Джон Дос Пассос

Джон Родери́го Дос Па́ссос (англ. John Roderigo Dos Passos; 14 января 1896 — 28 сентября 1970) — американский писатель.

Джон Дос Пассос

Статья в Википедии

Произведения в Викитеке

Медиафайлы на Викискладе

Цитаты

	… эти статьи в «Эсквайре», — боже мой, до таких ли сейчас мелочей, когда весь мир охвачен пожаром… Мы переживаем один из самых трагических моментов истории, и если ты вдруг ощутил, что от тебя остались одни обломки, это твоё личное дело, но обязанность твоя в том, чтобы написать роман о происходящем вокруг (как ты, возможно, и желаешь)…
	… your Esquire articles—Christ, man, how do you find time in the middle of the general conflagration to worry about all that stuff? <…> We’re living in one of the damnedest tragic moments in history—if you want to go to pieces I think it’s absolutely O. K. but I think you ought to write a first rate novel about it (and you probably will)…
	— письмо Ф. С. Фицджеральду октября(?) 1936

	Я пришёл к выводу, особенно после поездки в Испанию, что гражданские свободы требуют защиты на каждом этапе. <…> Я уверен, что в Испании методы ГПУ, применяемые коммунистами, нанесли столько же вреда, сколько принесли пользы их лётчики, танкисты и другие военные специалисты. Проблема с всесильной тайной полицией в руках фанатиков (или кого-либо вообще) состоит в том, что, однажды запущенная, она не остановится, пока не разрушит всё гражданское общество. Боюсь, что именно это происходит в России.
	I have come to think, especially since my trip to Spain, that civil liberties must be protected at every stage. <…> In Spain I am sure that the introduction of GPU methods by the Communists did as much harm as their tank men, pilots and experienced military men did good. The trouble with an all powerful secret police in the hands of fanatics, or of anybody, is that once it gets started there's no stopping it until it has corrupted the whole body politic. I am afraid that's what's happening in Russia.
	— слова в 1938

«1919»

1932; перевод: В. И. Стенич, 1933

Рэндолф Борн. <…> Этот маленький человечек, похожий на воробья, крошечный, уродливый кусочек мяса в чёрной пелерине, хилый и вечно больной, положил камешек в свою пращу и угодил Голиафу прямо в лоб. Война, писал он, — это здоровье государства. <…> Слабое здоровье, и нищета, и физическое уродство, и нелады с родными не испортили Рэндолфу Борну радости жизни: он был счастливый человек, любил «Мейстерзингеров» и играл Баха своими длинными руками, так легко обнимавшими клавиатуру, любил красивых женщин, хороший стол и вечерние беседы. Когда он умирал от воспаления лёгких, один приятель сбил ему гоголь-моголь. Погляди на эту желтизну, как она хороша, твердил он, в то время как жизнь его таяла в горячке и лихорадке. <…> С лихорадочным интересом Борн набросился на идеи, модные в ту пору в университете, и выудил из напыщенной путаницы учения Джона Дьюи розовые очки, сквозь которые он ясно и отчётливо увидел сияющий Капитолий реформированной демократии, Вильсонову Новую свободу; но он был слишком хороший математик; он должен был сначала решить уравнения; с тем результатом, что в сумасшедшую весну 1917 он начал терять популярность в «Новой республике», где он зарабатывал кусок хлеба с маслом; вместо Новой свободы читай Всеобщая Воинская Повинность, вместо Демократии — Война до победного конца, вместо Реформы — Выручайте Моргановы займы, вместо Прогресса Цивилизации Просвещения Служения Обществу — Покупайте Военный Заём, Бейте гуннов, В тюрьму уклоняющихся. Он ушёл из «Новой Республики»; только «Семь Искусств» имели мужество печатать его статьи против войны; издатели «Семи Искусств» получали деньги откуда-то из другого места. Друзья избегали показываться с Борном, отец в письмах молил его не позорить семью. Радужная будущность реформированной демократии лопнула, как проколотый мыльный пузырь. <…> На него рисовали карикатуры, за ним следили разведка и контрразведка; во время прогулки с двумя знакомыми девушками в Вудс-Холе он был арестован, в Коннектикуте у него украли чемодан с рукописями и письмами. <…> он умер, замышляя труд об основах грядущего американского радикализма. Если это правда, что у человека есть дух, то дух Борна остался на земле, крошечный, уродливый, бесстрашный дух в чёрной пелерине, он семенит по грязным, старым улицам, сложенным из кирпича и песчаника, кое-где ещё уцелевшим в нижнем Нью-Йорке, и кричит пронзительно, беззвучно хихикая: «Война — это здоровье государства».

Статьи о произведениях

• См. в отдельной категории

О Дос Пассосе

• см. рецензию Фрэнсиса Скотта Фицджеральда сентября 1921 на «Трёх солдат»

	Из всех произведений молодых писателей, вошедших в литературу с 1920 года, выживет только одна книга — «Огромная комната» э. э. каммингса. <…> возможно, удастся уцелеть <…> «Трём солдатам»…
	Of all the work by the young men who have sprung up since 1920 one book survives—“The Enormous Room” by e. e. cummings. <…> complete the possible salvage <…> “Three Soldiers”…
	— Фрэнсис Скотт Фицджеральд, «Как разбазаривать материал», 1926

	… Джон Дос Пассос с его великолепным революционным пылом, ненавидящий благонамеренные, трезвые идеалы бэббитов;..
	… John Dos Passos, with his hatred of the safe and sane standards of Babbitt and his splendor of revolution;..
	— Синклер Льюис, «Страх американцев перед литературой» (нобелевская речь), конец 1930

	… Дос Пассос, неудачная карикатура на Пильняка, который и сам достаточно карикатурен.
	— Максим Горький, «О старом и новом человеке», 1932

	Смоллет первый ввёл в литературу жизнь военного корабля, и картина, данная им, запомнилась надолго. Ещё в наши дни её помнят: невозможно, например, читать в романе нашего современника Дос Пассоса «1919 год», страницы, посвящённые матросской службе Джо Уильямса, не вспоминая каждую минуту о Смоллете. <…> революционный писатель <…> вспоминает корабельные главы «Родрика Рэндома»…
	— Дмитрий Святополк-Мирский, «Смоллет и его место в истории европейского романа», 1934

Это был высокий тощий человек лет тридцати с небольшим, но уже совсем лысый. Маленькая его голова, ничем не прикрытая, была несколько закинута назад, словно он старался рассмотреть верхушки берёз, <…> рядом с ним Стенич казался иностранцем, <…> перед нами сидел типичнейший русский интеллигент, знакомый и понятный нам и по усмешке, и по мягкому взгляду близоруких умных глаз, и по неуверенным рассеянным движениям крупных рук, и по дырке на спущенном носке. Он рассказал мне, как в Ленинграде он увидел пьяного, спящего на мостовой под дождём, и как он понял, что, несмотря на социализм, мы такие же люди, как все.

— Николай Чуковский, «О том, что видел», [1965]

	… я спрашиваю о его португальском происхождении — язык Камоэнса, единственное, пожалуй, что нас сближает. Нет, затронуть эту струнку в его душе мне не удаётся, он отвечает мне готовой и затверженной фразой: — Португальцем был мой дед, по-португальски говорил мой отец, а я — американец из Чикаго.
	— Жоржи Амаду, «Каботажное плавание», 1992

Эрнест Хемингуэй

	… за десять дней или даже за три недели узнать правду невозможно <…>. Когда люди читают серию твоих статей, публикуемых в течение полугода или более, они даже не представляют себе, как мало времени ты провёл в Испании и как мало ты там увидел. <…> Достопочтенный Джек Пассос трижды всадит тебе нож в спину за пятнадцать центов, а Giovanezza споёт бесплатно.
	… you don’t find out the truth in ten days or three weeks <…>. When people read a series of articles running over six months and more from you they do not realize how short a time you were in Spain and how little you saw. <…> Honest Jack Passos'll knife you three times in the back for fifteen cents and sing Giovanezza free.
	— письмо ему около 26 марта 1938

… [в Испании] Дос Пассос вёл себя очень плохо. По-моему, всё дело в страхе, и к тому же постоянное влияние жены. В первый же день приезда в Мадрид он попросил <…> послать телеграмму: <…> «Милая зверушка скоро возвратимся домой». Цензор вызвал меня, чтобы убедиться, что это не шифр и что это, собственно, значит. Я сказал: это значит, что тот просто струсил. Он твёрдо решил, что с ним ничего не должно случиться. Он всерьёз уверял нас, что дорога из Валенсии в Мадрид гораздо опаснее, чем фронт. <…> Он, с его великой анархистской идеей о Себе Единственном, проехал по этой дороге, где бывали, конечно, несчастные случаи. А на фронте во время его трёхдневного пребывания в Мадриде всё было спокойно. А так как Он — пуп земли, то для него невозможно было поверить, что могло что-нибудь случаться на фронте. <…> люди, подобные Досу, пальцем не шевельнувшие в защиту Испанской республики, теперь испытывают особую потребность нападать на нас, пытавшихся хоть что-нибудь сделать, чтобы выставить нас дураками и оправдать собственное себялюбие и трусость.

— письмо И. А. Кашкину 23 марта 1939

У богачей всегда есть что-то вроде рыбы-лоцмана, которая разведывает путь; иногда она глуховата, иногда подслеповата, но, явившись первой, принимается благожелательно и нерешительно разнюхивать. <…> Он всегда куда-то едет, откуда-то приезжает и нигде не задерживается надолго. Он всплывает и исчезает в политике или в театральном мире точно так же, как всплывает и исчезает в разных странах и в жизни людей, пока молод. Его нельзя поймать, и богачи его не ловят. Поймать его никто не может — ловятся только те, кто поверил ему, и они гибнут. У него с ранних лет безупречная выучка паразита и тайная любовь к деньгам, долгое время — без взаимности. В конце концов он сам становится богатым и с каждым нажитым долларом сдвигается на ширину доллара вправо. Эти богачи любили его и доверяли ему, потому что он был застенчив, комичен, неуловим, где-то уже фигурировал, и поскольку он был безотказной рыбой-лоцманом, они видели, что тогдашняя искренность его политики — всего лишь кратковременная симуляция, а на самом деле он один из них, только ещё не знает этого.

— «Праздник, который всегда с тобой», 1961