-фантаста в точности так же, но с маленьким добавлением: «…либо о том, чего никто не знает».[17]

  — «От чего не свободна фантастика…»
  •  

Резкость и новизна постановки самых важных и злободневных проблем современности и способность до любых необходимых пределов катализировать таинственный процесс воздействия книги на читательское восприятие — вот два важнейших качества фантастики. <…>
За первые пять или шесть лет мы испробовали, по-видимому, все мыслимые методы работы вдвоём и вот уже пятнадцать лет, как остановились на самом, без сомнения, эффективном для нас.
Мы собираемся вместе — в Ленинграде, или в Москве, или в каком-нибудь Доме творчества. Один из нас садится за машинку, другой — рядом. План всегда подготовлен заранее — весьма подробный план с уже продуманными эпизодами, героями и основными сюжетными поворотами. Кто-нибудь из нас предлагает первую фразу. Фраза обдумывается, корректируется, шлифуется, доводится до уровня готовности и, наконец, наносится на бумагу. Кто-нибудь предлагает вторую фразу… И так вот — фраза за фразой, абзац за абзацем, страница за страницей — возникает черновик. Черновик обычно отлеживается два-три месяца, а затем его тем же порядком (фраза за фразой, абзац за абзацем) мы превращаем в чистовик. Как правило, хватает одного черновика, но бывали и исключения.
Работаем мы обычно четыре-пять часов утром и час-два вечером. После окончания рабочего дня — обсуждение плана на завтра или обдумывание, наметка следующей повести.
При таком методе работы неизбежны споры, иногда свирепые. Собственно, вся работа превращается в непрерывный спор или, во всяком случае, в некое соревнование за лучший вариант фразы, эпизода, диалога. Взаимная нелицеприятная критика всячески поощряется, но при одном непременном условии: раскритиковал чужой вариант — предложи свой. В крайних случаях абсолютного отсутствия компромисса приходится прибегать и к жребию.[18]

  — «Фантастику любим с детства»

Почему я стал фантастом

править
[19]
  •  

По-видимому, каждый литератор старается передать читателям свои мысли и чувства по поводу интересующей его проблемы так, чтобы читатели не только восприняли эти проблемы, как важные и насущные, но и заразились бы интересом автора. По нашему мнению, каждое конкретное произведение литературы и искусства непременно имеет две стороны: рациональную и эмоциональную. Потребитель духовной пищи (читатель, зритель, слушатель) должен воспринять обе стороны, иначе нельзя сказать, что автор выполнил свою задачу.

  •  

Как литература рациональная, фантастика успешно вводит думающего читателя в круг самых общих, самых современных, самых глубоких проблем, сплошь и рядом таких, которые выпадают из поля зрения иных видов художественной литературы…

  •  

В наше время задача литературы, как нам кажется, состоит не только в исследовании типичного человека в типичной обстановке. Литература должна пытаться исследовать типичные общества, то есть практически — рассматривать все многообразие связей между людьми, коллективами и созданной ими второй природой. Современный мир настолько сложен, связей так много и они так запутаны, что эту свою задачу литература может решать только путём неких социологических обобщений, построением социологических моделей, по необходимости упрощённых, но сохраняющих характернейшие тенденции и закономерности. Разумеется, важнейшими элементами этих моделей продолжают оставаться типичные люди, но действующие в обстоятельствах, типизированных не по линии конкретностей, а по линии тенденций.

  •  

Как литература эмоциональная, фантастика обладает свойством с максимальной силой воздействовать на воображение читателя. Приём введения фантастического элемента, даже если фантастическое произведение трактует классическую литературную проблему, обостряет и концентрирует эмоции автора, а значит, и читателя. Фантастический элемент служит неким катализатором, в присутствии которого реакция читателя на читаемое протекает особенно бурно. (Так, в романе «Человек-невидимка» Уэллс концентрирует ненависть и презрение к буржуазному мещанству с такой силой, как ему, на наш взгляд, никогда не удавалось больше в его антимещанских реалистических произведениях.)
Глубина и широта мысли, обострённая эмоциональность — эти свойства фантастики, будучи осознаны, привлекали крупнейших писателей на протяжении всей истории литературы.

Многие из вас спрашивают…

править
[20]
  •  

Как мы работаем? Наш модус операнди, так сказать. Ну, то, что обычно подразумевается под писательской работой — заполнение чистых страниц текстом, — получается у нас достаточно просто. Один сидит за машинкой, другой валяется на диване, и с обоюдного согласия слово за словом, фраза за фразой, абзац за абзацем ложатся на бумагу. Бывают разногласия, особенно в выборе слов, но мы уже давно спелись и, как правило, понимаем друг друга буквально с полуслова. Это не так уж сложно, это владение ремеслом. (Чтобы не было недоразумений: под владением ремеслом понимается выработанная опытом способность любую, сколь угодно сложную мысль без больших затруднений воплотить в литературную форму.) Самое же сложное — до листа бумаги.
Идея. Проблема. Замысел. Как правило, идей и замыслов у нас всегда было сколько угодно. Как и у большинства писателей. Но вот, зачастую почти незаметно для нас самих, что-то одно начинает вытеснять все остальное, заслоняет весь видимый мир, всё ярче высвечивая в нём некий участок. И наступает момент, когда мы, набрав в лёгкие побольше воздуха, ныряем в недра этого участка. Дальше со скрипом, с треском, с разрывами, с рывками и отступлениями идёт самая сложная работа. Более или менее чёткое формулирование проблемы. Выработка фабулы, оптимальной для постановки этой проблемы. Отбор действующих лиц, наиболее подходящих для этой фабулы. Создание сюжета, дающего максимальные возможности для действующих лиц.

  •  

Теперь несколько слов о Странниках, люденах и о прочих вертикальных прогрессах и гомеостазисах Вселенной.
Мы, конечно, испытываем определённую гордость за все эти наши выдумки, поскольку они вызвали большой интерес у многих читателей <…> — иногда даже и до некоторой утраты ощущения реальности.
Но за всем тем не можем не заметить следующее.
Мы принадлежим к тем фантастам, для которых фантастика давно уже не является темой. То есть мы с интересом и удовольствием читаем талантливых авторов, у которых фантастический элемент сам по себе есть точка приложения творческих усилий, <…> но для нас-то это не так. Странники и всё прочее для нас — не более чем антураж, не имеющий никакого самодовлеющего значения, этакие вешалки, на которых мы вывешиваем на всеобщее обозрение беспокоящие нас проблемы, а проблемы эти связаны у нас, как может без труда обнаружить достаточно внимательный и опытный читатель, большей частью с социологией и массовой психологией современного состояния рода людского. Если же внимательный и опытный читатель этого всё же не обнаруживает, тем хуже для нас.

О Стругацких

править

Комментарии

править
  1. См. также «Красную звезду» А. А. Богданова и «Страна Гонгури» В. Итина.
  2. Последнее предложение — на основе цитируемых далее слов «Ленина Уэллсу»[5][6], очевидно, вымышленных в 1959 г.[7][8].
  3. Медведев отрицал, что там намёки, например, отвечая А. Н. Измайлову[13].

Примечания

править
  1. Абэ Кобо, А. и Б. Стругацкие. Разговор шёл о фантастике // Иностранная литература. — 1967. — № 1. — С. 264.
  2. Ответ на анкету «Говорят фантасты — разведчики будущего» // Техника — молодёжи. — 1961. — № 10. — С. 6.
  3. [Полемика со статьёй Л. Н. Когана «Обеднённый жанр»] // Литературная газета. — 1964. — 3 декабря (№ 143). — С. 2.
  4. О литературе для детей. Вып. 10. — Л.: Детская литература, 1965. — С. 131-141.
  5. Paris-presse l'intransigeant, 15 Sep. 1959.
  6. Е. Драбкина. Невозможного нет! // Новый мир. — 1961. — № 12. — С. 6-10.
  7. Ю. Кагарлицкий. Читал ли Ленин Уэллса? // Вопросы литературы. — 1970. — № 10. — С. 244.
  8. Patrick Parrinder, [www.depauw.edu/sfs/notes/notes135.html On Lenin’s Supposed Response to The Time Machine], Science Fiction Studies #135, July 2018.
  9. Смена (Л.). — 1966. — 21 сентября.
  10. Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Контакт и пересмотр представлений // Клиффорд Саймак. Всё живое… — М.: Мир, 1968. — С. 5-12.
  11. Вместо предисловия // Львов А. Две смерти Чезаре Россолимо. — Одесса: Маяк, 1969. — С. 3–5.
  12. Предисловие // Эндрю Нортон. Саргассы в космосе. — М.: Мир, 1969. — С. 5-10. — (Зарубежная фантастика).
  13. А. Измайлов. Туманность // Нева (Л.). — 1990. — № 5. — С. 186-7.
  14. А. Стругацкий, Б. Стругацкий. В Совет по фантастике СССР. В Совет по фантастике РСФСР. В Совет КЛФ. В Совет ВТО. Всем клубам любителей фантастики // Вестник Совета КЛФ. — Волгоград, 1989. — № 1. — С. 17-19.
  15. Предисловие [1991] // Приключения в космосе. — М.: РИА "Юго-Запад", 1992. — С. 5-6.
  16. Стругацкий А., Стругацкий Б. После полёта Гагарина что вы считаете фантастическим? // Советская культура. — 1961. — 15 апреля.
  17. Литературное обозрение. — 1976. — № 8.
  18. Аврора. — 1981. — № 2. — С. 153-5.
  19. Почему я стал фантастом… (Ответы на анкету) // Иностранная литература. — 1967. — № 1. — С. 250-263.
  20. Уральский следопыт (Свердловск). — 1987. — № 4.

Ссылки

править
Цитаты из книг и экранизаций братьев Стругацких
Мир Полудня: «Полдень, XXII век» (1961)  · «Попытка к бегству» (1963)  · «Далёкая Радуга» (1963)  · «Трудно быть богом» (1964)  · «Беспокойство» (1965/1990)  · «Обитаемый остров» (1968)  · «Малыш» (1970)  · «Парень из преисподней» (1974)  · «Жук в муравейнике» (1979)  · «Волны гасят ветер» (1984)
Другие повести и романы: «Забытый эксперимент» (1959)  · «Страна багровых туч» (1959)  · «Извне» (1960)  · «Путь на Амальтею» (1960)  · «Стажёры» (1962)  · «Понедельник начинается в субботу» (1964)  · «Хищные вещи века» (1965)  · «Улитка на склоне» (1966/1968)  · «Гадкие лебеди» (1967/1987)  · «Второе нашествие марсиан» (1967)  · «Сказка о Тройке» (1967)  · «Отель «У Погибшего Альпиниста»» (1969)  · «Пикник на обочине» (1971)  · «Град обреченный» (1972/1987)  · «За миллиард лет до конца света» (1976)  · «Повесть о дружбе и недружбе» (1980)  · «Хромая судьба» (1982/1986)  · «Отягощённые злом, или Сорок лет спустя» (1988)
Драматургия: «Туча» (1986)  · «Пять ложек эликсира» (1987)  · «Жиды города Питера, или Невесёлые беседы при свечах» (1990)
С. Ярославцев: «Четвёртое царство»  · «Дни Кракена»  · «Экспедиция в преисподнюю»  · «Дьявол среди людей»
С. Витицкий: «Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики»  · «Бессильные мира сего»
Экранизации: «Отель «У погибшего альпиниста» (1979)  · «Сталкер» (1979)  · «Чародеи» (1982)  · «Дни затмения» (1988)  · «Трудно быть богом» (1989)  · «Искушение Б.» (1990)  · «Гадкие лебеди» (2006)  · «Обитаемый остров» (2008–9)  · «Трудно быть богом» (2013)