Пётр Андреевич Вяземский
Князь Пётр Андре́евич Вя́земский (12 [23] июля 1792 — 10 [22] ноября 1878) — русский поэт, литературный критик, историк, переводчик, публицист, мемуарист, государственный деятель.
| Пётр Андреевич Вяземский | |
| |
 Статья в Википедии
| |
 Произведения в Викитеке
| |
 Медиафайлы на Викискладе
|
Цитаты
правитьВ эти два года много пролетело и исчезло тех резвых мечтаний, которые веселили нас в былое время… Смотрю на круг друзей наших, прежде оживлённый, весёлый и часто (думая о тебе) с грустью повторяю слова Сади (или Пушкина, который нам передал слова Сади): Одних уж нет, другие странствуют далёко![К 1].[2][1] — см. письмо Д. Блудова. | |
| — вставка в статью Н. А. Полевого «Взгляд на русскую литературу 1825 и 1826 гг.» |
В наш последовательный и отчётливый век примечания, дополнения, указания нужны не только в путешествии, но и в сказке, в послании. На слово никому и ничему верить не хотят. Поэт волею или неволею должен быть педантом или Кесарем: писать комментарии на самого себя и на свои дела[К 2]. Тем лучше: более случая поговорить, более бумаги в расходе и книги дороже. <…> Пускай читатель даст себе труд отыскивать сам соотношения между стихами и примечаниями. <…> | |
| — примечание к стихотворению «Станция» |
Сколько мне известно, [Пушкин] вовсе не был предан распутствам всех родов. Не был монахом, а был грешен, как и все в молодые годы. В любви его преобладала вовсе не чувственность, а скорее поэтическое увлечение, что, впрочем, и отразилось в поэзии его. |
Отзывы о Белинском и похвалы ему, конечно, не только преувеличены, а, вероятно, писаны и не совсем добросовестно. Но, кажется, неблаговидно было бы подвергать их теперь законному взысканию.[6] — по поводу 6-й статьи «Очерков гоголевского периода русской литературы» — см. комментарии там в преамбуле и в конце | |
| — ответ на рапорт чиновника по особым поручениям Н. Родзянко, осень 1856 |
История разгласилась по городу. Геккерен-отец с сыном прибегли к следующей уловке. Старик объявил, будто сын <…> скрывал свои чувства только потому, что боялся не получить отцовского согласия на такой ранний брак (ему было с небольшим двадцать лет). Теперь Геккерен позволял сыну жениться, и для самолюбия Пушкина дело улаживалось как нельзя лучше: стреляться ему было уже не из чего, а в городе все могли понять, что француз женится из трусости.[7][5] — в передаче П. И. Бартенева |
- Первая редакция книги написана в 1830 г., отрывки печатались в альманахах, но отдельное издание вышло лишь в 1848.
История литературы народа должна быть вместе историею и его общежития. Только в соединении с нею может она иметь для нас нравственное достоинство и поучительную занимательность. Если на литературе, рассматриваемой вами, не отражаются движения, страсти, мнения, самые предрассудки современного общества, если общество, предстоящее наблюдению вашему, чуждо владычеству и влиянию литературы, то можете заключить безошибочно, что в эпохе, изучаемой вами, нет литературы истинной, живой, которая не без причины названа выражением общества.[8] — глава I |
Торжественность, на которую была настроена лира Ломоносова, отзывается иногда и в лире <…> самого Пушкина, коего гений своенравный, кажется, должен быть столь независим от господства, удручающего других.[8] — глава I |
Писатель, который, по званию своему, обязан быть проповедником просвещения, а вместо того бывает доносчиком на него, подобен врачу, который, призван будучи к больному, пугает его неверностию своей науки и раскрывает перед ним гибельные ошибки врачевания. Пусть каждый остаётся в духе своего звания. Довольно и без писателей найдётся людей, которые готовы остерегать от властолюбивых посяганий разума и даже клеветать на него при удобном случае. — глава VI |
Невежество, в котором рос Митрофанушка, и примеры домашние должны были готовить в нём изверга, какова мать его, Простакова. <…> в содержании комедии «Недоросль» и в лице Простаковой скрываются все пружины, все лютые страсти, нужные для соображений трагических; разумеется, что трагедия будет не по греческой или по французской классической выкройке, но не менее того развязка может быть трагическая. Как Тартюф Мольера стоит на меже трагедии и комедии, так и Простакова.[9] — глава VIII |
Я знаю у нас только одну комедию, которая напоминает комические соображения и производство Фон-Визина: это «Горе от ума». Сие творение, имеющее в рукописи более расхода, нежели многие печатные книги, <…> при появлении своём судимо было не только изустно, но и печатно двояким предубеждением, равно не знавшим меры ни в похвалах, ни в порицаниях своих. <…> Комедия Грибоедова не комедия нравов, а разве обычаев, и в этом отношении многие части картины превосходны. Если искать вывески современных нравов в Софии, единственном характере в комедии, коей все прочие лица одни портреты в профиль, в бюст или во весь рост, то должно сказать, что эта вывеска поклёп на нравы или исключение, неуместное на сцене. Действия в драме, как и в творениях Фон-Визина, нет, или ещё и менее. Здесь почти все лица эпизодические, все явления выдвижные: их можно выдвинуть, вдвинуть, переместить, пополнить, и нигде не заметишь ни трещины, ни приделки. Сам герой комедии, молодой Чацкий, похож на Стародума. Благородство правил его почтенно; но способность, с которою он ex-abrupto проповедует на каждый попавшийся ему текст, нередко утомительна.[9] — глава VIII |
Статьи об отдельных аспектах творчества
правитьО Вяземском
править- См. эпиграммы на него в Викитеке
Остроумный князь Вяземский щедро сыплет сравнения и насмешки. Почти каждый стих его может служить пословицею, ибо каждый заключает в себе мысль. Он творит новые, облагороживает народные слова и любит блистать неожиданностью выражений. <…> несмотря на неровное инде падение звуков и длину периодов в прозе. Его упрекают в расточительности острот, не оставляющих даже теней в картине, но это происходит не от желания блистать умом, но от избытка оного.[1] | |
| — Александр Бестужев, «Взгляд на старую и новую словесность в России», декабрь 1822 |
… стихи его — самый разительный пример галиматьи в мыслях и выражении. | |
| — Николай Языков, письмо около 1827 |
Это знаменитый Чадский, великан философического сумрака наших времён. У него на зубу все новейшие философико-эстетико-романтические системы <…>. В диалектической стратегии он так силён и искусен, что посредством двух посылок может обратить муху в науку». | |
| — Николай Надеждин, «Сонмище нигилистов (Сцена из литературного балагана)», 2 января 1829 |
… князь Вяземский так оригинален, так негибок, что не скроется ни в каком переводе, а это достоинство писателя уж недостаток в переводчике.[1] | |
| — Михаил Погодин, «Известия, замечания, анекдоты», январь 1830 |
Вообще князь Вяземский до сих пор не был ещё оценён у нас надлежащим образом. Его долговременное горячее подвижничество на поприще нашей словесности даёт ему полное право на почётное место между нашими современными писателями и, кажется, заслуживает добросовестную снисходительность к недостаткам его поэтических произведений, состоящим в излишестве остроумия и не всегда удачной борьбе с языком, непокорным мере и рифме.[10][11] | |
| — «Письмо к издателю» |
Князь Вяземский занимает ныне такое высокое положение, что мы отважились бы на характеристику его критической деятельности только в таком случае, если б обязанность историка требовала обнаружить в ней какие-нибудь ошибки.[К 3] | |
| — Николай Чернышевский, «Очерки гоголевского периода русской литературы» (статья третья), январь 1856 |
- см. надпись к портрету Вяземского, 1820
Да ты пакостишь со мною: даришь меня и связываешься чорт знает с кем. | |
| — письмо Вяземскому 24-25 июня 1824 |
Ты — да, кажется, Вяземский — одни из наших литераторов — учатся; все прочие разучаются. | |
| — письмо А. А. Бестужеву 30 ноября 1825 |
- см. 3 стихотворения из писем Вяземскому
Проза князя Вяземского чрезвычайно жива. Он обладает редкой способностию оригинально выражать мысли — к счастью, он мыслит, что довольно редко между нами.[1] | |
| — материалы к «Отрывкам из писем, мыслям и замечаниям», 1827 |
В Т. похвально одно ревностное трудолюбие — а хороши одни статьи Вяземского — но зато за одну статью Вяземского в Тел. отдам три дельные статьи М. Вестн. Его критика поверхностна или несправедлива, но образ его побочных мыслей и их выражения резко оригинальны, он мыслит, се́рдит и заставляет мыслить и смеяться: важное достоинство, особенно для журналиста![1] | |
| — письмо М. П. Погодину 31 августа 1827 |
Образ мыслей Вяземского может быть достойно оценён по одной его стихотворной пиесе Негодование, служившей катехизисом заговорщиков[1], которые чуждались его единственно по его бесхарактерности и непомерной склонности к игре и крепким напиткам. Сей-то Вяземский есть меценат Полевого и надоумил его издавать политическую газету. <…> Вообще, московские ценсоры, не имея никакого сообщения с министерствами, в политических предметах поступают наобум и часто делают непозволительные промахи. По связям Вяземского, они почти безусловно ему повинуются.[13] | |
| — донос в Третье отделение, август 1827 |
Князь Вяземский (Пётр Андреевич), пребывая в Петербурге, был атаманом буйного и ослеплённого юношества, которое толпилось за ним повсюду. Вино, публичные девки и сарказмы против правительства и всего священного составляют удовольствие сей достойной компании. Бедный Пушкин, который вёл себя доселе как красная девица, увлечён совершенно Вяземским…[13] | |
| — донос туда же, 6 июня 1828 |
… наш доморощенный Боало, автор тысячи и одной неоконченной биографии и тысячи и одного предисловия к чужим сочинениям. | |
| — «Письмо из Карлова на Каменный остров», июль 1830 |
… ни один из наших стихотворцев не написал столько альбомных стихов и мадригалов дамам, как почтенный князь Вяземский, но мы не можем припомнить ни одного из его произведений, которое бы по пиитическому достоинству могло быть взвешиваемо на одних весах с произведениями поэтов, каковы Жуковский, Крылов и [Пушкин]. | |
| — «Мнение о литературном журнале «Современник», издаваемом Александром Сергеевичем Пушкиным, на 1836 год», июнь 1836 |
Князь Вяземский, русский Карл Нодье, писал стихами и прозою про всё и обо всём. Его критические статьи (то есть предисловия к разным изданиям) были необыкновенным явлением в своё время. Между его бесчисленными стихотворениями многие отличаются блеском остроумия неподдельного и оригинального, иные даже чувством; многие и натянуты… | |
| — «Литературные мечтания», декабрь 1834 |
… Пушкин <…> имел также сильное влияние и на некоторых поэтов предшествовавшего, т. е. карамзинского периода литературы, уже приобретших определённую известность. К таким относим мы князя Вяземского; <…> сличите стихотворения этих поэтов, написанные ими до появления Пушкина, с их же стихотворениями, написанными ими по появлении Пушкина, — и вы увидите, какая бесконечная разница не только в языке или фактуре стиха, но и в колорите, оборотах фраз и мыслей! Таково влияние гения на современную ему литературу… | |
| — «Сочинения в стихах и прозе Дениса Давыдова», ноябрь 1840 |
С появления Пушкина для князя Вяземского настала новая эпоха деятельности: стихотворения его, не изменившись в духе, изменились к лучшему в форме; а прозаические статьи его <…> много способствовали к освобождению русской литературы от предрассудков французского псевдоклассицизма. | |
| — «Сочинения Александра Пушкина», статья третья, сентябрь 1843 |
… князь в аристократии и холоп в литературе…[1] | |
| — письмо Николаю Гоголю 15 июля 1847 |
В князе Вяземском — противуположность Языкову: сколько в том поражает нищета мыслей, столько в этом обилие их. Стих употреблён у него как первое попавшееся орудие: никакой наружной отделки его, никакого также сосредоточенья и округленья мысли затем, чтобы выставить её читателю как драгоценность: он не художник и не заботится обо всём этом. Его стихотворенья — импровизации, хотя для таких импровизаций нужно иметь слишком много всяких даров и слишком приготовленную голову. В нём собралось обилие необыкновенное всех качеств: ум, остроумие, наглядна, наблюдательность, неожиданность выводов, чувство, весёлость и даже грусть; каждое стихотворение его — пёстрый фараон всего вместе[К 4]. Он не поэт по призванью: судьба, наделивши его всеми дарами, дала ему как бы в придачу талант поэта, затем, чтобы составить из него что-то полное. В его книге «Биография Фонвизина» обнаружилось ещё видней обилие всех даров, в нём заключённых. Там слышен в одно и то же время политик, философ, тонкий оценщик и критик, положительный государственный человек и даже опытный ведатель практической стороны жизни — словом, все те качества, которые должен заключать в себе глубокий историк в значении высшем. И если бы таким же пером <…> написано было всё царствование Екатерины, которое уже и теперь кажется нам почти фантастическим, <…> то можно сказать почти наверно, что подобного по достоинству исторического сочинения не представила бы нам Европа. Но отсутствие большого и полного труда есть болезнь князя Вяземского, и это слышится в самих его стихотворениях. В них заметно отсутствие внутреннего гармонического согласованья в частях, слышен разлад: <…> возле крепкого и твёрдого стиха, какого нет ни у одного поэта, помещается другой, ничем на него не похожий; то вдруг защемит он чем-то вырванным живьём из самого сердца, то вдруг оттолкнёт от себя звуком, почти чуждым сердцу, раздавшимся совершенно не в такт с предметом; слышна несобранность в себя, не полная жизнь своими силами; слышится на дне всего что-то придавленное и угнетённое. Участь человека, одарённого способностями разнообразными и очутившегося без такого дела, которое бы заняло все до единой его способности, тяжелей участи последнего бедняка. | |
| — «В чём же наконец существо русской поэзии и в чём её особенность» («Выбранные места из переписки с друзьями» XXXI), 1846 |
Ещё, слава богу, здравствуют два первоклассные наши поэты: князь Вяземский и Языков, и могут подарить <…> звуками, исторгнутыми из выстрадавшегося сердца, песнями самой души, уже набравшейся строгого содержания высшей поэзии. | |
| — «О Современнике», декабрь 1846 |
XX век
правитьВ двадцатые годы Вяземский — самый воинственный и блестящий поборник того, что потом получило название романтизма. В тридцатые годы он, как и вся «литературная аристократия», оказался не в чести и не ко двору у молодого поколения. Он имел несчастье пережить всех своих современников. И хотя его поэтический талант принёс свои лучшие плоды именно в последние годы, Вяземский был забыт и покинут критикой и читателями задолго до своей смерти. Он превратился в ворчливого реакционера, от всего сердца ненавидевшего всех и каждого, родившегося после 1810 года. <…> | |
| — Дмитрий Святополк-Мирский, «История русской литературы: с зарождения до 1900 года», 1926 |
Нельзя забывать блистательных подвигов Вяземского на поприще эпиграммы. Тут он, а не Пушкин был истинным преобразователем. До Вяземского эпиграмма была растянута, скучна и беззуба. Она вращалась все вокруг одних и тех же тем: усыпительные поэты, незадачливые драматурги были её излюбленными героями. Они выводились под условными именами Клеонов и Аристов, причём все Клеоны и Аристы были похожи друг на друга как две капли воды и как посвящённые им эпиграммы. Именно Вяземский научил эпиграмму быть конкретной, зубастой и метить не в бровь, а в глаз. Пушкин и Баратынский были его учениками, но, пожалуй, они не всегда достигали той безошибочной меткости, какая была присуща Вяземскому. <…> | |
| — Владислав Ходасевич, «Щастливый Вяземский», ноябрь 1928 |
Вяземский, утомлённый механизовавшимися формами стиха, в [конце 1830-х] жадно ищет новизны, в особенности «новизны», которая согласилась бы оставаться под руководством корифеев высокой дворянской поэзии. | |
| — Лидия Гинзбург, «Пушкин и Бенедиктов», 1936 |
… малозначительный поэт, жестоко страдал от влияния французского рифмоплёта Пьера Жана Беранже; в остальном же это был виртуоз слова, тонкий стилист-прозаик, блистательный (хотя отнюдь не всегда заслуживающий доверия) мемуарист, критик и острослов. Пушкин очень любил Вяземского и соперничал с ним в зловонности метафор (см. их переписку). <…> | |
… a minor poet, was disastrously influenced by the French poetaster Pierre Jean Beranger; otherwise he was a verbal virtuoso, a fine prose stylist, a brilliant (though by no means always reliable) memoirist, critic, and wit. Pushkin was very fond of him and vied with him in scatological metaphors (see their letters). <…> | |
| — Владимир Набоков, «„Евгений Онегин“: роман в стихах Александра Пушкина», 1964 |
… П. А. Вяземский с 1820-х годов первым наметил <…> перспективный путь развития жанра <эпиграммы>. Поэт стал разрабатывать эпиграмматическую сказку как удобную форму реалистического отражения мира. Её объём позволял Вяземскому хотя бы бегло наметить индивидуальные черты осмеиваемого и одновременно типизировать его. Теперь перед читателем вставал не ходульный герой, не лекарь или судья вне времени и пространства, а человек своей страны, живо очерченный в определённых исторических обстоятельствах.[14] | |
| — Владимир Васильев, «Беглый взгляд на эпиграмму», 1990 |
О произведениях
правитьВ век духовно больной, как тот, в котором мы живём, порою мысль, невинная сама по себе, но выраженная так, что подсказывает разные заключения, может произвести пагубное воздействие на читательскую чернь, <…> в № 1 Телеграфа <…> цитируются стихи Саади в переводе Пушкина[2]. Я не могу поверить, чтобы вы, приводя эту цитату и говоря о друзьях, умерших или отсутствующих, думали о людях, справедливо поражённых законом; но другие сочли именно так, и я предоставляю вам самому догадываться, какое действие способна произвести эта мысль.[1] | |
| — Дмитрий Блудов, письмо Вяземскому августа 1827[К 5] |
«Библиографические и литературные записи о Фонвизине и его времени» (глава IX и X) <…>. В русской литературе нет ничего подобного в этом роде, — и нет сомнения, что только один князь Вяземский мог бы у нас написать историю литературы русской в отношении к обществу, так, чтоб это была история литературы и история цивилизации в России от Петра Великого до нашего времени. Из отрывков его «Биографии Фонвизина» видно, как глубоко постиг он в этом отношении время великого царствования Екатерины Великой.[1] | |
| — Виссарион Белинский, рецензия на альманах «Утренняя заря», январь 1841 |
Князь Вяземский (товарищ министра) написал патриотическую статью против парижской выставки, которую он считает бестолковой и ненужной спекуляцией. Теперь так легки сообщения и сближения между народами, что, по мнению князя, всякий и без выставки легко может видеть всё достопримечательное <…> в разных государствах. Князь забыл, что, во-первых, не все могут, несмотря на лёгкость сообщений, разъезжать по Европе с целью видеть новейшие усовершенствования в человеческой деятельности. А во-вторых, соединение в одно всего, что создала эта деятельность великого, прекрасного и полезного, имеет совсем другое значение, чем знакомство с отдельными явлениями этого рода, рассеянными по всем частям света; возможность подобного соединения уже сама по себе есть торжество образованности и делает честь веку и нации, устраивающим его. Чтоб не понять этого, надо быть уж очень квасным патриотом. | |
| — Александр Никитенко, дневник, 3 сентября 1855 |
Литература и ссылки
править- П. А. Вяземский. Полное собрание сочинений: в XII томах. Изд. графа С. Д. Шереметева. — СПб.: Типография М. М. Стасюлевича, 1878–1887.
- Собрание сочинений на Lib.Ru/Классика
- Отдел о Вяземском на сайте niv.ru (Наука. Искусство. Величие)
Комментарии
править- ↑ Парафраз 2-й половины эпиграфа «Бахчисарайского фонтана»[1].
- ↑ Имеются в виду «Комментарий к Галльской войне» и «Комментарий к гражданской войне» Юлия Цезаря.
- ↑ Вяземский тогда занимал пост товарища министра народного просвещения (в ведении которого находилась цензура), поэтому Чернышевский и написал (после редакционного обсуждения), что мог бы критиковать его при надобности, но воздерживается от похвал, которые могли принять за лесть. С другой стороны, в «Современнике», где статья опубликована, считали, что критиковать было за что[12].
- ↑ Реминисценция на строки «Евгения Онегина» (гл. 8, XXXVII): «А перед ним воображенье / Свой пёстрый мечет фараон».
- ↑ Это письмо бывшего арзамасца составлено по поручению III Отделения, 26 августа представлено Николаю I и одобрено, отправлено 31 августа[1]. Содержит аналогичную критику и других статей, в т.ч. рецензии на «Сонеты» А. Мицкевича, и послужило одной из причин отказа Вяземского от активной работы в журнале[15].
Примечания
править- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 М. И. Гиллельсон. П. А. Вяземский: Жизнь и творчество. — Л.: Наука, 1969. — 392 c.
- ↑ 1 2 Московский телеграф. — 1827. — Ч. 13. — № 1 (январь). — Отд. I. — С. 9.
- ↑ Подснежник. — СПб., 1829. — С. 46-50.
- ↑ П. П. Вяземский. Собрание сочинений. — СПб., 1893. — С. 493.
- ↑ 1 2 Вересаев В. В. Пушкин в жизни. — 6-е изд. — М.: Советский писатель, 1936. — IV, XV, XVI.
- ↑ А. М. Гаркави. Чернышевский и царская цензура (По неопубликованным материалам) // Ученые записки Калининградского гос. пед. института. — Вып. 2. — Калининград, 1956. —С. 16.
- ↑ Русский архив. — 1888. — Т. II. — С. 307.
- ↑ 1 2 Введение к жизнеописанию Фон-Визина // Литературная газета. — 1830. — Т. 1. — № 2 (6 января). — С. 11-13.
- ↑ 1 2 Глава VIII (из биографических и литературных записок о Д. И. Фон-Визине) // Современник. — 1837. — Пятый том (вышел в июне). — С. 52-72.
- ↑ Житель Сивцева Вражка // Молва. — 1834. — Ч. 7. — № 24 (вышел 16 июня). — С. 371.
- ↑ Пушкин в прижизненной критике, 1834—1837. — СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр, 2008. — С. 49. — 2000 экз.
- ↑ А. А. Жук. Примечания // Н. Г. Чернышевский. Очерки гоголевского периода русской литературы. — М.: Художественная литература, 1984. — С. 422.
- ↑ 1 2 Видок Фиглярин: Письма и агентурные записки Ф. В. Булгарина в III отделение / Сост. и комментарии А. И. Рейтблата. — М., 1998. — С. 193, 299.
- ↑ Русская эпиграмма / сост. и прим. В. Васильева. — М.: Художественная литература, 1990. — С. 19. — (Классики и современники).
- ↑ Вяземский П. А. Сочинения в 2 томах. Т. 2 / Сост. и комментарии М. И. Гиллельсона. — М.: Художественная литература, 1982. — С. 334.