Вильгельм Карлович Кюхельбекер
Вильге́льм Ка́рлович фон Кюхельбе́кер (10 [21] июня 1797 — 11 [23] августа 1846) — русский поэт и общественный деятель, декабрист.
Вильгельм Кюхельбекер | |
Статья в Википедии | |
Произведения в Викитеке | |
Медиафайлы на Викискладе |
Цитаты
править- см. «Земля Безглавцев», апрель 1824
Спелое только яблоко сияет багрянцем из среды дерева: зрелый только ум, не переставая быть ревностным сыном отечества, истинным сыном своего века, возвышается над заблуждениями своих современников и ближних; он англичанин, немец, русский, но вместе гражданин всех времён, дитя всех столетий. Наконец, семя зрелого только плода произростит другое плодоносное дерево; возмужалый только гений в состоянии преобразить свой век и страну свою; он только родит и в других народах гениев, своих учеников, но не рабских подражателей. <…> | |
— «Разговор с г. Ф. В. Булгариным» |
… война Издателя Бахчисарайского фонтана с Вестником Европы <…>. | |
— «Минувшего 1824 года военные, учёные и политические достопримечательные события в области Российской словесности», конец 1824 или начало 1825 |
Европейские письма (1820)
правитьРим существует, между тем как города столь же богатые и могущественные <…> исчезли с земли. Что же могло быть причиною его целости посреди общего разрушения? Слава на сей раз была хранительницею жизни, или, лучше сказать, бальзамом, употреблённым судьбою для сбережения мумии древнего Рима. |
Италиянцы в продолжение тысячелетия не имели бытия народного, а без бытия народного трудно не быть коварным, быть благородным и прямым. Италиянцы были хитры по той же причине, по которой у всех народов, во всех веках и во всех странах земного шара женщины были и будут хитрее мужчин: они были слабы и угнетаемы. Несмотря на то, что обыкновенно италиянцев европейские писатели обвиняли в жестокости и мстительности и из сего вообще выводили, что они злы, я смело могу сказать, что, читая их историю, читая картины их нравов в их романах и народных сказках, сих верных изображениях свойств народных, я нахожу в них какое-то трогательное добродушие. Италиянец знает свои слабости, и по сему самому он снисходителен к слабостям других. Он не насмешлив, как француз, ибо знает из собственного опыта, как больно быть предметом насмешки; он не имеет строгости немца в своих суждениях о других, ибо не забывает, что ему самому нужно снисхождение; он и понятия не имеет о гордости испанца, ибо гордость в обхождении с ним возмущает его более всякой обиды; холодное пренебрежение к другим английских эгоистов одно только ещё более может ожесточить его, чем самая надменность испанца, ибо италиянец, сын пламенного неба, не в состоянии презирать — он может или любить, или ненавидеть. |
О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие
правитьЛирическая поэзия вообще не иное что, как необыкновенное, то есть сильное, свободное, вдохновенное изложение чувств самого писателя. Из сего следует, что она тем превосходнее, чем более возвышается над событиями ежедневными, над низким языком черни, не знающей вдохновения. Всем требованиям, которые предполагает сие определение, вполне удовлетворяет одна ода, а посему, без сомнения, занимает первое место в лирической поэзии или, лучше сказать, одна совершенно заслуживает название поэзии лирической. |
Прочитав любую элегию Жуковского, Пушкина или Баратынского, знаешь все. Чувств у нас уже давно нет: чувство уныния поглотило все прочие. Все мы взапуски тоскуем о своей погибшей молодости; до бесконечности жуём и пережёвываем эту тоску и наперерыв щеголяем своим малодушием в периодических изданиях. |
Свобода, изобретение и новость составляют главные преимущества романтической поэзии перед так называемою классическою позднейших европейцев. <…> Она изобилует стихотворцами — не поэтами, которые в словесности то же, что бельцы в мире физическом. Во Франции сие вялое племя долго господствовало: лучшие, истинные поэты сей земли, <…> несмотря на своё внутреннее омерзение, должны были угождать им, подчинять себя их условным правилам, одеваться в их тяжёлые кафтаны, носить их огромные парики и нередко жертвовать безобразным идолам, которых они называли вкусом, Аристотелем, природою, поклоняясь под сими именами одному жеманству, приличию, посредственности. Тогда ничтожные расхитители древних сокровищ частым, холодным повторением умели оподлить лучшие изображения, обороты, украшения оных… |
Поэзия
правитьЦвет моей жизни, не вянь! О время сладостной скорби, | |
— «Элегия» («Цвет моей жизни, не вянь…»), 6 октября 1817 |
Счастлив, о Пушкин, кому высокую душу Природа, | |
— «К Пушкину», 1818 |
Ворон сизый, быстрокрылый, | |
— «Тоска по родине», 1819 |
Быстрым пламенем любовь | |
— «Ручей», 30 июля 1819 |
Таланту что и где отрада | |
— «Поэты», 1820 |
Змеятся быстрые зарницы; | |
— «Смерть Байрона», апрель 1824[К 2] |
Как облака на небе, | |
— «Аргивяне», 1824 |
Страну я помню: там валы седые | |
— «Сирота», 1824 |
Ты призван был в светило миру, | |
— «Ижорский», 1833 [1835] |
Шумят, бегут часы: их тёмный вал | |
— «19 октября»[К 3] |
… бунт поднимет чернь глухую, | |
— «Участь русских поэтов», 1845 |
Что такое humour? Понятия не совершенно ясные всего лучше определяются отрицаниями; итак: humour не есть просто насмешливость, не есть одно остроумие, не есть vis comica без всякой примеси; humour не выражается исключительно ни прямою сатирою, ни ирониею; насмешник, остряк, комик холодны, их обязанность, ремесло их — устраняться, избегать чувства; сатирик-саркастик ограничивается чувством гнева, негодования. Юморист, напротив, доступен для всех возможных чувств; но он не раб их: не они им, он ими властвует, он играет ими, — вот чем он с другой стороны отличается от элегика и лирика, совершенно увлекаемых, порабощаемых чувством; юморист забавляется чувствами и даже над чувствами, но не так, как чернь забавляется над теми, над которыми с грубою и для самой себя неприятной надменностью воображает превосходство своё; но как добрый старик забавляется детьми, или как иногда в дружеском кругу трунишь над небольшою слабостию приятеля, которого любишь и уважаешь. Юморист вовсе не пугается мгновенного порыва; напротив, он охотно за ним следует, только не теряет из глаз своей над ним власти, своей самобытности, личной свободы. Humour может входить во все роды поэзии: самая трагедия не исключает его; он даже может служить началом, стихиею трагической басни;.. — 8 февраля 1832 |
{{{Цитата}}} — 9 февраля 1832 |
В хвалёном «Демоне» Пушкина нет самобытной жизни — он не проистёк из глубины души поэта, а был написан потому, что должно же было написать что-нибудь в этом роде. — 25 июля 1834 |
Одоевского отрывок[7] — отрывок Одоевского, то есть сочинение человека, который пишет не своё. — 19 октября 1834 |
«Торквато Тассо» Кукольника лучшая трагедия на русском языке, не исключая и «Годунова» Пушкина, который, нет сомнения — гораздо умнее и зрелее, гораздо более обдуман, мужественнее и сильнее в создании и в подробностях, но зато холоден, слишком отзывается подражанием Шекспиру и слишком чужд того самозабвения, без которого нет истинной поэзии. — 16 апреля 1835 |
Сколько поднимает [Одоевский] вопросов! Ни один почти не разрешён, но спасибо и за то, что они подняты — и в русской книге. — 9 апреля 1845 |
Письма
правитьС последним № «Мнемозины» моё журнальное поприще — надеюсь на Господа! — навсегда кончено, ибо боюсь посредственности, к которой прямой тракт лежит через область журнальных мнений, прений и рвений.[8][9] | |
— В. Ф. Одоевскому, 6 мая 1825 |
… вырвись, ради Бога, из этой гнилой, вонючей Москвы, где ты душою и телом раскиснешь! — Твоё ли дело служить предметом удивления Полевому и подобным филинам? Что за радость щеголять молодыми, незрелыми, неулегшимися ещё познаниями перед совершенными невежами? Учись; погляди на белый свет; узнай людей истинно просвещённых, каков, например тот, который подаст тебе это письмо. <…> | |
— В. Ф. Одоевскому, сентябрь — октябрь 1825 |
Что, мой друг, твой Годунов? Первая сцена: Шуйский и Воротынский, бесподобна <…>. Шуйского бы расцеловать. Ты отгадал его совершенно. Его: «А что мне было делать?» рисует его лучше, чем весь XII том покойного и спокойного историографа![6] | |
— А. С. Пушкину, 20 октября 1830 |
… предметом моей поэзии покуда должны быть не люди, не народ, — а человек. Грузином ли я его назову, греком ли, древним ли, новым ли, — желаю только, чтобы в моих изображениях, несмотря ни на какие несообразности в костюме и никакие анахронизмы, могли бы узнать человека, — страсти, слабости, душу человеческую. И в этом отношении не знаю лучшего образца, чем Шекспир.[12] | |
— Н. Г. Глинке (племяннику), 3 мая 1834 |
Сенковский в нашем отечестве очень отрадное явление, таланту у него пропасть, чувство его глубоко и живо; воображение богато и ново, об учёности уж ни слова, <…> но теории его никуда не годятся, а притязания на законодательство в области русского языка и на светскость — в поляке и профессоре нисколько не у места. <…> | |
— Н. Г. Глинке, 9 июля 1835 |
… как человек-зверь, тунгус в моих глазах гораздо привлекательнее расчётливого, благоразумного бурята. — Русские <…> здесь почти те же буряты, только без бурятской честности, без бурятского трудолюбия. Отличительный порок их пьянство: здесь пьют все, мужчины, женщины, старики, девушки; женщины почти более мужчин. Здешний язык богат идиотизмами, <…> простолюдины употребляют здесь пропасть книжных слов…[6] | |
— А. С. Пушкину, 12 февраля 1836, Баргузин |
Язык Кукольник знает плохо, стих его слишком изнежен, главный порок его — болтовня; но всё же он стоит, чтоб на пр[имер] ты принял его в руки: в нём мог бы быть путь; дай ему более сжатости, силы, бойкости: мыслей и чувства у него довольно, особенно, <…> если сравнить его кое с кем из наших сверстников и старших братий.[6] | |
— А. С. Пушкину, 3 августа 1836 |
В твоих Русских Ночах мыслей множество, много глубины, много отрадного и великого, много совершенно истинного и нового, и притом так резко и красноречиво высказанного <…>. Словом, <…> книга, которую мы смело можем противопоставить самым дельным европейским. | |
— В. Ф. Одоевскому, 3 мая 1845 |
О Кюхельбекере
правитьОтважные приёмы в изображении сильных чувствований, новость картин, созидаемых живым воображением, отличают стихотворения Кюхельбекера. | |
— Пётр Плетнёв, «Письмо к графине С. И. С. о русских поэтах», август 1824 |
… он человек занимательный по многим отношениям и рано или поздно вроде Руссо очень будет заметен между нашими писателями. Он с большими дарованиями, и характер его очень сходен с характером женевского чудака: та же чувствительность и недоверчивость, то же беспокойное самолюбие, влекущее к неумеренным мнениям, дабы отличаться особенным образом мыслей; и порою та же восторженная любовь к правде, к добру, к прекрасному, которой он всё готов принести в жертву; человек вместе достойный уважения и сожаления, рождённый для любви к славе (может быть, и для славы) и для несчастия. | |
— Евгений Баратынский, письмо Н. В. Путяте 20-х чисел февраля 1825 |
Вчерашний день <…> на станции <…> вдруг подъехали четыре тройки с фельдъегерем. «Вероятно, поляки[К 4]?» — сказал я хозяйке. «Да, — отвечала она, — их нынче отвозят назад». Я вышел взглянуть на них. | |
— Александр Пушкин, дневник, 15 октября 1827 |
Вильгельм Карлович Кюхельбекер, комическое лицо мелодрамы. Он <…> отличался необыкновенным добродушием, безмерным тщеславием, необузданным воображением, которое он называл поэзией, и раздражительностью, которую можно было употреблять в хорошую и в дурную сторону. Он был худощав, долговяз, неуклюж, говорил протяжно с немецким акцентом. <…> | |
— Николай Греч, «Записки о моей жизни» (гл. 11), 1860-е |
Скольких людей мы помним и любим только за то, что их угораздило жить неподалёку от Пушкина. И достойных <…> — Кюхельбекера например, знаменитого главным образом тем, что Пушкин однажды, объевшись, почувствовал себя «кюхельбекерно». Теперь хоть лезь на Сенатскую площадь, хоть пиши трагедию — ничто не поможет: навсегда припечатали: кюхельбекерно. | |
— Андрей Синявский, «Прогулки с Пушкиным», 1968 [1973] |
О произведениях
правитьНо тише! Слышишь? Критик строгий | |
— Александр Пушкин, «Евгений Онегин» (гл. 4), вероятно, осень 1824 |
Статьи «О направлении нашей поэзии» и «Разговор с г. Булгариным», напечатанные в «Мнемозине», послужили основанием всего, что сказано было противу романтической литературы в последние два года. | |
— Александр Пушкин, <О статьях Кюхельбекера>, 1825-1826 |
Когда я прочёл предисловие к «Ижорскому», то содрогнулся от ужаса при мысли, что, по долгу добросовестного рецензента, мне должно прочесть и книгу; когда прочёл книгу, то увидел, что мой страх был глубоко основателен. Господи, боже мой! И в жизни такая скука, такая проза, а тут ещё и в поэзии заставляют упиваться этою скукою и прозою!.. Но мне надо обратиться к моему рассуждению о предисловиях: оно будет самою лучшею критикою на «Ижорского». <…> | |
— Виссарион Белинский, рецензия на «Ижорского», август 1835 |
У Кюхельбекера, будущего декабриста, в высокой степени были развиты чувство великого исторического будущего, ожидавшего его родину, и твёрдая вера в «усовершенствование человека». Его «Америка» [«Европейских писем»]— это будущая Россия декабриста; он сознаёт молодость и значение своей страны, в сравнении с которой Европа обветшала. | |
— Юрий Тынянов, «Французские отношения Кюхельбекера», 1939 |
Комментарии
править- ↑ Парафраз из «Разговора между Издателем и Классиком с Выборгской стороны или с Васильевского острова»[2].
- ↑ Самый ранний написанный и напечатанный русский поэтический отклик на смерть Байрона.
- ↑ Из письма Пушкину 18 октября 1836 о годовщине выпуска из Царскосельского лицея.
- ↑ Имевшие связи с декабристами поляки — члены национального патриотического товарищества.
Примечания
править- ↑ Мнемозина. — Ч. III (ценз. разр. 16 октября 1824). — С. 167.
- ↑ М. И. Гиллельсон. П. А. Вяземский: Жизнь и творчество. — Л.: Наука, 1969. — С. 104.
- ↑ Публикация Б. В. Томашевского // Литературные портфели. — Вып. 1. — Пгр., 1923. — С. 74.
- ↑ Олин, Валериан Николаевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Доп. т. II. — СПб., 1906. — С. 338.
- ↑ Мнемозина. — Ч. II (ценз. разр. 14 апреля 1824). — С. 29-44.
- ↑ 1 2 3 4 А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в 16 т. Т. 16. Переписка, 1835—1837. — М., Л.: Изд. Академии наук СССР, 1949. — С. 85-6, 117, 148, 169.
- ↑ «Отрывок из записок Иринея Модестовича Гомозейки»
- ↑ Декабристы в Москве: сборник статей. — М.: Московский рабочий, 1963. — С. 160.
- ↑ 1 2 Турьян М. А. Странная моя судьба: о жизни Владимира Фёдоровича Одоевского. — М.: Книга, 1991. — С. 85, 91-92.
- ↑ Е. Ю. Хин. В. Ф. Одоевский // В. Ф. Одоевский. Повести и рассказы. — М.: ГИХЛ, 1959. — С. 12.
- ↑ Русская старина. — 1904. — № 2. — С. 302.
- ↑ Ю. Н. Тынянов. Вступительная статья // В. К. Кюхельбекер. Прокофий Ляпунов. — Л.: Советский писатель, 1938. — С. 9.
- ↑ Каверин В. А. Барон Брамбеус. — 2-е изд. — М.: Наука, 1966. — Гл. III, 1.
- ↑ Отчет императорской Публичной Библиотеки за 1893 г. — Приложение. — С. 69-71.
- ↑ Сакулин П. Н. Из истории русского идеализма. Князь В. Ф. Одоевский. Т. 1, ч. 2. — М.: изд. братьев М. и С. Сабашниковых, 1913. — С. 440.