Братья Стругацкие (Кайтох)
«Братья Стругацкие» (польск. Bracia Stugaccy) — монография Войцеха Кайтоха, написанная в 1987—89 и 1992 годах.
Цитаты
правитьВступление
править… монография А. Ф. Бритикова «Русский советский научно-фантастический роман», вышедшая в 1970 году <…>. Бритиков — консервативный соцреалист, но уже шестидесятых годов — допускал мысль, что представленный мир литературного произведения можно понимать не только дословно, и считал (по тем временам в Советском Союзе это было не столь очевидно), что миры НФ не обязаны конструироваться с учебником марксизма на коленях. <…> |
Возможность исторического анализа современной литературы появилась в России лишь в последнее время. Наверняка ещё появятся статьи о творчестве Стругацких и будут они совсем не такими, как написанные много лет тому назад. Первой такой ласточкой является очерк М. Амусина «Далеко ли до будущего?». |
Глава I. Первая совместная книга
правитьИздатели запрашивали консультации о произведениях у специалистов, снабжали их научными послесловиями, словариками фантастической и научной терминологии и т. д., критики с цифрами в руках проверяли возможность ввода в действие такого, а не другого проекта. В сороковых годах появилась увенчивающая этот способ мышления о задачах научной фантастики так называемая «теория предела». Она гласила, что темой книг должны быть изобретения и проекты, которые войдут в жизнь в течение ближайших 15 лет, никак не больше. В ином случае автор «отрывается от действительности» и не служит развитию отечественной экономики, а значит, является космополитом. Теорию признавали как критики, так и писатели, трактуя её очень серьёзно. — вариант трюизма |
Тема «Страны багровых туч» однозначно выходила за границы фантастики «на грани возможного» или «ближнего прицела» <…>. Отсутствие героя юношеского возраста и сердечных осложнений персонажей позволяло классифицировать её — по крайней мере в те времена — как книгу для «старшей молодежи». В частности, неясное упоминание о каком-то скандале на далёкой космической станции, закончившемся смертью жены будущего руководителя экспедиции, Анатолия Ермакова, и запретом на участие женщин в далёких путешествиях, не вмещается в поэтику прозы для молодого читателя. Кроме того, ясно видно, что Стругацкие следовали новым предложениям. Повесть должна была быть и высокохудожественной (то есть иметь «несхематичных» героев), и «научной», то есть популяризирующей наисовременнейшие знания, и развлекательной, держащей читателей в напряжении. Она должна была также исполнить социалистическую мечту о наиболее полном видении будущего общества, полемизировать со схемами, характерными как для прозы недавнего прошлого вообще, так и фантастики в особенности. Впутались авторы также и в несмелую критику современности, чем дали только свидетельство полного её непонимания <…>. |
А. Казанцев <…> существенно изменил свои взгляды [на] <…> фантастику <…>. Здесь стоит заметить, что [от этого] суть романов А. Казанцева, регулярно выпекаемых в любые времена, не менялась…[1] |
Глава II. На службе пропаганды
править… «Туманность Андромеды» <…> была написана буквально «с учебником марксизма» в руках — в ней представлены не только будущая техника и будущие «социальные конфликты», что уже входило в традиции НФ, но и быт, и психология людей такие, какие, по мнению создателя романа, могли бы возникнуть в условиях, более способствующих развитию человеческой личности, существенно отличающихся от сегодняшних. <…> |
Следует заметить также, что по мере усвоения консерваторами пожеланий партийного руководства, они создают всё более подробные нормы толкования темы «Коммунизм», нарушить которые прогрессивный писатель не имеет права. И по мере того, как очередные выступления объясняли, какой будет грядущая эпоха, литературные критики начинают всё лучше видеть, чего в ней не может быть. |
… по возможности <в «Пути на Амальтею»>, психологическое состояние при переживаниях столь драматичных, усложнённых[2], что их нельзя назвать напрямую или даже охарактеризовать их переносным образом, писатели пытались выразить описанием внешности субъекта, коротким диалогом, вставками замечаний рассказчика, что приводило к некоторой похожести на развлекательную прозу воспитанных на бихевиористической психологии американцев. |
… полное несогласие с «Туманностью Андромеды» выразилось <в произведениях> Стругацких в том, что определяло эстетические ценности романа, то есть в области психологического и характерологического анализа героев. Ефремов с типично соцреалистическим безразличием к эстетике экспериментировал «до конца», действительно пытаясь представить отличающуюся от сегодняшней психику, не обращая внимания на то, что неправдоподобие мышления в восприятии читателя сделает персонажей плоскими, бумажными. |
Стругацкие в вопросах психологии и писательского душеведческого ремесла хотели остаться «консерваторами» и даже вымыслили соответствующую футурологическую теорию не качественных, а количественных изменений, ведущих к будущему идеальному обществу (то есть не возникновение совершенно «нового» человека, а распространение «хороших» людей в соответствии с нашими сегодняшними нормами[3]), которая могла защитить их от упрёков в отходе от идеологии. Выигрывала от этого и читательская привлекательность их текстов. Они могли сделать часть персонажей носителями комизма, давать им различные характеры (оригинал, зануда, глупец), касалось это прежде всего эпизодических персонажей. Однако излишняя привязанность к вопросам психики была и опасной. Она поставила на их творческом пути ловушку, которую не смогли обойти многие социалистические писатели. Ведь если существенной гарантией создания коммунистического общества является воспитание людей настолько добрых, мудрых, сознательных, чтобы они захотели соблюдать его законы (а именно так часто считали советские марксисты), то трудно ответить на вопрос: «А что будет, если человек по своей натуре не является добрым, или добро и зло представлены в нём в равной мере?» — В беседе с группой «Людены» Борис Стругацкий (после 1991) отмечал: «Такой вопрос у нас возникал каждый день, но мы не знали на него ответа. Поскольку основная наша цель была — показать мир, в котором нам хочется жить, мы эту проблему как бы отодвигали. А потом она появилась, она всё равно пролезла, в том же самом «Жуке в муравейнике» она практически пролезла…»[4] |
Если перевести притчи <«Полдня» редакции 1967 г.> на неметафорический язык, можно сказать, что Стругацкие наметили для себя цель поразмышлять о существовании ограничений человеческой натуры и о силе современного общественного и политического зла. |
Глава III. Перелом
правитьПохоже на то, что Брандис, скорее всего, не сознавая того, защищал жанровую чистоту НФ, как она выглядит с точки зрения структуралистов.[1] — структуралистов школы Ц. Тодорова |
<В «Стажёрах»> творчество Стругацких перешло границу между утопией и научной фантастикой, как я её понимаю. Другое дело, что оно ещё «стояло над ней, расставив ноги». Ибо то, что с помощью мира утопии авторы хотели решать интересующие их вопросы, что этот мир ушёл с первого плана, ещё не означало, что он перестал быть именно миром утопии, которому автор не отказывает в доверии, миром вполне правдоподобным и возможным для осуществления… |
«Попытка к бегству» оказывается кошмарной притчей о могуществе самодовольной глупости и беззащитности мудрости и добра. Ведь в ситуации, когда тупой и уверенный в себе противник не может оценить положение даже настолько, чтобы испугаться, а вторая сторона скована моральными принципами, без нарушения которых (убийства) невозможно продемонстрировать глупцу своё преимущество, — благороднейшему не остаётся ничего другого, как уйти. Вот только… останется ли он благородным, если уйдёт? |
Придерживаться основных, простейших моральных принципов инстинктивным образом невозможно в случае личностей, подобных Склярову <в «Далёкой Радуге»>; эти принципы не имеют ничего общего ни с отсутствием разума, ни с мещанской сентиментальностью. Моральное послание Стругацких имеет определённый сократовский оттенок — Скляров со своей туповатостью несколько напоминает неоднократно прославленного в русской культуре и противопоставляемого интеллигентскому брюзжанию простачка, который (если его измерять сократовской этической мерой) не способен делать добро, поскольку по этой мере добро равняется любви и мудрости. Главное, однако, то, что это послание ещё и марксистское, так как Скляров прежде всего остаётся классовым, мещанским пережитком в коммунизме — в этом убеждает подобие его рассуждений рассуждениям мещанских мыслителей в «Стажёрах». <…> |
Показывать даже самое жгучее современное зло как пережиток в будущем означает не столько предупреждать об этом зле, сколько уменьшать в глазах читателя его значение. Кроме того, не любую современную неполадку в исторической машине можно показать как будущий «пережиток», поскольку есть явления столь грозные, что если они даже в ослабленном состоянии смогли продержаться до времён счастливого будущего, то счастливым оно уже быть не может. |
«Серость», арканарским воплощением которой является Святой Орден и дон Рэба, в понимании Руматы оказывается силой, способной приостановить — по крайней мере, в определённом месте и времени — движение исторической машины, силой, в минимальной степени подлежащей эволюции и в истории едва ли не вечной. А значит, она ни в коей мере не заслуживает снисходительности, её не стоит считать «исторически низшей» и автоматически исчезающей. Исходя из положений Принципа Бескровного Воздействия, её не преодолеть. Убедительно указывают на это последние эпизоды повести, в которых оказывается, что дон Рэба, по крайней мере, не является низшим по сравнению с Руматой созданием в умственном отношении. Наоборот, он превосходит представителя «старшей на тысячелетия» Земли в способности политиканствовать, манипулирует им, а в конце внушает Антону, что боится его. <…> В поражении Принципа… признаётся и начальник Антона. <…> |
Мир Страны Дураков, сконструированный в «Хищных вещах…», был моделью «интеллектуального капитализма с социалистической экономической структурой» или «экономического социализма, сохраняющего капиталистическое невежество», моделью, заведомо невозможной, противоречащей марксистскому закону «обязательного соответствия базиса и надстройки». Но он был сконструирован с помощью экстраполяции реальных тенденций развития современного мира, экстраполяции, основанной на доведении их до абсурда, а значит, модель служила для их компрометирования. |
… опыт, связанный с восприятием «Хищных вещей века», дали Стругацким понять, что после отказа от «научности» в значении соответствия фантастической идеи марксистской философии будет наиболее безопасно и наиболее успешно для достижения поставленных перед собой целей убеждения отказаться также и от «научности» в значении соответствия фантазии обыденному чувству правдоподобия, то есть заниматься «чистой» литературной фантастикой. Ибо критикам и в голову не могло прийти, что можно похожие на серьёзные футурологические размышления основывать на несерьёзной, порождённой в духе гротеска концепции. |
Не исключено, что осмелиться на этот эксперимент Стругацким помог успех в СССР повести Рэя Брэдбери «451 по Фаренгейту». Эта книга уже была переведена на русский, и литературная критика Советского Союза на переломе 1964 и 1965 годов интенсивно занималась ею. В «Хищных вещах…» имеется полемическая аллюзия к этой книге: Страна Дураков отмечена тем, что книги там не уничтожают, а раздают бесплатно. Только их никто не хочет брать.[1] — ранее это сюжетное противопоставление отмечал, например, Роман Арбитман («Вернуть людям духовное содержание…», 1989) |
Глава IV. Открытая борьба 1965–1968 гг.
правитьВ октябре 1964 г. <…> власть взяла неосталинская команда Леонида Брежнева. В это время произошёл своеобразный (будем помнить об объективной шкале — речь идёт о небольшой группе интеллигентов Москвы и Ленинграда) взрыв диссидентского движения, который, наверное, удивил (а может быть, совсем не удивил?) новую команду. Можно смело выдвинуть гипотезу, что в первый период после смены власти, в 1965–1968 гг. наступили вынужденные для правящих кругов какие-то три года меньшей, чем при Хрущёве, неуверенной и относительной, но свободы, когда можно было и протестовать, и… быть членом официального истеблишмента. Но это продолжалось недолго. 1968 годом датируется начало новых «острых заморозков» в советской культурной политике. — Дмитрий Володихин и Геннадий Прашкевич назвали это наблюдение очень точным[6] |
Ближе всех к правильному пониманию был Кирилл Андреев. Он конкретно указал цель атаки Стругацких <…> в «Трудно быть богом» <…>. |
И в более зрелых произведениях, зачастую несущих в себе мощный эмоциональный заряд, Стругацкие привыкли смешивать исключительно трогательные или волнующие моменты с комическими, следуя старинной традиции пьес, заботящихся о том, чтобы снискать доверие зрителя. |
Концепция Выбегаллы основана на прямо пропорциональной зависимости между удовлетворением материальных и появлением духовных потребностей человека — достаточно удовлетворить первые, чтобы люди сами по себе или после лёгкого «окультуривания» средствами пропаганды доросли до идеала[3]. В «Хищных вещах века» показано общество, которое спроектировал бы Выбегалло. В «Понедельнике…» поэтика гротеска позволяет полемизировать с такой концепцией общества с помощью всего двух ярких образов, а именно: созданного Выбегаллой искусственного человека, «неудовлетворённого желудочно», <…> и экспериментом с «универсальным потребителем»… |
Попытка шутить с системой кончается трагически — Перец становится её узником, и средством убежать для него остаётся лишь спрятанный в сейфе парабеллум с единственным патроном в стволе. |
Действительность «Гадких лебедей» («Времени дождя») складывается из элементов, позволяющих разместить её во времени и пространстве современного мира в соответствии с чувством здравого рассудка и ежедневности. <…> Стругацкие в описываемом мире так перемешали элементы реальной истории, чтобы на обвинение в антисоветских аллюзиях всегда нашёлся контраргумент, но одновременно были видны и знакомые факты. <…> |
«Улитка на склоне» была единственным из четырёх произведений <тех лет>[7], широко обсуждаемым в критике. Но здесь есть одна тонкость. После публикации первой части рецензенты смущённо молчали о ней и наверняка молчали бы и дальше, если бы одновременно с окончанием публикации в «Байкале» Стругацкие не «подкинули» напечатанную в журнале «Ангара» «Сказку о Тройке». Эта сатирическая повесть как бы стала сигналом для атаки на «Улитку…» по тому же самому принципу, по какому только «Хищные вещи века» сделали возможной попытку дезавуировать «Далёкую Радугу», «Попытку к бегству» и «Трудно быть богом». <…> |
«Теоретико-литературная защита» в случае Стругацких не имела никаких шансов на успех и, как это обычно бывает с выводами, имеющими «защитный», «эзоповский» характер, страдала логическими ошибками. Но «поднять забрало» отважился только З. Файнбург[8]. |
Глава V. Перегруппировка
правитьВообще очень поразительной чертой мышления писателей для того времени был тот факт, что не слишком серьёзный, классически упоминаемый среди излюбленных в научной фантастике тем контакт с «чужими» оказался в классификации Стругацких там, где оказался, в качестве полноценного, достойного «серьёзной» литературы общечеловеческого вопроса. Возникает подозрение, что, повышая таким образом ценность своих ближайших планов, Стругацкие публично спасали свою писательскую и гражданскую честь, сластили горечь поражения. |
… «Русский советский научно-фантастический роман» <…> имеет принципиальный недостаток, заключающийся в том, что соцреалист Бритиков обычно, даже с полемическими целями, не излагал взгляды, противоречащие его собственным (чтобы их не пропагандировать) и воздерживался от анализа «неясных» позиций. Однако эта монография включала огромную библиографию и наглядно показывала достижения жанра в русской литературе за несколько десятков лет. |
Отпускная встреча инспектора Глебски с пришельцами была тем, чем была, и ничем более, не имела «двойного дна». Можно, конечно, прочесть её как притчу, иллюстрирующую общий этический тезис: «Нужно мыслить критически, если хочешь иметь спокойную совесть», — но изложения, пусть даже полезных тезисов, также не являются в литературе ничем захватывающим и глубоко интересным. |
Мораль «Града обреченного», по крайней мере, для памятной разгромом диссидентов первой половины семидесятых годов, была необычайно выразительной. Возникающие же при чтении практические и общие жизненные выводы адресованы так точно, как никогда не случалось в книгах, написанных Стругацкими с надеждой на нормальную публикацию. |
Глава VI. Современные Стругацкие
правитьИзначально будучи научно-фантастическим видением ближайшего будущего капиталистического Запада, в результате того, что фабула «Пикника…» опиралась на схемы «антиимпериалистических памфлетов» и содержала типичные для этого жанра мотивы, эта действительность утратила футурологические качества, чтобы стать условной, литературной, и наконец подняться на уровень символа недостойной истории вечно неуклюжего человечества. |
Стругацкие в соответствии со своей программой предоставили читателю возможность самому решать проблему, идеально уравновесив все «за» и «против», активизируя таким способом читательскую самостоятельность, заставляя его попробовать самому найти смысл «Жука…», превращая его из внимательного слушателя в аналитика. Зачем? Затем, что лишь таким способом он мог добраться до иных смысловых слоев произведения. |
Если бы информационный заряд произведения сводился к <…> фабуле, мы имели бы дело с кристально чистой аллегорией, например, экологической угрозы. Более того, если прочитать «За миллиард лет до конца света» так, как обычно и читалась научно-фантастическая литература в Советском Союзе, то есть в поисках какой-нибудь необычной научной идеи, — мы также пришли бы к экологической метафоре. Очень многое этому способствует. <…> Однако, поскольку она именно такая, какая есть, она наверняка могла быть понята именно в качестве собственно идеи, собственно «фантастического изобретения» или научной теории, скорее всего, связанной именно с экологией. |
«Подробности жизни Никиты Воронцова» — это рассказ, наверняка возникший на полях «Хромой судьбы» <…>. Он продолжал один из сюжетов «Понедельника…» и был полигоном для проверки использованной затем в «Хромой судьбе» и «Волнах…» стилистики.[1] |
Рассмотренными в последней главе произведениями «современного течения» (так же, как частично и повестью «Град обреченный» <…>) Стругацкие совершили как бы диалектический поворот к началам своего творчества и одновременно — к утопической традиции научной фантастики. Снова фантастический элемент вторгается в реалистично представленный современный мир. Только теперь этот элемент не является субъектом описания, он не правдоподобный (самое большее, он сообразен общепринятым типичным мотивам научной фантастики) и даже не аллегорический. Его можно считать лишь предлогом, поскольку в этих произведениях, также как и в условности НФ, главным носителем смысла произведения являются переживания героев, а не фантастический мотив. Такие повороты чаще всего означают создание чего-то нового. Можно интуитивно утверждать, что возникает явление, аналогичное магическому реализму, или поэтике абсурда, или же, например, условности «Мастера и Маргариты». |
Заключение
правитьВ рукописи «Отягощённых злом» Стругацкие отважились также на новую версию евангельских событий. Но представленный здесь несколько шокирующий образ Христа, провоцирующего собственную поимку в надежде, что он сделает крест действенной трибуной для провозглашения своих истин, на мой взгляд, решительно уступает концепции Булгакова. Включение этой истории в книгу попросту не представляется до конца оправданным, поскольку её мораль формирует смысл целого произведения не в большей степени, чем это делало бы любое другое обращение к Евангелию. |
Литература
править- Kajtoch W. Bracia Stugaccy. — Krakow: Universitas, 1993. — 230 s.
- Войцех Кайтох. Братья Стругацкие / перевод В. И. Борисова // Аркадий и Борис Стругацкие. Собрание сочинений в 11 томах. Том 12, дополнительный. — Донецк: Сталкер, 2003. — С. 409-670.
Примечания
править- ↑ 1 2 3 4 Примечания автора.
- ↑ Как во время падения корабля в атмосферу Юпитера.
- ↑ 1 2 См. рассуждения Бориса Стругацкого в в «Человек нашей мечты» (1962) от слов «мы окружены реальными людьми…» и «Между прошлым и будущим» (1988) от слов «сердце, душа были…»
- ↑ В. И. Борисов. Примечание // Аркадий и Борис Стругацкие. Собр. соч. в 11 т. Т. 12. — С. 644.
- ↑ И Стругацких в этой повести — в духе антиутилитарных, антипрагматических и христианско-утопических рассуждений о «слезинке замученного ребёнка». См. также проблему вагонетки.
- ↑ Д. М. Володихин, Г. М. Прашкевич. Братья Стругацкие. — М.: Молодая гвардия, 2012 (2011). — С. 138 (глава третья, 13). — (Жизнь замечательных людей. Вып. 1531).
- ↑ Она, «Гадкие лебеди», «Обитаемый остров», «Сказка о Тройке»
- ↑ З. Файнбург. Иллюзия простоты // Литературная газета. — 1969. — 10 сентября. — С. 4.