Александр Исаевич Солженицын

Алекса́ндр Иса́евич Солжени́цын (11 декабря 1918 — 3 августа 2008) — русский писатель, публицист, поэт, общественный и политический деятель, живший и работавший в СССР, Швейцарии, США и России. Лауреат Нобелевской премии по литературе (1970). В течение нескольких десятилетий (1960—1980-е годы) активно выступал против коммунистических идей, политического строя СССР и политики его властей. Дебютировал в литературе повестью «Один день Ивана Денисовича» в ноябре 1962 года, наиболее известна его работа «Архипелаг ГУЛАГ» 1958—1979 годов.

Александр Исаевич Солженицын

Статья в Википедии

Произведения в Викитеке

Медиафайлы на Викискладе

Цитаты

	… как помочь длительному выздоровлению своей страны? Одна из лучших надежд — становление и расцвет национального языка вопреки нивелирующему катку века. — автограф в альбоме, составленном друзьями Бёлля к его 65-летию
	— поздравление Генриху Бёллю 31 мая 1982

Статьи

Большая часть издана в.

	Статья академика Виноградова рождает досадное ощущение: и тоном своим, и неудовлетворительным подбором примеров, и — в противоречие с содержанием — собственным дурным русским языком. Тон её высокомерен — без надобности и без оснований.
	— «Не обычай дёгтем щи белить, на то сметана», октябрь 1965

	… на крещеньи младенцев обычно кончается всё приобщение детей к Церкви, последующие пути воспитания в вере глухо закрыты для них <…>. Отрочеству, вырванному из христианства, — только бы не заразилось им! — для нравственного воспитания оставлено ущелье между блокнотом агитатора и уголовным кодексом.
	— «Всероссийскому Патриарху Пимену», март 1972

Наш век отмечен для России сплошным планомерным уничтожением письменных свидетельств и живых свидетелей. Но и он же отличается от предыдущих сплошной грамотностью. Оттого люди, много пережившие, и в пожилые годы с досугом, имеют возможность изложить на бумаге многое из своих воспоминаний, особенно то, что представляет общественный интерес или познавательный смысл для потомков. Самые «простые» жизни в наше время прикоснулись к чему-то неповторимому, несут в себе важный осколок истории, иногда только этот один человек <…>. Однако большая часть таких воспоминаний обычно не пишется — из неверия в свои силы, из неясности цели. Большая часть уже написанных не принимается в печать по своему обилию и потому что не достигает литературного уровня. Русский Общественный Фонд, основанный мною три года назад, одной из целей своих ставит собирание всяких личных воспоминаний наших соотечественников с обязательством (от меня и моих наследников) — надёжного хранения, постепенной перепечатки и каталогизации их, а как только наступит благоприятное для того время — перевозки их всех в один из городов Центральной России, где они будут соединены с подобными же воспоминаниями людей, проживших всю жизнь в СССР, и составят вместе с ними Всероссийскую Мемуарную Библиотеку, сгусток народной памяти и опыта. Эта Библиотека уже создаётся и принимает все присылаемые материалы — короткие (2—3 страницы) или пространные (до 1000 и больше страниц), любым образом написанные, также и не на русском языке, при любом уровне грамотности — но содержащие материал из жизни нашего народа в XX веке.

— «Всероссийская Мемуарная Библиотека. Обращение к российским эмигрантам», сентябрь 1977

	Твардовский был — богатырь, из тех немногих, кто перенёс русское национальное сознание через коммунистическую пустыню.
	— «Богатырь», 2000

1974

Сталин был слишком груб, слишком мясник: он не понимал, что для страха и покорности совсем не нужно так много крови, так много ужасов. А нужна всего только методичность. Сейчас это с успехом понимают. Чтобы люди боялись сказать и дохнуть — достаточно даже нескольких примеров удушения, но — методических, но — неотвратных, но — до конца. Один такой пример — Пётр Григоренко. Второй — Владимир Буковский. Вот взяли — и не выпустим! Схватили — и до конца додушим, хоть от протестов разорвись весь мир! А ты, каждый маленький, понимай: раз этот жребий существует, он — и для тебя. <…> Деятельный, твёрдый, неподкупный генерал Григоренко, именно здоровьем духа так выделенный из нашей усреднённой хилости и трусости, схвачен пять лет назад как умалишённый, — кажется, бездарное повторение устаревшей грибоедовской комедии или чаадаевской истории, — а нет, прихватило! Весь мир знает, вся страна знает: вот держат глумливо нашего честного защитника как умалишённого, — и интеллигенция примирилась, и страна примирилась, и тем более весь мир. <…> На каждой экспертизе открыто наглое требование одно: отказаться от своих взглядов, дать обязательство больше не действовать! (Всего только! Из благоразумия, ради детишек, — кто из нас не уступает в этом каждый день?) А Григоренко не уступил ни пяди!! И после каждого отказа его карают — низменно, по уровню тюремной своей душонки <…>. Уже так много зла совершили над ним, что и сами трусят отступить: а ну-ка расскажет, напишет о них, палачах, для будущего Второго Нюрнберга? Старик не сдаётся <…> убийцам из школы Снежневского-Лунца!, <…> так — детей давить: уволим, судебное преследование начнём против жены и детей! старика излечим уколами!.. А чтобы мир усумнился, обмяк, не вступался — на то существует скользкий угодник «Штерн»: как всегда проник, куда в СССР иностранцы не проникают, и даже в тюремный глазок фотографировал, как видит один вертухай, — а кого врасплох не снимешь и со странным выражением лица? И вот распубликовано сомнение через вертухайские фотографии. Мир обмяк, народ безмолвствует, интеллигенция спокойно кушает любительскую колбасу.

— Солженицын, Игорь Шафаревич, «Не сталинские времена», февраль-март

В Советском Союзе царит крепостное право. Я об этом заявлял уже не раз, но, кажется, это воспринимается более как художественный образ. А это — полная реальность, однако в миллионах случаев отдалённостью, провинциальностью, беззвучностью умело скрытая от чужого поверхностного взора. Лишь когда крепостное право применяют ко всемирно известным людям, доступно разглядеть его всем. <…> В этом и ключ советского крепостного права: постоянная приписанность к месту жительства, невозможность никуда уехать из-под местного начальства без его разрешения. Поэтому крепостное право — не только в лагерях и в колхозах, где прямой принудительный труд, <…> вольные граждане совсем не свободны ни в выборе труда, ни в защите достойной оплаты его и даже в общем жизненном поведении должны приноравливаться к местным мелким партийным сатрапам и их капризам: вызвавши их гнев, могут быть теснимы вне всяких законов.

— «Заявление», 5 апреля

Если в могущественных и динамичных странах насилию нет контроля и границ — это делает совершенно иллюзорными все кажущиеся достижения всеземного мира. Если общественность этих стран не только не может контролировать действий своих правительств, но даже иметь о них мнение, — то все внешние договоры могут быть смахнуты и разорваны в пять минут на рассвете любого дня. Подавление инакомыслящих в Советском Союзе не есть «внутреннее дело» Советского Союза и не есть просто дальние проявления жестокости <…>. Беспрепятственное подавление инакомыслящих в Восточной Европе создаёт смертельную реальную угрозу всеобщему миру…

— В газету «Афтенпостен», 25 мая

Появление нового журнала «Континент» вызывает и новые надежды, <…> он, может быть, станет истинным голосом Восточной Европы, обращённым к тем ушам Западной, которые не заткнуты от правды и хотят воспринять её. Ещё 40 лет назад было бы невозможно представить, что русские, польские, венгерские, чешские, румынские, немецкие, литовские писатели имеют сходный жизненный опыт, сходные горькие выводы из него и почти единые желания о будущем. Сегодня это чудо, столь дорого нам обошедшееся, свершилось. Интеллигенция Восточной Европы говорит слитным голосом страдания и знания. Почёт «Континенту», если он сумеет этот голос внушительно выразить. Горе (и близкое) Западной Европе, если слух её останется равнодушен.

— «Слово к журналу», июнь

	Жорес Медведев неутомимо эксплуатирует на Западе доверие к нему как к надёжному свидетелю и истолкователю советской жизни. <…> Удивительным образом Жорес Медведев всегда знает, что́ сейчас приятно советскому правительству, и именно то говорит, так уместно и умно, как не умеет весь платный аппарат Агитпропа ЦК.
	— «Достойный истолкователь», 11 сентября

Сахаров и критика «Письма вождям» (18 ноября)

Ответ на критическую статью А. Д. Сахарова О письме Александра Солженицына «Вождям Советского Союза», опубликованную на Западе в апреле.

Западная критика удивила <…> непрочтением «Письма». Начиная с поспешных и безответственных газетных заголовков, отзывались так, будто речь шла о каком-то другом документе, где предлагалось не самоограничение, а агрессия.

Идеология выкручивает наши души как поломойные тряпки, она растлевает нас, наших детей, опускает нас ниже животного состояния — и она «не имеет значения»? Есть ли что более отвратительное в Советском Союзе? Если все не верят и все подчиняются — это указывает не на слабость Идеологии, но на страшную злую силу её. И той же властной хваткой она ведёт наших правителей <…>. И сегодня правители, отравленные ядом этой Идеологии, неотвратимо шутовски твердят по шпаргалкам, хотя б сами не верили в то (пусть понимая только власть — но и они рабы Идеологии), и безумно стремятся поджечь весь мир и захватить его, хотя это погубит и сокрушит их самих, хотя покойней было б им сидеть на захваченном, — но так гонит их Идеология! Вся внутренняя ложь и вся внешняя экспансия, и оправдание войн и убийств («прогрессивные» убийства при классово оправданных обстоятельствах целесообразны!), оправдание завтрашних войн — всё на этой Идеологии. И на её почти мистическом влиянии — полувековая восхищённая завороженность Запада, его приветствия нашим зверствам: никогда перед кучкой простых властолюбцев так бы не ослеп весь просвещённый мир. Марксистская Идеология — зловонный корень сегодняшней советской жизни, и, только очистясь от него, мы можем начать возвращаться к человечеству.

Когда в нобелевской лекции я сказал в самом общем виде: «Нации — это богатство человечества <…>», — это было воспринято всеобще-одобрительно: всем приятный общий реверанс. Но едва я сделал вывод, что это относится также и к русскому народу, что также и он имеет право на национальное самосознание, на национальное возрождение после жесточайшей духовной болезни, — это было с яростью объявлено великодержавным национализмом. Такова горячность — не лично Сахарова, но широкого слоя в образованном классе, чьим выразителем он невольно стал. За русскими не предполагается возможности любить свой народ, не ненавидя других. Нам, русским, запрещено заикаться не только о национальном возрождении, но даже — о «национальном самосознании», даже оно объявляется опасной гидрой.

Особенно задело Сахарова и оскорбило единомыслящих с ним читателей моё выражение в «Письме»: «несравненные страдания, перенесённые русским и украинским народами». <…> Однако я хочу напомнить А. Д., что «ужасы Гражданской войны» далеко не «в равной степени» ударили по всем нациям, а именно по русской и украинской главным образом, это в их теле бушевала революция и сознательно-направленный большевицкий террор: большинство нынешних республик были в отпавшем состоянии, а остальные малые народы до поры щадились и поддерживались по тактике коммунизма, использовались против главного массива. Под видом уничтожения дворянства, духовенства и купечества уничтожались более всего русские и украинцы. <…> А уж русская культура была подавлена прежде и вернее всех: вся старая интеллигенция перестала существовать…

1975

Пока иностранные обозреватели гадают, что проистечёт из болезни Брежнева, не изменится ли вследствие неё обстановка в Советском Союзе, — эта обстановка, незаметно для поверхностного взгляда, уже коренным образом изменилась — совсем без связи с болезнью Брежнева, скорей — после успешного завершения владивостокской встречи, около полутора месяцев назад. Внешняя отметка о том была — снятие П. Демичева с секретаря ЦК по агитации и пропаганде. Как большинство важных перемещений в СССР, оно не сопровождалось ни шумом, ни комментариями и было замаскировано под перевод его на должность министра культуры. На самом же деле это несомненно был важнейший акт: признание краха всей стратегии борьбы против инакомыслящих в течении целого десятилетия — с весны 1965 года, когда Демичев занял этот пост и стал тем лицом, через которое проводилась эта политика. Теперь, стало быть, признан поражением, неудачей допуск некоей «четверть-открытости» в советском государстве, когда иностранным корреспондентам разрешалось брать интервью у советских граждан, столичным гражданам (не провинциальным, конечно) — самим звонить по телефону на Запад или письменно сообщать о преследованиях. Теперь признано, что эта игра в открытость слишком дорого обходится: при ней для подавления нужны чрезмерные усилия и даже целые дипломатические манёвры. Гораздо эффективнее душить все протесты в зародыше, пресекать человеческое горло прежде, чем оно выскажет одну полную связную фразу. <…> Новая стратегия в том, чтобы отучить мир узнавать, что происходит в Советском Союзе. Наблюдатели и комментаторы, не находя новых фактов, перенесут своё внимание в те области Земли, где информация достаётся легче. Советский Союз хотят вернуть в его натуральное сталински-закрытое состояние, тогда в безвестности можно будет расправиться с кем угодно. Тем и надеются достичь основного условия внешней «разрядки» — внутреннего глухого молчания.

— «Конец одного советского десятилетия», 15 января

Первая и вторая русские эмиграции измерялись миллионами и были результатами больших народных движений, потерпевших поражение; но они почти не удостоились внимания Запада (впрочем, вторую массами выдавали на убой). Громко обсуждаемая ныне третья эмиграция, как раз и вызвавшая всю разность оценок, не есть эмиграция в упомянутом выше смысле и объёме, она в основном — отбившийся отструек массовой эмиграции в Израиль. Однако обсуждение эмиграционной проблемы черезмерно раздулось и собой заслонило все остальные события нашей страны. Весь двухлетний советско-американский торг только и шёл вокруг нынешней эмиграции, тем только и были заняты мировая печать, парламенты и общественные деятели, — а об остальных 250 миллионах кто вспоминал?

— ответ П. Литвинову в журнале «Вестник РХД», февраль

Третья Мировая война началась немедленно за Второй, даже перекрывая её конец, она началась в 1945 году в Ялте под расслабленными перьями и ложными идеями Рузвельта и Черчилля, спешивших начать победу с уступок — Эстонии, Латвии, Литвы, Молдавии, Монголии, миллионов советских граждан, насильственно возвращаемых на смерть и в лагеря, созданием недееспособной Организации Объединённых Наций, отдачей во власть безграничного насилия — Югославии, <…> Восточной Германии. Третью Мировую потому не узнали, что она вошла в мир не как прежние — не с посылки громогласных разрывных нот, не с налётов тысяч бомбардировщиков, — она вступила в мир вкрадчивой невидимкой, она ввинтилась в его рыхлое тело под псевдонимами — то демократических преобразований при 100 %-ном единодушии народа; то холодной войны; то мирного сосуществования; то — стабилизации положения; то — признания реальностей; то — разрядки; то — торговли (к усилению наступающего противника). В попытке любой ценой избежать Третьей Мировой войны — Запад именно её и впустил в мир, дал покорить, разорить два десятка стран и совершенно изменить вид Земли. Когда теперь мы оглядываемся на эти 30 лет, — мы видим их как долгий извилистый спуск — только спуск, только вниз, только к ослаблению и упадку. Могущественные западные державы, победительницы в двух первых мировых войнах, в этот мирный 30-летний период только ослаблялись, только теряли союзников — реальных или возможных, роняли их уважение к себе, только отдавали беспощадному врагу — территории, население <…>. Уж не перечислить тут мелких стран Африки или Аравии, ставших марионетками коммунизма, и многих других, даже европейских, спешащих угодливым заискиванием продлить своё существование. И ООН, не только не удавшаяся, но самая дурная демократия Земли, игрушка безответственных сил, стала эстрадой для высмеивания Запада, отразила в себе это крутое падение мощи его. <…> Ещё два-три таких славных десятилетия мирного сосуществования — и понятия «Запад» не останется на Земле.

— «Третья Мировая?..», 28 апреля

Защищая свою политику безостановочных уступок Киссинджер как заклинание повторяет один и тот же аргумент: «пусть наши критики укажут нам альтернативу ядерной войне!». <…> Дипломатия же — не наука, а <…> одно из искусств человековедения. Строить её на «альтернативе» — это самый грубый низкий уровень. Искусство — не знает альтернатив в себе, оно бы развалилось, если бы развивалось в двух возможностях. Нет, всякий раз оно имеет тысячу их. Всякое искусство имеет спектр возможностей, клавиатуру, и с древних времён по нынешние искусство дипломатии состоит в том, чтобы играть на клавиатуре. Сколько великих дипломатов прошлого выигрывали переговоры даже с пустыми руками! <…> Я — отказываю г-ну Киссинджеру не только в жизненном опыте, дающем знание психологии коммунистических деятелей, отчего за столом переговоров он — как бы с завязанными глазами. Я — отказывало ему и в том высоком дипломатическом интеллектуальном уровне, который ему приписывается. Это — не дипломатия, если приходить с перевесом сил за спиной, с избытком материальных средств в кармане, во всех переговорах уступать, всем платить и так создавать неравновесные .временные площадки для перехода к дальнейшим уступкам.

— «Шлессинджер и Киссинджер», 1 декабря

1980-е

Вот и урок: что опасность человечеству XX века — <…> в мировом зле коммунизма. Что коммунизм уже 65 лет победно и почти беспрепятственно идёт по миру — и нет такой нации в Европе, которая бы не готова была поставить ему нужное число палачей, а затем покориться и вся. <…> «Идеология умерла»? Прежде чем она умрёт — она ещё как бы не успела развалить и завоевать весь Запад и пососать его кровь. Коммунистическая идеология — это такая неестественная метафизическая сила, которая действует как бы вопреки законам физики, экономики и социологии. Вместо того чтобы неизбежно лопнуть — она побеждает. Она побеждает — слабостью Запада. Идеология коммунизма ещё может пережить и СССР, и коммунистический Китай: на Земле ещё найдётся для неё другой питательной почвы. <…> В Европе господствует надежда не на самих себя, а только — на внешнее чудо, на успех туманных переговоров с коммунистами. <…> Все переговоры <…> кончались обманом Запада и выигрышем коммунистов. Тщетно надеяться и теперь. Западные демократии обеими руками держатся за иллюзии.

— «Главный урок», декабрь 1981

	… мир катится в уже не скрытую пропасть, — а Запад цветёт улыбками. Да ведь их отрабатывают ещё у детей как правило социального кода. <…> Вот эти не сходящие с лиц улыбки в сегодняшнем западном мире пугают меня, кажутся мне знаком потерянности. Надрывное желание всегда выглядеть весёлым — унизительно и опасно для человечества.
	— «Скоро всё увидим без телевизора», 23 апреля 1982

Сегодня победное наступление коммунизма отчётливее всего видно в Центральной Америке. <…> И снова подымаются и стройнеют ряды американских пацифистов, не ощущая за плечами мешка так безмозгло проигранного Индокитая: «Только не вмешательство! только не разрешить одному советнику взять с собою в джунгли одну винтовку! Ещё рано вмешиваться нам!» И так — они будут удерживать своё правительство и сами отступать до тех пор, когда коммунисты дойдут до границы Техаса. А тогда — уже слышу, как они взвопят: «А теперь уже поздно, всё упущено! Мы не можем мобилизовать американскую молодёжь. Надо — сдаваться…» Коммунисты везде уже на подходе — и в Западной Европе и в Америке. И все сегодняшние дальние зрители скоро всё увидят без телевизора и тогда поймут на себе — но уже в проглоченном состоянии. <…> И как тут не восхититься смелостью Карильо и Берлингуэра! Они — «в оппозиции» социализму «советского образца»! — как будто бы <…> мир где-нибудь видел другой образец. Их было уже сорок проб, и, оказывается, все «недостаточно марксистские». Нет! дайте еврокоммунистам извести ещё 15 миллионов человек, и осуществить ещё два образца социализма, о которых, увы, последующие критики тоже выскажутся, что они «не вполне марксистские».

— «Скоро всё увидим без телевизора», 23 апреля 1982

	… в восточно-славянском православии, перенесшем за коммунистические 65 лет гонения, по своей лютости и по своей массовости превосходящие гонения первых веков христианства…
	— Слово при получении Темплтоновской премии, 10 мая 1983

Авторы сами выбрали путь: обронить собственно духовный стержень своего персонажа и времени, взамен натянуть ущербный ряд внешних признаков, — ради чего эта жертва? Если не ради колкого намёка на современность — то это и есть их истинное мнение о сути русского прошлого? <…> Нам показана «вообще древняя Русь», извечная тёмная Русь — нечто до Петра I, и только, а по буйному празднованию Ивана Купалы — так поближе и к X веку. Трактовка «вообще древней Руси» и наиболее доступна современному советскому образованскому зрителю, в его радикальной традиции, а тем более западному зрителю понаслышке, — и получается не реальная древняя Русь, а ложно-русский «стиль», наиболее податливый и для разговорных спекуляций, смесь эпох, полная вампука. <…> Да был ли Рублёв для режиссёра действительно центром внимания, целью раскрытия? — или только назвать собою эпоху и время, предлогом протянуть вереницу картин о мрачности вневременной России — такой, как она представляется современной образованщине? И автор создаёт непомерно длинный фильм, начинённый побочными, не к делу, эпизодами (половину киновремени они и забирают). <…> Автору нужен лишь символ. Ему нужно превратить фильм в напряжённую вереницу символов и символов, уже удручающую своим нагромождением: как будто ничего нам не кажут в простоте, а непременно с подгонкой под символ. Да, так главный же символ, пережатый до предела: юродивая дурочка-Русь за кусок конины добровольно надела татарскую шапку, ускакала татарину в жены — а на татарской почве, разумеется, излечилась от русской дури. <…> С тех пор А. Тарковский неоднократно отрицал, что в фильме «Андрей Рублёв» он хотел критиковать советскую действительность эзоповым языком. <…> Но такое объяснение было сделано мною в наилучшем предположении для Тарковского: что он — фрондёр, который, однако, в приёме аналогии, неосторожно обращается с русской историей. Если же, как говорит Тарковский, <…> — то, стало быть, он и всерьёз пошёл по этому общему, проторенному, безопасному пути высмеивания и унижения русской истории…

— «Фильм о Рублёве», октябрь 1983 [1997]

Рассказы Шаламова художественно не удовлетворили меня: в них во всех мне не хватало характеров, лиц, прошлого этих лиц и какого-то отдельного взгляда на жизнь у каждого. В рассказах его не-лагерных чаще был какой-нибудь анекдотический случай, которыми одними литературу не напитаешь. А в лагерных — действовали не конкретные особенные люди, а почти одни фамилии, иногда повторяясь из рассказа в рассказ, но без накопления индивидуальных черт. Предположить, что в этом и был замысел Шаламова: жесточайшие лагерные будни истирают и раздавливают людей, люди перестают быть индивидуальностями, а лишь палочками, которые использует лагерь? Конечно, он писал о запредельных страданиях, запредельном отрешении от личности — и всё сведено к борьбе за выживание. Но, во-первых, не согласен я, что настолько и до конца уничтожаются все черты личности и прошлой жизни: так не бывает, и что-то личное должно быть показано в каждом. А во-вторых, это прошло у Шаламова слишком сквозно, и я вижу тут изъян его пера. <…> ведь он никогда, ни в чём ни пером, ни устно не выразил оттолкновения от советской системы, не послал ей ни одного даже упрёка, всю эпопею Гулага переводя лишь в метафизический план. На остаток — его разногласия с советской властью были, как у Синявского, «лишь эстетические»? Хотя нет. Та политическая страсть, с которой он когда-то в молодости поддержал оппозицию Троцкого, — видно, не забыта и восемнадцатью годами лагерей.

— «С Варламом Шаламовым», 1986

Коммунизм: у всех на виду — и не понят (январь 1980)

Написано одновременно с пространной статьёй «Чем грозит Америке плохое понимание России» и является сжатым вариантом некоторых её положений.

Гибельные ошибки Запада относительно коммунизма начались с 1918: с самого начала западные правительства не увидели себе смертельной опасности. В России тогда объединились против коммунизма все прежде враждовавшие силы — от государственных до кадетов и правых социалистов. Не соединённо с ними в одних рядах, разрозненно, но тысячами крестьянских и десятками рабочих восстаний сопротивлялась коммунизму вся толща народа. Красная армия была собрана расстрелами десятков тысяч уклонявшихся от болыпевицкой мобилизации. <…> На Западе распространялись самые фантастически-розовые представления о коммунистическом режиме — и «прогрессивная» общественность Запада горячо приветствовала его, хотя уже в 1921 в 30 губерниях России шёл камбоджийский геноцид. (Ещё при жизни Ленина было уничтожено невинного гражданского населения не меньше, чем при Гитлере, — а сегодня американские школьники, единодушно называя Гитлера величайшим злодеем истории, — считают Ленина благодетелем.) Западные страны, соревнуясь между собой, спешили экономически укрепить и дипломатически поддержать советский режим, который не мог бы выжить без этой помощи. Смерть 6 миллионов от голода на Украине и Кубани Европа протанцевала. Чего этот прославленный режим сто́ит — обнаружилось всему миру в 1941 году: от Балтийского до Чёрного моря Красная армия откатывалась как сдутая ветром, несмотря на своё численное превосходство и прекрасную артиллерию <…>. За несколько месяцев сдалось в плен около 3 миллионов воинов! Это и было открытое выражение, что наш народ жаждет конца коммунизма, — и Запад не мог этого не понять, если бы хотел видеть. Но Западу близоруко казалось, что все мировые угрозы — в одном Гитлере, а с его свержением уже не останется опасности на Земле. Запад тогда всеми силами помогал Сталину оседлать национальную лошадь под коммунистическую власть. Так во Второй мировой войне Запад защищал не всеобщую свободу, но лишь свободу для себя.

Феномен коммунизма XX века объясняют неисправимыми свойствами русской нации, — по сути расистский взгляд. <…> Ищут порчу только не в самом коммунизме. <…> Спросите раковую опухоль — зачем она растёт? Она просто не может иначе. Так и коммунизм: не может не захватывать новых стран, злобным инстинктом, а вовсе не разумом стремясь к захвату и всего мира. Коммунизм — это новое качество, не виданное во всей мировой истории, и бесплодно искать аналоги.

Вся комедия «разрядки» нужна коммунизму только для того, чтоб укрепиться за счёт западных финансов (эти займы не будут возвращены) и западной техники, — перед тем как начать следующее большое наступление. Коммунизм крепче и долговечнее нацизма, он и гораздо тоньше и умней в пропаганде и умеет разыгрывать такие комедии. Коммунизм не переродится никогда, он всегда будет являть человечеству смертельную угрозу. Это — как инфекция в мировом организме: как бы она ни притаилась — она неизбежно ударит заражением. <…> А тем не менее всё появляются, и в немалом числе, такие целители, которые <…> ставят успокоительный диагноз: «эта болезнь — <…> наследственная русская болезнь, и она никогда не перекинется на нас». И вот их лечение: только не сердить брежневский режим! но поддерживать его и снабжать, а ненавидеть и противиться надо — всякому возрождению русского национального сознания, — того единственного, что реально ослабляет советский коммунизм изнутри!

Коммунизм враждебен всякой национальности и уничтожает всякую. Американское антивоенное движение долго тешило себя надеждой, что в Северном Вьетнаме национализм и коммунизм гармоничны, что коммунизм-то и заботится о национальном самоопределении своего любимого народа. Но погребальная флотилия вьетнамских лодок в океане, <…> — быть может, <…> хоть некоторым объяснила, где истинно находится (и всё время находилось) национальное самосознание. И жгучие страдания миллионов умирающих камбоджийцев (к которым мир уже и привыкает) ещё разительней показывают то же. <…> Китай — глуше всех скрывает свои тайны, — и вот Запад спешит поверить хоть в этот «хороший, миролюбивый» коммунизм. Но та же смертельная пропасть и ненависть лежит между китайским правительством и китайским народом. <…> От души русского народа воинствующий национализм сейчас далее всего, империя ему отвратна. Но коммунистическое правительство зорко следит за своим рабом и более всего подавляет его бескоммунистическое сознание…

В ожидании Третьей мировой войны Запад снова ищет, кем заслониться, — и находит себе в союзники коммунистический Китай! Это снова предательство — не только Тайваня, но всего угнетённого китайского народа, — ибо его толкают конём под коммунистического всадника.

Коммунизм останавливается только тогда, когда встречает стену, — хотя бы стену непоколебимой воли.

Иметь мужество видеть (июль 1980)

Это парение в сфере иллюзий, этот как будто нарочитый самообман — характерная черта западной прессы и многих западных политических деятелей: верить только в желаемое и словесно заклинать, чтобы осуществлялось именно оно. <…> Запад как будто не хочет знать истины до того момента, когда знать её будет уже поздно.

Читая полную переписку Маркса и Энгельса, опубликованную по-русски, можно было бы изумиться крайней беспринципности и бессовестности этих заговорщиков и их яростной «ортодоксальности», <…> если б не иметь перед глазами более поздних множественных примеров. В их взглядах мы уже узнаём и лютый атеизм как главный стержень мировоззрения, и лютую нетерпимость и злобу ко всем остальным партийным направлениям и даже к некоторым славянским народам, взятым в целости.

Книга <Бердяева> о коммунизме в России не есть объективное историческое исследование, не анализ исторических фактов, а претворение его индивидуальных философских переменчивых установок, законченных тем, что он вывесил на своём доме советский красный флаг. Многие общемировые процессы (как подмена религиозного творчества социальным) он искусственно приписывает одной России. Не останавливается перед тем, чтобы человеконенавистнический марксизм назвать «этическим учением», о Марксе и Ленине заявить, что они «хотели добра», — это звучит кощунственно над трупами замученных миллионов…

Пример Хрущёва — это то самое исключение, которое ещё строже подтверждает правило: изо всех коммунистических правителей он единственный был свергнут внутренними партийными силами именно за то, что он единственный иногда оступался от коммунистической догмы в сторону человечности…

Коммунизм к брежневскому концу (сентябрь 1982)

Этот высший принцип коммунистов — удержаться у власти любой ценой, хотя бы гибелью страны, народа и соседних народов, — проходит единым стальным стержнем от Ленина до Брежнева…

Важно, чтоб у коммунистической власти не было в стране экономически независимого, сильного соперника, чтобы крестьянство — а его было в стране 80% — обессилело и не могло бы противостоять власти. Колхозная система разрушительна экономически, но выгодна политически. Так сельское хозяйство коммунистической страны строится не из расчёта на урожай, а «идеологически».

Основная задача советской экономики — <…> только функционирование мощной военной машины и изобилие для правящей касты. <…> Экономика перепоясана и сдавлена множеством административных запретов, цель которых — не дать появиться свободным социальным силам. Эти запреты тупо распространяются также на многие плодоносные научные направления — взамен того ведущая техника или закупается или крадётся на Западе, производительность труда повышается за счёт мирового технического прогресса, — это сопровождается фантастическими миллиардными иностранными долгами или оплачивается истощением недр <…>. Великая держава — всё покупает, от электроники до зерна, а продаёт только недра и оружие. <…> Правительство грабит и землю и население в сотнях миллиардов рублей — подавленное население имеет только один путь реального сопротивления: встречно воровать у правительства свой кусок хлеба. Издревле в России воровство считалось тяжким грехом, сейчас воровать у государства — это общая, всем понятная жизнь, иначе не проживёшь, через воровство у государства народ возвращает часть своих прав <…>. Многие предметы нигде в стране нельзя честно купить — но их можно украсть у себя на производстве <…> и затем продать на рынке краденого.

… угнетательский партийно-государственный аппарат <…>. Это — каста, обеспеченная всем в избытке, <…> но зато платящая беспрекословным раболепным исполнительством. Они обязаны быть равнодушны к страданиям своего народа в прошлом, настоящем и будущем: член касты — только пока он верен Системе, но выбивается из неё при малейшей нелояльности.

Коммунизм — капкан, из которого не выскочил ещё ни один народ никогда. Никакая личная тирания не сравнится с идеологическим коммунизмом: для всякого личного тирана есть пределы, где власть насыщает его. Но тотальную коммунистическую власть не может насытить никакая отдельная страна. <…> При коммунизме никакая страна не готова к длительному, здоровому экономическому существованию. Но вполне способна на удар, захват, военную экспансию — это необходимая форма существования коммунизма. Этот закон внешней агрессии обязателен для всех коммунистических стран. <…> Опасная иллюзия — различать коммунизмы «худшие» и «лучшие», более агрессивные и более миролюбивые. Коммунизмы — все античеловечны, а если какой ведёт себя внешне смирнее, то он ещё просто не набрался военной силы. <…> Марксизм — враждебен и физическому существованию и духовной сущности любой нации. <…> Коммунизм — это отрицание жизни, это — смертельная болезнь и смерть всего человечества. И — нет на Земле страны с иммунитетом против коммунизма. Сейчас на Западе большое возбуждение в связи со сменой руководства в Советском Союзе и, разумеется, большие надежды. И, разумеется, несколько лёгких показательных шагов от нового руководства, особенно в интеллектуальной свободе и эмиграции, уже дадут «сигнал», что всё исправляется. Обзор советской действительности показывает, что ни сменой лидеров, ни десятком символических жестов положение не может быть исправлено, а только коренным оздоровлением жизни народа.

1990-е

Сейчас, когда на Западной Украине валят памятники Ленину (туда им и дорога!), — почему же западные украинцы страстнее всех хотят, чтобы Украина имела именно ленинские границы, дарованные ей батюшкой Лениным, когда он искал как-то ублаготворить её за лишение независимости — и прирезал к ней отвеку Украиной не бывшие <…>? И ещё <…> приводите и Вы: что выбор языка детей — не должен быть «прихотью родителей», а должно решать правительство республики. Это довод — поразительный. Тогда и выбор христианской веры, крещение детей — тем более не должны быть «прихотью родителей», а ждать в том государственного указания? «Неукраинцы вольны в своём выборе», — пишете Вы; только будет срезано число школ? А украинцы — не «вольны в выборе». Так значит — опять насилие? Нет, не надо этого диктата, дайте всякой культуре расти, как ей естественно.

— ответ на «Открытое письмо Александру Солженицыну» Святослава Караванского, 27 октября 1990

Прекрасно, что назначен референдум на территории бывшей УССР. Но только если он будет проведён вполне справедливо. И я призываю всех, от кого это зависит и кто может повлиять: <…> — чтобы результат референдума учитывался отдельно по каждой области: каждая область сама должна решить, куда она прилегает. Разные области имеют совсем разное историческое происхождение, непохожий состав населения, и не может судьба жителей области решаться перевесом среднего арифметического по обширной 50-миллионной республике. <…> При решимости Украины полностью отделиться, на что её право несомненно, — такой валовой подсчёт голосов в этих границах может оказаться непоправимым для судьбы многих миллионов русского населения. И создадутся напряжённые зоны на будущее. Обеспечьте неискажённое вольное голосование — и все подчинятся ему.

— «Обращение (к референдуму на Украине)», 7 октября 1991

	Её звенящий неподкупный голос страстного публициста и взыскательного критика звучал и во времена всеобщего страха и замирания. Наша литература потеряла тонкого знатока русской поэзии и драгоценного свидетеля полувековой советской эпохи, сохранившего нам такие потаённые богатства, какие без неё бы канули.
	— некролог Лидии Чуковской, 8 февраля 1996

Предисловия

С самого появления своего в 1928 году «Тихий Дон» протянул цепь загадок, не объяснённых и по сей день. Перед читающей публикой проступил случай небывалый в мировой литературе. Двадцатитрёхлетний дебютант создал произведение на материале, далеко превосходящем свой жизненный опыт и свой уровень образованности (четырёхклассный). <…> Сам происхождением и биографией «иногородний», молодой автор направил пафос романа против чуждой «иногородности», губящей донские устои, родную Донщину, — чего, однако, никогда не повторил в жизни, в живом высказывании, до сегодня оставшись верен психологии продотрядов и ЧОНа. <…> Слишком много чудес! — и тогда же по стране поползли слухи, что роман написан не тем автором, которым подписан, что Шолохов нашёл готовую рукопись (по другим вариантам — дневник) убитого казачьего офицера и использовал его. У нас, в Ростове-на-Дону, говорили настолько уверенно, что и я, 12-летним мальчиком, отчётливо запомнил эти разговоры взрослых. Видимо, истинную историю этой книги знал, понимал Александр Серафимович <…>. Но, горячий приверженец Дона, он более всего был заинтересован, чтобы яркому роману о Доне был открыт путь, всякие же выяснения о каком-то « белогвардейском» авторе могли только закрыть печатание. <…> Д* надеялся закончить работу реконструкцией истинного первоначального текста с пропуском недописанных автором кусков или утерянных в «соавторской переработке». <…> Цель этой публикации — призвать на помощь всех, кто желал бы помочь в исследовании. За давностью лет, за отсутствием вещественных рукописей нынешняя постановка вопроса — чисто литературоведческая: изучить и объяснить все загадки «Тихого Дона», помешавшие ему стать книгой высшей, чем она сегодня есть, — загадки его неоднородности и взаимоисключающих тенденций в нём. Если мы не проанализируем эту книгу и эту проблему — чего будет стоить всё наше русское литературоведение XX века? Неужели уйдут все лучшие усилия его только на казённо-одобренное?

— «Невырванная тайна» (к «Стремени „Тихого Дона“»), январь 1974

К 1948 году, совершенно независимо от Н. Винера, ничего не зная о его трудах, Н. Кобозев в одиночку разработал совсем в иной терминологии и методике то, что за океаном стало кибернетикой <…>. В течение сорока лет профессор Московского университета, он, разумеется, никогда не был отмечен ни одним государственным поощрением, но постоянно был тесним. <…> Рассматривая эту книгу как сохранившийся осколок погибшей русской науки, читатель может живей вообразить её несостоявшиеся контуры.

— «О книге Н. И. Кобозева „Исследование в области термодинамики процессов информации и мышления“», май 1974 [1983]

Эта истлевающая облохмаченная брошюрка в 16 страниц на дурной бумаге военного времени, с опечатками, <…> — драгоценнейшая книга моей библиотеки: не знаю, сохранилась ли где другая такая в Союзе, — в наших печках 30-х годов уж такие-то погибали и от гонителей и от хранителей. <…> За 55 лет практического большевизма всё багровое у нас так орозовело легендами и ложью, что даже соотечественникам истина совсем уже не видна, где ж говорить о Западе! <…> Первая, исконнейшая ложь нашей революции: будто бы партия большевиков в годы переворота выражала интересы, исполняла волю рабочего класса, и особенно, конечно, петроградского. Из этой публикации читатель быстро увидит, как русский пролетариат в той «революционной колыбели» понимал правительство захватчиков.

— к публикации брошюры «Чрезвычайное собрание уполномоченных фабрик и заводов г. Петрограда. 18 марта 1918», 1975

	Весь мировой социализм и все его деятели окутаны легендами, противоречия его забыты и скрыты, он не отвечает на аргументы, но постоянно игнорирует их — по тому инстинктивному отвращению от научного анализа, тому облаку иррациональности вокруг социализма, какое много раз и по многим поводам выявляет в своей книге академик Шафаревич.
	— к книге «Социализм как явление мировой истории» И. Р. Шафаревича, февраль 1976 [1977]

Этой книге присуще то изящество удавшихся произведений, когда помимо выяснения заданной темы автор попутно освещает другие вопросы, иногда и более важные. Так, в этой истории либерализма мы находим и глубокое высвещение некоторых ведущих причин, сделавших возможной революцию в России. Однако строго выдержанная формально-правовая линия зрения иногда сужает автора и его истолкование русской истории, где не всё может быть уложено в такое русло.

— к русскому изданию «Истории либерализма в России» В. В. Леонтовича, 1979

Вся эта работа в целом помогла мне воссоздать в себе ощущение глубины и широты русского языка, которые я предчувствовал, но был лишён их по своему южному рождению, городской юности, — и которые, как я всё острее понимал, мы все незаслуженно отбросили по поспешности нашего века, по небрежности словоупотребления и по холостящему советскому обычаю. Однако в книгах своих я мог уместно использовать разве только пятисотую часть найденного. <…> Этот словарь имеет цель скорее художественную. <…> у Даля областные указания естественно неполны: он указывает губернию, где достоверно слышал, однако слово живёт и в других областях <…>. А в наше время смешения населения тем более решает не локализация слова, но качество его. (Да ведь какому слову как повезло: попробуйте сейчас впервые изобрести слово «путе-шествие» — вас засмеют, что это напыщенно и искусственно.) В этом словарном расширении мы встречаем слова сотен новых оттенков, непривычного числа слогов и ещё никем не употреблённых рифм.

— «Объяснение» к своему «Русскому словарю языкового расширения», 1988 [1990]

Нельзя сказать, что в громадном аппарате управления вовсе не было разумных людей, следящих за сутью процессов и истинным состоянием колхозных хозяйств, — но и их не слушали (если не топтали и не выгоняли). Даже в добросовестных стараниях — какая же это уродливая, неповоротливая система — бессильная в хозяйствовании, сильная только в угнетении. Да была ли в истории где-либо, когда — такая власть: неуклонно ведущая свой народ к вымиранию — и при том именуясь народной?

— «Колхозная полынь и гибель» (к сборнику документов В. П. Попова «Крестьянство и государство (1945-1953)»), май 1991

Художественные произведения

	В папках засаленных Подшивает бумажки проклятая нежить — Жандармский корпус Сталина!
	— «Отречение», 1950 [1999]

	Пусть вглуби нас обиды сгорят вперегной, А наружу мы бросим — побеги живые! — И тогда лишь всплывёт над усталой страной Долгожданное Солнце России.
	— «Право узника», 1951 [1999]

	Есть много <…> в России несхожих Россий.
	— «Россия?», 1953 [1999]

	В одиннадцать лет, на Николу вешнего, Настенька одна, через поля, за 25 вёрст, ходила пешком в монастырь. На исповедях изыскивала она, в чем бы повиниться, и жаловалась, что не найти ей тех грехов, — а отец Филарет, через наложенную епитрахиль, наговаривал: — А ты, девочка, кайся и вперёд. Кайся — и вперёд, грехов ещё будет, бу-удет.
	— «Настенька», 1995

Письма

	… поэзия XX века <…> крикливая, куда-то лезет, хочет как-то изощриться особенно, обязательно поразить или удивить. — вероятно, неоригинально
	— А. В. Жигулину, 20 апреля 1965

Отчего же Вы никогда не дали мне прочитать Вашу книгу «От Чехова до наших дней»? <…> жена достала её здесь, в Рязани, <…> в издании 1908 года. Я прочёл её с восхищением, всякое другое слово было бы недостаточным. Я никогда не представлял себе, что в опыте нашей отечественной критики есть такое! Книга написана с блеском, при малом объёме статей она очень содержательна и чрезвычайно убедительна. Почти все они сделаны в одном приёме: обнажается и вытягивается главный нерв автора (это достигается как будто — на взгляд — экономными средствами), а увидев его, мы, собственно, уже и не нуждаемся осматривать всю остальную массу мускулатуры. <…> Вся литературная эпоха, мне кажется, схвачена и объяснена в главном и ярко.

— К. И. Чуковскому, 16 ноября 1965

	… «Мы»: блестящая, сверкающая талантом вещь; среди фантастической литературы редкость тем, что люди — живые и судьба их очень волнует.
	— А. Н. Стрижёву, июнь 1967

… что является лже-разряд— кой международной напряжённости. Такое положение, когда из послушных газет снята ругань против партнёра, но по единому приказу может быть возобновлена с любого утра. Когда придаётся сакраментальное значение подписям или даже устным обещаниям правителей, которые и в своей-то стране никогда не выполняли даже собственной конституции. Когда с одной стороны допущено известное число улыбок и даже подписей под договорами, ничем реально не гарантируемыми, за что другая сторона совершает непрерывный ряд реальных уступок и услуг к укреплению первой стороны. Когда с поздним изумлением обнаруживается, что предыдущие договоры не так истолкованы и осуществлены, как мечталось и понималось, и шлются новые и новые делегации, чтобы новыми и новыми уступками склонить к восстановлению прежней трактовки. Когда обнаруживается, что принятые, кажется, меры ограничить вооружения лишь прикрыли их новый и успешный рост. <…> Когда любое проявление жестокости и даже зверства одной стороны по отношению к своим гражданам или соседним народам — с другой стороны глашатаями лжеразрядки поспешно и близоруко оценивается как «нисколько не препятствующее разрядке», — и так высказывается приглашение к новым зверствам и преследованиям (ведь сегодня — ещё не к нашим сыновьям и братьям, сегодня — ещё к чужим, далёким). И я не думаю, что я слишком парадоксально выражусь или слишком далеко шагну к абсурду, предположив, что если в некие ненастные 10—14 дней остаток Европы будет без больших усилий оккупирован победоносными армиями — то гнев вашей заокеанской страны и даже крутые решения вашего правительства прекратить тогда культурный обмен балетными и оперными спектаклями будут вскоре опротестованы негодующими и рассудительными голосами в прессе и в Сенате: что надо считаться с реальностью, что происшедшему нельзя придавать значения большего, чем прежним эпизодам в Восточной Европе, что противостояние агрессору может только ожесточить его и укрепить реакционные силы, — а надо вдвойне и втройне приложить усилия к новой «разрядке напряжённости».

— в Палату представителей Соединённых Штатов, 3 апреля 1974

… при нынешнем охолощении веры на Западе — может быть нигде на Земле нет сейчас таких переполненных христианских храмов, как в СССР: негде положить земного поклона, перекреститься тесно <…>. Конечно, это ещё далеко не разгорбленная Церковь: она пронизана доносителями на штатных должностях, ограничена во всех видах гражданских прав, <…> отрезаны пути христианского воспитания отрочества и юности, — но уже молодость сама своими ногами всё гуще приходит в храмы. И здесь не могу не сделать характернейшего сопоставления: 60 и 80 лет назад русская православная Церковь при полной поддержке могущественного государства, сама во всесилии и красе, была избегаема и подвержена насмешкам именно со стороны молодёжи и интеллигенции. Вспоминаю недавно умершего крупного деятеля советской культуры, который в юности на обязательном богослужении клал на сборные церковные блюда — окурки вместо монеток, вызывая восхищённый смех гимназисток. Сегодня, напротив, интеллигенция и молодёжь в Союзе, даже не разделяя веры, относятся к ней с достойным уважением, все насмешки свои и презрительное своё уклонение перенеся на господствующую коммунистическую идеологию. <…> я хотел бы предостеречь деятелей Зарубежной Церкви от ошибки дальнего зрения: считать эту многомиллионную нашу Церковь — «падшей», а ей противопоставлять некую «истинную», «потаённую», «катакомбную». <…> Чем оправдать несогласия свободных зарубежных русских православных Церквей друг с другом? <…> ни одну из спорящих трёх Церквей нельзя признать божественно безошибочной во всём объёме её деятельности. (Да кто из наших соотечественников за эти 60 лет, на родине или за рубежом, временами не питал иллюзий? не ошибался? не оступался?) <…> и юнцу ясно, что разрознение, дошедшее до запрета взаимного литургического и даже бытового общения священников! до отлучения прихожанина за то, что он помолился нашему Богу в другой церкви! до отказа в причастии умирающему христианину, если он не в точности «наш»! — сотрясает уже <…> саму христианственность нашу…

— Третьему Собору Зарубежной Русской Церкви, июль-август 1974

В западное христианство, которое застаёшь тут, на Западе, таким слабым, редеющим, таким робким перед духом развязного наступчивого века, — русское и южно-славянское изгнание, непредумысленно для людей, влило струю христианства, более жизнеуверенного, чем некоторые здешние ветви, и привлекает сердца многих западных людей, рождает и расширяет новую область православия — западную, и, видимо, с немалым будущим.

— «Письмо из Америки» (в редакцию «Вестника РХД»), июль 1975

Оставшихся старообрядцев надо видеть — их крепость, их убеждённость, их самоотверженные ночные моления (нам уже непосильные), их жизненное мужество и решимость — то 200 -летнюю жизнь в Турции, то за одно поколение, без языков и без знания этого мира, переезды всеми семьями — по десятку детей! — из Китая в Бразилию — из Бразилии в Штаты — и ещё теперь в Аляску, спасая этих детей от развратного дыхания века. Видеть, как сохранился их национальный облик, народный нрав, и слышать их сохранённую исконную русскую речь. Нигде на всём Западе и далеко не везде в Советском Союзе почувствуешь себя настолько в России, как среди них. Но они — затравлены и напуганы нами. Они — и христианами нас почти не почитают <…>. Кажется странным: начинать развитие в XXI век с покаяния в грехе XVII-ro? Но наши вины велики или малы не по давности их и не по числу сегодня уцелевших обиженных, <…> — а по объёму и значению совершённого когда-то преступления. <…> Мистическое значение такого покаяния в 300-летнем грехе даже трудно предсказать, оно расширяется за пределы церковной политики, практики, оно может открыть такой же поворот в истории нашей страны, каким повернуло нас изначальное их гонение.

— там же

Многоуважаемый Никита Алексеевич! Постоянный и последовательный читатель «Вестника», я не нахожу ныне другого чтения на русском языке, которое давало бы нам такую высокую духовную вертикаль, такую глубину при рассмотрении вопросов. Но <…> в трактовке России и её истории журнал иногда пассивно поддаётся чужим опасным промахам, не заботясь оттенить и отделить свою точку зрения. Повсюду набивает нам уши та проворная школа западной мысли о России, которую основал, пожалуй, беспечный турист маркиз де Кюстин и горячо укрепляла пристрастная революционная эмиграция. Убогая схема: представить русскую историю беспросветной тиранией на трёх китах Грозный-Пётр-Сталин, обронив и все области свобод (иногда вековых, иногда на территории больше пол-Европы) и все религиозные, духовные и общественные движения. Кажется, нигде при изучении новейшей истории к рассмотрению не привлекаются Людовик XI, Генрих VIII, Медичи или Борджиа, — по отношению же к России такой метод чрезвычайно популярен. Прямолинейность трактовки сманивает немало западных учёных, приступающих к изучению русской темы. Такая теория очень модна сейчас и среди части 3-й эмиграции — у тех, кто ищет, кого бы крепче обвинить в своём отъезде, и так повторяет эмиграцию предреволюционную, с которой как раз куда как тесно, и лично и причинно, смыкаются Ленин-Троцкий-Сталин.

— «Письмо читателя», сентябрь 1977

	Странно: сегодня в мире русское национальное самосознание внушает наибольший страх: правителям СССР — и Вашему окружению. Здесь проявляется то враждебное отношение к России как таковой, стране и народу, вне государственных форм, которое характерно для значительной части американского образованного общества, американских финансовых кругов и, увы, даже Ваших советников.
	— Рональду Рейгану 3 мая 1982

Владимир Владимирович Набоков <…> — это писатель ослепительного литературного дарования, именно такого, которое мы зовём гениальностью. Он достиг вершин в тончайших психологических наблюдениях, в изощрённой игре языка (двух выдающихся языков мира!), в блистательной композиции. Он совершенно своеобразен, узнаётся с одного абзаца — признак истинной яркости, неповторимости таланта. В развитой литературе XX века он занимает особое, высокое и несравнимое положение. <…> Присуждение премии Набокову, по моему уверенному убеждению, укрепит и возвысит сам институт Нобелевских премий.

— Шведской Королевской Академии, 12 апреля 1972

Не все теперь соглашаются помнить, что нынешнее разорение страны истекает ещё из 1930 года. За коммунистические десятилетия оно уже упёрлось в полный хозяйственный тупик. Увы, и с 1985, как на словах схватились выздоравливать, то — не лечили, а разваливали дальше. А когда взялись наконец за необходимую реформу, то повели её необмысленно, и за четырнадцать месяцев народ и вовсе повергнут в нищету и в отчаяние. В такой момент особенно опасно пойти на лихие политические повороты. <…> Депутаты не смеют швырять народную судьбу в игралище корыстных голосований. Как и Президент с министрами не должны, не могут пренебрегать уже годичным стоном народа, что реформа ведётся не так. И когда люди сброшены в пропасть нищенских забот — неужели время совать им невнятные вопросники референдума о статьях конституции? И уж вовсе не ко времени сейчас — устраивать выборы в одноразовое Учредительное Собрание и месяцами заседать, вырабатывая «идеальную» конституцию. (Весь 1917 год и вырабатывали «идеальный» избирательный закон — и окончили как раз к октябрьскому перевороту.) Да, брежневская конституция — не руководство к народной жизни, она и составлена была для государства извращённого. Но, я согласен с Вами, вера в спасительность нового текста Конституции — не для нашего провального состояния. Если сегодняшние избранники сколько-нибудь сострадательны к народу — они будут искать не торжества над ненавистным «противником» — но устойчивого положения государственного руля, которое дало бы нам выйти из бури. А что у нас сейчас? Скороспелые политики не очнутся о народном горе, а ведут яростные битвы в стратосфере, не в силах отвлечься от своих личных неприязней. А тем временем идёт массовый, невиданного размаха разграб и дешёвая распродажа российского добра, страну в хаосе растаскивают невозвратимо. <…> мы же видим, что нынешнее СНГ — эфемерное образование, не облегчающее нашего спасения. У Средней Азии и Закавказья — свои отдельные пути, далёкие от нас. Украина — с недальновидной ненавистью отталкивает нас. Единственное реальное обнадёживающее образование, могущее быть прочным, — это государственный союз Белоруссии, России и Казахстана.

— ответное В. П. Лукину, 4 марта 1993

Приписываемое

Отмываться всегда трудней, чем плюнуть. Надо уметь быстро и в нужный момент плюнуть первым.

Статьи об отдельных аспектах творчества

• Категория:Произведения Александра Солженицына
• Интервью
• Речи

О Солженицыне

• См. статьи Цитаты об Александре Солженицыне, кампания травли Александра Солженицына в СССР и категорию Солженицыноведение

Ссылки

• Официальный сайт