Свиязь

Свия́зь, свия́зи, за характерный голос иногда зовётся свищом, свистуном или свиягой (лат. Mareca penelope) — одна из самых распространённых водоплавающих птиц северного полушария из семейства утиных. Коренастого телосложения, она размерами уступает крякве и шилохвости, но при этом заметно превосходит чирков. Населяет тихие лесные водоёмы от лесотундры до лесостепей, однако считается преимущественно северной таёжной птицей, где достигает наибольшей плотности гнездовий. Зимует в Восточной Африке, Южной Азии, Индокитае.

Пара свиязей

В любое время года держится плотными стаями, размер которых на зимовках может достигать нескольких тысяч особей. Группы птиц часто можно встретить пасущимися на берегу — на болотах, во влажных лугах и на посевах зерновых; такое поведение больше характерно для гусей, нежели чем для речных уток. Даже в разгар лета, когда большинство видов переключается на насекомых, свиязь всё равно отдаёт предпочтение растительным кормам. Важный объект охоты.

Свиязь в научной и научно-популярной прозе

Свиязь. Это название охотничье, и откуда оно происходит ― сказать не умею. Народ называет эту утиную породу красноголовкой и белобрюшкой, потому что у селезня голова и половина шеи красновато-кирпичного цвета, а хлупь или брюшко у селезня и утки очень белы и лоснятся на солнце. Эта утка, будучи менее кряковной и шилохвости, даже покороче серой утки, имеет склад круглый и крепкий. Ее быстрый полет, частое и резкое маханье крыльями показывают сильное сложение. Селезень очень красив: он весь пестрый; на голове, над самыми его глазами, находится белое пятно; остальная часть головы и половина шеи красновато-коричневого цвета; потом следует поперечная полоса серой ряби, сейчас исчезающей и переходящей в светло-багряный цвет, которым покрыт весь зоб; брюшко белое, спина испещрена красивою поперечною рябью на крыльях, поперек от плечного сустава, лежит чисто-белое, широкое и длинное пятно, оканчивающееся черною бархатною оторочкой, под которою видна зелено-золотистая полоса, также отороченная черно-бархатною каймою; хвост короткий, шилообразный и довольно твердый; нос и ноги небольшие и черные. Правильные перья дикого, светло-кофейного цвета. ― Утка, напротив, вся темная, кроме белого брюшка; с первого взгляда очень похожа на чернь, и никак нельзя подозревать, чтоб она имела такого красивого, до такой степени на нее непохожего селезня. Рано весной свиязь летит большими стаями. Их можно узнать в вышине по скорому полету и особенному звуку, похожему на свист с каким-то шипеньем, отчего и называют их иногда шипунами. Свист происходит от быстрого полёта, который сливается с их сиповатым покрякиваньем. Все три предыдущие породы уток летают осенью в хлебные поля отдельными стаями и станичками, но свиязей я никогда не замечал между ними. . То же должен я сказать о всех последующих утиных породах. К этому надобно присовокупить, что все они, не говорю уже о нырках, чаще пахнут рыбой. Можно предположить, что, не питаясь хлебным кормом и не будучи так сыты, как бывают кряковные, шилохвость и серые утки, они ловят мелкую рыбешку, которая именно к осени расплодится, подрастет и бесчисленными станицами, мелкая, как овёс, начнет плавать везде, по всяким водам. Впрочем, свиязи, как и все почти утиные породы, и без хлебной пищи бывают осенью очень жирны, хотя никогда не могут равняться в этом отношении с кряквами. Никаких других особенностей свиязь не имеет, кроме того, что, прилетая весной большими стаями, в продолжение всего года попадается охотникам гораздо реже, чем бы следовало. Вероятно, по причине таких редких встреч, а также по красивости селезней, мясистому, круглому и крепкому складу своему свиязь ценится охотниками выше других уток после кряковных, шилохвостей и серых. Я по крайней мере должен признаться, что всегда был очень доволен, когда мне случалось положить в ягдташ красно-голового селезня белобрюшки. Некоторые охотники утверждают, что свиязь и чирки летают в хлебные поля.

— Сергей Аксаков, «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», 1852

	Сколько могу припомнить, попробую перечислить на местном жаргоне те породы, какие попадались под мои выстрелы. <...> 5) Косатые утки, поменьше кряковых и даже серых, с косицами по шее и над крыльями. 6) Свизи, или свиязи (ямщики). 7) Чернеть чёрная, хохлатая.
	— Александр Черкасов, «Зерентуй», 1887

Несмотря на то что в общем бассейн еще лежит подо льдом, а водные полосы волнуются у берегов и выхода родников, весенняя жизнь бьет ключом. Прилетные птицы в виде лебедей, гусей, различных уток дают о себе знать не только видом, но и голосами, каждый по-своему. Описывая впечатление от скопления пернатых в одном месте, пишет о том, что из двери палатки видна не только гладь озера, но и прилежащие горы, в особенности красива и горделива гора Бага-богдо, но самое главное ― видно летающих над Орок-нором множество птиц, которые ласкают глаз и радуют сердце, от чего приходишь в большой весенний восторг. «Сейчас, под вечер, ― пишет Елизавета Владимировна, ― слышен крик лебедей-кликунов, нежное «трюк-трюк» шилохвостей и непрерывный крик свиязей. Турпаны летают все время со своим стоном. Аскания ― да и только, но лучше Аскании, ибо из двери палатки открывается беспредельная гладь озера, за которым вздымается белая Бага-богдо. Чудесно, просто чудесно!»

— Пётр Козлов, «Географический дневник Тибетской экспедиции 1923-1926 гг.», 1925

Озеро и вечером было совершенно тихое, но напуганные рассказом о вёрткости усольских лодок и внезапных бурях на озере, мы решили плыть, не упуская из виду темной линии берега. В тишине на воде была слышна вся жизнь большого озера, и если бы научиться узнавать значение всех этих звуков, то много бы можно было порассказать, и мы уже теперь много знали: там трещал чирок в быстром полете за самкой, там слышался рокот крякового селезня подплывающего, и потом он ее топтал и душил, у черней было как-то почти по-вороньему, свиязи посвистывали, ― а то вдруг гомон всех невидимых стай ― непонятное.

— Михаил Пришвин, «Дневники», 1925

На фоне Хапуньской боровой возвышенности перед нами был низкий болотистый берег, поросший светло-зеленым ивняком, и тут, в этих болотах нам надо было угадать устье реки Вёксы, это было не так легко, но единственная старая высокая лозинка подсказала нам выход реки из озера, а главное, множество уток разных пород: более редкие теперь были самые обычные здесь ― кряквы, чирки, ― вероятно, потому, что они уже совершенно угнездились, хотя раза два мы слышали, как топтал где-то кряковый селезень утку; большие стаи белогрудых черней вздымались при нашем подплывании, сильно хлопая крыльями, и так же много было свиязей с их характерным посвистыванием; любопытно было следить за нырками, всплывающими там и тут из-под воды, исчезающими, чтобы неожиданно появиться иногда совсем в другой стороне.

— Михаил Пришвин, «Дневники», 1925

Свиязь в беллетристике

Шурканье крыльев, крякотня, свист раздавались со всех сторон. Выстрел мой наделал необычайный переполох обитателям здешних болот и озер: всюду залетали стада, то опускаясь далее вновь на воду, то забираясь высоко в воздух. Вот мчится прямо на меня несколько десятков свиязей: я дал им сравняться, они взмыли над моею головою, порвались вправо и сплотились в клубок. Я шарахнул в самую гущу: три штуки покатились в середину лога. В горячности я и не заметил, что наглупил: утки упали далеко от берега, достать их невозможно, значит, незачем было и стрелять по направлению к воде. Сломил я хворостину аршина в четыре, попытал глубину у берега: не хватает до дна; плыть нельзя: водяная растительность, плотным ковром засевшая около берегов, не позволила бы двинуться. А убитая дичь покачивается на воде: одна свиязь лежит кверху брюшком; ярко блестит на солнце ее белесоватая хлупь; три штуки вверх спинками, опустивши вниз головки. Жаль уток, хочется их добыть, но я не мог придумать средство ― как бы это сделать: хоть бы верёвка была, навязать бы палку, забросить далее за уток и таким способом приплавить их к берегу. Это случалось практиковать с успехом, но веревки не было. Ветерок стал дуть посильнее, зарябил поверхность лога и погнал мою дичь к противоположной стороне. Две утки, занесенные в резун, засели в нем безнадежно, другие две угодили в небольшую чистенькую прогалинку и довольно близко подбились к берегу; по крайней мере мне так показалось отсюда. Следовало обойти лог, чтобы достать уток с той стороны.

— Флегонт Арсеньев, «Щугор», 1885

Совершенно измученный, я сказал, наконец: «Петя, давай послушаем ночь». И мы, ощупав руками выступающий поверх грязи корень елки, сели на него и стали слушать. В темноте невидимая, посвистывая, летела свиязь на озера. Тогда я почувствовал, как, отдав свою жизнь обществу птиц, деревьев, людей высокого сознания и их разбросанным в книгах мыслям, ― сколько оставил я за собой в грязи не просветленного ни единым движением духа человеческих жизней! Я не раскаиваюсь в этом, я должен был их оставить. Но что с ними будет?

— Михаил Пришвин, «Дневники», 1927

Плёс. Кувшинки еще не цветут, торчат острые зеленые резаки (мудорез), на чистом месте мы застали маленьких утят головка к головке, отдельно от них плавала матка (свиязь), стараясь нас собой отманить, но когда мы поплыли на утят и они, вытянув назад ножки, бросились вперед, она дала им сигнал, и они вмиг все исчезли под водой и затаились в резаке невидимо для нас, высунув носики на воздух возле зеленых ножей резака. После того матка полетела очень странно: она и летела и в то же время шагала своими черными лапами, оставляя кружки на голубой воде. Так, добежав, долетев к месту исчезновения утят, она поднялась на воздух и стала описывать вокруг их круги.

— Михаил Пришвин, «Дневники», 1928

Конь жадно потянулся к молодой траве, попутно обрывая выгоревшие метелки прошлогоднего пырея. Над курганом с тугим и дробным свистом пронеслась стайка свиязей. Они снизились над прудом. Макар бездумно следил за их полётом, видел, как свиязи камнями попадали в пруд, как вскипела распахнутая ими вода возле камышистого островка. От плотины тотчас же поднялась станица потревоженных казарок. Степь мертвела в безлюдье. Макар долго лежал у подножия кургана.

— Михаил Шолохов, «Поднятая целина» (книга первая), 1932

Все сваливаются вниз, на землю, спать. Это как бы условный знак, общий сигнал к тому, что любовные серенады кончились… до следующей зари. Ни лебеди, ни глухарь, ни журавли, никто из множества существ, подающих свой голос весною, никто не подает его так интересно, как… утка. Э, нет, не кряква, нет, совсем не то. Эта, конечно, не пропустит случая разинуть свой плоский клюв и ляпнуть во все горло: ― Кря-кря… Смотрите, люди добрые, какая я простая, глупая баба! Кря-кря! Нет, не о той утке речь. Среди множества утиных пород есть свиязь. У селезня этой утки дыхательное горло устроено особенно. И, пролетая весной, селезень-свиязь издает исключительно ему свойственный звук, из двух колен веселый свист, слыша который, душа прыгает от радости. Невозможно поверить, что это кричит утка. Это нечто восхитительное. Это заливистая ликующая флейта самой весны, роскошно свистящая откуда-то из-под облаков. Спешите слушать эту дивную флейту, весь этот концерт, горожане! Спешите, пока еще гулкой весенней дрожью зыблется непросохшая земля и новобрачные березы одеваются нежно-зеленым пухом.

— Евгений Дубровский, «Лесной шум», 1935

Сухие тощие камыши, сквозная мертвая сита. Шалаши сложены из еловых лап, вверху плотная крыша, чтобы не стрелять влёт ― можно подстрелить самку. А как выглядят мои серенькие знакомцы! Жалкий свистунок расцвечен, как павлин: головка коричневая, грудь белая, зеленые перышки в крыльях сверкают и перламутятся. У свиязи красно-коричневая головка, у матёрок ― зеленая в прочернь голова, медная шея, светлые брюшко и грудь и яркая пестрядь на крыльях; лишь трескунок почти не изменился, только на голове белая полоска, видимо, трескунячьи дамы не любят пижонов.

— Юрий Нагибин, «Дневник», 1962

Кряковый селезень остановился с подругой на отдых на тихом плесе лесной речки. Склонив голову, он любуется собой. Зеленая шея с белым колечком, винно-коричневая грудь, седое, со струйчатыми темными линиями брюшко, фиолетовый блеск зеркальца на крыльях. Круто завернула стайка свиязей, сверкнула белыми подкрыльями и села на отмель. И эти самцы одеты ярче спутниц. Клювы голубые, вишнево-рыжие головы в мельчайших черных крапинках, все тело, как чеканным серебром, покрыто дымчатой рябью. Из канавы у самой деревни выпорхнула парочка чирков-свистунков. До чего щеголеват маленький кавалер! И впрямь живой цветок! Белые линии, словно каемки лепестков, оттеняют роскошь сине-зеленых полосок, протянувшихся от глаз к шее, через багряную головку. Тонок и узорчат рисунок голубых перышек спинки. Но что это? Неужели на полном припеке, на островке посреди залитого солнцем плеса уцелел кусок снега? Вихрем взвился снежный комочек и улетел, мелькая среди затопленных кустов. Это луток ― снежно-белый крохаль… Живые цветы ― и все пестрые, все разные…

— Алексей Ливеровский, «Журавлиная родина», 1966

См. также

• Утка
• Нырок
• Крохаль
• Чирок
• Свистунок
• Шилохвость
• Кряква
• Чернеть
• Гусь
• Газетная утка
• Проблема курицы и яйца