Сенсации и замечания госпожи Курдюковой

«Сенса́ции и замеча́ния госпожи Курдюко́вой за границею, дан л’Этранже́» — сатирическая путевая поэма в двух частях, сочинявшаяся Иваном Мятлевым с 1838 года и — до скоропостижной смерти в феврале 1844 года. Написанная разговорными макароническими стихами, пародирующими язык светских салонов Петербурга, эта поэма стала основой популярности Мятлева и на несколько десятилетий сделала имя мадам Курдюковой нарицательным.

Сенсации и замечания госпожи Курдюковой

Статья в Википедии

Тексты в Викитеке

Медиафайлы на Викискладе

«Сенсации...» печатались постепенно, по мере написания, в 1840—1844 годах. Одной из частей замысла Мятлева было написать пародию на «Письма русского путешественника» Карамзина. К повторному изданию «Сенсаций» Мятлев поставил эпиграф: «Не ву пле па? Не лизе па!» («Не нравится? — не читайте»).

Автор был одним из богатейших людей Петербурга. Издание поэмы было выполнено с особым шиком. Белинский относил книгу к лучшим достижениям российского типографского дела и писал, что «оно заслуживает величайшего внимания и самых лестных похвал по своим политипажным картинкам и виньеткам, изобретенным и выполненным превосходно». Популярности этого сочинения содействовала артистическая живость, с которой автор читал его в петербургских гостиных, а также остроумные иллюстрации, рисованные Василием Тиммом. Уже после смерти автора «Сенсации госпожи Курдюковой» были переделаны для сцены и игрались на сцене Александринского театра. Прототипом Курдюковой считается Мавра Быховец (1793-1853), предпринявшая подобный вояж и оставившая дневник.

Часть I. <Германия>

	Мне сказали доктора: «Мадам Курдюков! Пора Вам бы на воды в Германью... Там найдете вы компанью Лордов, графов и князей — Препорядочных людей. Вам понравится Европа. Право, мешкать иль не фо́ па, А то будете мала́д. Отправляйтесь-ка в Кронштадт».
	— «Отъезд» (глава 1), 1840

Поп наш русский, православный: Бритый, чесаный, одет, Как отставленный корнет За дурное поведенье, — Ну, какое здесь почтенье? Поп, по мне, без бороды Не годится никуды. Ходит под руку с женою Иль с сестричкой молодою, Когда ж говорит адью, Так целует попадью, Что не знаешь, что и будет: Ну а вдруг он честь забудет И приличия? Тогда Все мы денемся куда? Дамам будет очень стыдно, Даже несколько обидно: Есть ведь дамы без мужей. Батька, лесс бьен оближе!

— «Отъезд» (глава 1)

	Русский всякий тут вздыхает, Потому что Карамзин Сочинил роман один Пречувствительный, презнатный, И притом весьма приятный. Мне же — что таить грехи? — Очень нравятся стихи: «Законы осуждают Предмет моей любви», — Они напоминают Волнение в крови, Когда, будучи при месте, Кажется, рублей за двести, Мой супруг попал под суд...
	— «Отъезд» (глава 1)

Город Любек град ганзейский; Из исторьи европейской, Кажется, л’абе Милот, Помню я, что был комплот В старину меж городами, Чтоб торговыми делами Им заведовать, и так, Чтобы не входил никак В город ни король, ни воин, Кто в Ганзу не удостоен! Всем тогда была гроза Знаменитая Ганза. Даже Новгород великий, Подстрекаем политикой, В тот вмешался заговор. Русский царь был паз-анкор Обладатель полвселенной.

— «Любек» (глава 2), 1840

Я всё мельком осмотрела, Видеть город захотела И пошла: везде в чепце Вижу даму на крыльце, Да и не одну ― десятки, Ан манш курт, и все порядки Соблюдают прежних лет: Есть и фартук, и корсет, И платочек, и корзинка, Будто б про запас для рынка. А мужчины ― немцы тип: Есть у всякого ла пип И ла каннь, и фрак предлинный, И кюлот ― костюм старинный, И ле букль, и ле сулье ― Веритаб<е>ль кавалье! Кучера, ткачи, маркёры ― Всех их, право, в гувернёры Мы забрали б в старину! Им была лафа ше ну! Нынче времена иные: Наши русачки лихие Рады немцам указать. Хваты, нечего сказать! У моих меньших сестричек Гувернантка из калмычек, А у братцев гувернёр Бывший Н. Н. шассер, Сын приказчика простого, Человека крепостного, Но который, же ле гаж, Навострился ан вояж ― Так и режет по-французски.

— «Любек» (глава 2)

	Деньги как подобрали́ся. Экой Гамбург! Провали́ся, Уж замечено всегда: Русским в Гамбурге беда ― Всё так дешево, красиво, И сидельцы так учтиво Всё умеют предложить, Что нельзя и не купить.
	— «Гамбург» (глава 3)

	Есть сюрту одна мадам ― Целый Франкфурт это знает ― Критикует всё, ругает, Устремилась мне вослед, Мой смотрела туалет, Блонды, букли осудила, Просто же совсем забыла, Что сама так хороша, Что не стоит ни гроша. Подают нам лимонаду О сюкре, гато, оршаду И холодный слабый чай.
	— «Франкфурт» (глава 9)

Но неловкой я бываю, Пол мой вечно забываю, Когда вижу красоту Нашу русскую… мечту Карамзинскую, с косою Темно-русою, с ногою, Как их Пушкин воспевал, Ног китайских идеал, Неги полную небрежность, И такую свежесть, нежность, Как у прочих не найдешь. Полно, Курдюкова, врешь, Поуйми задор мечтаний, А то скажут, что в компаньи Д’эн мусье твой мемуар Пишешь ты, он пе ле круар, И испортится всё дело. Уже многим надоело Слушать длинный твой рассказ, Даме только л’он фе грас, А мужчину как завидят, Тотчас свистом разобидят, И не станут экуте, Хоть маман н’аве шанте.

— «Бад-баден» (глава 11)

	Чуть совсем я не рехнулась; По Шварцвальдену тянулась Ночь и день, и день и ночь; Становилось мне невмочь: Бедность, неопрятность, стужа, То корова просит мужа, То кричат «Куда, куда» Куриц целые стада. «Me», — баран кричит и бродит, Спор с собакой кот заводит, Вор идет или монах. Надоели так, что страх, Эти сцены жизни сельской, Высший идеал мамзельский.
	— «Шварцвальд» (глава 12)

Часть II. Швейцария

Одним словом, я хочу, Так, как птичка на свободе, По капризу, по погоде, Петь, что будет петься мне! При сияющей луне В поднебесье подыматься; Где смешно, тут посмеяться, Где печально, тут вздохнуть, А где скучно — отдохнуть. Передать своим желаю, Как сама я понимаю, Всё, что видела, и цель Не моя — быть иммортель! Нравится — пускай читают, Пусть цыганят, осуждают, Пусть грызутся ле журно, Мне, ей-богу, всё равно!

— «Введение» (глава 1)

Часть III. Италия

	Дальше едет ле бато, Скоро доплывем, и баста! Но вот вилла мадам Паста Между скал и лесом тут. Я любуюсь на приют Той певицы вдохновенной, Слава чья по всей вселенной Так молвой разнесена. Но вот и сама она На балкон свой выступает, Артишоки покупает И торгуется за грош. Как наряд её хорош!
	— «Борромейские острова и Комо» (глава 2)

	Комо этим отличился, И скульпто́р распорядился, Чтоб тут Вольтов столб стоял Из рублевиков. Убрал Самого ж шинелью, фраком, Наделил надменным зраком, Точно будто конкеран. И по мне, иль а се ран! Он завоевал науку: Выкинул такую штуку, С медью цинк когда случил, Что возможность получил С электричеством равняться, Даже с ним и состязаться.
	— «Борромейские острова и Комо» (глава 2)

	Акулина Курдюкова, Рюс, из города Тамбова, Барыня, проприетер, Разъезжаю пур афер; Третий с небольшим десяток... <...> А наш дедушка, сон фис, Перешел к нам волонтером И записан офицером У линейных казаков По фамильи Курдюков.
	— «Борромейские острова и Комо» (глава 2)

	Я спустилась сюр ла плас И пошла пур прандр юн глас И оршада два стакана Под аркады у Флорьяна. Знаменит кафе Флорьян! Все народы де л’Орьян, Турки, греки, персияне, Его гости и крестьяне Платят просто редеванс.
	— «Венеция» (часть первая, глава 5)

	Славно я опять одета, Платье чудо, де в’лур роз, И под цвет как раз пришлось Домино мое ― скроили Ан тюник и отпустили Хвост почти что на аршин; А тут ан крепон де шин Фалбала и гарнитуры, И нарочно, для фигуры, Выбрали мы амарант, А на голове гирланд Белых роз; вокруг шиньона Де каме, три медальона, Жемчуги э де коро И большущее перо.
	— «Флоренция» (часть вторая, глава 8)

Преученый разговор!.. А ты слушай этот вздор Здесь про каждую руину И вниманья делай мину, А то скажут: кель домаж, Сет мадам эт юн соваж. Не допустит Курдюкова Так задеть гонер Тамбова; Я сама готова им Понаговорить про Рим Всё, что смолоду узнала И в Миллоте почерпала У нас каждое дитя Перескажет им шутя, Кто был Ромул, кто Тарквиний, Кто Калигула, кто Плиний; А уж верно про своих Станет в пень любой из них!

— «Рим» (часть первая, глава 9)

	Юн мадонна тут есть Гвида, Над дитей заснувшим бдит, Все движения следит Чада человека-бога, Как священного залога, Небом вверенного ей, Искупления людей. <...> Копья с той картины снята Кистию Сассо Феррато; Бесподобная, едва ль Не равна с л’орижиналь. Мятлевы ей обладают И лампадой освещают Всякий раз, когда гостей Принимают и друзей.
	— «Рим» (часть вторая, глава 10)

Муравейник настоящий Ле Неаполь: вдруг гремящий Пролетит кабриолет И с полдюжины везет Де солда, де лаззарони; Тут варятся макарони, И руками их едят; Живописно тут сидят Группы, слушая рассказы Кинтасторья, тут проказы Де мусье Полишинель; Тут мальчишки, де мамзель Что-то продают у мола, Тут большая акуайола С флагами э дез арбуз; Тут тащится омнибус, Тут кричат, поют и свищут, Тут бранятся, а тут ищут Друг у друга в голове; Тут на камне, на траве...

— «Неаполь» (часть первая, глава 11)

Мятлев о своей поэме

О вы, мой rêve, ибо я реву уже более года весьма частыми приёмами о том только, что вас, мою вороненькую мысль, не вижу. О вы, мой рев, parce que je rève sans cesse de vous, моя фантастическая дама! О вы, истинная, настоящая мать Курдюковой, ибо вы её родили: я о вас думал всё время, писав её нашептыванья. О вы, которой одной она посвящена и принадлежит. О вы, наконец, Смирниха моя сердечная... Извещаю вас о перемене, последовавшей в моей парнасской конюшне: четверни более нет; вы одна в корню с колокольчиком; но со вчерашнего дня вам припряжена в пристяжку с позвонком, буде хочет загибаться и кольцом, милая, прелестная, идеальная моя дама полотняная; а кто она такая, узнаете от Карамзиных и от Вяземского.:9-10

— Иван Мятлев, из письма Александре Смирновой-Россет, 1840

Цитаты о поэме

Познакомился там <у Одоевского> с Мятлевым, которого ты знаешь несколько шутовских стихов «Таракан, как в стакан». Я думал найти молодого повесу. Что ж? Это человек важный, лет сорока пяти. <...> Мятлев читал своё путешествие Курдюковой по чужим краям, в стихах, вперемежку русского с французским. Много весёлости; он мастерски читает. Потом тешил всех разного рода анекдотами. <...> Мятлев заключил вечер.

— Евгений Баратынский, из письма жене, 1839

Эта книга принадлежит к числу самых примечательных явлений типографского мира, она заслуживает величайшего внимания и самых лестных похвал по своим политипажным картинкам и виньеткам, — заслуживает даже мимо содержания, которое приложено к ее картинкам и виньеткам, изобретённым и выполненным превосходно. Вообще, вся книга издана с типографскою роскошью и изяществом, какие у нас редко можно встретить. Печатана она в типографии Journal de Saint-Pétersbourg — единственной типографии, где возможно делать роскошные издания. (Заглавный листок «Сенсаций» может несколько смутить библиоманов: на нём выставлено Тамбов, а на обороте «Печатано в типографии Journal de Saint-Pétersbourg». Это — или ошибка, или шутка: всем известно, что типография «Journal de St.-Pétersbourg» находится в Петербурге, следственно и книга издана в Петербурге же.) Содержание книги — шуточное. Автор заставляет русскую провинциальную барыню путешествовать по Европе и рассказывать свои впечатления пестрым языком, составленным из смеси русских слов с французскими, которые написаны русскими же буквами и от этого при произношении производят звуки им не свойственные. Всё это многим кажется очень забавным. <...> Нам кажется, что подобные произведения теряют в печати свое достоинство: их можно с удовольствием слушать, когда кто-нибудь ловко декламирует их или просто читает живым голосом, как делает это иногда сам почтенный автор «Сенсаций».

— Виссарион Белинский, рецензия апреля 1841

	Кукольник прочёл отрывок из драмы «Построение Петербурга»: это был перл нашего чтения. Бенедиктов бросил горсть своих блёсток из пьесы «Туча». В итоге ― один Кукольник действительно занял публику. К счастью, не явился Мятлев с своей бесконечною «Курдюковой»: пришлось бы выслушать ещё отрывок.
	— Александр Никитенко, «Дневник» Том I, 1843

В половине февраля петербургский большой свет, среди множества смертных случаев от господствовавшего в то время сухого и постоянного холода, лишился внезапно и одного доморощенного поэта, творца «Сенсаций г-жи Курдюковой», «Фонариков-судариков», «Нового года», «Коммеражей» и множества других мелких сатирических и юмористических пьес. Смерть Ивана Петровича, или, по светскому его прозванию, Ишки Мятлева, была каким-то грозным предостережением, которое, впрочем, потряся наше высшее общество на несколько дней, скоро опять пропало на этой сухой, беспамятной и себялюбивой почве. <...> В литературном отношении славе его, как и тогда можно было предвидеть, не было суждено долговечности, хотя он лишь за несколько недель до смерти издал еще вторую часть своих «Сенсаций г-жи Курдюковой» и даже пустил их по целой Европе, раздарив экземпляры всем лицам свиты обоих молодых в царской нашей семье, без заботы о том, что они поймут в русских его стихах. Все его произведения имели некоторое достоинство только тогда, когда он сам их читал, а на это дело Мятлев был и мастер и охотник.

— Модест Корф, «Записки», 1844

Удивительная поэзия!.. В настоящее время, когда уже положительно доказано, что стихи — вздоръ, скука, порожденіе болѣзненнаго настроенiя неблагоустроенныхъ головъ, недостойное вниманія головъ благоустроенныхъ, — только и можно читать такіе стихи, какie пишетъ г-жа Курдюкова. И это потому, что их не надо читать: их должно только перелистывать. Их идеи, описания, сравнения, их философия (в стихах мадам Курдюковой есть также своя философия), наконец, самые листки, на которых они напечатаны, — всё так легко, эфирно, что того и гляди улетит, испарится, сделается невидимо для взора, неуловимо для мысли... Поневоле перевёртываешь страницу, не дочитавши... Но от этого решительно ничего не теряешь: прелесть этой удивительной поэзии заключается именно в том, что она тем более доставляет читателю удовольствия, чем меньше издерживает он внимания при её перелистывании. Напряжение, неизбежное при чтении книги серьёзного содержания, нарушающее сладкую дремоту мысли и воображения, — здесь совершенно не нужно. Воображение может дремать, мысль может также дремать или вовсе отлучиться из головы, лишь бы рука перелистывала, да глаза перебегали со строки на строку: наслаждение будет неописанное...

— Андрей Краевский, «Сенсации и замечания господи Курдюковой», 1844

Г. Мятлев вдруг прославился «Сенсациями мадам Курдюковой», сочинением, которое в небольших дозах могло быть читано в обществе знакомых людей, к их удовольствию, но которое в печати не имеет никакого значения, кроме скучной и довольно плоской книги. Что касается до мелких стихотворений г. Мятлева, — те из них, в которых он думал смешить смесью французских фраз с русскими, так же скучны и плоски, как и «Сенсации», а те, в которых он думал воспевать высокие предметы, как в «Разговоре человека с душой», очень смешны. Всё это не доказывает прав г. Мятлева на звание литератора…

— Виссарион Белинский (анонимно), «Сто русских литераторов. Том третий», 1845

Люди богатые, образованные стали ездить за границу, вот и все наши полуграмотные мелкопоместные дворянчики туда же поднялись!.. Говорят, что известная русская путешественница госпожа Курдюкова ― совершенно невероподобное создание, карикатура!.. Неправда! Я на свою долю знаю одну и даже двух Курдюковых, которые ездили а летранже, срамились, убили последнее своё именьишко и, что всего хуже, назывались за границею русскими барынями.

— Михаил Загоскин, «Москва и москвичи», 1842-1850

Что за неожиданная встреча! Г-жа Курдюкова намерена воскреснуть от долгого и, как мы полагали, непробудного сна и восхищать новое поколение публики своими остроумными рассказами! Признаемся, никак не ждали мы дожить до такого чуда, как второе издание «Сенсаций г-жи Курдюковой»! Ужели она воображает, что читатели ныне стали добродушнее прежнего и захотят слушать утомительную болтовню, от которой затыкали уши прежде? Напрасная надежда! Жаль нам почтенную барыню, хотели мы замолвить о ней доброе слово, вздумали испытать, нельзя ли найти хотя какую-нибудь забаву в ее болтовне, начали вслушиваться… лучше было бы и не начинать! Ни искры остроумия или юмора, ни тени хитрого или наивного простодушия, ни капли смысла или наблюдательности! А претензий на остроумие гибель. <...> Нет, уж в тысячу раз остроумнее «Энеида, вывороченная наизнанку» Осиповым, да и стихи у Осипова едва ли не лучше, нежели в «Сенсациях г-жи Курдюковой».

— Николай Чернышевский, «Сенсации и замечания г-жи Курдюковой за границею, дан л'Этранже. Три части», 1856

Швейцаръ еще разъ понюхалъ моего табаку, тихо и въ маломъ количествѣ, не желая огласить звонкихъ княжескихъ сѣней неистовымъ чиханьемъ. ― Жилъ у насъ въ свѣтѣ, сударь ты мой, лѣтъ двадцать тому назадъ, баринъ такой уже не молодой, но хорошей семьи, только самъ-то стихотворецъ, по фамиліи Мятлевъ прозывался. Всякому, бывало, свои стихи такъ и рѣжетъ, даже мнѣ ихъ на этой лѣстницѣ говорилъ, или возьметъ изъ кармана книжку, да и подаритъ кому попало. Вотъ у него въ одной книжкѣ было сказано: «У нашихъ баръ все идетъ скверно, и сами они плошаютъ, а плошаютъ они оттого (это я вамъ стихи своими словами передаю), оттого, что они не се па ле рюсъ! Да, не се па ле рюсъ, это такъ по-французскому, а по-нашему оно значитъ: оттого плохо, что по-русски говорить и писать не сильны. ― Вотъ она и есть самая суть, замѣтилъ я, равно пораженный и философіей моего мудреца, и его глубокими литературно-филологическими познаніями.

— Александр Дружинин, «Увеселительно-философские очерки Петербургского Туриста», 1863

	Мятлев, Гомер курдюковской одиссеи, служил некогда по министерству финансов...
	— Пётр Вяземский, «Старая записная книжка», 1860-е

На одном из вечеров января месяца 1841 года Иван Петрович Мятлев читал из рукописи только что оконченную, прелестную свою юмористическую поэму: «Путевые впечатления мадам де-Курдюковой». Сколько психологической правды в этой вещице, сколько тонко схваченных верных черт из нрава, из привычек и воззрений русской степной провинциалки с претензиями на аристократизм! И какая художественность в лёгкости и элегантности литературной отделки! Хохочешь поневоле от всей души, а тривиально-банального стиха нигде не встречаешь! «Вы, нынешние... ну-тка!» Читал же И. П. Мятлев очень хорошо, с явными признаками истинного сценического комизма. Вообще надобно заметить, что в старину почти все образованные люди более или менее хорошо читали, потому что с малолетства уже нас тому обучали.:465

— Юрий Арнольд, «Воспоминания», 1893

	Среди этих же бумаг <в архиве отца, Ф.А.Кони> я нашел стихотворение забытого теперь поэта Мятлева, автора «Сенсаций госпожи Курдюковой дан л’етранже», пользовавшихся в свое непритязательное время некоторой славой и представляющих скучную, в конце концов, смесь «французского с нижегородским».
	— Анатолий Кони, «Тургенев», 1908

Был тут <на похоронах> и художник Бернардский, когда-то талантливый рисовальщик, которому принадлежат иллюстрации в «Тарантасе» графа Соллогуба и «Путешествии madame де Курдюков». Эти выходцы из царства теней придавали похоронам Григорьева что-то и курьёзное и очень, очень печальное. <...> Выкупные свидетельства после 1861 года зудели в руках дворян-помещиков. Где же легче, быстрее и приятнее можно было их спустить, как не за границей, «дан летранже» ― как выражалась несравненная «дама Курдюкова». Та ездила по немецким курортам еще в 40-х годах, но, право, между нею и большинством наших соотечественников, бросившихся «а л’етранже» в 60-х годах, разница была малая ― более количественная, чем качественная.

— Пётр Боборыкин, «Воспоминания», 1913

Его <Северянина> стих, кокетливо-пикантный, жеманный, жантильный, весь как бы пропитан этим воздухом бара, журфикса, кабарэ, скетинг-ринка. Характерно, что он ввел в нашу поэзию паркетное французское argot и стрелку называет пуантом, стул ― плиантом, молнию ― эклером и даже русскую народную песню озаглавливает «Chanson Russe». Фиоль, шале, буше, офлёрить, эксцессерка, сюрпризёрка ― на таком жаргоне он пишет стихи, совсем как (помните?) Madame де Курдюков: Вам понравится Европа. Право, мешкать иль не фо па, Отправляйтесь-ка в Кронштадт, Не то будете малад. Же не вё па, же нире па, Же не манж па де ла репа. Этот жаргон дает ему огромное количество неиспользованных рифм и вообще окрашивает его стих в те пестрые, международные краски, какими отличается речь мертоделей, коммивояжеров, куафферов и гидов в больших международных городах, на ярмарках, на курортах, в казино и кафе...

— Корней Чуковский, «Эгофутуристы», 1922

	Байрон и Курдюкова. У Байрона прием элегантности: обилие французских и итальянских цитат и просто отдельных слов в тексте. В русском переводе у меня получается вроде мадам Курдюковой: всё «des dames comme il ne faut pas, чуть ли не сделалось сенкопа». Законы дурного вкуса и комического, очевидно, у разных языков разные.
	— Михаил Кузмин, дневник 1934 года

Пушкинские просвирни помогли нам избавиться от мятлевских де Курдюковых, т. е. от бессмысленной иностранщины, и мы имеем в современном русском языке элементы весьма разнородные по происхождению, но спаянные в единую сложную систему. Эта разнородность и обусловила оригинальность нашей языковой культуры. Воспользовавшись всем багажом Запада, мы остались тем не менее самими собой именно благодаря этой черте всей нашей культуры. Амальгама, которая получилась в русском языке, так органична, что она до сих пор далеко не всегда раскрыта в своем генезисе.

— Лев Щерба, «Современный русский литературный язык», 1939

	Важным этапом в творчестве Мятлева явилась работа над поэмой о путешествии госпожи Курдюковой «дан л’этранже», принесшей ему настоящую литературную славу, он не делал из этой работы секрета и, так же как свои стихи, читал отрывки из поэмы в литературных салонах, где Курдюкова имела огромный успех. Послушать чтение Мятлева приезжали специально на вечера к Одоевскому.:10
	— Николай Коварский, «Поэзия И. П. Мятлева», 1963

Разумеется, репутация буффона, остряка, автора стихов на случай — не слишком лестная репутация, и, возможно, именно она стала одним из поводов сурового отношения Белинского к Мятлеву и его поэзии. Но следует иметь в виду, что целый ряд его шуточных, импровизированных стихотворений уже заключал в себе возможность перехода к юмористическим и сатирическим стихам, которые Мятлев считал возможным печатать в журналах и выпускать отдельными изданиями. Этот новый оттенок, который приобретает образ Мятлева, когда знакомишься с его произведениями, великолепно уловил П. А. Вяземский, вспоминая об А. О. Смирновой-Россет, в салоне которой Мятлев часто бывал «Переряженная и масленичная поэзия певца Курдюковой находила в ней сочувственный смех. Обыкновенно женщины худо понимают плоскости и пошлости; она понимала их и радовалась им, разумеется когда они были не плоско-плоски и не пошло-пошлы. Наша красавица умела постигать Рафаэля, но не отворачивалась от Теньера, ни от карикатуры Гогарта и даже Кома». Из этого отзыва ясно, как высоко ценила Смирнова и, конечно, прежде всего не Смирнова, а сам Вяземский «переряженную и масленичную поэзию певца Курдюковой», сопоставляя ее с такими явлениями, как Теньер и Хогарт. «Переряженная и масленичная» — значит, родственная праздничным, масленичным, балаганным увеселениям, тому городскому фольклору, шутовству, карнавальной стихии, буффонаде, раёшнику, которые процветали во время этих балаганных увеселений.:11-12

— Николай Коварский, «Поэзия И. П. Мятлева», 1963

Цитаты о поэме в стихах

	Вот дама Курдюкова, Её рассказ так мил, Я о́т слова до слова Его бы затвердил. Мой ум скакал за нею, И часто был готов Я броситься на шею К madame de Курдюков.
	— Михаил Лермонтов, <И. П. Мятлеву>, 1841

	Глядите, вон како́ва, Мадам де Курдюкова! И автор тех стихов, Вот в точности таков!..
	— Михаил Савояров, «Бурдюки» (из сборника «Наброски и отброски»), 1916

Ссылки

• «Этот шут Мятлев…» Юмористическая поэма Ивана Мятлева