Иван-чай

Иван-чай, кипрей узколистный или копо́рский чай (лат. Chamaenerion) — род многолетних травянистых растений семейства Кипрейные (лат. Onagraceae), нередко включается в состав рода Кипрей (лат. Epilóbium). Иван-чай встречается повсеместно в умеренном климате Северного полушария. Растёт на сухих песчаных местах, по лесным опушкам, кустарникам, на вырубках, пожарищах. На нарушенной территории появляется одним из первых, благодаря летучим семенам. Иван-чай широколистный встречается на крайнем севере и в тундре, в том числе, в арктических и субарктических областях Северного полушария.

Иван-чай узколистный (Украина)

Самый известный вид, который чаще всего имеется в виду под сокращённым названием — это Иван-чай узколистный (лат. Chamérion angustifólium), иногда называемый в народе «кипрей», из которого приготавливается традиционный русский травяной напиток (копорский чай). Для этого используют высушенную верхушку стебля с молодыми листьями. Ботанический словарь Анненкова приводит больше десятка названий Иван-чая узколистного.

Иван-чай в научно-популярной прозе и публицистике

Весьма распространилась также и приняла широкие размеры в последнее время фабрикация фальшивого, вредного для здоровья чая, подделываемого грубыми способами из спитого чая и разной травы, преимущественно же из чернобыльника. Этот, так называемый, «капорский» или «Иван-чай» — продукт нашей самобытной изобретательности — фабрикуется главным образом в Петербурге и отсюда распространяется по всей России в значительном количестве, судя по частым фактам обнаружения этого злоупотребления в размерах иногда ужасающих. Бывали случаи, что полиция за один раз конфисковала сотни пудов этого самодельного зелья.

— Владимир Михневич, «Язвы Петербурга», 1876

Иван-чай в художественной прозе

Часу в седьмом утра Павел Алексеевич проснулся, и всё в доме зашевелилось. Обувшись в бараньи сапожки домашней выделки и в халат свой, он умылся, помолился и стал советоваться с Ванькой, чего бы напиться сегодня: малины ли, бузины ли, шалфею, липового цвета, кипрею, ивана-да-марьи, ромашки с ландышами или уж заварить настоящего чаю? И Ванька рассудил, что бузина пьётся на ночь для испарины, малина после бани, шалфей в дурную погоду, липовый цвет со свежими сотами, иван-да-марья и ромашка, когда неможется, кипрей, то есть копорский или иван-чай, по нужде, за недостатком лучшего, и потому полагал заварить сегодня настоящего китайского чаю, что и было исполнено.

— Владимир Даль, «Павел Алексеевич Игривый», 1847

Я проводил последний экипаж и свернул по своему маршруту влево; по дну второго ложка весело катился холодный, как лёд, ключик. Я выбрал местечко в тени пушистой черемухи и с наслаждением растянулся на зеленой высокой траве, которая встала вокруг меня живой стеной. Красиво колебались в воздухе красные верхушки иван-чая, облепленные шелковистым белым пухом; тут же наливались в траве широкие шапки лесного пахучего шалфея с тысячами маленьких цветочков цвета лежалых старых кружев. Несколько кустов малины приютились около кучки гранитных обломков, бог знает, какой силой занесенных в это уединенное место; над самым ключиком свесили свои липкие побеги молодая верба и несколько кустов черной смородины. Трудно было подобрать уголок красивее, и я с удовольствием отдыхал здесь, прислушиваясь к жужжанью ос и шмелей, которые кружились над головками шалфея.

— Дмитрий Мамин-Сибиряк, «Золотуха», 1883

	Балаган был срублен из елового леса и совсем врос в землю. Сверху он был покрыт дёрном, на котором розовой шапкой рос иван-чай. Окон не полагалось, а их заменяла низенькая дверь, вся засыпанная дробью и дырами от пуль, как мишень. Внутри, в глубине, помещались деревянные нары, а налево от двери ― сложенный из камня-дикаря очаг.
	— Дмитрий Мамин-Сибиряк, «Зелёные горы», 1902 г.

И какая-то сладкая песня подымается в его душе. Тихо над ним из осоки наклоняется розовый детский лик, и дитя улыбается, и склоняется, поднимает руку с розовым цветиком, ― ах: из-за его спины на поверхность пруда упал иван-чай. Петр обернулся. Катя стояла перед ним: она наклонила бледное свое личико в розовых иван-чаях; искоса она глядела на него; будто она невзначай здесь, у воды, накрыла Петра; и она молчала. <...> У, как шумят деревья, треплется Катина синяя юбка, разлетелись волосы; у, как посвистывает, как ходит сырая вокруг трава: закачались ветви, прутья, вершины, и ярко-розовые иван-чаи расходились, что Катин души молодой размах: песнь пелась и проповедь начиналась ― и везде шум… А вот он, нежный цвет ее души молодой; а вокруг ветра вдали свистели волынки и древесные разбивались тимпаны, а столетний с бугра дуб, как пророк, лесному народу протягивал руки. Вот он, цвет души ее молодой; ах, как вся она протянулась к нему, ― обвить бы его руками и заснуть бы на груди, но крапива бьется на этой груди; пусть же ей обожжет щечку крапива; пусть же ее разобьет он жизнь. И тихую она на раскаленной его груди положила головку: и кудри ее с его кудрями слились ― кудри слились в один прядающий в ветре дым, что отлетает с красного пламени: какой костер зажгли в том месте? Жадные жадно раскрылись их уста; стальные руки, ломающие тонкий стан, в порыве протянулись, раскаленная лава дыханья в ее грудь пролилась; вот уж с устами уста ее слились в длительном, и тягучем, и влажном дыханье; синее ее платье, что синее ее небо, в красном, что заря, пламени его одежд: и над этой зарей двух жизней, теперь слиянных, пепел воздушный, разуверений облако; растанцевались вокруг иван-чаев розовые кисти.

— Андрей Белый, «Серебряный голубь», 1909

	Здесь подымался по буграм и лощинам перед тайгою низенький пока ещё и невзрачный иван-чай; в конце июня он расползётся на вёрсты кругом ― станет весь розовый, пышный, медовый, густой, по брюхо лошади. А жёлтого болотного курослепа и теперь было сколько хочешь, и от него, росистого, у бугров и лощинок был счастливо-пьяный, вихрасто-встрёпанный какой-то вид.
	— Сергей Сергеев-Ценский, «Медвежонок», 1911

Но Михайла каким был, таким и остался: моргает он на Фоку слезливыми глазами и палочкой показывает в ту сторону, где у него раньше стоял, какой ни на есть, свой домишка, а теперь растёт широколистый лопух и красноголовый иван-чай, которым бабы морют клопов; совсем, кажется, ещё недавно пропало из лопуха огородное чучело, уцелевшее чудом во время пожара, оборвали его осенние ветры, размочили дожди и галки по лоскутам разнесли, должно быть ― по гнёздам!

— Сергей Клычков, «Князь мира», 1927

	Вот и лето настало, в прохладе лесной заблагоухала белая, как фарфоровая, ночная красавица, и у пня стал на солнцепеке во весь свой великолепный рост красавец наших лесов ― Иван-чай.
	— Михаил Пришвин, «Лесная капель», 1943

И вот умер Антипыч. Вскоре после этого началась Великая Отечественная война. Другого сторожа на место Антипыча не назначили, и сторожку его бросили. Очень ветхий был домик, старше много самого Антипыча, и держался уже на подпорках. Как-то раз без хозяина ветер поиграл с домиком, и он сразу весь развалился, как разваливается карточный домик от одного дыхания младенца. В один год высокая трава иван-чай проросла через брёвнышки, и от всей избушки остался на лесной поляне холмик, покрытый красными цветами. А Травка переселилась в картофельную яму и стала жить в лесу, как и всякий зверь.

— Михаил Пришвин, «Кладовая солнца», 1945

	Мы опять едем узким зеленым коридором по мягкой подушке мхов; с треском продираясь через кусты, выезжаем на гарь. Уныло торчат на ней обгорелые стволы елей, но кое-где белеют тоненькие берёзки, а вся земля сплошь усыпана иван-чаем. Дальше идет густой кедровник.
	— Николай Дубов, «На краю земли», 1950

	Поезд выскакивает из тесноты пригорода на просторы полей. А дальше зеленой стеной стоит лес ― густой и темный, где к полотну подошли ельники, открытый и светлый в березовых рощах. На откосах пятна белого и красного клевера, синие кустики вики. Подальше высокий и нарядный иван-чай.
	— Алексей Ливеровский, «Журавлиная родина», 1966

На днях увидел утром в открытую дверцу своего «Н<аблюдательного> п<ункта>», что зацвел Иван-чай, маскирующий меня от внешнего мира. Как зацветет Иван-чай, ― С этого самого цвета, Юное лето, прощай, Здравствуй, полдневное лето. (сонное, спелое, полное) Где-то уже позади Майские вишен (садов) метели И не в новинку дожди Что по листве (молодой) шелестели. <...> Настроение сразу изменилось, не стыдно уже за эту фантастическую, сумасбродную затею пересадки деревца в июльскую жару ― и хотя бы вечером, на ночь глядя, а то днем, часов около 11, да откуда ― из тени за нужником, где ее заслонила черёмуха и большая дикарка перед дверью и иван-чай гигантский, из сухой, как печка, глины, с однобоким «комом», из которого торчали сухонькие, хоть и живые, коренья, оборванные лопатой ― жуть.

— Александр Твардовский, Рабочие тетради 60-х годов, 1968

	― А почему её так называют? ― Вот этого сказать не могу, ― ответила мама, ― иван-да-марья. Ну, вот на порубках растёт иван-чай розовым цветом, почему его прозвали так ― может быть, за красоту, потому что невысокий и весело цветёт, а может быть, и за другое, не знаю. ― Дедушка сказал, что она так названа, потому что два цвета несёт, ― сказал брат, ― мужской и женский.
	— Леонид Зуров, «Иван-да-марья», 1969

	Документы нашего прошлого уничтожены, караульные вышки спилены, бараки сровнены с землей, ржавая колючая проволока смотана и увезена куда-то в другое место. На развалинах Серпантинки процвёл иван-чай — цветок пожара, забвения, враг архивов и человеческой памяти. Были ли мы? Отвечаю: «были» — со всей выразительностью протокола, ответственностью, отчетливостью документа.
	— Варлам Шаламов, «Перчатка», 1972

Зоны лагеря «Черные камни» располагались в долине слева от главной дороги. Здесь журчал на перекатах широкий Черный ручей, сливающийся ниже с речкой Шайтанкой. Когда я какой-то весною или летом впервые оказался в этом месте, я был потрясен огромным количеством цветов. Обе долины и частично склоны сопок были до самого горизонта розоватыми от сиренево-фиолетовых цветов иван-чая. Это впечатление легло в основу моего стихотворения «Полярные цветы». Я сначала из кузова машины не мог определить, что это за цветы. Но когда мы высадились, я сразу узнал знакомый с детства кипрей, или иван-чай. (Epilobium angustifolium!). Правда, был он мельче российского, и, возможно, второе (видовое) латинское название я написал неверно. Возможно, что это какой-то иной вид кипрея. Привезли нас на это место, в долины иван-чая, на заготовку дров. Здесь ― в долинах и по склонам ― когда-то была тайга, был лес, сведенный на топливо, на строительство и рудничную стойку еще в тридцатых годах. Поэт Валентин Португалов валил здесь году в 37-м невысокую колымскую лиственницу, а к моему времени (1952-1953-й годы) от тайги здесь сохранились лишь одни пни.

— Анатолий Жигулин, «Чёрные камни», 1988

	― А что, Ольга, ― услышал я, ― скоро ли господин Орехов разрешится от бремени? ― В полночь, ― ответила Ольга, ― пора готовить сани. Если разобраться, разговор этот был более чем странен, но то-то и оно, что смысл его меня в тот миг мало занимал: я только любовался. Крапива и иван-чай жарко колыхались передо мной, а за ними плавали прелестные купальщицы.
	— Ксения Букша, «Эрнст и Анна», 2002

Иван-чай в поэзии

	Там цвели иваны-чаи, И цвели там молочаи, И ещё там цвёл молочник, И стоял там молочайник, Из него торчал цветок, Толстый, словно молоток.
	— Михаил Савояров, «Молчальник» (из сборника «Не в растения»), 1921

	Холодеющий дух с востока, Вестник мирной ночной поры, Чередуется с теплым током ― Поздним вздохом дневной жары. Щедрой ласкою день венчая, Отнимая свой грузный жар, В гущу розовую иван-чая Опускается алый шар.
	— Даниил Андреев, «Холодеющий дух с востока...» (из цикла «Босиком»), 1936

От края тундры до степных угодий, Распространясь на запад и восток, Иваном-чаем прозванный в народе, Прижился этот розовый цветок. Как бунчуки казачьи, каждым летом Соцветья он подъемлет, и в наезд! ― По гарям, лесосекам и кюветам, ― Иван Кипрей, хозяин здешних мест. Откуда он? В котором веке старом, Судьбу провидя на далекий срок, Другой Иван заведомо недаром Его своим же именем нарёк? Но с той поры, как стал цветок Иваном, Он множился и крепнул столько лет, Что расплескался морем разливанным По всей Руси за человеком вслед. Шагай, Иван, до рубежа земного, Иди на приступ дружною гурьбой! Порою оттеснят тебя, но снова Из праха ты воскреснешь сам собой.

— Аркадий Штейнберг, «Кипрей», 1953

	овцы покоятся на темнозеленых волнах йоркширского вереска. Кордебалет проворных бабочек, повинуясь невидимому смычку, мельтешит над заросшей канавой, не давая зрачку ни на чем задержаться. И вертикальный стебель иван-чая длинней уходящей на север древней Римской дороги, всеми забытой в Риме.
	— Иосиф Бродский, «Бабочки северной Англии пляшут над лебедою…» (из цикла «В Англии»), 1976

	Твой английский слаб, мой французский плох. За кого принимал шофёр Нас? Как если бы вырицкий чертополох На домашний ступил ковёр. Или розовый сиверский иван-чай Вброд лесной перешел ручей. Но сверх счетчика фунт я давал на чай ― И шофер говорил: «Окей!»
	— Александр Кушнер, «Мы останавливали с тобой...», 1996

См. также

• Кипрей
• Копорский чай
• Иван
• Плакун-трава
• Чай
• Сон-трава
• Прострел-трава
• Трын-трава
• Иван-да-Марья
• Ветреница
• Древо жизни