Везувий

Везу́вий (итал. Vesuvio) — действующий вулкан на юге Италии, примерно в 15 километрах от Неаполя. Расположен на берегу Неаполитанского залива. Входит в Апеннинскую горную систему, имеет высоту 1281 метров. Везувий является одним из трёх действующих вулканов Италии — вулкан Этна находится на острове Сицилия, а Стромболи — на Липарских островах. Везувий — единственный действующий вулкан континентальной Европы, считается одним из наиболее опасных вулканов. В исторических источниках имеются сведения о более чем 80 значительных извержениях, наиболее известное из которых, описанное Плинием Младшим, произошло 24 августа 79 года, когда были уничтожены древнеримские города Помпеи, Геркуланум и Оплонтис. Последнее крупное извержение Везувия произошло в 1944 году.

Вид на Везувий со стороны Неаполитанского залива

Существуют две теории происхождения названия вулкана:

• от оскского слова fest, что означает «дым»,
• от праиндоевропейского корня ves- — «гора»

Везувий в определениях и коротких цитатах

	На сих днях получено здесь известие из Неаполя, что двое благородных немцев с слугою и с проводником взошли на Везувий и в одну минуту поглощены были.
	— Денис Фонвизин, Письма родным, 1784

	У подножия конуса Везувия образовалась трещина, и параболической дугой начала выбрасываться из неё лава. Гора, не переставая, колебалась...
	— Леопольд фон Бух, Извержение Везувия, 1794

	― На первый случай мне нужно безделицу ― сущую безделицу, десять миллионов червонцев. ― На что же так много? ― спросил я с удивлением. ― Чтобы соединить сводом Этну с Везувием, для триумфальных ворот...
	— Владимир Одоевский, «Opere del cavaliere Giambattista Piranesi», 1831

	...если б Пулкова гора в самом деле превратилась в понтерочный Везувий, тогда что?.. Как, что? ― Тогда с Петербургом сделалось бы то же, что теперь с Помпеей. Ветры нанесли бы песку и земли на эту карточную пустыню, она скоро заросла бы крапивою...
	— Осип Сенковский, «Сентиментальное путешествие на гору Этну», 1833

	Везувий зев открыл — дым хлынул клубом — пламя Широко развилось, как боевое знамя.
	— Александр Пушкин, «Везувий зев открыл», 1834

	Предо мною Везувий. Он теперь выбрасывает пламя и дым. Спектакль удивительный! Вообразите себе огромнейший феерверк, который не перестает ни на минуту. Давно уже он не выбрасывал столько огня и дыма.
	— Николай Гоголь, Письма, 1836-1841

	Был на Везувии, едва не задохся от усталости на последнем всходе; слышал, как он переваривал что-то и шипел под ногами; видел, как выкидывал массы дыма и огня; в одном месте, где поток подошел к самой почве, кора земли треснула, и я туда клал палку, и палка загорелась!
	— Павел Анненков, «Письма из-за границы», 1841-1843

	...облако дыма над кратером побагровело, послышался гул подземных громов, вся громада Везувия страшно дрогнула, и широкий сноп ослепительного огня вырвался из жерла… Багровые шары взлетели к небу, посреди огненного дождя пепла: это раскаленные камни, фута в два величиной, отрываемые силой огня от внутренних стен кратера.
	— Константин Ушинский, «Детский мир», 1864

	Везувий в настоящую минуту не совсем покоен, и восхождение это, по обилию серных испарений, мешающих свободно дышать, довольно трудно, но зато зрелище кратера адски величественно, и я рад, что видел его.
	— Пётр Чайковский, из письма Н.Ф. фон-Мекк, 1881

	Везувий представлял в то время вид огненной реки, что было необыкновенно красиво; некоторые из нас прожгли сапоги, ступая на горячую лаву.
	— Наталья Тучкова-Огарёва, «Воспоминания», 1890

	...на горизонте очень ясно, хотя неожиданно, определились два Везувия, и я никак не мог разобрать, ни откуда взялся Везувий №2, ни который из двух Везувиев настоящий.
	— Александр Амфитеатров, «Курортный муж» (из сборника «Бабы и дамы»), 1893

	...впереди, по-прежнему недосягаемо высоко, курилась верхушка Везувия, чётко вырисовываясь своими иззубренными краями на фоне неба.
	— Александр Беляев, «Восхождение на Везувий», 1913

	Виноградниками Везувия Не сковать!
	— Марина Цветаева, «Но под тяжестью тех фундаментов...» (из сборника «Поэма горы»), 1924

	Не понимаю, как при виде Везувия можно верить во что бы то ни было, кроме как в дьявола.
	— Марк Алданов, «Чёртов мост» (из тетралогии «Мыслитель»), 1925

	Ждёт Везувия Помпея, Захлебнувшаяся в пепле!
	— Марк Тарловский, «Вулкан», 10 июня 1926

	...глубоко внизу небесно синел Неаполитанский залив, направо, очень далеко над заливом, огромным конусом вздымался Везувий со своей седой пинией над кратером.
	— Фёдор Гладков, «Повесть о детстве», 1948

	Катастрофа разразилась неожиданно для всех. В один из августовских дней над Везувием появилось необычное облако. Оно имело вид большого столба, который тянулся все выше и выше. Потом столб расширился и стал походить на растущую в этих краях сосну ― пинию. Над Везувием взвивались вверх огромные языки пламени, а по склонам потекла огненная река, от которой стало чуть светлее…
	— Владимир Мезенцев, «Чудеса: Популярная энциклопедия», 1991

	Когда извержение прекратилось, взорам оставшихся в живых представилась страшная картина: от городов, расположенных у подножия Везувия, остались одни развалины. Четыре города ― Помпеи, Геркуланум, Стабия и Оплонти ― были полностью засыпаны горячим пеплом и залиты потоками грязи. Огромные массы вулканического пепла и пыли долетели до Рима, достигли Египта и Сирии.
	— Владимир Мезенцев, «Чудеса: Популярная энциклопедия», 1991

	...проект бросить в кратер Везувия достаточно большую бомбу, «чтобы вызванное этим землетрясение вынудило немцев уйти».
	— Станислав Лем, «Сороковые годы. Диктанты», 2005

Везувий в документальной и научно-популярной прозе

Следуя старинной поговорке «veder Napoli e poi morire», т. е. «взглянуть на Неаполь, а потом и умереть», так как ничего лучшего уже не увидишь, ― они заезжали в этот греческо-итальянский город, чтобы полюбоваться его чудной приморской панорамой и грозным Везувием. Открытые около той поры развалины подземных городов Геркуланума и Помпеи, засыпанных лавою, влекли к Неаполю путешественников, напускавших на себя вид ученых и знатоков древности. Много уже перебывало в Неаполе русских бар-путешественников, но едва ли кто из них наделал там столько шуму и говору, как ожидавшийся туда русский посланник граф Скавронский.

— Евгений Карнович, «Мальтийские рыцари в России», 1878

Среди других извержений катастрофа 1631 года была уже огненной. Три рукава пылающей лавы смели и спалили Боско, Торре дель Аннунциату, Торре дель Греко, Портичи и Резину. Лава влилась в залив, вскипятила его со всей его живностью, образовала накаленную баню паров в воздухе. Четвёртый поток вырвался из Вороньего грота у Соммы и пошел на северо-запад от Везувия до Памильяна и до Санта Анастазии. После отлива лавы следом за ней из кратера хлынули реки воды с рыбой, раковинами и водорослями... Это было знаменитое неаполитанское Рождество 1631 года. Иногда работа Везувия разгружалась Флегрейскими полями, — начинали действовать Сольфатара, Монте Эпомео на Искии. Извержение 1794 года описано Леопольдом фон Бухом. Приведу выдержки из этого описания. «С утра до вечера по всей Кампанье земля колебалась, подобно морским волнам. В ночь на 12 июня, в 11 с половиной часов, произошло страшное землетрясение. Неаполитанцы бросились бежать из своих домов на площади Королевского Замка, Рынка, Делле Пиние... ...Спустя три дня земля затряслась снова. Это было уже не волнообразное движение, а страшный подземный удар. ...У подножия конуса Везувия образовалась трещина, и параболической дугой начала выбрасываться из нее лава. Гора, не переставая, колебалась... В городе люди не чувствовали под собой почвы, воздух был охвачен пламенем. От горы неслись страшные, никогда не слыханные звуки. — Падал пепел... ...Ужас стал невыносим. Убитые страхом и тоской, неаполитанцы хотели умиротворить разгневанное небо... С крестами в руках, шумно ходили по улицам толпы народа... Разнесся слух в народе, что все, чего коснулся пепел, заражено дуновением смерти...» Долго безумствовал вулкан. «26 июня пепел стал падать в Неаполе еще сильнее, но при виде его у жителей невольно вырвался крик радости: это был уже не темно-серый и черный пепел, а совсем светлый, почти белый. Опыт прежних лет показал, что такое явление предшествует концу извержения. ...С 8 июля небо над Неаполем прояснилось».

— Кузьма Петров-Водкин, «Моя повесть» (Часть 2. Пространство Эвклида. Глава 22. Везувий), 1932

Катастрофа разразилась неожиданно для всех. В один из августовских дней над Везувием появилось необычное облако. Оно имело вид большого столба, который тянулся все выше и выше. Потом столб расширился и стал походить на растущую в этих краях сосну ― пинию. Над Везувием взвивались вверх огромные языки пламени, а по склонам потекла огненная река, от которой стало чуть светлее… До нас дошел рассказ очевидца, Плиния Младшего, племянника известного историка Древнего Рима ― Плиния Старшего, который погиб в тот день. «Мы видели, ― писал Плиний Младший, ― как море втягивается в себя; земля, сотрясаясь, как бы отталкивала его прочь. Берег выдвигался вперед: много морских животных осталось лежать на песке. В огромной и черной грозовой туче вспыхивали и перебегали огненные зигзаги, и она раскололась длинными полосами пламени, похожими на молнии, но только небывалой величины. Стал падать пепел, пока еще редкий; оглянувшись, я увидел, как на нас надвигается густой мрак, который, подобно потоку, разливался вслед за нами по земле. «Свернём, ― сказал я, ― пока еще видно, чтобы на дороге нас не растоптали в потемках наши же спутники». Едва мы приняли такое решение, как наступила темнота, но не такая, как в безлунную или облачную ночь, а какая бывает в закрытом помещении, когда тушат огонь. Слышны были женские вопли, детский писк и крики мужчин: одни звали родителей, другие детей, третьи жен или мужей, силясь распознать их по голосам; одни оплакивали свою гибель, другие гибель своих близких; некоторые в страхе перед смертью молились о смерти; многие воздевали руки к богам, но большинство утверждало, что богов больше нет и что для мира настала последняя вечная ночь… Чуть-чуть посветлело; нам показалось, однако, что это не рассвет, а приближающийся огонь. Огонь остановился вдали, вновь наступила темнота, пепел посыпался частым тяжелым дождем. Мы все время вставали и стряхали его, иначе нас покрыло бы им и раздавило под его тяжестью. <...> Мрак, наконец, стал рассеиваться, превращаясь как бы в дым или туман; скоро настал настоящий день и даже блеснуло солнце, но желтоватое и тусклое, как при затмении. Глазам еще трепетавших людей все представилось резко изменившимся: все было засыпано, словно снегом, глубоким пеплом…» Когда извержение прекратилось, взорам оставшихся в живых представилась страшная картина: от городов, расположенных у подножия Везувия, остались одни развалины. Четыре города ― Помпеи, Геркуланум, Стабия и Оплонти ― были полностью засыпаны горячим пеплом и залиты потоками грязи. Огромные массы вулканического пепла и пыли долетели до Рима, достигли Египта и Сирии.

— Владимир Мезенцев, «Чудеса: Популярная энциклопедия», 1991

Везувий в мемуарах, письмах и дневниковой прозе

На сих днях получено здесь известие из Неаполя, что двое благородных немцев с слугою и с проводником взошли на Везувий и в одну минуту поглощены были. Наши многие входили, но я лазить не люблю, а особливо на смерть; жену также не пустил, хотя она ужасно любопытствовала лезть на гору. Теперь Везувий отчасу больше разгорается. Мы опять было хотели на несколько дней туда съездить, да разбоев по неаполитанской дороге стало вдруг много от дезертиров, которые из Неаполя бежали. Прости, мой сердечный друг!

— Денис Фонвизин, Письма родным, 1784

Вид Неаполя, как вы, я думаю, знаете из описаний и рассказов, удивительный. Передо мною море, голубое как небо, лиловые и розовые горы с городами вокруг его. Предо мною Везувий. Он теперь выбрасывает пламя и дым. Спектакль удивительный! Вообразите себе огромнейший феерверк, который не перестает ни на минуту. Давно уже он не выбрасывал столько огня и дыма. Ожидают извержения. Громы, выстрелы и летящие из глубины его раскаленные красные камни, всё это ― прелесть! Ещё четыре дня назад можно было подыматься на самую его вершину и смотреть в его ужасное отверстие. Теперь нельзя. Доходят только до половины; далее чувствуется слишком большой жар и опасно от летящих камней. Место, где я живу, в сорока верстах от него в расстоянии. Но он совершенно кажется близок, и, кажется, к нему нет и двух верст. Это происходит от воздуха, который так здесь чист и тонок, что всё совершенно видно вдали.

— Николай Гоголь, Письма, 1836-1841

А вот: описать восхождение на Везувий ― этим Неаполь уже подарил не одну тысячу путешественников. Пожалуй, и я не прочь от них. Был на Везувии, едва не задохся от усталости на последнем всходе; слышал, как он переваривал что-то и шипел под ногами; видел, как выкидывал массы дыма и огня; в одном месте, где поток подошел к самой почве, кора земли треснула, и я туда клал палку, и палка загорелась! Или… не хотите ли описания поездки в Сорренто, где дом сестры Тасса обращен теперь в гостиницу?

— Павел Анненков, «Письма из-за границы», 1841-1843

	Потом Андрей Тихонович рассказывает мне, как жена таскала его на Везувий; что её несли на носилках, а он сначала ехал на осле, а там шёл пешком и так умаялся, что, приехавши домой, слег в постель да три недели был болен. Он оканчивает свое письмо тем, что просит переслать к нему в Неаполь все, что получено с его деревень в течение осьмнадцати месяцев.
	— Михаил Загоскин, «Москва и москвичи», 1842-1850

Сильный серный запах захватывает дыхание: кругом меня опять темно; резкий ветер, дующий здесь непрерывно, убедил меня, что вершина вулкана ― самое прохладное место в Неаполе. <...> Я еще не мог отвесть глаз от этого невиданного зрелища, ― вдруг облако дыма над кратером побагровело, послышался гул подземных громов, вся громада Везувия страшно дрогнула, и широкий сноп ослепительного огня вырвался из жерла… Багровые шары взлетели к небу, посреди огненного дождя пепла: это раскаленные камни, фута в два величиной, отрываемые силой огня от внутренних стен кратера. Меня уже предупредили, что этих каменных ядер нечего бояться. Брошенные вверх перпендикулярно, они упадают в том же самом направлении в жерло или на его закраины. Несколько секунд вулкан дрожал под моими ногами и снова все погрузилось во мрак; но глухое клокотание в жерле не умолкало и тяжело движущаяся лава разливала кругом себя красноватое зарево. Я чувствовал неодолимое влечение к этому грозному деятелю природы; мне хотелось заглянуть в лабораторию, где работают ее таинственные силы, я был от этой мастерской так недалеко… Ни удушливые газы, ни сернистый дым, ни зола, взвеваемая ветром, не могли остановить меня. Я покушался взобраться на самый конус, до края широкой бездны, ― но колебавшаяся под моими ногами кора кратера и новые взрывы вулкана остановили меня на полпути. По скользким сугробам золы я скатился назад на площадку, ошеломленный, черный и опаленный. Я провел ночь на вулкане.

— Константин Ушинский, «Детский мир», 1864

	От Peзины до Обсерватории я шел пешком; затем по фуникулярной железной дороге взобрался на вершину и затем, сопровождаемый двумя гидами, всходил на самый кратер. Везувий в настоящую минуту не совсем покоен, и восхождение это, по обилию серных испарений, мешающих свободно дышать, довольно трудно, но зато зрелище кратера адски величественно, и я рад, что видел его.
	— Пётр Чайковский, из письма Н.Ф. фон-Мекк, 1881

	Ещё что отравляет здешние прогулки, это нищие, которые не только пристают, но показывают свои раны и уродства, а это для меня очень тяжёлое и неприятное впечатление. Но зато сидеть у окна, у себя, и смотреть на море, на Везувий, особенно рано утром и перед закатом солнца ― это такое блаженство, ради которого все недостатки Неаполя, как города, можно простить и позабыть.
	— Пётр Чайковский, из письма Н.Ф. фон-Мекк, 1882

	Как все путешественники, мы поднимались на Везувий, частью на ослах, частью пешком. Везувий представлял в то время вид огненной реки, что было необыкновенно красиво; некоторые из нас прожгли сапоги, ступая на горячую лаву.
	— Наталья Тучкова-Огарёва, «Воспоминания», 1890

По совету Н. П. Боткина мы отправились в Неаполь. Этот город очень понравился Некрасову; он по целым вечерам сидел на балконе, любовался морем и Везувием и слушал с удовольствием певца, который каждый вечер являлся к балкону. Он настолько почувствовал себя хорошо, что в компании русских знакомых и Н. П. Боткина взобрался на Везувий, на самый кратер. Но когда начались сильные жары, Некрасов стал чувствовать слабость, бессонницу и сильное нервное возбуждение; надо было поскорее увезти его из Неаполя.

— Авдотья Панаева, «Воспоминания», 1890

С тех пор, как мы оставили лошадей и пошли пешком, начались наши мытарства. Дорога все круче поднималась в гору, куски лавы выкатывались из-под ног, мы падали, поднимались и снова падали… Почти совсем стемнело. Кругом — ни кустика, ни травинки; одна черная, сухая, шуршащая под ногой лава. А впереди, по-прежнему недосягаемо высоко, курилась верхушка Везувия, чётко вырисовываясь своими иззубренными краями на фоне неба. Казалось, не будет конца этому восхождению. Мы изнемогали от усталости. Временами попадались расщелины, из которых тянуло серным паром. Я вложил руку в одну из таких расщелин. Внутри было тепло и влажно. Привыкший к таким экскурсиям наш юный «погонщик» неутомимо бегал, беспрерывно повторяя «по-русски»: — Карашё? Но это уже не смешило нас, и мы хмуро отвечали: — Очень плохо!

— Александр Беляев, «Восхождение на Везувий», 1913

Осенью 1930 года пришлось мне прожить несколько дней в гостях у А. М. Горького в Сорренто. Его вилла, с невзрачным фасадом со стороны узенькой улицы, казалась настоящим дворцом среди обширного сада. Неподалеку, за деревьями, открывался необъятный лазурный простор: глубоко внизу небесно синел Неаполитанский залив, направо, очень далеко над заливом, огромным конусом вздымался Везувий со своей седой пинией над кратером. Крутой спуск к заливу был бархатный от густых зарослей олив и других субтропических деревьев.

— Фёдор Гладков, «Повесть о детстве», 1948

	В 1925 году, в Сорренто, тихим вечером, когда в комнате горел камин из оливковых ветвей, а в окне был виден Неаполитанский залив и Везувий, и над Везувием ― розовое облако и дымок, сидя в мягких креслах и куря папиросы, Горький, Мура и Ходасевич вполголоса говорили об уже далеко отошедшем (семилетнем!) прошлом...
	— Нина Берберова, «Железная женщина», 1980

Везувий в беллетристике и художественной прозе

― Разве вы нуждаетесь в деньгах? ― спросил я. ― Я? Очень нуждаюсь! ― проговорил архитектор, ― и очень, очень давно нуждаюсь, ― прибавил он, ударяя на каждое слово. ― А много ли вам надобно? ― спросил я с чувством. ― Может, я и могу помочь вам. ― На первый случай мне нужно безделицу ― сущую безделицу, десять миллионов червонцев. ― На что же так много? ― спросил я с удивлением. ― Чтобы соединить сводом Этну с Везувием, для триумфальных ворот, которыми начинается парк проектированного мною замка, ― отвечал он, как будто ни в чем не бывало. Я едва мог удержаться от смеха.

— Владимир Одоевский, «Opere del cavaliere Giambattista Piranesi», 1831

Но Петербурга не стало на свете: он испытал судьбу Помпеи, он исчез с лица земли, погребен под орудиями любимой своей забавы ― превратился в город подземный или, лучше сказать, подкарточный! По моему исчислению, если б когда-нибудь случилось в природе подобное явление, Петербург был бы засыпан прошлогодними картами по самый корабль, вертящийся на адмиралтейском шпиле, с одной стороны от Пулковой горы до харчевни, что на парголовской дороге, а с другой ― от Охты до самого моря. Но как это исчисление чрезвычайно трудно и я не уверен в его безошибочности, хотя мучился целых две недели, то покорнейше прошу всякого поверить его у себя дома. Но вы скажете, что предположение это странно, смешно, несбыточно?.. Я совершенно согласен с вами: это только арифметическая поэзия, романтизм счетной доски, мечтание сердца, дышащего цифирью и бостоном, исчерченного мелом виста, кружащегося в омуте плюсов и минусов… За всем тем, это полезное упражнение. Ну, а если б это предположение сбылось какими-нибудь судьбами, если б Пулкова гора в самом деле превратилась в понтерочный Везувий, тогда что?.. Как, что? ― Тогда с Петербургом сделалось бы то же, что теперь с Помпеей. Ветры нанесли бы песку и земли на эту карточную пустыню, она скоро заросла бы крапивою, и спустя два или три столетия никто даже не знал бы, был ли здесь когда-либо какой город или нет. Скромная проселочная дорога смиренно проходила б над нынешним Невским проспектом, некогда шумным, красивым, блистательным. Над редакциею «Северной пчелы» кто-нибудь построил бы деревянную штофную лавку, и какой-нибудь целовальник продавал бы в ней беспристрастному потомству пенник и сивуху. По прошествии десяти, пятнадцати или двадцати столетий начали бы копать землю и вдруг открыли бы вторую Помпею. Представьте же себе изумление, радость, восторг педантов и антиквариев этой отдаленной будущности!

— Осип Сенковский, «Сентиментальное путешествие на гору Этну», 1833

	Между мною и миром легла туманная сетка. Я уже не видал ни Искии, ни Капри. Зато на горизонте очень ясно, хотя неожиданно, определились два Везувия, и я никак не мог разобрать, ни откуда взялся Везувий №2, ни который из двух Везувиев настоящий. Еще минута, и… Нирвана!
	— Александр Амфитеатров, «Курортный муж» (из сборника «Бабы и дамы»), 1893

Воздух так хорош, что им просто не надышишься, а перед глазами постоянно одна из прелестнейших картин природы. Николай Герасимович Савин остановился в гостинице «Везувий», находящейся в конце набережной Киае, на Санта-Лючия. Из окон и балкона занятого им номера с левой стороны открывался прелестный Неаполитанский залив с раскинувшимися по его берегу Неаполем и Касталямарою, напротив окон дымился грозный Везувий, а направо, на горизонте чудного темно-синего Средиземного моря, виднелся остров Капри..

— Николай Гейнце, «Герой конца века», 1898

― Ничего не выйдет и с шестнадцатилетними. Вдали над Везувием сверкнуло несколько искр. ― Вы видели кратер? ― показывая рукой на вулкан, спросил Ламрр, ― Я поднимался… Над Везувием не летают птицы, на земле его нет насекомых. Только люди живут на нем. Какие-то отшельники… Из бездонного бокала рвется огонь. Здесь вулкан называют Cucina del Diavolo ― кухня дьявола, ― какое выразительное название! В Неаполе, собственно, ничего и доказывать не нужно. Эта трагическая гора ― сама по себе аргумент неотразимый… И хоть бы красиво все это было! Нет, грязь, пепел, дым, едкие пары… Именно царство смерти: ведь смерть безобразна, даже самая поэтическая… Не понимаю, как при виде Везувия можно верить во что бы то ни было, кроме как в дьявола. В науку, что ли? Я не раз говорил с Вольтером о значении научного прогресса для людей. Других суеверий у старика не было, но в научный прогресс он верил твердо… Разве неясно, что против подземных процессов, против землетрясений, против космических катастроф наука всегда будет совершенно бессильна? Вероятно, и вон там, под землей, где лежит Геркуланум, добрые люди собирались осчастливить свой народ ― и чуть-чуть, должно быть, не осчастливили, да как на беду вмешался Везувий.

— Марк Алданов, «Чёртов мост» (из тетралогии «Мыслитель»), 1925

До мая 1944 года я работал в Отделе изобретений и усовершенствований при военном министерстве. <…> Просматривая груды почтовой бумаги всех форматов и цветов, где не слишком умелые руки начертили эскизы диковинного оружия, я порой едва мог удержаться от смеха. Вот какой-то фермер советовал использовать «консервные ножи» гигантских размеров для вспарывания танков. Адвокат из Австралии предлагал покрыть сверху танки «пружинной бронёй». <…> Всплыл проект бросить в кратер Везувия достаточно большую бомбу, «чтобы вызванное этим землетрясение вынудило немцев уйти».

— Станислав Лем, «Сороковые годы. Диктанты», 2005

Везувий в стихах

Везувий (М.Вутке, 1823)

	Гром, молнии и вечны льдины, Моря и озера шумят, Везувий мещет из средины В подсолнечну горящий ад. С востока вечна дым восходит, Ужасны облака возводит И тьмою кроет горизонт. Эфес горит, Дамаск пылает, Тремя Цербер гортаньми лает, Средьземный возжигает понт.
	— Александр Сумароков, «Ода вздорная II», 1759

	Везувий в гневе так пылает, Так, пламенны открыв уста, Горящи реки изрыгает На все окрестные места: Там палит жатвы, вертограды, Тут жупелем заносит грады, И, многочисленный народ Пожрав с пространною столицей, Над сей всеобщею гробницей Кремнистый возвышает свод.
	— Василий Капнист, «Воззвание на помощь Греции», 1822

	Месяц меркнет в клу́бах дыма. Мы стоим не шевелясь. Гром и пламя; камни мимо Низвергаются дымясь.
	— Ганс Христиан Андерсен, «Восхождение на Везувий», 24 февраля 1834

	Везувий зев открыл — дым хлынул клубом — пламя Широко развилось, как боевое знамя. Земля волнуется — с шатнувшихся колонн Кумиры падают! Народ, гонимый страхом, Под каменным дождём, под воспалённым прахом, Толпами, стар и млад, бежит из града вон.
	— Александр Пушкин, «Везувий зев открыл», 1834

	Глубо́ко тонут ноги в тёплом пепле, И ослепительно, как будто солнцем Озарена, желтеет сера. К бездне Я подошёл и в кратер заглянул: Горячий пар клубами вырывался… Послышались тяжелые удары, Подземный гром и гул, и клокотанье… Сверкнул огонь!..
	— Дмитрий Мережковский, «Везувий», 1891

	И я любил свой дом… Бродя по корридорам, Мне всё казалося, что что-то я найду… Я любовался днём Везувием, простором, А ночью тосковал в запущенном саду.
	— Алексей Лозина-Лозинский, «Я нанял комнату в стариннейшем палаццо...», 1916

	Виноградниками Везувия Не сковать! Великана льном Не связать! Одного безумия Уст ― достаточно, чтобы львом Виноградники заворочались, Лаву ненависти струя. Будут девками ваши дочери И поэтами ― сыновья!
	— Марина Цветаева, «Но под тяжестью тех фундаментов...» (из сборника «Поэма горы»), 1924

	Лава медлит, и, слабея И сады свои колебля, Ждёт Везувия Помпея, Захлебнувшаяся в пепле!
	— Марк Тарловский, «Вулкан», 10 июня 1926

	И я на выручку не подоспею. На скромную твою Помпею обрушивается мой Везувий забвения: обид, безумий, перемещения в пространстве, азий, европ, обязанностей; прочих связей и чувств, гонимых на убой оравой дней, лет, и прочая. И ты под этой лавой погребена. И даже это пенье есть дополнительное погребенье тебя, а не раскопки древней, единственной, чтобы не крикнуть ― кровной!
	— Иосиф Бродский, «Памяти Н.Н.», 1993

См. также

• Неаполь
• Сольфатара
• Стромболи
• Этна
• Бандай
• Снайфедльс
• Эльдфедль
• Кракатау
• Шивелуч
• Ключевская Сопка