Графомания

Графома́ния (от греч. γράφω — писа́ть, чертить, изображать и греч. μανία — страсть, безумие, влечение) — болезненно-навязчивое стремление к многописательству, к сочинению таких произведений, к которым у автора нет ни достаточных способностей, ни компетенции. Одной из самых частых причин графомании некоторые исследователи называют невротическую гиперкомпенсацию комплекса неполноценности, а в части случаев — выражением бредовой или сверхценной идеи идентификации себя с выдающимся писателем.

Йозеф Геббельс, один из графоманов

Графомания проявляется в качестве одного из симптомов при некоторых формах шизофрении, паранойе, маниакальном и гипоманиакальном состояниях и при других психических расстройствах. Страдающего графоманией человека называют графоманом.

Графомания в афоризмах и коротких цитатах

	Мы одержимы графоманией и мы одержим победу. Нас — миллионы. Всех не перевешаете — театров не хватит.
	— Вагрич Бахчанян, «Сочинения», №21, вторая половина 1980-х

	Графомания — мой скрытый порок.
	— Шеннон Кристофер Лето, из интервью, конец 1990-х

	...графомания ― женственна, профессиональное письмо ― мужественно. Писатель ― лицо неопределённого пола.
	— Евгений Попов, Подлинная история «Зеленых музыкантов», 1997

	Графомания ― это интереснейшая даже с психологической точки зрения и совершенно не изученная область советской литературы, она же ― одно из следствий всеобщей грамотности.
	— Григорий Бакланов, «Жизнь, подаренная дважды», 1999

	Графомания простительна только графу Толстому.
	— Ашот Сергеевич Наданян, 2000-е

	Сухари со вкусом икры, презервативы со вкусом клубники и графомания со слабым привкусом беллетристики суть явления одного порядка.
	— Александр Кузьменков, «Награждение непричастных», 2011

	Божественный дар ― графомания. <...> того, кто недоступен пониманию по причине очень высокого полёта, проще всего объявить графоманом (в клиническом значении этого слова).
	— Магид Белла, «Сергей Петров в ожидании благовещенья», 2013

	...настоящий писатель и должен быть графоманом: он не может не писать, и в этом его призвание..
	— Магид Белла, «Сергей Петров в ожидании благовещенья», 2013

Графомания в философии и психологии

В одном Рихарде Вагнере соединено более психопатических элементов, чем во всех остальных, вместе взятых, выродившихся субъектах, которых мы до сих пор изучали. Признаки вырождения у него так ясно выражены, что становится страшно за человека. Мания преследования, горделивое помешательство, мистицизм, туманная любовь к человечеству, анархизм, страсть к протесту и противоречию, графомания, бессвязность, непоследовательность, склонность к глупым остротам, эротомания, религиозный бред — всем этим проникнуты его писание, стремления и душевное состояние.

— Макс Нордау, «Вырождение» («Рихард Вагнер»), 1892

Не только содержание, но и внешняя форма произведений Вагнера служит доказательством его графомании. Из вышеприведенных мест читатель мог заметить, как Вагнер злоупотребляет подчеркиванием слов. У него попадаются иногда полстраницы, набранные курсивом. Ломброзо специально констатирует это явление у графоманов. Оно вполне объясняется своеобразностью мистического мышления. Никакая форма изложения не может удовлетворить мистика-психопата; он постоянно сознает, что фразы, которые он записывает, не выражают смутных мыслей, бродящих у него в голове; так как он не может достигнуть точного их выражения, то он постоянно прибегает к восклицательным знакам, подчеркиванию, многоточиям и разрядке.

— Макс Нордау, «Вырождение» («Рихард Вагнер»), 1892

Не только содержание, но и внешняя форма произведений Вагнера служит доказательством его графомании. Из вышеприведенных мест читатель мог заметить, как Вагнер злоупотребляет подчеркиванием слов. У него попадаются иногда полстраницы, набранные курсивом. Ломброзо специально констатирует это явление у графоманов. Оно вполне объясняется своеобразностью мистического мышления. Никакая форма изложения не может удовлетворить мистика-психопата; он постоянно сознает, что фразы, которые он записывает, не выражают смутных мыслей, бродящих у него в голове; так как он не может достигнуть точного их выражения, то он постоянно прибегает к восклицательным знакам, подчеркиванию, многоточиям и разрядке.

— Макс Нордау, «Вырождение» («Рихард Вагнер»), 1892

Графомания в исторической и документальной литературе

...«дилетантизм» и «массовая литература» в 20-х годах, годах «мастеров» и создания новых поэтических жанров, окрещивались «графоманией», и тогда как «первостепенные» (с точки зрения эволюционного значения) поэты 30-х годов в борьбе с предшествующими нормами являлись в условиях «дилетантизма» (Тютчев, Полежаев), «эпигонства и ученичества» (Лермонтов), в эпоху 20-х годов даже «второстепенные» поэты носили окраску мастеров первостепенных; ср. «универсальность» и «грандиозность» жанров у таких массовых поэтов, как Олин. Ясно, что эволюционное значение таких явлений, как «дилетантизм», «эпигонство» и т. д., от эпохи к эпохе разное, и высокомерное, оценочное отношение к этим явлениям — наследство старой истории литературы.

— Юрий Тынянов, «О литературной эволюции», 1927

2 сентября 1908 года Лев Толстой в письме Леониду Андрееву поделился выстраданным: «…Писать надо… только тогда, когда мысль, которую хочешь выразить, так неотвязчива, что она до тех пор, пока, как умеешь, не выразишь её, не отстанет от тебя». Всей пишущей публике этот совет надо постоянно держать в уме или хотя бы перед глазами. А иначе графомания или зарабатывание денег получается, но никак не литература.

— Владислав Быков, Ольга Деркач, «Книга века», 2000

Графомания в публицистике и критике

Но ведь между молитвой и газетой ― и Достоевский: вечный то крест писателя. А вообще-то хорошо ― замолкнуть. Сесть на землю, завести семью, как микросоциум во любви и правде, с ярмарки литературы уйти и принять обет пифагорейского молчания ― годков этак на пять ― десять. Если недуг словописания пройдет ― и слава Богу: кобыле легче… Но только чтоб по своей воле. А то, если вышвырнут насильно (как многих во времена «застоя»), напротив, графомания развивается: я это испытал…

— Георгий Гачев, «Жизнемысли», 1979

	Приравнивать самоубийство к быту можно только в порыве тотальной безответственности. Что такое «быт небытия»? Это амбивалентная графомания. Самоубийство Цветаевой понятнее любого другого исхода. Её дионисийство, выраженное куда мощнее, чем у символистов, предполагало одновременно и волю к жизни и любви и волю к смерти и разрушению...
	— Владимир Гандельсман, «Из дневника читателя», 1999

Многие писатели идут по узкому пути, на котором могут создать что-то действительно ценное, но когда сходят с него, немедленно впадают в графоманию. Позже я уже следил за тем, чтобы не выйти из своего emploi, но поначалу я даже не знал, в чём оно заключается. Это были годы поисков. А к «Больнице Преображения» я до сих пор глубоко привязан и сам удивляюсь, как эта книга «выстрелила» из меня, поскольку всё, что писал раньше и немного позднее, решительно слабее. Слабое, неправдивое, ходульное, не своё, как бы поставленное на костыли.

— Станислав Лем, из интервью «Неутраченное время», 2002

Во всяком случае, стихи воспитывают в людях вкус к абсолюту. <…> Вот почему я и защищаю графоманство. Это, конечно, бич России, но не самый страшный. В любом случае это — форма творчества. Пусть форма творчества маленького паучка, который ничего не может связать путного. Но <…> важно само стремление. А мы уже близки к тому, что наша страна, народ не хочет ничего, разве что куснуть, ударить, отнять.

— Леонид Филатов, из интервью «Графоман со стажем», 2003

Эти «воспоминания», больше похожие на обмороки, когда герой как будто входит ни с того ни с сего в штопор, ― в высшей степени характерное для прохановских текстов явление. Вдруг вспомнил, вдруг навернулось, вдруг увидел. На кремлевском банкете герой погружается в воспоминания о горящих наливниках на трассе Саланг, умирая в горящем наливнике ― вспоминает лиловые соски африканской любовницы, разминая лиловые соски ― видит перед глазами дворик, где прошло детство, гоняя во дворике мяч пятилетним ребенком ― опрокидывается в пренатальные видения. В связи с этими лирико-миметическими пассажами ― можно называть их «обмороками», «флэшбеками», сеансами изумления, микрогаллюцинозами, «оазисами» (Бондаренко), «повторами» (М. Ремизова), «внутренним материалом» (Матулявичус) ― чаще всего и возникает слово «графомания», или, как аккуратно выражается А. Сегень, редактор Проханова в «Нашем современнике», «я всё боялся, не захлестнет ли его экспрессионистская волна».

— Лев Данилкин, «Человек с яйцом. Жизнь и мнения Александра Проханова», 2007

Стиль ― тоже то, что нужно преодолеть. Если лестница развития существует, то по ней надо подниматься, преодолевать текущие состояния и творчески конструировать новые миры. Это не рацио, это инстинкт. Этим инстинктом ― и этой миссией, возложенной Духом ― все и объясняется: поступки, «графомания», эстетические предпочтения, политическое кредо. Что касается «графомании», то тут лучше всего держать в уме прохановское соображение (или даже афоризм) о том, что «стиль ― результат великих неудач художника». Как можно это интерпретировать? Как признание в неудаче ― или как открытие, что стиль ― это инструмент преодоления?

— Лев Данилкин, «Человек с яйцом. Жизнь и мнения Александра Проханова», 2007

Затеяв променад по садам прошлогодней российской прозы, вдруг убеждаешься: а гулять-то негде. Ибо упомянутый дендрарий ― точь-в-точь провинциальный парк культуры: два-три чахоточных кустарника, густо заросшая крапивой клумба да ржавая карусель, разбитая параличом. Убожество отечественной словесности легко объяснимо, если вспомнить, что на дворе у нас эпоха постмодерна, где главный герой ― симулякр, вторичный образ без первичного подобия. Сухари со вкусом икры, презервативы со вкусом клубники и графомания со слабым привкусом беллетристики суть явления одного порядка. Литературный процесс в России давным-давно подменили премиальным, и 2010 не стал исключением. Минувший год не принес ни шедевров, ни даже бестселлеров, но раздача слонов не прекращалась все 365 дней. И, согласно традиции, награждению подлежали непричастные.

— Александр Кузьменков, «Награждение непричастных», 2011

Божественный дар ― графомания. Музыка и архитектура. Отчётливое нежелание терпеть в своём кругу «бессмертного» проявилось именно среди пишущих ― среди читающих (их немного) реакция обратная. Знаменитый прозаик Фёдор Абрамов, послушав однажды стихи С. В., сказал ему с обезоруживающей откровенностью: «Если бы я не знал, С. В., что Вы ― замечательный переводчик, то подумал бы, что Вы ― графоман». Эту фразу С. В. частенько цитировал своим слушателям или читателям, а они прекрасно сознавали: того, кто недоступен пониманию по причине очень высокого полёта, проще всего объявить графоманом (в клиническом значении этого слова). Ну а если клиникой тут не пахнет, то настоящий писатель и должен быть графоманом: он не может не писать, и в этом его призвание.

— Магид Белла, «Сергей Петров в ожидании благовещенья», 2013

Мне же приходилось, когда я был литературным критиком, тоже высказывать суждения, опираясь исключительно на свой вкус, на свои представления о каноне. Но что такое литературная критика по сравнению с историей; peanuts. Ну залезу я на табуретку и заявлю я что, там, Улицкая или Аксёнов ― это не литература, а «Доктор Живаго» ― графомания; например, можно другие имена подставить. Ну да, это странно, это может свидетельствовать о моей эксцентричности; меня может подвергнуть остракизму профессиональное сообщество, усомниться ― еще больше, чем сейчас ― в моей компетентности. Подумаешь. И совсем другое дело, если я заявлю, что Япония на самом деле долгое время была колонией России.

— Лев Данилкин, «Питчинг», 2016

Графомания в мемуарах, письмах и дневниковой прозе

Вы пишете стихи? И даже недурно? Допустим. А я все-таки не знаю (и никто не знает), будете ли вы поэтом. Нисколько не удивлюсь, если вы окажетесь прекрасным инженером или авиатором. Впрочем, я могу сказать еще вот что: вы — человек, не лишенный глубины. Совсем плоских людей очень мало; потому так мало людей, которые никогда не писали никаких стихов, никакой прозы, вообще ничего не писали. Это не графомания: это закон природы. В известный период жизни, когда еще «новы все впечатления бытия», а главное — непривычен и нов «сам я», — этот «я» и его переживания кажутся страшно важными (они и действительно важны для человека) и, под напором изнутри, кажется страшно нужным всё это как-то выразить, сказать кому-то (пожалуй, и тут не «кажется», а действительно нужно).

— Зинаида Гиппиус, «Два разговора с поэтами», 1926

	«Крейцерова соната» призывает людей к отказу от размножения ― т. е. Толстой боролся с Жизнью! ― Зачем я все это пишу? Чистая графомания! Л. Толстой говорил, что самое лучшее у Пушкина ― его проза. Многое, в конце концов, не более как общие места.
	— Юрий Олеша, «Книга прощания», до 1959

	Екатерина предсказала возвышение и цезаризм Бонапарта. Вставала в шесть часов утра, сразу же садилась к столику писать. Письменная женщина, привычка, любовь к писанию, графомания. Любимое блюдо ― свинина с кислой капустой, немецкое.
	— Юрий Олеша, «Книга прощания», до 1959

	Мы с отцом всё дальше и дальше расходимся: мои литературные увлечения ему претят, хотя, казалось бы, он должен относиться к тому с пониманием. Гены вылезают: графомания у нас в роду ― дед всю жизнь вёл дневники, которые после его смерти родня оперативно сдала в макулатуру, да и папа на старости лет сам занялся писаниной ― фронтовое прошлое давит, требует осмысления.
	— Георгий Елин, Из дневников и записных книжек, 1972

За 12 лет я написал ему <Пономарёву> примерно пять статей и докладов о Димитрове и три ― четыре доклада и статьи по Коминтерну, в том числе к 30-летию VII Конгресса, т. е. всё о том же, только все с новой конъюнктурщиной. У Б. Н. а безусловно «графомания» на выступления. Сейчас он бьет все рекорды: выступает по 3 ― 4 раза в месяц. Помимо его претензии на «теоретика партии», т. е. мелкого тщеславия, есть у него, по-видимому, и политическая идея. Он моден в антикоммунистической литературе.

— Анатолий Черняев, Дневник, 1975

В прошлый week-end <Пономарёв> сочинил что-то сам ― о двух линиях революционного процесса в теории и политике, зачитывал нам с Козловым… Считает, что эта «мысль» сразу делает крупной постановку вопроса… Боже мой! И никак не могу понять: то ли старческая графомания, то ли он действительно верит, что его не забудут на другой день после окончания службы в ЦК и он останется в «памяти партии» как теоретик, то ли просто обычное тщеславие нормального чиновника.

— Анатолий Черняев, Дневник, 1975

Примерно столько же, сколько зарабатывала Элла каторжным учительским трудом, слепя глаза над тетрадями, зарабатывал и я в журнале «Крестьянка»: отвечал на письма, рецензировал графоманские рукописи. Выписывать надо было оттуда, выписывать бессмертные фразы, такие нарочно не придумаешь. Теперь жалею, что я этого не делал, но я начитался их до полного отравления, кое-что случайно сохранилось в памяти. Ну, например: «Передние лошади вставали на задние дыбы, а сзади напирали передние лошади». Графомания ― это интереснейшая даже с психологической точки зрения и совершенно не изученная область советской литературы, она же ― одно из следствий всеобщей грамотности. «В клящий мороз устелись с ней на снегу ― испепелит». Уму непостижимо, зачем в клящий мороз устилаться с ней на снегу? Но это не из писем в «Крестьянку», это из романа, если не ошибаюсь, удостоенного Сталинской премии. Или вот стихи приходили в журнал «Знамя»: На скользком пьедестале Ильич наш дорогой Стоит в привычной позе С протянутой рукой… А все подряд романы Кочетова, это что, не графомания? В одном из них героиня на одну треть то ли польской, то ли еще какой-то крови. Или вот просвещённый автор восклицает во гневе по поводу сильно декольтированных женщин: «Женщины и матери Европы! Как вы могли допустить осквернения вашей груди, вскормившей Шекспира и Гете, Бальзака и Карла Маркса?..» Нет уж, по мне так пусть лучше «передние лошади встают на задние дыбы». Это хоть простодушней.

— Григорий Бакланов, «Жизнь, подаренная дважды», 1999

...важнее, наверное, слова́. Они выделяют чувства из неопределенности через их привязывание к знаку. Выводят понятие из небытия. Обогащают мир мыслей и чувств. Особенно хорошо это делают поэты. Прозаики ― хуже. Я не чувствую в себе таких способностей. Без них писать ― ремесло. Или ― блажь, графомания. История началась в 1962 году… Всегда ли у меня была потребность писать? Может быть, и всегда. Иначе почему бы в пятьдесят лет человек при любимом деле вздумал заняться еще литературой? Я уже упоминал про первый опыт в четырнадцатилетнем возрасте. Написал роман «Цветы будущего». Кроме названия, ничего не помню.

— Николай Амосов, «Голоса времён», 1999

...после моей рецензии на этот роман, где несколько раз было произнесено слово «графомания», Проханов перестал со мной разговаривать. Ну, может быть, не вовсе перестал, но, во всяком случае, мне дано было понять, что я переступил некую черту, и на этом наши с ним отношения ― которые я, рискуя показаться наивным, мог бы назвать теплыми, ― закончились. Нет худа без добра: где-то надобно ставить и точку.

— Лев Данилкин, «Человек с яйцом. Жизнь и мнения Александра Проханова», 2007

Графомания в беллетристике и художественной прозе

	Теперь фронт наводнен корреспондентами и журналистами. Записывают «наблюдения», изречения народной мудрости, обходят раненых, строят новую теорию народной души. Это своего рода новый Даль, такой же выдуманный, лингвистическая графомания словесного недержания. Это один тип.
	— Борис Пастернак, «Доктор Живаго», 1945

	Раздевшись до трусов, я уселся за стол, придвинул к себе талмуд, который надлежало оценить. Чтение в предшествующие дни не дало мне сколько-нибудь определенного представления о рукописи — так, обыкновенная графомания. Сегодня я увидел, что не все тут так уж просто и что передо мной не просто рукопись, а рукопись-подсказка, написанная специально для меня. Что же он знал, этот человек?
	— Рид Грачёв, «Промежуток», 1966

― Ты стремишься понять мир, в котором ты живёшь, и передать это понимание другим, ― это понимание и это видение мира. Это, конечно, не все, есть другие побуждения, которые заставляют тебя писать, ― графомания, которой страдают все литераторы, тщеславие, о котором ты говорил, та или иная степень мании величия и периодическая атрофия твоих аналитических способностей, ― потому что если бы этой атрофии не было, ты бы понимал, что книгу, которую ты пишешь, вообще писать не стоит. ― Значит, большинство книг, по-твоему, написано напрасно? ― Несомненно.

— Гайто Газданов, «Эвелина и ее друзья», 1968

	Во мне не было признаков избранности, а возможно, не было и самой избранности, но всегда была потребность в писании. Графомания. Я садилась за стол и графоманила, и на втором курсе написала рассказ «День без вранья». И отнесла рукопись в два места. На киностудию «Мосфильм» редактору Боре и в журнал «Молодая гвардия», поскольку он был ближе всего к моему дому.
	— Виктория Токарева, «День без вранья», 1991

	Крайне неудачный оборот, являющийся элементом графомании в общем-то весьма сносном по качеству повествовании. Докривлялся, называется, довыражался образно: «Кристаллизующая роль»!.. Для общего сведения сообщаю, что, на мой взгляд, графомания ― женственна, профессиональное письмо ― мужественно. Писатель ― лицо неопределённого пола.
	— Евгений Попов, Подлинная история «Зеленых музыкантов», 1997

	Вдруг Коршунов понял, что ничто несделанное сразу не сделается никогда. Всю жизнь он жил завтрашним днем. Это его проклятущая графомания, это она своей постоянной незавершенностью перетягивала его в завтра… Пренебрегая сегодня ― всегда таким конкретным, конкретным до противности, как собачье дерьмо.
	— Галина Щербакова, «Подробности мелких чувств», 2000

Но на беду мои дамы оказались обе слишком ревнивы. Тамара сердилась из-за того, что я со своим писательством забыл о мужских обязанностях ― зарабатывании денег и чистке ковров пылесосом, а проза, та просто не выносила Тамариного присутствия. Однако не моя графомания послужила причиной её ухода. Наоборот, если бы не развод, я уверен, Тамара бы одолела соперницу. Ей не впервой было душить мои творческие порывы. Когда я по молодости вздумал заняться фотоискусством, Тамаре хватило года, чтобы убедить меня в моей бездарности.

— Олег Зайончковский, «Счастье возможно: роман нашего времени», 2008

Боже мой, какая бессмертная графомания выходила из-под его размашистого пера! И не понять, чем же она бессмертна. Пока понимаешь, обязательно со скуки умрешь. Этот человек долго искал себя, до чрезвычайности целенаправленно. И таки нашел свою восхитительную пустоту, обрел наконец искомое. Награда ждала своего героя. Упорный был. Не как некоторые. Пустозвоны которые и мудотрески. Не будем с негативным знаком тут забывать и про щелкопёришков, порхающих без ума со строчки на строчку, делая вид, будто бабочки. А приглядеться получше ― с намозоленными задами, рассерженно елозящими. На себя бы сначала сердились и на себя бы елозили. Сами виноваты. У павианов зады и то привлекательнее. И в цвете.

— Валерий Володин, «Повесть временных лет», 2011

Вернувшись домой, Олег первым делом принялся перечитывать подстрочники и свои переводы. Теперь сквозь каждое стихотворение он видел беспрерывно жующего сладости, распираемого самоупоением Фуата, любая строка звучала в сознании его голосом. Как могло нравиться Олегу это многословие, полное повторов, пустой риторики и вычурных метафор?! Что находил он в этих длиннотах, банальностях и высосанных из пальца сравнениях?! Сейчас ему стало очевидно, что это чистой воды графомания. И к тому же графомания помешанного! От нескончаемых перечислений, претензий на всеохватность и космический размах так и веяло безумием. Если в самом деле, как утверждал Тимур, эти стихи ложатся в основу государственных планов и программ, то не приходится удивляться, что страна катится в пропасть. Выходит, Коштырбастаном правит не явленная в поэзии Гулимова воля неба, как представлял это Касымов, а воплощённое в ней графоманиакальное безумие Фуата! Олег собирался перевести до завтра еще одно-два стихотворения, но теперь не мог заставить себя даже дочитать до конца уже сделанное. Вместо этого рука сама потянулась к тетради для записей. «Приходится, похоже, признать, что Алишер прав: стихи Гулимова, скорее всего, принадлежат Фуату, а сам он не поэт, облечённый государственной властью, а обыкновенный диктатор».

— Евгений Чижов, «Перевод с подстрочника», 2013

	Под светом торшера пыталась осилить «Ювенильное море». Медленно, по два, по три раза перечитывала некоторые предложения. Некрикливая, словно бы даже стесняющаяся самоё себя графомания автора поражала. Но и завораживала, держала за уши…
	— Владимир Шапко, «Синдром веселья Плуготаренко», 2016

Графомания в стихах

Оно, сто толстых книг держа сухой рукою, Жмет Тредьяковского нос колкою ногою И нудит преложить во рифмы горы книг И всю вселенную вместить в единый стих. Чудовище сие есть та писать Охота,* Охота писать, Алчба писать, Охота сочинять — богиня Графомания (прим. от автора). Коей рождается в читателях зевота, Отличная от той, что Аполлон дает, Которая на верх Парнаса нас ведет, Котора, в душу вшед, луч ясный возжигает И человеков ум во мраке просвещает.

— Яков Княжнин, «Бой стихотворцев», 1765

	Чёт и нечет Доктор Чечотт Графоманией зовёт. Стих мой странный, Многогранный. Чёт и нечет! Нечет, чёт! Я безумен, Лишь как нумен. Как феномен, я здоров. Подражаю, Поражаю Глубиной чужих стихов.
	— Николай Минский, «Чёт или нечет», 2 октября 1900

	― Бумага мига или века? Не все одно тебе, мой маг? Колен не преклоняй, калека, пред графоманией бумаг. Художник дышит млечным снегом. Снег графомана ― нафталин. Как очи миллиона негров, в ночи пылают фонари.
	— Виктор Соснора, «Какая Феникс улетела?..» (из сборника «Темы»), 1965

	Дитя, торопись, а не то умереть опоздаешь за их процветанье, ― уже не хватает гробов, чтобы все улеглись, пострелявшись за их интересы, за их клептоманию, блям, графоманию, премии, мумии, феню, конгрессы...
	— Юнна Мориц, «Античное блям» (из сборника «Лицо»), 2000

См. также

• Графоман
• Посредственность
• Бездарность
• Мания величия
• Воображение
• Педантизм
• Нарциссизм
• Комплекс неполноценности
• Мания величия