Аркадий Натанович Стругацкий, Борис Натанович Стругацкий (Володихин)

«Аркадий Натанович Стругацкий, Борис Натанович Стругацкий» — статья Дмитрия Володихина 1999 года.

Цитаты

В 1984 г. группа советских старшеклассников отправилась в Чехословакию, где их должны были принимать «по обмену» в одном училище. Хозяева знали всего несколько слов по-русски, но желали продемонстрировать радушие, начав беседу с чего-нибудь прочно связанного со страной, откуда приехали гости. Спутник? Москва? Октябрь? Один из чешских юношей вышел вперёд, показал книгу и чётко произнёс: — Стругацкие.

Их повести выгодно отличались на общем фоне советской фантастики 50-60-х гг., где из книги в книгу кочевали романтические образы героев-звездолётчиков. Они преодолевали космические бездны, сражались с чудовищами, устраивали революции в других мирах. И походили друг на друга, как близнецы. Покорители космических пространств в произведениях Стругацких впервые начинают говорить, думать и вести себя как обычные люди, из плоти и крови, со всеми их слабостями и страхами, с иронией и даже некоторой чудаковатостью… <…> Для звёздных капитанов советской фантастики не требовалось порой ничего, кроме волевого усилия, чтобы заставить корабль двигаться скорее, бешено пролететь мимо парочки созвездий и, может, даже заблудиться, выскочив за пределы Галактики.

Этот мир, нарисованный в сборнике «Полдень, XXII век» (1962 г.), очень долго был питательной средой, из которой рождались новые повести Стругацких. Любимые герои кочевали из произведения в произведение, но не покидали пределов «земли Стругацких». Все они умны и добры. Ни об одном из них нельзя сказать — он бездушный, трусливый, злой или глупый человек. Но какая бездна между ними и тем миром, в котором жили сами авторы и их читатели! Не так давно отгремела война, на умы давит тоскливое ожидание ядерной гибели, колючее слово «концлагерь» до самой смерти вбито в сознание современников Стругацких. Откуда же взялись эти светлые герои? Они, как, впрочем, и весь счастливый мир будущего, родились в сознании советской интеллигенции в годы «оттепели», когда на короткое время возродились надежды на счастливое будущее и свободное творчество. Стругацким выпала роль изобразить мир, где осуществились эти надежды. Те славные люди, которыми авторы повестей населили будущее, живут уже в настоящем, имея в душе те же идеалы, столько же ума, доброты и честности, сколько их понадобится нормальному человеку в XXII столетии. Что им делать, когда вокруг бушует море ненависти и невежества? Вмешаться, бороться? Но тогда придётся научиться применять насилие, быть может, даже обагрить руки кровью. Или просто жить, наблюдая постепенные, почти незаметные подвижки в сторону лучшего? Ведь прогресс неизбежен…

НИИЧАВО — источник света, радости, фантастический росток будущего в настоящем.

«Улитка на склоне» ставит по существу те же проблемы, что и «Полдень. XXII век». Но «Улитка…» — произведение гораздо более сложное, изощрённое. Понятно, как и куда не надо двигаться. А вот как надо? Как из полночи XX столетия родиться полудню XXII века? Возникает ощущение тупика. Как будто происходит движение по карте, на которой довольно чётко обозначена цель, но вместо дороги к ней — полное бездорожье.

То, что было ясным и простым у ранних Стругацких, стало загадочным и сложным в их позднем творчестве. Там, где был ответ, — появился вопрос, там, где был вопрос, — выросло десять новых вопросов.

В 1997 г. начали выходить сборники «Время учеников», на страницах которых писатели-фантасты «продолжали» сюжеты известных произведений Стругацких. В одном из них Павел Амнуэль опубликовал повесть «Лишь разумные свободны», «дописав» сюжет «Жука в муравейнике». Действия Сикорски и его коллег трактовались как кровавая расправа, роковая ошибка и однозначно осуждались. Сложнейшая нравственная проблема оказалась низведённой почти до уровня политического анекдота. Не слишком удачными были и другие попытки предложить ответ там, где Стругацкие поставили вопрос. <…> Таким образом, попытки «расшифровывать», прояснить Стругацких только подчеркнули, что нет в их произведениях такого «ключа», которым могли бы пользоваться все и каждый. — «„Время учеников“: у каждого свой ключ»