Тёрн

вид растений

Тёрн, или Терно́вник, или Терносли́ва, или Сли́ва колю́чая (лат. Prúnus spinósa) — небольшой колючий кустарник; один из видов рода Слива (лат. Prunus) семейства Розовые (лат. Rosaceae).

Ветка терносливы

Слово «тёрн» (терновник) восходит к славянскому tьrnъ, колючка. Терновник обычно растёт густыми зарослями, чаще в лесостепи и среди других кустарников в степи, нередко по опушкам леса, на лесосеках. В Крыму и на Кавказе поднимается в горы до высот 1200—1600 метров над уровнем моря. Плоды похожи на сливу, с сизым восковым налётом, диаметром чуть больше сантиметра, по вкусу терпко-кислые, созревают поздно. Терновник имеет несколько разновидностей и садовых форм, отличающихся обильным цветением и неколючими ветвями.

Тёрн в афоризмах и кратких цитатах править

  •  

Собирают ли с терновника виноград, или с репейника смоквы?

  Евангелие от Матфея, 7: 15-20
  •  

Терновник жаловался Юпитеру, для чего дал он ему столь дурной вид, на что Юпитер так ему ответствовал:
― Ты для терновника создан довольно хорошо.[1]

  Денис Фонвизин, «О терновнике» (перевод басни Хольберга с немецкого), 1765
  •  

Сквозь терновник он пролез, оставив, вместо пошлины, куски своего сюртука на каждом остром шипе...[2]

  Николай Гоголь, «Вий», 1841
  •  

— Топи меня так глубоко, как хочешь, Братец Лис, — говорит Кролик, — только не бросай меня в этот терновый куст.

  Джоэль Чандлер Харрис, «Как Братец Кролик перехитрил Братца Лиса», 1881

Тёрн в публицистике и научно-популярной прозе править

  •  

Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные. По плодам их узнаете их. Собирают ли с терновника виноград, или с репейника смоквы? Так всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые. Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые. Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь. Итак по плодам их узна́ете их.

  Евангелие от Матфея, 7: 15-20
  •  

Семь городов спорили о чести считаться родиной Гомера — после его смерти. А при жизни? Он проходил эти города, распевая свои песни ради куска хлеба; волоса его седели при мысли о завтрашнем дне! Он, могучий провидец, был слеп и одинок! Острый тёрн рвал в клочья плащ царя поэтов.

  Ханс Кристиан Андерсен, «Тернистый путь славы», 1855
  •  

Мы видим, как талантливый сочинитель и исполнитель постепенно перерастает и перепрыгивает через самого себя, познавая относительность и, в конечном счёте, пустоту как общепринятых форм личного и общественного существования, так и конвенционального музыкального сочинения, постепенно — медленно, очень медленно, — приходя к преодолению «ветхого Адама» внутри и вовне, к жизни в качестве Лица — свободной, воссоединившейся со своим экзистенциальным Бытием Личности. Путь этот тернист, как и любая дорога к преодолению отчуждения от собственного «горнего», надчеловеческого Я, к тем высотам, где Я растворяется в Вечности. Но точно так же был тернист и путь Гаутамы Будды — от «нормального» подростка из «хорошей» семьи, а после — «нормального» аскета — к Просветлённому, впервые показавшему людям, насколько относительно их существование, казавшееся столь единственным и незыблемым.[3]:98

  Владимир Тихонов, «Introduction for Buddhapia», 2002

Терновник в мемуарах и художественной прозе править

  •  

Терновник, который стоял между высокими соснами, говорил: ― О, сколь несправедлива натура, что дала мне так дурной вид в рассуждении сих сосен! Небо услышало сии жалобы и превратило терновник тот в сосну. Сие превращение причинило ей превеликую радость, но однако она была недолговременна, ибо как скоро потом шёл бык, то начала та сосна опять приносить жалобы.[1]

  Денис Фонвизин, «Терновниково превращение» (перевод басни Хольберга с немецкого), 1765
  •  

Терновник жаловался Юпитеру, для чего дал он ему столь дурной вид, на что Юпитер так ему ответствовал:
― Ты для терновника создан довольно хорошо.
Баснь сия доказывает, что всякая тварь в своем роде совершенна. Человек не может жаловаться, для чего он не так создан, как ангел, ибо он для того и создан, чтоб быть человеком.[1]

  Денис Фонвизин, «О терновнике» (перевод басни Хольберга с немецкого), 1765
  •  

Как ни отговаривал старик царевича, тот всё-таки поставил на своём.
Случилось, что именно в тот день кончилось сто лет, и наступило то время, когда царевна Шиповник должна проснуться. Когда царевич подошёл к непроходимой изгороди — вдруг терновник и шипы превратились в такое множество самых чудесных цветов, что и перечесть нельзя, и цветы сами собою раздвинулись и дали дорогу царевичу; а когда он прошёл, цветы опять сомкнулись, и тогда явилась пред его глазами самая цветущая изгородь; он пошёл дальше.[4]

  Братья Гримм, «Царевна Шиповник», 1830-е
  •  

Он видел, что ему, выбравшись из бурьяна, стоило перебежать поле, за которым чернел густой терновник, где он считал себя безопасным, и, пройдя который, он по предположению своему думал встретить дорогу прямо в Киев. Поле он перебежал вдруг и очутился в густом терновнике. Сквозь терновник он пролез, оставив, вместо пошлины, куски своего сюртука на каждом остром шипе, и очутился на небольшой лощине. Верба разделившимися ветвями преклонялась инде почти до самой земли.[2]

  Николай Гоголь, «Вий», 1841
  •  

Кроткая жена священника и красавицы дочери сидели у окна и смотрели поверх кустов садового терновника на бурую пустошь. Что же они там видели? Они видели гнездо аиста, лепившееся на крыше полуразвалившейся хижины. Вся крыша поросла мхом и диким чесноком, и покрывала-то хижину главным образом не она, а гнездо аиста. И оно одно только и чинилось — его держал в порядке сам аист.

  Ганс Христиан Андерсен, «Ветер рассказывает о Вальдемаре До и его дочерях», 1859
  •  

Оленин убил пять штук фазанов из двенадцати выстрелов и, лазяя за ними по тёрнам, измучился так, что пот лил с него градом. Он отозвал собаку, спустил курки, положил пули на дробь и, отмахиваясь от комаров рукавами черкески, тихонько пошел ко вчерашнему месту. Однако нельзя было удержать собаку, на самой дороге набегавшую на следы, и он убил ещё пару фазанов, так что, задержавшись за ними, он только к полдню стал узнавать вчерашнее место.

  Лев Толстой, «Казаки», 1863
  •  

А Кролик отвечает так смирно, послушно:
— Делай со мной что хочешь, братец Лис, только, пожалуйста, не вздумай бросить меня в этот терновый куст. Жарь меня, как хочешь. Братец Лис, только не бросай меня в этот терновый куст.
— Пожалуй, слишком много возни с костром, — говорит Лис. — Пожалуй, я лучше, повешу тебя, Братец Кролик.
— Вешай, как хочешь высоко, Братец Лис, — говорит Кролик, — только бы ты не вздумал бросить меня в этот терновый куст.
— Верёвки-то у меня нет, — говорит Лис, — так что, пожалуй, я утоплю тебя.
— Топи меня так глубоко, как хочешь, Братец Лис, — говорит Кролик, — только не бросай меня в этот терновый куст.
Но Братец Лис хотел расправиться с Кроликом покрепче; — Ну, — говорит, — раз ты боишься, как раз и брошу тебя в терновый куст.
— Где тебе! — говорит Братец Кролик. — С Чучелком-то я слишком тяжёл, не добросишь.

  Джоэль Чандлер Харрис, «Как Братец Кролик перехитрил Братца Лиса», 1881
  •  

Среди этой группы возвышался можжевельник, питомец ютландских степей, напоминающий итальянский кипарис, и блестящий колючий, вечно-зелёный и летом и зимою, красивый Христов тёрн, а пониже росли папоротники всех сортов и видов; одни были похожи на миниатюрные пальмы, другие на тонкое прелестное растение «Венерины волосы».

  Ганс Христиан Андерсен, «Садовник и господа», 1872
  •  

Охотник рад бы шмыгнуть в сторону, в лес, но нельзя: по краю стеной тянется густой колючий терновник, а за терновником высокий душный болиголов с крапивой. Но вот, наконец, тропинка. Мужичонок ещё раз машет собаке и бросается по тропинке в кусты. Под ногами всхлипывает почва: тут ещё не высохло. Пахнет сырьём и менее душно. По сторонам кусты, можжевельник, а до настоящего леса ещё далеко, шагов триста.[5]

  Антон Чехов, «Он понял!», 1883
  •  

Круторогие быки, с лоснящейся белою шерстью, с умными, добрыми глазами, лениво оборачивая головы на звук шагов, жевали медленную жвачку, и слюна стекала с их чёрных влажных морд на колючие листья пыльного терновника. Стрекотание кузнечиков в жёсткой выжженной траве, шорох ветра в мёртвых стеблях чернобыльника над камнями развалин и гул колоколов из далекого Рима как будто углубляли тишину. Казалось, что здесь, над этою равниною, в её торжественном и чудном запустении, уже совершилось пророчество Ангела, который «клялся Живущим вовеки, что времени больше не будет».

  Дмитрий Мережковский, «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи», 1901
  •  

Затем слонёнок принялся бить других родственников. Они очень разгорячились и очень удивились. Слоненок повыдергал у своего высокого дяди страуса хвостовые перья. Схватив свою высокую тетку жирафу за заднюю ногу, он проволок ее через кусты терновника. Слоненок кричал на своего толстого дядюшку гиппопотама и задувал ему пузыри в ухо, когда тот после обеда спал в воде. Зато он никому не позволял обижать птицу коло-коло.

  Редьярд Киплинг «Слонёнок», 1907
  •  

И умер он. Но вырос лопух с хорошими листьями, выросла трава, вырос репей, изо рта ― терновник, крапива росла из впадины глаз, а из впадины носа вырос шиповник. И его жизнь была в этих растениях. Крапива говорила: «Я выросла из глаз, из самого лучшего, что есть на земле, и потому я самое лучшее творение земли, и только я имею право на существование». Терновник, выросший из языка, говорил: «Я вырос из языка человека, а что есть лучшего на земле как язык, языком соединены страны, государства и народы и семьи. Я ― терновник, самое лучшее создание земли, происходящее из языка человека». Шиповник тоже хвалил себя: «Я тоже самое лучшее творение земли: Человек вдыхал аромат цветов, и из этого дыхания земли создан я ― шиповник, и скоро я зацвету розовыми цветами».[6]

  Антон Сорокин, «Роза красная», 1920
  •  

Туннель минирован… За туннелем большие части партизан! Ползти к Лойблпассу по вьющемуся зигзагом шоссе не хотелось. Многие пешие выделились из колонны и пошли в гору наперерез. Путь был крутой, скаты поросли терновником и бессмертником. Кое-где попадались кустики душистой альпийской, бледно-лиловой эрики. Шли, подпираясь дубинками и цепляясь за колючие кусты. Ко мне присоединились молодой голубоглазый гигант-голландец, старый итальянец-фашист и хорошенькая мадьярка в форме капитана.

  Ариадна Делианич, «Вольфсберг-373», 1960
  •  

В дедушкином саду росло двадцать шесть яблонь. Ну, правда, было еще одно сливовое деревце, был участок малины (шагов до десяти в ширину и длину), были кусты черной смородины вдоль огородного тына (кустов, я думаю, до пятнадцати), немного вишенья, уголок непроходимых джунглей из колючих деревьев и кустов терновника. От яблока вкусил и Адам.[7]

  Владимир Солоухин, «Смех за левым плечом», 1989
  •  

― Ты, Серж, не лютуй особенно-то! ― посоветовал Петр. Лысый Серж усмехнулся. И я сразу его вспомнил, хотя десять лет прошло с нашей встречи: Серж как раз был злой следователь, а Петр ― тот добрый. ― Возьми… может, пригодится. ― Заботливый Петр протянул ему мой «терновый венец».
― Кто же мне даст в наши дни особенно-то лютовать? ― произнес Серж, и усмешка его ох как мне не понравилась. У него небось тоже «имиджмейкеры» уже наготове.[8]

  Валерий Попов, «Ужас победы», 2000

Терновник в поэзии править

  •  

Я нарцисс Саронский, лилия долин!
Что лилия между тёрнами, то возлюбленная моя между девицами.
Что яблоня между лесными деревьями, то возлюбленный мой между юношами.
В тени её люблю я сидеть, и плоды её сладки для гортани моей.

  — царь Соломон, «Песнь песней», 2:1-3
  •  

Вблизи дороги небольшой
Терновник с Яблонью росли,
И все, кто по дороге той
Иль ехали, иль шли,
Покою Яблоне нимало не давали:
То яблоки срывали.
То листья обивали. ―
В несчастьи зря себя таком,
Довольно Яблоня с собою рассуждала.
Потом
Накрепко предприняла
Обиды все переносить
И всем за зло добром платить. ―
Терновник, близ её в соседстве возрастая,
И злобою себя единою питая,
Чрезмерно тем был рад,
Что в горести, в тоске нет Яблоне отрад.[9]

  Иван Пнин, «Терновник и Яблоня», 1798
  •  

Прицелились в него стрелою смерти безжалостно, прекращая дни его жизни.
Чёрное облако по велению их одною градиною побило плод дерева его жизни.
Жестокий ветер смерти потушил светильник его души, тело его как тёрн стало мрачною.

  Мирза Фатали Ахундов, «Восточная поэма на смерть Пушкина», 1837
  •  

Мои мечты ― что лес дремучий,
Вне климатических преград,
В нём ― пальмы, ели, тёрн колючий,
Исландский мох и виноград.[10]

  Константин Случевский, «Песни из уголка», 1897
  •  

Не ломайте, люди, по лугам калины, —
По лугам калина Ганнина краса.
Не рвите, люди, по лугам тёрн], —
У лузи тёрен Ганнины очи.
Не косите, люди, по лугам травы, —
По лугам трава — Ганнина коса.
Ганна моя панна,
Моя ягода червонная![11]

  Александр Амфитеатров, «Иван Купало», 1904
  •  

На голове венец терновый,
Терновник выглядит ― как новый.
Растёт крестовник под крестом...,
Но я, простите, не о том...
Пилата звали прокуратор,
Он от природы был оратор...[12]

  Михаил Савояров, «Малая история» (из сборника «Вариация Диабелли»), 1920 г.
  •  

Где воды пресные, прорвав скупой песок,
В зеленой впадине кипят холодным горном,
На сланце слюдяном, под очервленным тёрном
Иссохший кожаный полуистлел мешок.

  Георгий Шенгели, «Могила», 1916
  •  

Не руки душные любовника,
А дикая звезда Арктур,
Чей рот для поцелуя хмур
И горче ягоды терновника!

  Наталья Крандиевская-Толстая, «Грехи — поводыри слепых...», 1918
  •  

Я тебя благословляю, путь бесцельный,
Все пристанища и все лета,
От блаженной нежной колыбели,
До могильного креста
Всю беду и всю тщету приемлю.
Высоко я к небесам простёр
Сладкие дары земли благословенной ―
Розовый миндаль и горький тёрн.

  Илья Эренбург, «Зол и зноен мой горестный полдень...», 1920
  •  

У горы Хорив слышен веток хруст,
здесь душа горит, как терновый куст,
пахнет ладаном можжевельник.
Из среды огня говорит Господь,
изнутри душа выжигает плоть,
но собрать зерно и в муку смолоть
не сумеет безумный мельник.[13]

  Светлана Кекова, «Сделай мне отвар из болотных трав...», 1995

Источники править

  1. 1 2 3 Фонвизин Д.И. Собрание сочинений в двух томах. — М. Л.: ГИХЛ, 1959 г.
  2. 1 2 Николай Гоголь, «Вий». Большая хрестоматия. Русская литература XIX века. ИДДК. 2003 г.
  3. Владимир Тихонов (Пак Ноджа) «Империя белой маски». — Сеул: «Хангёре Синмун», 2003. — 314 с. — ISBN 89-8431-109-X 03810
  4. Братья Гримм. Народные сказки, собранные братьями Гримм. — СПб.: Издание И.И.Глазунова, 1870 г. — Том I. — Стр.270
  5. Чехов А. П. Сочинения в 18 томах, Полное собрание сочинений и писем в 30 томах. — М.: Наука, 1974 год — том 2. (Рассказы. Юморески), 1883—1884. — стр. 167
  6. Сорокин А. С. Запах родины. — Омск: Омское книжное изд., 1984 г.
  7. Владимир Солоухин. Смех за левым плечом: Книга прозы. — М., 1989 г.
  8. Валерий Попов. «Очаровательное захолустье». — М.: Вагриус, 2002 г.
  9. Пнин И.П. Сочинения. Москва, «Издательство всесоюзного общества политкаторжан и ссыльно-поселенцев», 1934 г.
  10. Случевский К.К.. Стихотворения и поэмы. Новая библиотека поэта. Большая серия. — Спб.: Академический проект, 2004 г.
  11. Амфитеатров А.В. «Сказочные были». Старое в новом. — СПб.: Товарищество «Общественная польза», 1904 г. — стр. 211.
  12. Михаил Савояров. «Слова», стихи из сборника «Вариации Диабелли»: «Малая история», 1920 г.
  13. Кекова С. В. Песочные часы: Стихотворения. — М.; СПб.: Atheneum; Феникс, 1995 г.

См. также править