Тюрьма народов

Тюрьма́ наро́дов — расхожий фразеологизм, возникший в середине XIX века на основе книги французского писателя и путешественника маркиза Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году». Основным значением фразеологизма являлось стереотипное представление о Российской империи как об отсталом государстве, авторитарном и деспотическом, подданные или граждане которого подобны арестантам или заключённым огромной тюрьмы размером с целую страну.

Максим Горелов,
«Россия — тюрьма народов!» (2012)

В современном привычном виде авторство фразы принадлежит Владимиру Ленину. Рассуждая о причинах недовольства царской властью и о её методах управления страной, в выражении «тюрьма народов» Ленин сделал упор на угнетении нерусских народностей, а затем — на классовом подходе к эксплуатации. Впервые это выражение было употреблено им в 1914 году.

Первоисточники

Империя эта при всей своей необъятности — не что иное, как тюрьма, ключ от которой в руках у императора; такое государство живо только победами и завоеваниями, а в мирное время ничто не может сравниться со злосчастьем его подданных — разве только злосчастье государя. Жизнь тюремщика всегда представлялась мне столь похожей на жизнь узника, что я не устаю восхищаться прельстительной силой воображения, благодаря которой один из этих двоих почитает себя несравненно меньше достойным жалости, чем другой.

Человеку здесь неведомы ни подлинные общественные утехи просвещенных умов, ни безраздельная и грубая свобода дикаря, ни независимость в поступках, свойственная полудикарю, варвару; я не вижу иного вознаграждения за несчастье родиться при подобном режиме, кроме мечтательной гордыни и надежды господствовать над другими: всякий раз, как мне хочется постигнуть нравственную жизнь людей, обитающих в России, я снова и снова возвращаюсь к этой страсти. Русский человек думает и живет, как солдат!.. Как солдат-завоеватель. Настоящий солдат, в какой бы стране он ни жил, никогда не бывает гражданином, а здесь он гражданин меньше, чем где бы то ни было, — он заключённый, что приговорен пожизненно сторожить других заключенных.

Обратите внимание, что в русском <языке> слово «тюрьма» означает нечто большее, чем в других языках. Дрожь пробирает, как подумаешь обо всех тех жутких подземельях, которые в стране этой, где всякий с рождения учится не болтать лишнего, скрыты от нашего сочувствия за стеной вымуштрованного молчания. Нужно приехать сюда, чтобы возненавидеть скрытность; в подобной осмотрительности обнаруживает себя тайная тирания, образ которой повсюду встает передо мною. Здесь каждое движение лица, каждая недомолвка, каждый изгиб голоса предупреждает меня: доверчивость и естественность опасны.

— Астольф де Кюстин, «Россия в 1839 году» (Письмо пятнадцатое), 1843 год

Запрещение чествования Шевченко было такой превосходной, великолепной, на редкость счастливой и удачной мерой с точки зрения агитации против правительства, что лучшей агитации и представить себе нельзя. Я думаю, все наши лучшие социал-демократические агитаторы против правительства никогда не достигли бы в такое короткое время таких головокружительных успехов, каких достигла в противоправительственном смысле эта мера. После этой меры миллионы и миллионы «обывателей» стали превращаться в сознательных граждан и убеждаться в правильности того изречения, что Россия есть «тюрьма народов».

— Ленин В. И. «К вопросу о национальной политике» (проект речи для депутата IV Государственной Думы Г. И. Петровского), 1914 год

Нам, представителям великодержавной нации крайнего востока Европы и доброй доли Азии, неприлично было бы забывать о громадном значении национального вопроса; — особенно в такой стране, которую справедливо называют «тюрьмой народов»; — в такое время, когда именно на дальнем востоке Европы и в Азии капитализм будит к жизни и к сознанию целый ряд «новых», больших и малых наций; — в такой момент, когда царская монархия поставила под ружье миллионы великороссов и «инородцев», чтобы «решить» целый ряд национальных вопросов сообразно интересам совета объединенного дворянства и Гучковых с Крестовниковыми, Долгоруковыми, Кутлерами, Родичевыми.

— Ленин В. И. «О национальной гордости великороссов», 1914 г.

В публицистике

	Даже очень отставшая в хозяйственном отношении Россия показала на поведении польской, латышской и армянской буржуазии, что не только военная стража удерживает народы в этой «тюрьме народов», но и потребности капиталистической экспансии, для которой громадная территория является блестящей почвой для развития.
	— Ленин В. И., «Революционный пролетариат и право наций на самоопределение», 1915

В докладе одному из высших органов в Москве излагается нездоровое положение в школах. В РСФСР (т. е. в чисто русских областях) преподавание — интернационально. А во всех прочих республиках и автономных областях оно сугубо-национально, т. е. националистично заострено ненавистью ко всему русскому и клеветой на все российское. До какого предела издевательства над Россией могут иногда доходить освобожденные из «российской тюрьмы народов» шовинисты, свидетельствует опубликованное за границей воззвание украинцев о помощи голодающей Украине. Акт человеколюбия превращен в пасквиль на Россию. Не большевики, — а она обвиняется в голодании украинского мужика в то время, как бедствует и русский мужик, голодает русский крестьянин. Украина объявляется независимой страной, захваченной иностранной, враждебной ей армией.

— Александр Керенский, «Голос издалека», 1928

Рабочих избивали полиция и казаки, особенно во время стачек, когда рабочие прекращали работу, не выдержав притеснений фабрикантов. Рабочие и крестьяне не имели никаких политических прав в царской России. Царское самодержавие являлось злейшим врагом народа. Царская Россия была тюрьмой народов. Многочисленные нерусские народности царской России были совершенно бесправны, беспрестанно подвергались всяческим унижениям и оскорблениям. Царское правительство приучало русское население смотреть на коренные народности национальных областей как на низшую расу, называло их официально «инородцами», воспитывало презрение и ненависть к ним. Царское правительство сознательно разжигало национальную рознь, натравливало один народ на другой, организовывало еврейские погромы, татаро-армянскую резню в Закавказьи.

— История ВКП(б), Краткий курс, 1938

В серии моих «миниатюр», которые я печатал в первом десятилетии нынешнего столетия в грузинских журналах и газетах, есть много «белых мест» Это следствие того, что многие ситуации, мысли, созревшие, выношенные в моем сознании, не могли быть опубликованы. Большой роман «В подземелье», где я в аллегорической форме описывал социальный строй царской России, этой тюрьмы народов, тоже был изуродован цензурой. Другой роман, посвященный истории большого крестьянского восстания в Мингрелии в XIX веке (под предводительством крестьянина Утумикава), я вовсе не мог напечатать до революции. Лишь Великая социалистическая революция раскрепостила грузинского писателя.

— Шалва Дадиани, «Изучать жизнь нашего народа», 1938

Теперь представители национальных интеллигенций, лишенные значительной части мандатов в Третьей Думе, перебрались заграницу и организовали там пропаганду против России ― «тюрьмы народов»… Моя главная работа по национальным вопросам сосредоточилась, как уже видно по числу моих выступлений, на финляндском вопросе. Когда позднее, в «Земщине» Маркова II, появилось заявление, что я подкуплен финляндцами, мой друг и постоянный защитник О.О.Грузенберг, с своим огненным темпераментом, настоял на том, чтобы я поднял в суде дело о клевете.

— Павел Милюков, «Воспоминания», 1943

Наконец, Польша, эта незаживающая (и поныне) рана в теле России. В конце концов вся русская интеллигенция ― в том числе и националистическая ― примирилась с отделением Польши. Но она никогда не сознавала ни всей глубины исторического греха, совершаемого ― целое столетие ― над душой польского народа, ни естественности того возмущения, с которым Запад смотрел на русское владычество в Польше. Именно Польше Российская Империя обязана своей славой «тюрьмы народов». Была ли эта репутация заслуженной? В такой же мере, как и другими европейскими Империями. Ценой эксплуатации и угнетения они несли в дикий или варварский мир семена высшей культуры. Издеваться над этим смеет только тот, кто исключает сам себя из наследия эллинистического мира. Для России вопрос осложняется культурным различием ее западных и восточных окраин. Вдоль западной границы русская администрация имела дело с более цивилизованными народностями, чем господствующая нация. Оттого, при всей мягкости ее режима в Финляндии и Прибалтике, он ощущался как гнёт. Русским культуртрегерам здесь нечего было делать. Для Польши Россия была действительно тюрьмой, для евреев гетто. Эти два народа Империя придавила всей своей тяжестью. Но на Востоке, при всей грубости русского управления, культурная миссия России бесспорна. Угнетаемые и разоряемые сибирские инородцы, поскольку они выживали — а они выживали, — вливались в русскую народность, отчасти в русскую интеллигенцию. В странах ислама, привыкших к деспотизму местных эмиров и ханов, русские самодуры и взяточники были не страшны. В России никого не сажали на кол, как сажали в Хиве и Бухаре. В самих приемах русской власти, в ее патриархальном деспотизме, было нечто родственное государственной школе Востока, но смягченное, гуманизированное. И у русских не было того высокомерного сознания высшей расы, которое губило плоды просвещенной и гуманной английской администрации в Индии. Русские не только легко общались, но и сливались кровью со своими подданными, открывая их аристократии доступ к военной и административной карьере. Общий баланс, вероятно, положительный, как и прочих Империй Европы.

— Георгий Федотов, «Судьба империй», 1947

С моей личной точки зрения, властители дум были почти сплошной сволочью ― в буквальном смысле этого слова. Они, в общем, делали то же, что в эмиграции делали профессора Милюков и Одинец: звали молодежь на каторжные работы и сами пожинали гонорары. Молодежь ― бросала бомбы или возвращалась в СССР, и ее «жертвы» властители дум записывали на свой текущий счет. Никто из них повешен не был, и почти никто не попал даже и на каторгу. Что же касается ссылки ― то она играла решительно ту же роль, как развод для киноартистки: реклама, тираж и гонорары. Известные представления всасываются с млеком всех философских ослиц. Они становятся частью и умственного и ― что еще хуже ― эмоционального багажа: «Старый режим», «тюрьма народов», «кровавое самодержавие», «отсталая царская Россия» ― вся эта потертая мелкая и фальшивая монета котируется на интеллигентском чёрном и красном рынке и сейчас. Не совсем по прежнему паритету, но все-таки котируется. Да, конечно, так плохо, как при Сталине, не было и при старом режиме. Даже при старом режиме.

— Иван Солоневич, «Миф о Николае II», 1949

― «Грузин Сталин больше всех приближается к русскому идеалу.» ― «Жандарм Европы Суворов, реакционер Кутузов» (протереть глаза: воскрес Покровский? так же учили в 20-е годы). И на каждом шагу у самых разных: «гениальный маркиз де Кюстин»… «великолепная книга маркиза де Кюстина» (это ― хором, нашли себе достойного учителя-туриста, отчего тогда не Теофила Готье? ). ― «Была ли Россия тюрьмой народов? У кого достанет совести это отрицать?» А у кого достало совести эту пропагандную мерзость повторять?

— Александр Солженицын, «Наши плюралисты», 1982

Крымским татарам, разумеется, надо открыть полный возврат в Крым. Но при плотности населения XXI века Крым вместителен для 8-10 миллионов населения ― и стотысячный татарский народ не может себе требовать ВЛАДЕНИЯ им. И наконец ― наималейшие народности: ненцы, пермяки, эвенки, манси, хакасцы, чукчи, коряки… и не перечислить всю дробность. Все они благополучно жили в царской «тюрьме народов», а к вымиранию поволокли их мы, коммунистический Советский Союз.

— Александр Солженицын, «Как нам обустроить Россию», 1990

Запрещение чествования Шевченко было такой превосходной, великолепной, на редкость счастливой и удачной мерой с точки зрения агитации против правительства, что лучшей агитации и представить себе нельзя. Я думаю, что все наши лучшие социал-демократические агитаторы против правительства никогда не достигли бы в такое короткое время таких головокружительных успехов, каких достигла в противоправительственном смысле эта мера. После этой меры миллионы и миллионы обывателей стали превращаться в сознательных граждан и убеждаться в правильности того ленинского изречения, что Россия есть «тюрьма народов». Так оно и было. Миллионы рабочих и трудящихся Киева, других городов и передовых сел и деревень Украины прорвали фронт черносотенцев, надломили решетки «тюрьмы народов» и праздновали 100-летний юбилей Шевченко.

— Лазарь Каганович, «Памятные записки», 1991

Б: Итак, уродов надо избегать, потому, что дело это заразно. Человек, который начинает общаться с уродом, сам становится уродом. С: Самый честный способ в этом случае ― самоликвидироваться! Б: То есть пойти в армию! Если ты урод ― тебе прямая дорога в армию. Если твой друг урод, тогда девиз таков: «Очисти общество от уродов ― сдай друга в армию!» С: Армия ― тюрьма уродов. Россия ― тюрьма народов по Ленину, а армия ― тюрьма уродов! А офицеры ― новые Макаренко.

— Геннадий Бачинский, Сергей Стиллавин, «Бачинский и Стиллавин. Неконтролируемый поток сознания», 2004

Как бы мы ни относились к недавнему прошлому, но простое сопоставление того, что провозглашалось в русской литературе и русской философии XIX века и что затем делалось в ХХ веке, приводит к мысли, что Советский Союз — это и был опыт осуществления всемирного братства. Принципы, на которых он строился, — “право наций на самоопределение” и культурное “единство многообразия” — должны были гарантировать естественное сближение и объединение народов с сохранением их самостоятельности и самобытности. Почему распался этот союз — вопрос не простой. По многим причинам. Но явно не потому, что это была “тюрьма народов”. Причины распада можно свести к одной: бездарность тех, кто взялся воплощать эту поэтическую идею. Тоталитарный режим, конечно, сковывал и мысль, и слово, и действия, и он должен был сам себя изжить. Децентрация столь огромного государства была исторически необходима, но без разрыва живых связей между народами.

— Александр Кораблев, «Русские нерусские», 2012

В художественной литературе

	― Да что там! Русскому человеку уже тридцать семь лет плохо. Со станции «Дно», когда отрёкся. ― Так ведь он немец был, ― сказал Курчев. ― Все это ерунда, ― помрачнел Игорь Александрович. ― Бульварщины, дорогой вы мой, начитались. ― Какой там немец? Самый разнесчастный русский человек. ― Чудно! А как же «тюрьма народов»? ― Никак. Не было тюрьмы. Было государство.
	— Владимир Корнилов, «Демобилизация», 1971

Пустота и разруха была внутри храма XI века, но кто-то уже начал наводить тут порядок, расчищать древние фрески, освобождать их от штукатурки. — Николай I велел замазать, — просто сказал один старик, как будто Николай I был председателем их сельсовета. С расчищенных фресок смотрели византийские лики святых, мало похожих на русских святителей. Чаще других фигурировал стройный детина с мечом ― Георгий Победоносец. Самостоятельный и хмурый мужчина был этот Георгий. Может, именно он и не понравился царю Николаю, владыке тюрьмы народов.

— Олег Куваев, «Эй, Бако!», 1975

Я уже говорил о том, как я ненавижу границы. Но еще более мне ненавистны тюрьмы. Пожалуй, так, как тюрьмы ненавидят сибиряки, их не ненавидит никто. Красавицу Сибирь, насилуя ее, делали тюрьмой народов. Одним из самых счастливых впечатлений моей юности был день, когда молодёжь, приехавшая на строительство в Сибирь после смерти Сталина, разламывала бульдозерами проволочные заграждения вокруг бывших лагерей.

— Евгений Евтушенко, «Волчий паспорт», 1999

	СССР — не тюрьма народов, это коммунальная квартира народов.
	— Михаил Гаспаров, «Записи и выписки», 2001

Он был в курсе моих переживаний: я впервые столкнулся с интригами большого кино, и с комплексом неполноценности кинорежиссера (того же, что снимал трифоновский «Обмен»), и с антирусскими комплексами тоже… Я играл главную роль, меня втащили в кадр, надеясь на мой театральный опыт, а я нуждался в уроках совсем новой профессии. Режиссёр психовал, учить не умел и все недостатки начального периода смело валил на упрямого актёра, да еще из ненавистной Москвы… Экспедиция в красивых горах превращалась в филиал тюрьмы народов.

— Вениамин Смехов, «Театр моей памяти», 2001

Они быстро причаливают к берегу, залезают на дерево и видят погоню. Хитроумному Курымушке приходит в голову отличная идея: мальчишки вытаскивают лодку на берег, переворачивают верх днищем и под нее залезают, но за поиск взялся не простой полицейский сатрап. «Ночью дождя не было, а лодка мокрая», ― соображает этот наблюдательный истребитель конокрадов, переворачивает ее, обнаруживает беглецов, а далее следует поразительная вещь: он не то что их не бранит и не скручивает руки, но устраивает с маленькими преступниками пикник на берегу реки, стреляет уток, угощает водкой и между прочим рассказывает, что его самого из шестого класса гимназии выгнали. Бог ты мой, какая тут полицейская Россия, какая тюрьма народов! Здесь симфония, радость жизни, бьющий отовсюду свет ― другой такой радостной, человеческой книги о детстве «бесчеловечный» Пришвин не напишет, хотя будет пытаться сделать это в «Осударевой дороге», но там отношения между суровым чекистом Сутуловым и мальчиком Зуйком (еще одно авторское альтер-эго) близко не лежат рядом с Курымушкой и веселым становым, распевающим с беглецами «Гаудеамус».

— Алексей Варламов, «Пришвин или Гений жизни», 2002

В поэзии

	Россия… Вольница. Тюрьма. Храм на бассейне. Вера в слово. И нет могильного холма У Гумилёва. Загадка. Горе от ума. Тюрьма народов. Наций драма. И нет могильного холма У Мандельштама.
	— Глеб Горбовский, «Безглагольное», 1989

См. также

• Тюрьма
• Дуба дать
• Дерево жизни
• Показать кузькину мать
• Выдавливает из себя по каплям раба
• Россия для русских