Елена Андреевна Шварц

русский поэт, прозаик

Еле́на Андре́евна Шварц (1948–2010) — русская поэтесса, прозаик и переводчик. Одна из видных фигур ленинградской неофициальной культуры 1970-х и 1980-х годов. Некоторые известные строчки написала ещё в подростковом возрасте: «Бурлюк», «О море милое, тебя пересолили!»

Елена Шварц
Елена Шварц (Ленинград, конец 1960-х)
Статья в Википедии
Медиафайлы на Викискладе

Официально нигде не работала, зарабатывала на жизнь переводами пьес для ленинградских театров. В ближний круг общения Елены Шварц входили Виктор Кривулин, Дмитрий Бобышев, Сергей Стратановский, Юрий Кублановский, Михаил Шварцман.

Цитаты из стихотворений разных лет

править
  •  

Льется дождь золотой по крыше.
Бог нас здесь не найдет, не услышит
И побрезгует чёрт.
Только желтая травка все выше
Запинаясь растет.
Скользят тени, тень за тенью
Средь тумана, сора, лома ―
Этим все ж благословенны ―
И спасете нас от тленья.
Научили вы смиренью ―
О коробки Вифлеема![1]

  — «Новостройки», 1971
  •  

Чтоб взгляд могил был опущен
травой ресниц зеленоватых
дождь горько рушится ― и он
как Бога сын, как сын распятый.
А тот, который вверх взовьется
колосьями растет и вьется
но хлебом общим испечен,
А там где два дождя сольются
и на мгновение прервутся,
небесных струн я слышу звон.[1]

  — «Вариация», 1978
  •  

Аполлон натёрся маслом, Дионис натёрся соком,
И схватили человека — тот за шею, тот за мозг,
Оборвали третье ухо, вырезали третье око,
Плавят, рвут его как воск,
Но сияющий, нетленный,
Равноденственный, блаженный —
Где же Моцарт? — Силой чар
В хрустале звезды Мицар.[2]

  — «Кровью Моцарта атласной...» (стих 16 из цикла «Лестница с дырявыми площадками»), 1978[3]
  •  

Ливень льет с утра
Ледяными хлыстами
Рим сечет как раба,
Пойманного в воровстве.
В клетке кричит попугай
Разговорился проклятый!
Край наш под мокрым застыл одеялом,
Только там ― далеко, в Пиренеях ―
На германца идут легионы. <...>
Все верещит попугай
Жалкого жалкий подарок,
Задуши его быстро, рабыня.
Тельце зеленое после в слезах поплывет,
Буду тебя проклинать, но сейчас задуши поскорее.
Ревут водостоки ― сегодня никто ―
Ни вор, ни любовник из дому не выйдет
Тщетно в трактире напротив
Мутных не гасят огней.[1]

  — «К служанке», 1978
  •  

Снег не может вдруг пойти в июне,
Дождь не льется мутно в январе.
Краснобай ты жалкий и нелепый.
И от всех от этих разговоров
почернела вся моя душа.[1]

  — «Грек, ты помнишь ли — во сколько обошёлся?..» (из цикла «Кинфия», из книги «Оркестр»), 1978
  •  

Мне нынче очень грустно,
Мне грустно до зевоты
До утопанья в сон.
Плавны водовороты,
О, не противься морю,
Луне, воде и горю ―
Кружась, я упадаю
В заросший тиной склон,
В замшелых колоколен
Глухой немирный звон.[4]

  — «Песня птицы на дне морском», 1994
  •  

Как стыдно стариться ―
Не знаю почему,
Ведь я зарока не давала
Не уходить в ночную тьму.
Не ускользать во мрак подвала,
Себе сединами светя,
Я и себе не обещала,
Что буду вечное дитя.[4]

  — «Как стыдно стариться...», 1994
  •  

«Душа моя скорбит смертельно», ―
Сказал Он в Гефсиманской мгле.
Тоска вам сердце не сжимала?
И безнадежность не ворчала,
Как лев на раненом осле?
И душу боль не замещала?
Так вы не жили на земле. <...>
А мытарь с каждого возьмет
Обол невыносимой боли,
Пожалте денежку за вход ―
И вы увидете полёт
Орла и моли.
Моцарта кости в земле кочуют,
Флейты звенят в тепличном стекле,
Они погибели не чуют,
Они не жили на земле.[5]

  — «Маленькая ода к безнадежности», 1997
  •  

Зачем водою окропляет
Залитые водой края?
Зачем он воду добавляет
Ко властной мокреди? Не зря ―
Юрод, копеечкой дарящий,
Во внутренних слезах царя.
Произошел раскол жестокий,
И Аш восстала против О?
Или, напротив, ― все потоки
Поют Потопа торжество?[6]

  — «Фонтан под дождем», 1 октября 2008
  •  

Не предаст меня тело коварное ―
Это скопище скрупулов бранное,
Это атомов стадо лукавое,
Это правильных бредов собрание
Поболит-поболит и опомнится,
И по кругу пойдет опять,
Не предаст меня вече багровое,
Крови шумное, не предаст.[6]

  — «Не предаст меня тело коварное...», 2008
  •  

Солнышко вставало
С песнею утешной,
Ведь оно не знало
О любви кромешной.
Синева слетела
На сугробы сада,
И синица спела ―
Больше жить не надо.[6]

  — «Песенка» (из цикла «Вести из старости»), 25 февраля 2008
  •  

Мне моя отдельность надоела.
Раствориться б шипучей таблеткой в воде!
Бросить нелепо — двуногое тело,
Быть везде и нигде...[6]

  — «Всем и никем», 2008
  •  

Один лишь чертёж,
Только замысел созвездия Ориона, ―
Доказательство Божьего бытия.
И другого не надо. Наглядно и строго.
Если б волки завыли на всходящего Бога,
Принялась с ними выть бы и я.
Если б волки завыли,
Если б птицы запели,
Я б подпела им в тон,
Глядя, как по невидимой цели,
Сквозь серебристые ели
Бьет трехглазой стрелой Орион.[6]

  — «Морозная ночь», 2010
  •  

Корабль Жизни уносился вдаль.
Я с вашего упала корабля.
Не различить, где небо, где земля,
Где воздух, звезды, череп иль лицо.
Зачем заветное глотаю я кольцо? <...>
Ах, зубы скалить белые у скал,
Сверкать, сиять в ночи привольно,
И морю не бывает больно.
Бывает болен Бог? Он ведь – боль.
А ей не больно. И меня уволь.[2]

  — «Корабль Жизни уносился вдаль...», 2010

Цитаты из прозы и эссеистики

править
  •  

Мне нравятся слова, прочитанные мной позавчера: ученье — свет, а неученье — тьма. Но я хочу исправить их: ученье — жизнь, а неученье — могила. <...>
Я поняла, что на людей надо смотреть так, как они сами на себя сморят в зеркало. Иной раз чурбан или дурнушка, а взглянешь, как они в зеркало смотрят, уколет. Должно казаться умное лицо или пикантное, а вдруг и я также? На себя лучше смотреть, как на тебя другие смотрят, не из зеркала.[7]

  — из дневников, 1957 г.
  •  

Фрейд говорил, что все человеческие поступки — проявление инстинктов. Это так. Преодоление этого, стремление преодолеть это — тоже инстинкт, моральная необходимость. Инстинкт более сложный, высокий. И даже в чем-то не здоровый. Но у меня такая потребность есть, хотя те инстинкты привлекательнее. И все их все равно не изжить. В человеке слишком много животного физически и соответственно морального. Человек <этого> в себе не любит, презирает. Но от этого не отделаешься. <...>
По-моему, самое важное чувство для художника — это не иметь чувства масштаба. Сбрасывание традиционных мер, пространство должно быть инстинктивным, в крови.[7]

  — из дневников, 1957 г.
  •  

3 января 1964 г. Сегодня приехала Наташа Горбаневская. Мы с ней очень поговорили, лучше, чем всегда. Она приехала в огромном сером платке, похожая на погорельца. Сегодня писала Ире письмо. В общем, это рассказ, как будто я уехала в Киев на один день, там дождь, нищие и монахи. Не знаю, отправлю или нет. Вряд ли. Наташа мне рассказала про Славинского. Он вообще невероятный бабник. Она ему сказала в тот первый раз ― чтоб ты эту девочку пальцем не тронул. Он страшно обиделся, но потом сказал, что Наташа была права и что он вообще хочет, чтоб мне было хорошо и ничего больше. И если он не звонит, то оттого, что боится влюбиться. Я просто дружила с ним. Когда ему негде было жить, я предложила ему переночевать у нас, а я бы перешла в Берточкину комнату. А он сказал, что я странная девушка. И я очень обозлилась, потому что хотела ему помочь.[8]

  — из дневников, 1964 г.
  •  

И все же для меня предпочтительнее сложная и ломаная, перебивчатая музыка стихов <...> Западная поэзия не смогла найти такую и тупо и покорно, как овца, побрела на бойню верлибра (плохой прозы).[9]

  — из книги «Видимая сторона жизни», 2003
  •  

Русская поэзия — такой сложный миф — с ее чудищами и невиданными жертвами, ухающей совой и Дервишем. Видно, мифотворчество тоже один из наших инстинктов. Мы и свою жизнь, и чужую не может иначе осмыслить, чем как миф. И культура, и история — все это мифы. Это — единственная форма переработки реальности, делающая ее хоть сколько-нибудь удобоваримой, вроде как еды для детей.[9]

  — из книги «Видимая сторона жизни», 2003
  •  

…главная возможность жертвенного петуха: пока глотку не перережут, надо петь и петь. И всё, а там хоть трава не расти. Свою жизненную роль и задачу исполнить...[9]

  — из книги «Видимая сторона жизни», 2003
  •  

Геликон, родной Музам, превратился в улей, изо рта его вылетели пчелы. Проснувшись, он стал сочинять стихи. Когда я проснусь, стихи разлетятся, как пчелы, кто куда, гудя и играя, и вполне заменят меня...[9]

  — из книги «Видимая сторона жизни», 2003

Цитаты о Елене Шварц

править
  •  

«Беззащитная молодежь» ― из антимилицейского присловья, которое тогда звучало так: «Бляди-эсэсовцы, травят беззащитную молодежь!» Не знаю точно, что это слово означает. Это поэт Елена Шварц из Питера знает, потому что она очень любит загадывать друзьям и знакомым шарады, ребусы и загадки, отгадать которые никто не может, потому что Елена Шварц умнее всех своих друзей и знакомых.[10]

  Евгений Попов, Подлинная история «Зеленых музыкантов», 1997
  •  

Название новой книги задаёт сразу несколько тем: сольная партия(= неповторимость интонации и картины поэтического мира) и отсылка к известному стихотворению Маяковского. Но если тот задавал вопрос публике насчёт ноктюрна и водостоков, то Шварц даже не утверждает, а просто констатирует свою позицию. Разумеется, её мироощущение ― «сольное» и трагическое. Первое же стихотворение книги называется: «Маленькая ода к безнадёжности», подключая все мыслимые музыкальные и литературные коннотации ― от Моцарта («Маленькая ночная серенада») и Бетховена («Ода к Радости») до Седаковой («тот, безнадёжность, знает твой хорал») и даже Окуджавы (навязший в зубах «надежды маленький оркестрик»):
Тоска вам сердце не сжимала?
И безнадежность не ворчала,
Как лев на раненом осле?
И душу боль не замещала?
Так вы не жили на земле.[11]

  Олег Рогов, «Соло на раскалённой трубе: новые стихотворения», 1999
  •  

Империя Елены Шварц по величине подобна родинке, потому что творится ее воображением; каждый город Земли окрашивается любовью к людям, в нем жившим. <...> Среди тех, кого почитала Е. Шварц, чьи имена были отмечены на ее лирической географической карте, — имена Гёте и Шиллера, не случайно в одном из стихотворений она видит Веймар вдовой, тоскующей по Гёте и Шиллеру. Е. Шварц любила поэзию Рембо, Верлена, Джона Донна, Тютчева, позднюю Цветаеву, любила «Ласточку» Фета. Отмечала влияние на свое творчество Кузмина и Белого. Она
считала себя сверхчувствительным «инструментом», эклектиком, впитавшим много влияний; признавалась, что не всегда замечает в своих стихах скрытые цитаты. Основой своей поэзии в цикле «8 этаж» называет Е. Шварц три источника: иудейское, славянское и небесное начала: молния, смешавшись с земными источниками, создает космический фундамент лирики:
Из трупа иудейского народа
Добыла порошок слепящий — желчь,
С славянской мягкостью смешала, с небосвода
Душа слетела — молнией чрез печь.
На тряпье языков, на фундаменте грязном
Вырастает двойник твой, не ты же сама. («8 этаж», № 9 )[12]

  Елена Айзенштейн. «Из моей тридевятой страны», 2002
  •  

Е. Шварц считала неизбывным творческое начало, которое символизирует гений Моцарта, вечно живущий не в земном творении рук, а где-то в космосе. <...>
Мицар — звезда в созвездии Большой Медведицы, вторая от конца ручки большого „ковша“. Её название происходит от арабского ми: зар, что означает пояс. Люди с хорошим зрением видят рядом с Мицар ещё одну звезду, называемую Алькор. Фамилия адресата стихотворения Магид похожа на название звезды (Мицар), и, возможно, это звуковое родство и вызвало стихотворение <Елены Шварц>.[12]

  Елена Айзенштейн. «Из моей тридевятой страны», 2002
  •  

В последней книге «Перелетная птица» образ Поэта живописуется в стихотворении «Пугало и соловей» через Дух пения, который вселяется в пугало, чтобы найти себе гнездо — «тень страдающего брата». Пугало — тело, в котором поселяется Душа, Соловей, которому нужен «фиал страдания пустой», чтобы «взамен души» в пугале пел Голос. Четырехкратно, лейтмотивно повторяется рефрен «взамен души». Пугало дарит себя соловью, и соловей очарован существом «из грязи, скорби и тряпья». Очевидно, Елена Шварц видит Поэта только орудием чьих-то рук, голосом чьей-то души. Огородное чудище, словно Христос, распятое, в сереньком жалком пиджаке, но с гулкой, как колокол, головой, бестелесно. Внешним воплощением (пиджак) и душевными приметами (распятость, чувство боли) оно напоминает людей. Объясняя движение во времени, пугало утверждает, что летит «наискосок», «мира поперек», у пугала своя траектория, которую можно сравнить с траекторией движения Земли. Название «Пугало и соловей» заставляет подумать об антиномичном союзе, о диалоге антиподов, почему-то нужных друг другу. Огородное пугало ставится для отпугивания птиц. Пугало от слова «пугать». Назначение пугала, как и назначение поэта, — быть возмездием «всем грубо воплощенным». Но соловей не боится пугала, да и пугало не хочет пугать соловья и мешать его вещему полёту, собирается стать для него подобием дома, призраком тела: подлинного дома соловью на земле не обрести.[12]

  Елена Айзенштейн. «Из моей тридевятой страны», 2002
  •  

Давно я ждал случая, навостренную шуточку за пазухой приберегал. Елена Шварц проговорилась какой-то газете, что никогда не работает над стихами: просто наполняет ванну горячей водой и ложится в нее, ― а пока лежит, Святой Дух ей диктует. Я тогда подумал смешливо (уже воображал себя критиком): такие признания ставят нашего брата в трудное положение ― не особенно-то разбежишься; как раз пришьют хулу на Духа Святого ― смертный то есть грех. То-то и не пишут про нее ничего внятного. Но заманчиво было бы вывести на бумаге что-нибудь вроде: во второй строфе Св. Дух оплошал маленько… А он возьми да и не оплошай практически нигде.
Очевидно, впрочем, что со стопкой диктантов автор и редактор повозились: отобрали для издания далеко не всё, а что взяли ― расположили хитро ― как бы лестничными маршами различной высоты, под разными углами друг к другу и в разных плоскостях, но только вверх. Без перил. Об отдыхе не может быть и речи. На такие два томика (формат «маленького» академического Пушкина) у поэта уходит максимум жизнь, у читателя ― как минимум ночь напролет ― и какая ночь! Сейчас уже утро, ― и если чего-нибудь хочется меньше всего на свете, так это рассказывать кому бы то ни было про стихи Елены Шварц. Наоборот ― помолчать бы про них, спрятать в голове, никого не брать в долю. Закрыться с ними, как Скупой рыцарь, в тайном подвале, средь верных сундуков…[13]

  — Сергей Гедройц, «Фигль-Мигль. Характеры», 2003
  •  

Чуть не каждое стихотворение Елены Шварц возникает из новой догадки о взаимосвязи вещей ― проходит эту догадку, как сюжет, на скорости метафоры. Чуть не каждое, как взмах иглы или молнии, сшивает друг с другом разные небеса. Каждое ― фрагмент бесконечно просторного ― даже надежду вмещающего ― мифа. Плавать в нем ― как на воздушном океане, на воздушном корабле. Но иглу повсюду встречает боль. И по всему выходит, что боль же ― единственный точный инструмент познания. И единственно верный итог. Растворена в каждой твари, в каждой частице творения, в том-то и состоит счастье их родства, причиняющее любовь. А болевой центр бытия ― сами знаете Кто. Ему Елена Шварц и пишет. Отраженные Его молчанием свои мысли слышит как ответные. Словно свет идет по лучу вспять.[13]

  — Сергей Гедройц, «Фигль-Мигль. Характеры», 2003
  •  

А строчкой, самой расчудесной, ― разве кого удивишь, увлечешь? Да и кто же не знает, как пишет Елена Шварц. Некая подземная известность была, говорят, у нее уже к середине шестидесятых годов. Абсолютно-бесспорно-очевидно-прекрасные стихи датированы началом семидесятых… «Бестелесное сладострастие» ― кто читал, вряд ли забыл:
Головы моей нету, правда,
Всего лишнего я лишена,
Слезли платья, рубашка и грудь,
Но когда я пылинкою стану ―
Вот тогда моя явится суть. <...>
Кстати: вы, разумеется, заметили, что Иосиф Бродский и Елена Шварц ― антимиры? То есть вполне подобны, только атомы вращаются в разные стороны. Еще кстати: такое уже случалось в здешней словесности. Только убрали одного с глаз долой ― сразу же другой просиял. Одно затруднение: томики-то дорогие.[13]

  — Сергей Гедройц, «Фигль-Мигль. Характеры», 2003
  •  

Смерть Е.А.Шварц меня повергла в шок. Пусть я и знал, что она скоро умрёт, — смерть близкого тебе человека и поэта всегда непредставима.
Как мы были близки? В 1978 году, когда я посвятил ей стихотворение «Концерт для Психеи-sphinx», мы были уже с ней знакомы благодаря пред­ставительству В.Б. Кривулина. Я желал этого долго-долго, словно эта встреча была предназначена мне судьбою. О ней, как о поэте и человеке, ходили мифы, легенды... В то время основной неподцензурный культурный регион, по моему мнению, являло собой собрание поэтов, писателей, поэтов (ого­ворка — для меня прежде всего были поэты), художников и философов г. Ле­нинграда. На нынешнем сленге это была тусовка. Боже мой, кого из имени­тых сейчас, нынешних имен только не было! Трудно перечислить всех, да и не время — так скорбна моя утрата, но почему-то хочется вспомнить-помя­нуть покойных, близких мне и дорогих людей — В.Б. Кривулина, Леонида Аронзона, видимо, кто-то уже еще умер, но я не слышал (узнаю postmortem), ибо я человек не общительный и одинокий ныне, каков поэт — не знаю: пусть другие определяют.[14]

  Александр Миронов, «Воспоминания о встречах с Е.А.Шварц, ну и не только», май 2010
  •  

...в одном интервью с ней, когда ее спросили, кто кажется сейчас самым значительным поэтом, она грустно промол­вила: «Наверное, А. Миронов, хотя мы с ним — антиподы». Потом она пока­зала мне эту статью, однажды за застольной беседой, и я спросил ее: «Леночка, я обожаю Ваши стихи, но объясните мне, почему Вы назвали меня своим антиподом?» Леночка, как показалось мне, покраснела вдруг, сразу — кто теперь вспомянет жемчужный свет ее лица, да и сама она была — светом, свечением, свечечкой божьей, но отнюдь не овечечкой, да и не Агнцем, ведо­мым на заклание: о, Боже! — сколько будет еще написано, сказано о Ней, и как жалко, что здесь промелькнет «конъюнктура», а она обязательно про­мелькнет: увы, все литературоведы — «жиды», и кому-то захочется вспом­нить ее грехи человеческие: Она была не безгрешна. Тут есть, что вспомнить. «Однажды...», «Когда я познакомился с Ленкой Шварц...» и т.д. и т.п. А ведь вспомнить, даже добром, отдать человеку должное не всякий способен («Я, к примеру, но я не пример для вас, а уж тем более для кого-то, и зачем гово­рить здесь... » — я вставляю эти бредовые куски моего внутреннего монолога, чтобы некий абстрактный читатель этого письма не понял, нет, почувствовал, чем я ей должен: она парила, а я взлетал и падал, падал и взлетал, а она с вы­соты небес видела этот процесс и хотела мне помочь, но не могла: мы с ней птицы разной породы, но вот уж с чем я с ней, покойной, успокаивающейся, я вновь начинаю чувствовать этот ужас тишины и шорох убийцы — ан, нет! — это призрак, это ее астральное «я» пришло пошутить, поиграться со мной, на­кормить меня, напоить, а я как последний болван, когда мне невмочь, пью, рву полевые цветы в грязном дворе (хотя обычно я редко навещал ее, да и то после нервических и трепетных созвонов, а сидели мы с ней и глазели друг на друга ночи и ночи и ночи и плакали и смеялись и пили водку в необозримых количествах...)[14]

  Александр Миронов, «Воспоминания о встречах с Е.А.Шварц, ну и не только», май 2010
  •  

С возрастом ее поэзия становилась все более глубокой, христианской и подлинно экуменической по глубине смысла, выстраданного ею, а уж как она страдала, один Господь знает, и за что — да все за то же: весь мир превратился в бездну маразма, превращающегося на наших глазах в безумие: нас, единиц, осталось, сочти — иная реальность, иная планета и перевертень, но это по­следние вспышки: зло воскресает, добро угасает так тихо, чтобы злу было вре­мечко всласть насладиться, ну а после конец? нет, начало, иное начало, тухнет наша планетка, трясет ее как попало, словно какой-то убийца перед смертью ее решил в последний раз насладиться, но потом и его убьют, что потом? Да суп с котом и вода на киселе, а уж апокатастасис — нам грешным не понять, не успеть...
Леночка приняла свою смерть как данность, гордо, непреклонно. Успела. Уснула. Улетела? Кем она была? Величайшей, последней? Спроси у нее. Одной из немногих?
Поздно. Снизу не видно. Боже, бедный я, бедный, как дитя потерял.[14]

  Александр Миронов, «Воспоминания о встречах с Е.А.Шварц, ну и не только», май 2010
  •  

В середине 1990-х годов Александр Миронов вновь сближается с Еленой Шварц. Они довольно часто общались в 1970-е годы, а в 1990-е годы оказались живущими на соседних Красноармейских улицах. И именно Е. Шварц, высоко оценивая его творчество, предпринимает огромные усилия для издания его сборников 2002 и 2009 годов. <...>
Или вот ещё стихотворение, по словам Александра Миронова, внутренне посвящённое Елене Шварц, а внешне – написанное для неё в извинение за некоторую ситуацию. <...>
пушкин-кукушкин, где Вы и где Вы?
Там, где плодятся облакодевы.
Вот приземлился Ваш самолёт….
Полный вперёд – ау, ау, ау! – полный!..
Волны под Вами – о, нелюдимо! –
это Марина. Было бы мимо
всех Ваших горестей, стрáстей, затей…
Господи, убереги её от смертей.
Пусть моя жизнь ничего не значит,
было бы ей инако, иначе.
Ну, инокиня, ну, икона –
а Кто и где Вы?
Там, где плодятся облакодевы,
и Вы среди них Беатриче-Петрарка
(Странная, должно быть, помарка),
небо летит. Океан. Много дичи.
Вы не простите меня, Беатриче? (март 2004)[15]

  Николай Николаев, Александр Миронов «В этом лепете, который стрекочет словами, весь вопрос», 2016

Цитаты о Елене Шварц в стихах

править
  •  

Ах, что осталось бабочкѐ-гордячке,
Черепогрудой дочке эфемера?
Паслёна да дурман, дурь да останки
Военных пиршеств ― черепа и кости.
Залетная, таинственная бэби,
Она фотографирует на теле
Оскалившийся череп, лик метели,
Себя, Господаря в распятом небе;
Насмешница бескрылым и крылатым
В чужой стране, где всякий смертью сыт,
Она то стонет раненым солдатом,
То матерью безумной прокричит.
Вся в течке и, себя разогревая,
Как дева в ожидании трамвая,
И нитью запаха влечет к себе самца…[16]

  Александр Миронов, «Концерт для психеи-sphinx» (Е. Шварц), 1978
  •  

Поэт есть тот, кто хочет то, что все
хотят хотеть: допустим, на шоссе
винтообразный вихрь и черный щит ―
и все распалось, как метеорит.
Есть времени цветок, он так цветет,
что мозг, как хризопраз, передает
в одну ладонь, в один глубокий крах.
И это правда. Остальное ― прах.[17]

  Ольга Седакова, «Стансы первые» (Елене Шварц), 1980
  •  

Есть нечто внутри, как летающий прах,
как дух, переживший заклятье.
Ваш голос ― идущий, он дальше, в горах,
он, видно, ягненка несет на руках,
и хмурится светлое платье.
Как будто сказали мне: ― Стой и смотри,
не часто такое встречали:
Ваш образ ― как уголь горящий внутри,
где все сожжено, как в начале.[18]

  Ольга Седакова, «Есть нечто внутри, как летающий прах...» (Елене Шварц), 1982
  •  

Так что остались одни мы во мраке ―
Пусть никакое, а все торжество…
Крестное имячко чёрно у Пряхи:
Что же, теперь мы сознали его.
Сколько сглотнул я оскользкого мяса,
Сколько струящейся соли вдохнул
Прежде, чем олово смертного часа
В якорь бессмертного часа вогнул.[19]

  Олег Юрьев, «Пряха, или Стихи на второе имя» (Е. А. Шварц), 1990
  •  

Господи… Вырван с корнем
Твой цветок, Господи…
И летит он по ветру, летит
Сам не зная, куда и зачем...[20]

  Сергей Стратановский, «Господи... Вырван с корнем...» (Елене Шварц), 1996
  •  

В похоронном движении тела —
Сознания ― тела. ―
Ужас, годы спустя,
Обнимет себя пустотело,
Обманет какими-то «па»,
Завершив «арабеском»:
И жить-то осталось ― шутя…
Удавиться? ― а не с кем.[21]

  Александр Миронов, «Удав» (посвящается Елене Шварц ― после одного разговора о змеях), 31 октября 2001 года
  •  

Ручного сокола пустили,
А оказалось, он больной.
Его вороны исклевали ―
Вороны, умницы, ловцы.[21]

  Александр Миронов, «Соколиная охота» (Е. Шварц), 31 октября 2001 года
  •  

Обращаясь к Вам,
Когда Вы в соборе святого Петра
Ставите свечу,
Подобную мечу язычника Савла,
Такую горячую
И почти что незрячую,
Глазастую как рукотворный огонь, ―
Я думаю, бред ли я или конь,
Навек потерявший Вас...[21]

  Александр Миронов, «Обращаясь к Вам...» (Е. Шварц), 30 ноября 2001 года

Источники

править
  1. 1 2 3 4 Елена Шварц. Войско. Оркестр. Парк. Корабль. — СПб.: Common Place, 2018 г.
  2. 1 2 Елена Шварц. «Книга ответвлений». — СПб.: ЭЗРО, Литературное общество «Утконос», ISBN 5-89007-003-9, 112 с., 1996 г.
  3. «...в хрустале звезды Мицар» — поэтическая фраза Елены Шварц, ставшая крылатой с начала XXI века и, пожалуй, самой известной в её творчестве. В частности, такими словами Паоло Гальваньи назвал книгу переводов стихов Елены Шварц на итальянский язык.
  4. 1 2 Елена Шварц. «Песня птицы на дне морском». — СПб.: Пушкинский фонд, 1995 г.
  5. Елена Шварц. «Соло на раскалённой трубе». — СПб.: Пушкинский фонд, 1998 г.
  6. 1 2 3 4 5 Елена Шварц. «Перелётная птица (последние стихи)». — СПб.: Пушкинский фонд, 2011 г.
  7. 1 2 «Сочинения Елены Шварц», Сочинения. Том V. ― СПб: Пушкинский фонд, 2013 г.
  8. Елена Шварц. Дневники. — М.: «НЛО», №115, 2012 г.
  9. 1 2 3 4 Елена Шварц. «Видимая сторона жизни». — СПб.: Лимбус Пресс, 2003 г.
  10. Е. Попов, Подлинная история «Зеленых музыкантов». ― М.: Вагриус, 1999 г.
  11. О. Г. Рогов. Соло на раскалённой трубе: новые стихотворения. — Саратов: «Волга», № 2, 1999 г.
  12. 1 2 3 Елена Айзенштейн. «Из моей тридевятой страны». Статьи о поэзии. — Литагент «Ридеро» 2018 г.
  13. 1 2 3 С. Гедройц. Фигль-Мигль. Характеры. Сочинения Елены Шварц. Роман Смирнов. Люди, львы, орлы и куропатки. Владимир Войнович. Портрет на фоне мифа. — М.: «Звезда», №1, 2003 г.
  14. 1 2 3 Александр Миронов. «Воспоминания о встречах с Е.А.Шварц» и другая проза. — М.: „Новое литературное обозрение“ №115, 2012 г.
  15. Николай Николаев. Александр Миронов «В этом лепете, который стрекочет словами, весь вопрос». — Мегалит, Евразийский жернальный портал. СПб.: «Особняк», № 4, 2016 г.
  16. А. Н. Миронов. Избранное: Стихотворения и поэмы 1964—2000 гг. Сост. Е. Шварц. — СПб.: ИНАПРЕСС, 2002 г.
  17. Ольга Седакова. Стихи. В 4 томах. Том первый. — М.: Издательство Университета Дмитрия Пожарского. 2010 г. — 432 с.
  18. Ольга Седакова. Ворота, окна, арки. — Париж: YMCA-Press, 1986 г.
  19. Олег Юрьев. Избранные стихи и хоры. — (Предислов. М. Айзенберга). — М.: Новое литературное обозрение, 2004 г. — 220 с.
  20. С. Г. Стратановский. Тьма дневная: Стихи девяностых годов. — М.: Новое литературное обозрение, 2000 г. — 187 с. — (Премия Андрея Белого). — ISBN 5-86793-125-0.
  21. 1 2 3 А. Н. Миронов. Без огня. — М.: Новое издательство, 2009 г.

Ссылки

править