Дмитрий Михайлович Володихин

Дми́трий Миха́йлович Володи́хин (род. 1 июня 1969) — российский историк, писатель и литературный критик (преимущественно фантастики), издатель.

Дмитрий Михайлович Володихин

Статья в Википедии

Медиафайлы на Викискладе

Цитаты

Иван Ефремов <…> принёс в изящную словесность поэзию дальних экспедиций, забытых окраин, где человека порой ожидает чудо открытия или неожиданная страшная гибель. Учёные только-только добираются до этих «незнаемых» земель и вод. <…> «Олгой-Хорхой», «Голец Подлунный», «Бухта Радужных струй», «Путями старых горняков» и «Ак-Мюнгуз» («Белый Рог») — это настоящие стихотворения в прозе. <…> роман-утопия «Туманность Андромеды» <…> похож на учёный труд. <…> Каждая глава романа похожа на раздел в монографии [об обществе будущего]. Во всей русской и советской литературе нет примера более масштабной и фундаментальной утопии. <…> «Час Быка» во многом опирается на восточные религиозные и философские традиции. Автор подробно выстроил этику, философию и весь образ жизни идеального человека — человека света. Оппозиционная советская интеллигенция с жадностью впитывала идеи романа: в них виделся противовес официальной пропаганде и «советскому образу жизни». Текст романа настолько сложен, до такой степени пронизан философскими и мифологическими отступлениями, что власти пропустили его в печать, видимо не разобравшись. Но быстро спохватились — запретили книгу и даже упоминания о ней. Этот запрет продержался полтора десятилетия. Ефремов оказал огромное влияние на всю последующую русскую фантастику. Его имя до сих пор произносят с трепетом, как имя святого или классика.

— «Путями „радужных струй“. Иван Антонович Ефремов»

Такое положение вещей представляется Желязны, левому интеллектуалу, вполне естественным. К чему задумываться о бытии Божием, когда Бог вынесен за скобки? Не важно, есть Он или нет Его, когда Он всё равно не здесь, не рядом. <…> Так что же представляет собой роман «Создания Света, Создания Тьмы»? Глубинная его суть — фиксирование, очень точное и притом компактное, духовной ситуации на послевоенном Западе, особенно с 1960-х и далее. <…> Собственно, эксперимент с выносом за скобки точки «начала координат» привёл к тому, что в культуре стало стремительно рассыпаться всё сколько-нибудь сложное. И в чисто интеллектуальном плане, и в религиозном, и в нравственном, и в эстетическом. Вместо величественных зданий — груды кирпичиков, из которых то тут, то там суетливые каменщики пытаются на скорую руку собрать безликие универсализированные конструкции. Куда ни глянь — всюду салат, солянка, мешанина, эклектика, mixture и отмороженные психи в качестве поваров. Бродя среди развалин Осгилиата прежней европейской культуры, конечно, рискуешь лишиться головы от подобной монотонной пестроты. Сначала слепнешь, потом теряешь ориентацию, затем прощаешься со здравым смыслом… И тут-то мимо тебя и проезжает случайно оказавшийся поблизости бульдозер, которому только и надо — снести твою несчастную голову с плеч и погрузить тебя в глубокий сон. Вечный.

— «Средство от головы»

Уэллс — очень мужской писатель. Его мир — мир мужчины неглупого и не трусливого, предприимчивого, любящего приключения, пусть не гения, не мачо, не мастера боевых единоборств, но… крепкого парня. Типичный герой Уэллса, как правило, подчиняется своим страстям, он не умеет держать их в кулаке, это не выдуманный киношниками Мужик С Каменным Лицом. Это существо живое, в меру порочное, в меру доброе, часто уязвимое, очень замотивированное в своих поступках, и фундамент для его мотиваций неизменно составляют глубокие и сильные страсти. Уэллс не стыдлив и не сентиментален, он пишет мужчину таким, каков он есть, без стеснения демонстрируя и эгоистичность, и благородство. Насколько Уэллс точен в передаче мужской психологии, настолько же, думается, далёк от правды, когда пишет о женщинах. Тут скорее появляются <…> дамы из мечтаний, либо образы, представляющие собой мусорные корзины, куда мужчина складывает все обиды и несправедливости, причинённые ему слабым полом.

«Канун всех святых» <…> представляет собой роскошнейшую игру настроений, тончайший языковой эксперимент, прозу, граничащую с поэзией…

Тексты Лема вообще похожи на северное сияние: они наполнены яркими играми рациональности, пёстрыми ярмарками разума, пронизывающего всё и вся… Но это свет не греющий, тепла в нём нет. <…> Три «Солярис» — вроде басенных лебедя, рака и щуки. Они устремлены в разные стороны. Не то чтобы противоречили друг другу, а именно разнонаправлены. <…> Но всё же они несовместимы и непримиримы. Они представляют собой выбор, и выбрав нечто одно, уже невозможно оказаться сторонником и второго, и третьего. Для этого просто не останется места. — Солярис (роман), Солярис (фильм, 1972), Солярис (фильм, 2002)

— «Три Солярис»

Рецензии

	Роман Елены Хаецкой ни в малой мере не является беллетризацией исторического кинобоевика «Царство небесное». Фильм прост, как комикс, политкорректен до зубовного скрежета, а роман изысканно аристократичен.
	— «Вера и любовь»

Отсутствие полноценной литературной биографии братьев Стругацких с каждым годом всё больше и больше ощущалось как общий большой позор для континента русской фантастики. Предыдущие биографические монографии — «Братья Стругацкие» Войцеха Кайтоха, а также «Аркадий и Борис Стругацкие: Двойная звезда» Бориса Вишневского — всё ещё не закрыли зияющую брешь. Книга Анта Скаландиса по объёму, по основательности, по глубине погружения автора в тему, можно считать, выполнила эту работу.

Виктор Пелевин говорит своей аудитории: «И ты, читатель, часть мирового сознания. И я, писатель, тоже его часть. И эта книга, конечно же, его часть. <…> Я, писатель, давно осознал это, и ты, читатель, давай же осознавай это. А чтобы тебе легче было осознать это, дорогой друг, я опять заставлю главного героя пойти по пути духовного пробуждения и движения в сторону правильного осознания. Дальше, как ты уже знаешь, <…> возможны два пути. Либо главный герой осознает наконец всё, что ему нужно, и пойдёт растворяться в мировом сознании — лучше этого ничего нет. Либо главный герой осознаёт всё, что ему нужно, но испугается, сглупит и не пойдёт растворяться в мировом сознании. Какой гад! Я так выпишу этого гада, что ты, драгоценный мой поклонник, сразу поймёшь: нечего тут напрасно мудрить, растворяться надо, и точка. Ясно тебе? Один раз, в большой повести «Числа», я осторожно намекнул тебе, умненький читатель, что всё это — полная дребедень от первой буквы и до последней, что всё это — игры бессмыслицы. Но ты почему-то оказался гораздо глупее, чем я полагал, и продажи как-то… не того. <…> Вот и пришлось вернуться к старой доброй версии <…>». Отличие от предыдущих книг одно: именно гиперболизированное ощущение бессмыслицы. В книге используются имена и понятия, ставшие знаковыми для мира высокой культуры, т. е. для литературы, философии, религии. Но Пелевин размывает под ними основание, как будто выдергивая нижнюю часть горы из-под её вершины. На глазах читателей вершина преуморительно шлёпается в лужу, которая когда-то была подземным озером. <…> И не то чтобы Пелевин негодует. Никакого чёрного юмора или тем более социальной сатиры в его романе не увидишь. Нет. Наоборот, разрушение высокой культуры, если встать на его точку зрения, — процесс позитивный. Ведь таким образом из массового сознания изымается «мираж», отвлекающий от… всё того же «пробуждения и осознания». Автор и сам готов забить пару гвоздиков в гроб высокой культуры. Ему нравится задевать публику, эпатировать её, нападать на святое. Человек искренне хочет, чтобы в ответ ему давали по мордасам по ТВ, на радио, в Сети. И чем больше, тем лучше. Ведь чем больше дают по мордасам, тем больше народу узнает о существовании книги «Т», покупает её, дабы убедиться в её пакостности, убеждается и включается в марафон ритуальных проклинаний. Ну, и так далее. Эффективно? Да. Но, во-первых, презренно. Во-вторых, на этот раз выполнено несколько тягомотно, без прежнего драйва.

— «П. против Т. Кто кого?»

Ясно видно, что с первых книг, принёсших ему известность, <…> [Пелевин] придерживался поп-эзотерики. Иными словами, сгустка разнообразных эзотерических учений, большей частью восточных (но к нему и Кастанеда залетел, у него и барон Суббота на коленях посидел), принятых в большом упрощении. <…> Стандартный финиш [романов] многим набил оскомину, а поп-эзотерика другой «высокоморальной» развязки предложить не может. И Пелевин нашёл два маршрута к решению этой проблемы. Первый — превращение текста в «минное поле приколов». Примерно с «Generation P» резко возросла «ребусистость» и «каламбуристость» текстов Пелевина. <…> Нравственный релятивизм стал художественным приёмом для Пелевина <…>. Второй путь — постепенный демонтаж собственного поп-эзотерического мировидения. Довольно удачный опыт был сделан Пелевиным в <…> «Числах». Нет там никакой мистики и эзотерики, никакого мирового сознания, а есть просто дурь, вбитая в голову тупым суеверным людям. И из-под маски автора — неистового эзотерика выглядывает автор — усталый агностик. Есть то, что есть перед носом, то, что подсовывает жизнь, а больше ничего нет… Никаких «тонких энергий». И вот «S.N.U.F.F.». В нём два маршрута слились воедино. Первый, «каламбурно-аттракционный», даёт сбои. <…> Второй маршрут доставляет Пелевина к странному, непрочному, но всё-таки успеху. <…> Остаётся впечатление, что сам Пелевин устал вещать от имени мирового сознания, но окончательно отказаться от него… как-то неудобно. Да, отказаться не получилось, однако сдвинуть на второй план — вполне. И в этом заключается серьёзное изменение творческой манеры Пелевина. <…> И хотелось бы сказать: пелевинский деурбанизированный рай — не более чем портрет дауншифтинга! <…> Но нет, звучит в кратком описании этой руссоистской цивилизации искренность, столь необычная для изощрённого насмешника Пелевина. Как будто паяц пытается сорвать маску, а маска уже намертво приросла к лицу, и рвётся кожа, рвётся плоть, кровь течёт по плечам…

— «Чума на оба ваших дома!»

Река в луна-парке

Прошли те времена, когда очередная книга Виктора Пелевина вызывала бурю эмоций у образованной публики. Но он всё ещё остаётся бестселлеристом и всё ещё способен «влиять на умы». <…> Давно принятая им роль «гуру» становится от романа к роману всё отчётливее и… всё навязчивее. «П5» представляет собой сборник <…> «проходных» текстов. <…> «Кормление крокодила Хуфу» — больше анекдот, чем полноценный рассказ. По ходу действия некий божественный фокусник с маской бойца силовых подразделений обеспечивает олигарху, почему-то не испытавшему восторга от его фокусов, обилие тяжёлого физического труда. «Ходорковский» сюжет считывается без труда. <…> центральное произведение сборника, «Зал поющих кариатид», значительно интереснее. Любопытно в нём не то, о чём идёт речь, <…> а как сделан текст. Пелевин всегда умел сделать из ткани повествования луна-парк с каруселями и американскими горками. Градус насыщения этого текста гэгами, стёбом, анекдотами, сценами в духе «комедии характеров» исключительно высок. Автор сохранил психологическую цепкость, внимание к деталям и вкус к парадоксам. <…> К тому же Пелевин потрафил «сетевым людям», щедро наперчив повесть любимыми темами и любимыми шутками блогосферы. <…> Если исключить из текста все эти специи, получится очень бедный сюжет и очень схематично прописанные характеры. Зато публицизм и политизация лезут изо всех щелей. В первых романах Виктора Пелевина политика присутствовала в ничтожных дозах. Да и какая это была политика? Вытереть сапоги о красное знамя да пройтись по советской мифологии <…>. В текстах этого писателя произошёл резкий поворот, который заметен со времён романа «Священная книга оборотня» (2004). Политическая индифферентность сменилась ярко выраженной позицией. Её можно в двух словах обрисовать следующим образом: в этой стране всегда труднее было осознать вселенские истины, чем в других местах, но теперь завалы государственного обмана и манипулирования сознанием несчастных простецов превзошли всякое вероятие…

И кому, собственно, попадает [в сборнике] Пелевина в первую очередь? Каким-то серьёзным духовным величинам русского национального движения? Да вовсе нет. <…> Во-первых, откуда писателю Виктору Пелевину знать, каковы действительные настроения элиты? Он ведь обычный среднерусский бестселлерист, не вхожий в коридоры власти и составляющий представление о ней, как видно, по интернетовским материалам. Он может, конечно, рассуждать о подобных материях с завидной уверенностью, но <…> самые страстные эротические сцены выходят у романисток-девственниц. Во-вторых, почему это писатель Пелевин ничуть не беспокоился идеологическими кампаниями в «благословенных» 90-х? Либерализм гособразца, возведённый той же элитой и — по условиям игры, заданным самим Пелевиным, — в такой же степени «искренний», как и нынешний национализм гособразца, не вызывал у него желания бросаться тухлыми яйцами. А тут вдруг взвился человек и пылает ровным конфорочным пламенем аж пять лет, без сна и отдыха. <…> Пелевин всеми доступными способами издевается над скудными реверансами правительства, обращёнными к русскому национализму, имперству, христианству, чуть ли не на каждой странице, с упорством завзятого газетчика, обозревателя из радикальных антифа. Будь энергия, щедро потраченная на эти издевательства, использована в мирных целях, жители Таймыра три года могли бы не платить за свет. Причин может быть две. Много лет назад Пелевин сделал в Сети важное публичное признание: «Я ещё не настолько ошизел, чтобы иметь какое-то „отношение“ к христианству». Он сделал себе имя на популяризации восточных учений <…>. Верит он всерьёз во всё это или не верит, не важно. Важнее другое: как коммерческий проект Пелевин теряет аудиторию с утверждением позиций христианства в России. <…> Однако даже такое неторопливое и непоследовательное движение, оказывается, способно вызвать хоро-о-оший градус сердитости у заинтересованного человека. Такова первая причина. Вторая не столь очевидна, поскольку вытекает <…> из особенностей его стиля. С его точки зрения, мир <…> представляет собой размышление мирового сознания. <…> Есть лишь «радужная река», в которую можно войти, в которой можно раствориться, избавившись от вечного груза перерождений. <…> Ведь по большому счёту, у Пелевина в арсенале есть лишь две конструкции, несущие главную сюжетную нагрузку: истории о людях, которые сумели войти в радужную реку, да ещё истории о людях, которые не смогли это сделать. В романе «Числа» <…> он попытался избавиться от идеологической составляющей, он даже поиронизировал над ней… но не тут-то было. Читатель среагировал на книгу без ажиотажа. Любимая начинка пропала, а без неё текст превратится в унылую сагу о полной бессмысленности нашей жизни. В дальнейшем Пелевин вернулся на любимый берег.

Статьи о произведениях

• См. в отдельной категории

Ссылки

• Статьи Д. Володихина в «Журнальном зале»