Александр Иванович Полежаев

Алекса́ндр Ива́нович Полежа́ев (30 августа [11 сентября] 1804 — 16 [28] января 1838) — русский поэт и переводчик.

Александр Полежаев

Статья в Википедии

Произведения в Викитеке

Медиафайлы на Викискладе

Цитаты

	Я встречаю зарю И печально смотрю, Как кропинки дождя, По эфиру летя, Благотворно живят Попираемый прах И кипят и блестят В серебристых звездах На увядших листах Пожелтевших лугов.
	— «Вечерняя заря», 1826

	Кто видел образ мертвеца, Который демонскою силой, Враждуя с темною могилой, Живет и страждет без конца? В час полуночи молчаливой, При свете сумрачном луны, Из подземельной стороны Исходит призрак боязливый. Бледно, как саван роковой, Чело отверженца природы, И неестественной свободы Ужасен вид полуживой.
	— «Живой мертвец», между 1826 и 1828

	Земля, раскрой несытую утробу, Горящей Этной протеки, И — бурный вихрь — тоску мою и злобу И память с пеплом развлеки!
	— «Ожесточённый», 1828

	Кто видал, когда на лихом коне Проносился я степью знойною, Как сдружился я, при седой луне, С смертью раннею, беспокойною? Как таинственно заговаривал Пулю верную и метелицу И приласкивал и умаливал Ненаглядную красну девицу.
	— <Узник>, 1828

	О, прочь с груди моей, Исчезни знак священный, Отцов и дедов древний крест! Где пышная чалма, где алкоран пророка? Когда в сады прелестного Востока Переселюсь от пагубных мне мест?
	— «Ренегат», 1829

	Я рано сорвал жизни цвет; <…> И прежних чувств и прежних лет Не возвратит ничто земное! <…> Ах, как ужасно быть живым, Полуразрушась над могилой!
	— «Песня» («Зачем задумчивых очей…»), 1831

	Никогда игра алмаза У могола на чалме, Никогда луна во тьме, Ни чело твое, о База — Это бледное чело, Это чистое стекло, Споря в живости с опалом, Под ревнивым покрывалом, Не сияли так светло!
	— «Ахалук», 1833

	Я согрешил против рассудка, Его на миг я разлюбил: Тебе, степная незабудка, Его я с честью подарил.
	— «Раскаяние», 1833

	Кто идёт перед толпою На широкой площади С загорелой красотою Па щеках и на груди? Под разодранным покровом, Проницательна, черна — Кто в величии суровом Эта дивная жена? Вьются локоны небрежно По нагим её плечам, Искры наглости мятежно Разбежались по очам; И страшней ударов сечи, Как гремучая река, Льются сладостные речи У бесстыдной с языка.
	— «Цыганка», 1833

	На пиру у жизни шумной, В царстве юной красоты, Рвал я с жадностью безумной, Благовонные цветы. Много чувства, много жизни Я роскошно потерял, — И душевной укоризны, Может быть, не избежал.
	— «Грусть», 1834

	В её очах, алмазных и приветных, Увидел я, с невольным торжеством, Земной эдем!.. Как будто существом Других миров — как будто божеством Исполнен был в мечтаниях заветных. И дева-рай, и дева-красота Лила мне в грудь невыразимым взором Невинную любовь, с таинственным укором…
	— «Чёрные глаза», 1837

	Берёг сокровище! Но льзя ли сберечи́, Когда от оного у всех висят ключи?
	— «Оправдание мужа»

О Полежаеве

Пострадал ли Полежаев от судьбы, странно враждебной всем лучшим поэтам нашим, можно видеть при внимательном взгляде на его портрет, который приложен к нынешнему изданию его сочинений. Повесть эта немногосложна, но из неё видно, что Полежаев принадлежал к числу натур деятельных, для которых лучше падение в борьбе, нежели страдательное отречение от всякой личности и самостоятельности. <…> Эта жизнь позора и стыда могла бы быть жизнью славы и величия. Человек, нашедший такие звуки для выражения отчаяния, умел бы проникнуться какими угодно возвышенными чувствами и найти для них выражение в слове и в деле. При другой жизненной обстановке не погиб бы этот энергический талант жертвою неравной и бесплодной борьбы. Не звуки проклятий и злобы, а роскошные звуки чистых, спокойных стремлений мог бы он завещать миру, потому что, кроме чрезвычайной силы, талант Полежаева отличается ещё необыкновенной страстностью и стремительностью. — Полежаев на портрете был в солдатском мундире, см. ниже цитату Огарёва; последний абзац — парафраз статьи Белинского апреля 1842

— Николай Добролюбов, «Стихотворения А. Полежаева», 1857

В самом деле, вглядитесь пристальнее в ту поэтическую физиономию, которая встаёт из-за отрывочных, часто небрежных, но мрачных и пламенных песен Полежаева, — вы признаете то лицо, которое устами лермонтовского Арбенина говорит: На жизни я своей узнал печать проклятья. И холодно закрыл объятья Для чувств и счастия земли… <…> Только Лермонтов уже прямо и бестрепетно начинает с того, чем безнадёжно и отчаянно кончил Полежаев, — с положительной невозможности процесса нравственного возрождения. О чём Полежаев ещё стенает, если не плачет, — о том Лермонтов говорит уже с холодной и иронической тоской.

— Аполлон Григорьев, «Романтизм. — Отношение критического сознания к романтизму. — Гегелизм (1834—1840)», 1859

Уродливая поэма, за которую царственный Иуда-Меценат дал поэту лобзание и отдал его в солдаты, бросает полный свет на его существование и вместе указывает на раздвоенность высшего сословия — на образованное меньшинство и дикое помещичество, <…> которое с дворней пьёт и дворню бьёт, чтоб не видеть ясно, как оно создало «Сашку»; в поэме остался один цинизм за недосугом обработать язык, лишённый изящной формы и изящных образов.

— Николай Огарёв, предисловие к сборнику «Русская потаённая литература XIX столетия», 1861

Виссарион Белинский

… Полежаев, талант, правда, односторонний, но тем не менее и замечательный. Кому не известно, что этот человек есть жалкая жертва заблуждений своей юности, несчастная жертва духа того времени, когда талантливая молодёжь на почтовых мчалась по дороге жизни, стремилась упиваться жизнью, а не изучать её, смотрела на жизнь как на буйную оргию, а не как на тяжкий подвиг? Не читайте его переводов (исключая Ламартиновой пьесы: l'Homme à Lord Byron), которые как-то нейдут в душу; не читайте его шутливых стихотворений, которые отзываются слишком трактирным разгульем, не читайте его заказных стихов, но прочтите те из его произведений, которые имеют большее или меньшее отношение к его жизни; прочтите «Думу на берегу моря», его «Вечернюю зарю», его «Провидения» — и вы сознаёте в Полежаеве талант, увидите чувство!..

— «Литературные мечтания», декабрь 1834

Обе эти книжки содержат в себе последние, уже замирающие, глухие звуки и полузвуки некогда звонкой и гармонической лиры. Полежаев прославился своим талантом, который резко отделился своею силою и самобытностию от толпы многих знаменитостей, по-видимому, затемнявших его собою; но волнуемый пылкими необузданными страстями, он присовокупил к своей поэтической славе другую славу, которая была проклятием всей его жизни и причиною утраты таланта и ранней смерти… <…> Полежаев был рождён великим поэтом, но не был поэтом: его творения — вопли души, терзающей самое себя, стон нестерпимой муки субъективного духа, а не песни, не гимны, то весёлые и радостные, то важные и торжественные, прекрасному бытию, объективно созерцаемому. Истинный поэт не есть ни горлица, тоскливо воркующая грустную песнь любви, ни кукушка, надрывающая душу однообразным стоном скорби, но звучный, гармонический, разнообразный соловей, поющий песнь природе… <…> Кому неизвестно его стихотворение «Песнь пленного ирокезца» — это поэтическое создание, достойное великого поэта? Кому неизвестно его «Море»? <…> Некоторые песни его также принадлежат к перлам его поэзии. Но самое лучшее, можно сказать, гигантское создание его гения, вышедшее из души его в светлую минуту откровения и мирового созерцания, есть стихотворение «Грешница» <…>. С первого разу может показаться странным, что Полежаев, которого главная мука и отрава жизни состояла в сомнении, с жадностию переводил водяно-красноречивые лирические поэмы Ламартина, но <…> крайности соприкасаются, и ничего нет естественнее, как переход из одной крайности в другую… Кроме того, Полежаев явился в такое время, когда стихотворное ораторство и риторическая шумиха часто смешивалась с поэзиею и творчеством. Этим объясняются его лирические произведения, писанные на случаи <…>. Недостаток в развитии заставил его писать в сатирическом роде, к которому он нисколько не был способен. Его остроумие — тяжело и грубо. Недостаток же развития помешал ему обратить внимание на форму, выработать себе послушный и гибкий стих.

— рецензия на сборники «Кальян» и «Арфа», декабрь 1838

	Говоря о поэтах того времени, нельзя не упомянуть о Полежаеве, как поучительном примере необузданной силы без содержания, таланта без образования, вдохновения без вкуса. Эта дикая натура пала жертвою собственной силы, раз не так направленной, — пала жертвою собственного огня, не нашедшего для себя настоящей пищи…
	— «Русская литература в 1841 году», декабрь

• см. <Стихотворения А. Полежаева> апреля 1842

	Полежаев умер жертвою богатых, но неуравновешенных даров природы: всё доброе в нём было вместе и злом и отравою его жизни.
	— «Русская литература в 1844 году», декабрь